Текст книги "Eden (ЛП)"

Автор книги: obsessmuch

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 55 страниц)

Глава 3. Как важно быть покорной*

‘God harden me against myself,

This coward with pathetic voice

Who craves for ease and rest and joys:

Myself, arch-traitor to myself;

My hollowest friend, my deadliest foe,

My clog whatever road I go.’ – Christina Rossetti, Who Shall Deliver Me?

Боль, сущ. – неприятное, гнетущее, иногда нестерпимое ощущение, возникающее преимущественно при сверхсильных или разрушительных воздействиях на организм человека и животных; Ощущение физического страдания в какой-нибудь части тела. Головная б. Острая б. Боли в животе не унимались. Гнчрв. Испытывать б. || перен. Чувство скорби, страдания. Душевная б. С болью в сердце.

Где он?

Я подтягиваю колени к подбородку, сворачиваясь калачиком.

Я вся дрожу. Зубы стучат от страха.

Я предпочла бы, чтобы он сделал то, что должен был, сразу, а не оставил меня здесь гадать, что будет.

Он не сказал, когда вернется. Он даже не взглянул на меня, пока тащил обратно в камеру. Просто хлопнул дверью, когда я осмелилась спросить, что будет, когда он вернется.

Он ни разу не взглянул на меня.

Казалось, с тех пор прошло много времени. Вполне возможно, что всего лишь пять минут, но я поняла, что время может идти так медленно, когда ты томишься в ожидании и страхе.

Почему он не возвращается?

Радуйся, что его еще нет. Ты знаешь, что ему приказано делать. Ты слышала, что сказал Волдеморт…

Бога ради, да я вовсе не жду его возвращения!

Просто… мне ненавистно сидеть здесь, воображая, что может случиться в следующую минуту. И ждать. Вечно.

Возможно, так было задумано. Дать мне время мучиться мыслями о том, что он может со мной сделать.

Что он собирается делать со мной?

Учитывая то, что меня называют самой способной ведьмой столетия, это довольно глупый вопрос. Конечно же, я знаю, что он будет делать…

Я только не знаю конкретных деталей, и это пугает. Я не знаю, к чему себя готовить.

По крайней мере, меня будет пытать не Волдеморт. Полагаю, я должна быть благодарна хотя бы за это. Если я когда-нибудь снова и увижу это отвратительное лицо, то это случится не раньше, чем через миллионы лет.

Боже, эти глаза! Я никогда их не забуду. Красные, бездушные и бездонные глаза змеи.

Абсолютное зло.

Я провожу руками по голове, отбрасывая назад свои волосы, чтобы отвлечься от картинок, мелькающих в сознании.

По крайней мере, Люциус… я не знаю…

Человек. Плоть и кровь. Настоящий.

Может быть, он не сделает мне больно. Он ведь может просто использовать Веритасерум и покончить с этим. Я не вижу причин, почему бы ему не поступить так… Это был бы безусловно более быстрый и «чистый» способ, не так ли? Глоток зелья, и все будет кончено.

Но я не должна надеяться, что он выберет этот путь. Ведь если он пытает меня, то я могу терпеть боль и не сдаваться. Я лучше пройду через все круги ада, чем скажу все, что им нужно… так?

До этого момента я не знала, что постоянное, напряженное ощущение страха может по-настоящему приносить физическую боль.

Может быть, я смогла бы солгать ему. Может быть, это выход. Я могла бы притвориться, что сдалась, и солгать. Я должна буду быть уверена, что моя ложь никому не навредит, и если я сделаю это, тогда я пройду через пытки, не разрушая ничью жизнь.

Но тогда… когда они получат от меня нужную информацию, они…

Мое сердце ушло в пятки, под гнетом абсолютного ужаса и безнадежности.

Мне только семнадцать. Я не хочу умирать.

Иногда, раньше, я не спала ночью, лежа в кровати и думая о смерти. О том, что там, после… И мне было трудно вздохнуть, когда я неизбежно приходила к выводу о забвении и бесконечности.

Я зарываюсь пальцами в волосы, сильно хватая себя за локоны.

Я не буду думать об этом. Не буду!

Но как я могу не думать?

Нет. Мне нужно сосредоточиться. Я не могу позволить им получить то, что они хотят.

Я поворачиваю голову – что угодно, лишь бы отвлечься! – разглядывая свои джинсы.

Они покрыты грязью.

Боже, как же я хочу принять ванну и переодеться. Я ношу эту одежду уже… как долго я здесь?

Я не знаю, но я слишком долго хожу в этой грязной одежде.

Интересно, я удивлюсь, если они принесут мне другую?

С чего бы им это делать? Они даже не кормят тебя, тогда почему же они должны заботиться о том, во что ты одета?

Мой желудок заурчал. Я не ничего не ела и не пила с тех пор, как поужинала дома за несколько часов до того, как он появился в моей спальне. Если бы я тогда знала, что это был мой последний ужин, я бы оценила его по достоинству. Жареный цыпленок и овощи приобрели бы неземной вкус.

Вообще-то, я больше хочу пить. Горло пересохло так, что почти больно. Стенки гортани слипаются, когда я сглатываю, пытаясь хоть как-то увлажнить их.

Я ложусь на спину и невидящим взглядом смотрю в потолок. В голове столько мыслей, что она сейчас взорвется, клянусь Богом.

Как, черт возьми, я могу выпутаться из этого, не говоря им того, чего они хотят?

Я прекрасно помню лицо Люциуса и его смех, когда Волдеморт пытал меня…

Он садист. Законченный садист.

Он должно быть действительно ненавидит меня, если способен смеяться, глядя, как я корчусь в агонии.

Почему он так сильно ненавидит меня?

Не думай об этом. Ты можешь вечно строить предположения, но, скорее всего, ты никогда не узнаешь ответа на этот вопрос. Просто постарайся сохранять трезвую голову.

Я должна подготовить себя. Я должна быть стойкой, когда он вернется. Нужно быть готовой ко всему, что бы он ни придумал.

Но… как?

Я начинаю с дыхательных упражнений. Вдох, выдох. Я дышу глубоко и размеренно. Вдох – выдох.

Я напрягаю все мышцы, стараясь удержаться в таком состоянии столько, сколько смогу, затем – расслабляюсь. Я делаю это снова и снова. И дыхание… Вдох – выдох.

Я тянусь всем телом, оттягивая мыски и закидывая руки вверх над головой. Я чувствую легкое покалывание в мышцах.

Дыши. Вдох – выдох. Дыши.

Я пытаюсь сконцентрироваться, но не на хороших воспоминаниях, ибо позволить себе сентиментальность сейчас – значит, поставить себя под удар. Поэтому я думаю о тех ужасных вещах, которые эти люди натворили, о каждой причиненной боли моим родным и близким. Мои ярость и гнев станут моими доспехами.

Итак, второй курс. Нападения василиска. Желтые глаза пристально смотрят на меня из карманного зеркальца. Бесконечное чувство вины, гложущее Джинни. Плакса Миртл, навсегда застрявшая в своем подростковом возрасте. Сириус, гниющий в Азкабане. Кошмары Гарри, где он вновь видит смерть Седрика Диггори на кладбище.

Щелчок замка в двери.

Тяжело, но я поднимаюсь на ноги так быстро, насколько это возможно. Я не собираюсь давать ему преимущество над собой.

Люциус молча входит в комнату. Бесшумно прикрывает за собой дверь и запирает ее заклинанием. Он не улыбается и не усмехается, даже не хмурится. Его лицо, словно маска, не выражает абсолютно никаких эмоций.

Он один. Возможно, он думает, что меня будет настолько просто расколоть, что ему даже не понадобятся помощники.

Но, возможно, он настолько тщеславен, что не желает ни с кем делить свой триумф…

В любом случае, я заперта в камере наедине с человеком, который хочет видеть мои боль и страдания.

Я должна быть сильной. Я должна вцепиться в воспоминания, всплывающие в мыслях.

Глаза Невилла, блестящие от слез, когда его мать кладет фантик от конфеты в его ладонь. Беллатрикс Лестрейндж насмехается над ним, упоминая его мать, которую она пытала до тех пор, пока та не сошла с ума.

Он смеряет меня взглядом. Быстро и холодно.

Итак, мисс Грейнджер, теперь Вы ответите на мои вопросы. Вы будете отвечать четко и правдиво. Вам все ясно?

Дыши. Вдох. Выдох.

Вы должны будете убить меня, прежде чем я скажу Вам хоть что-то.

Он снисходительно улыбается.

Проверим?

Мне жарко. В комнате тепло и душно. Внезапно мне начинает казаться, что я не могу вздохнуть.

Я не могу позволить страху сковать меня. Я еще сильнее ненавижу и еще больше злюсь.

Страшное, всепоглощающее чувство вины, что испытывал Гарри, когда он, не желая того, привел Сириуса к смерти. Рон, лежащий в больничном крыле, почти при смерти, после отравления.

Он вытаскивает небольшую фляжку из-под мантии и протягивает ее мне.

Могу я предложить Вам воды?

Я инстинктивно с жадностью тянусь к фляжке, выхватывая ее из его рук. Я быстро подношу ее ко рту и чувствую на губах живительную влагу…

Боже, что я делаю?

Я грубо возвращаю ему флягу, злясь на себя за собственную тупость. Он издает смешок, забирая ее у меня.

– Думаешь, я хочу обмануть тебя, подмешав в воду что-то, что развяжет тебе язык? Считаешь меня настолько примитивным, – он усмехается так, будто чувствует себя оскорбленным. – Вы обижаете меня, мисс Грэйнджер. Хотите верьте, хотите – нет, но я всего лишь пытался проявить гостеприимство.

Гостеприимство?

Он медленно делает большой глоток из бутылки и улыбается, глядя на меня.

– Да, я старался быть любезным. Но, кажется, Вы не хотите пить…

И он переворачивает бутылку вверх дном, выливая драгоценную жидкость на пол. Я заворожено смотрю, как она растекается лужицей, тонкими ручейками бежит по желобкам между камнями, утекает в никуда.

Ублюдок. Чертов, проклятый… Господи, я так хочу пить!

Он прячет бутылку в карман мантии и достает оттуда перо и пергамент. Пергамент зависает перед Люциусом в воздухе, перо тоже зависает в самом начале пергамента. Все это так похоже на то, что использовала Рита Скиттер. Только вот перо было не ядовито-зеленого цвета, а кроваво-красного, и очень маленькое. Люциус поворачивается ко мне и замечает мое любопытство.

– Это особое перо, – поясняет он. – Если ты говоришь правду, чернила пишут черным, если же ты лжешь, их цвет – красный. – Он противно улыбается мне. – Всего лишь небольшие меры предосторожности. Вы уж не обижайтесь на меня за то, что я не могу полагаться на Вашу честность и откровенность.

Проклятье! Что ж, значит, ложь – не вариант. Я должна была предвидеть это. Но у меня все еще есть альтернатива – я могу просто молчать.

Он отступает от пера и пергамента и произносит громко и четко:

– Люциус Малфой осуществляет допрос заключенной грязнокровки Грэйнджер в камере пятнадцать.

Заключенной грязнокровки Грэйнджер? Неужели «Гермиона» – это слишком много для меня?

Перо царапает пергамент, оставляя на нем черные отметины. Люциус удовлетворенно кивает, прежде чем повернуться ко мне.

– Вы готовы?

Докажи ему, что ты сильная.

Я улыбаюсь ему, с трудом выговаривая:

– Конечно.

Он удивленно приподнимает брови, принимая мой вызов, но продолжает улыбаться, наслаждаясь этой игрой. Он вытаскивает свою палочку из рукава мантии.

– Тогда, приступим.

Я стою прямо, как натянутая тетива. Все мое тело – с головы до пят – напряжено.

Я не боюсь его.

Какая глупая, жалкая ложь.

– Для начала, мисс Грэйнджер, – почти вежливо произносит он, – в качестве разминки, я хотел бы, чтобы Вы назвали мне имена друзей Гарри Поттера.

Что?

Я пристально смотрю на него.

– Я могу ошибаться, но не Ваш ли сын ходил в школу вместе с нами? – спрашиваю я. – Не проще было бы узнать это у него? Знаю, что он не слишком умен, но неужели настолько, что не способен был заметить, с кем Гарри дружил в Хогвартсе?

Щеку ожигает пощечиной, хотя он даже не дотрагивался до меня. Я резко втягиваю воздух сквозь стиснутые зубы.

Он больше не улыбается.

– Я не просил тебя оскорблять моего сына, грязнокровка, – он направляет на меня волшебную палочку. – Или ты просто решила состроить из себя всезнайку, как всегда. Я спросил, потому что хочу, чтобы именно ты ответила на этот вопрос.

– Вы знаете, кто его друзья. – Даже не смотря на то, что я пытаюсь усложнить ему задачу, насколько это возможно, я не могу понять, зачем он спрашивает меня об этом. – В любом случае, у Вас должны быть какие-то предположения, иначе, зачем бы Вам тащить меня сюда и задавать такие вопросы.

Снова ожог пощечины, но на этот раз я готова.

– Кажется, до Вас слишком медленно доходит тот факт, что я пришел сюда не для того, чтобы вести с Вами остроумные беседы. – Он вновь понижает голос. Я, должно быть, начинаю злить его. – Я хочу, чтобы Вы сказали мне то, что я хочу знать. И я не спрашивал Драко об этом лишь потому, что он видел вас только в Хогвартсе. Он не может поведать мне, с кем Поттер дружил за пределами школы. Но вот Вы можете. Мы можем решить все по-хорошему – Вы просто называете мне имена его друзей. Конечно же, Вам нет необходимости упоминать себя или этого бесполезного и никчемного Уизли. Если бы мы уже не знали о том, насколько вы трое близки, то Вас бы здесь не было.

Я зацикливаюсь на том, что ненавижу его всем сердцем за то, что он назвал Рона никчемным. Да, он может иногда вести себя, как идиот, но он такой добрый, заботливый и забавный. Люциус Малфой не стоит и мизинца на его ноге.

Он постукивает ногой в ожидании ответа.

– Вам нужны имена друзей Гарри? – я пытаюсь сдержать дрожь в голосе. – Что ж, я скажу Вам.

Его брови выгибаются дугой в удивлении. Он не ожидал, что я так быстро сдамся.

– Спасибо за то, что облегчаете мне жизнь. Кажется, в Вас все-таки присутствует здравый смысл, после всего…

– Так Вам нужны имена или нет? – прерываю я его.

Он медлит.

– Прошу Вас.

Он собирается причинить мне боль. Господи-Боже, он сделает мне больно.

– Их имена – Дональд Дак, Микки Маус, лягушонок Кермит…

Он не понимает, о чем я говорю. Он не узнает имена. Ну да, это ведь магглы выдумали этих персонажей. Но он прекрасно знает, что все это абсурд и бессмыслица, ему даже не нужно проверять пергамент. Его лицо темнеет от гнева, но меня несет дальше.

– Робкий, Соня, Вялый, Тителитури…

Я смотрю на перо. Оно бегает по пергаменту, записывая каждое глупое, нелепое и смехотворное слово. Начинаю смеяться. Ничего не могу с собой поделать, знаю, что должна остановиться и что это вовсе не смешно, но не могу справиться с распирающим меня смехом. Я смеюсь так, что едва могу говорить…

Боль в одночасье останавливает истерику.

Я с трудом делаю вздох и смотрю вниз на свои руки. Мои пальцы… загнуты… назад…

– Я рад, что Вы находите себя такой смешной, – его голос сочится сарказмом. – В конце концов, если мы не можем посмеяться над самими собой, то над чем же еще нам смеяться?

Я смотрю на него, ожидая, что он сейчас улыбнется, но нет. Его лицо словно застывшая маска, когда он вновь направляет волшебную палочку на мою руку. Я смотрю вниз и вижу, что мои пальцы согнуты назад почти под прямым углом. Я потрясена и охвачена ужасом. Другой рукой пытаюсь поставить их на место, но тщетно. Они упорно продолжают отгибаться дальше. Назад, дальше, сильнее…

– Аа…уу!

– Больно, не так ли?

Я чувствую, как кожа на ладони натягивается. Суставы пальцев лопаются и ломаются под напором невидимой силы. Стискиваю зубы, но, несмотря на то, что пытаюсь сдержать себя, начинаю кричать от боли.

– Тебе больно, грязнокровка? – ему приходится повысить голос, чтобы перекричать мой скулеж. – Чувствуешь, как ломаются твои пальцы? Молишь о пощаде? Неужели информация стоит этой агонии? Ты ведь знаешь, что можешь прекратить это, если захочешь. Просто скажи мне то, что я хочу знать.

Пальцы так далеко уже прогнулись назад, но продолжали медленно отгибаться еще дальше. Что-то рвется и ломается, давление не ослабевает, и я больше не могу терпеть это. Я снова кричу. Боже, почему это не заканчивается?

Скажи им. Скажи, кто друзья Гарри.

– НЕТ! – кричу я, и в этот момент адская боль пронзает мои суставы, и я уже не просто кричу. Я реву, как раненое животное. По лицу катятся слезы, и давление…

Прекращается.

Но боль все еще здесь.

Смотрю на свою руку. Пальцы вывихнуты, и как бы я ни старалась, я не могу пошевелить ими.

– Вы… черт, они сломаны, – я задыхаюсь от рыданий.

– Точно подмечено, мисс Грэйнджер.

Я прижимаю сломанную ладонь к груди, баюкая ее, словно младенца. Спиной прислоняюсь к стене позади, опираясь на нее всем своим весом, отчаянно пытаясь устоять на ногах. Отворачиваюсь от него. Не хочу, чтобы он видел, какую боль причиняет мне. Мерзавец не получит такого удовольствия.

Слышу шаги, которые стихают только около меня.

– Полагаю, нужно начать с начала, – его голос идеально спокойный.

Никаких эмоций, никакого раскаяния, никакой жалости. Как он может быть таким спокойным после того, что сделал со мной?

– Я хочу, чтобы Вы назвали мне имена друзей Гарри Поттера.

Я поднимаю на него взгляд, полный жгучих слез.

– Вы жестокий… Вы – сущее зло…

– Я уже все это слышал раньше, – он прерывает меня, закатывая глаза. В его голосе откровенная скука. – Что бы Вы ни сказали, для меня в этом не будет ничего нового.

Его это не волнует. Ему плевать…

Я не могу смотреть на него и опускаю глаза.

– А сейчас, – продолжает Люциус, – скажи мне то, что я хочу знать, и я в тот же миг вылечу твою руку.

Нет. Это абсурд. Конечно же, никто не мог бы сделать такое с другим человеком…

Неужели это настолько ужасно – сказать ему?

Да!

Почему?

– Мое терпение не безгранично, грязнокровка, – его голос вырвал меня из потока моих мыслей. – Я бы советовал тебе не усугублять ситуацию.

Я ненавижу его. Я так его ненавижу, что жажду, чтобы он сдох.

– Зачем вам это? – Я в ярости от того, как дрожит и ломается мой голос. – Зачем вам знать, с кем дружит Гарри? Неужели это так важно, что ради этого нужно мучить другого человека?

Я прижимаю к груди сломанную руку, мое тело дрожит. Повисла тишина, нарушаемая лишь моим тяжелым дыханием.

– Эта информация очень важна, поверьте мне. Иначе я бы не спрашивал об этом, – он снова говорит тихо. Я не буду смотреть на него. – И я возмущен тем, что Вы сваливаете всю вину на меня. Вы могли бы покончить с этим махом, но у Вас не хватает ума позаботиться о спасении своей собственной шкуры. Можно сказать, что Вы сами навлекли на себя эту боль. Скажите спасибо своему упрямству.

– А чего Вы ожидаете? – я кричу на него, слезы катятся по щекам. – Что я предам тех, кого я люблю? Чтобы стала такой, как Вы, и отказалась от своих принципов ради спасения?

– В ваших устах это звучит так, как будто это плохо, – равнодушно парирует он. – Поверьте мне, вы не протянете здесь долго в живых, если и дальше будете цепляться за свои принципы.

Он хватает меня за подбородок, заставляя посмотреть на него. Выражение его лица остается абсолютно нечитаемым.

– Помогая мне, ты поможешь себе. Или тебе нужны еще… аргументы?

Несмотря на то, что я знаю, что я должна сказать, я все равно как будто заставляю себя произнести эти слова.

– Я никогда не буду помогать Вам! Ублюдок!

Он отпускает мой подбородок, но только для того, чтобы грубо схватить мою руку, ни мало не заботясь о сломанных пальцах.

– Неужели, Вам мало? – я издаю стон, больше похожий на всхлип.

Он медлит, окидывая меня ледяным взглядом.

– Очевидно, да.

Он прижимает кончик палочки к моей ладони и шепчет заклинание. Я не могу его расслышать.

И моя рука начинает гореть.

Сначала это просто покалывание, будто обожглась крапивой. Но постепенно становится все горячее и горячее, причиняя адские муки! Жжение, словно электрический ток, пробегает по моим нервам. Раскаленное железо прожигает плоть, и я кричу. Кричу, падая на колени, а он все еще крепко держит мою руку и прижимает к ней палочку.

Я чувствую, как моя кожа покрывается волдырями!

Впиваюсь ногтями свободной руки в его ногу, оглушительно крича:

– Господи, Боже мой, пожалуйста…

Он убирает палочку и отпускает мою руку. Я падаю на четвереньки и смотрю на свою поврежденную руку: изогнутые, пурпурно-красные, сломанные пальцы, и красная обожженная кожа, которая распухает и покрывается волдырями у меня на глазах.

Боже.

– Поверь мне, грязнокровка, у меня еще куча подобных фокусов в запасе. Ты так и будешь бросать мне вызов за вызовом? – хладнокровно произносит Люциус.

Я все еще лежу, свернувшись, на полу, рыдая и тяжело дыша. Пытаюсь хоть как-то успокоить боль в руке.

Просто скажи ему…

Ни за что!

Поднимаю на него глаза, захлебываясь рыданиями так, что голова начинает кружиться.

– Да пошел ты! – я срываюсь на крик.

В ответ он наступает ногой на мою больную руку. Я кричу до хрипоты, когда он с силой нажимает ботинком на мои сломанные пальцы и обожженную кожу.

– Ублюдок!

– Меня уже порядком достало все это, поэтому спрашиваю в последний раз. – Он кричит, чтобы я смогла услышать его сквозь собственные вопли. – С кем дружит Гарри Поттер?

Обожженная кожа рвется, а разбитые костяшки крошатся под его нажимом. Боль, мучение, страдание переполняют меня. Я не чувствую ничего, кроме непрекращающейся агонии. Такая боль за пределами моего понимания. Отныне боль – это не то, что я чувствую. Боль – это я. Сплошная болевая пульсирующая точка.

Сделай это, Гермиона. Ничто не стоит таких мучений.

Я должна. Я просто не выдержу. Не могу больше терпеть эту боль. Она должна закончиться, и я могу остановить ее…

– Я, – начинаю хныкать, – и Рон. Мы… мы его лучшие…

…скрип, хруст, крик боли…

– Я знаю это, девчонка, – он нетерпеливо повышает голос. – Я же сказал, что не хочу слышать о вас двоих. Мне нужны другие. Имена тех, о ком я еще не знаю.

Я не могу сказать ему. Не могу.

Ботинки давят на руку еще сильнее и жестче. О, нееееет…

– Невилл Лонгботом, – я спотыкаюсь, – Луна Лавгуд, Рубеус Хагрид, опожалуйстапожалуйста… Джинни Уизли…

Я замираю в ужасе от того, что я только что натворила, но Люциус поворачивает носок стопы. И опять. О, нет, нет неееееет!

– Кто-нибудь еще? – вопрошает он, игнорируя мои крики.

Кто еще? Кто еще, кто угодно…

– Дин Томас и Шеймус Финниган, они жили в одной комнате. Ремус Люпин, Нимфадора Тонкс. Грозный Глаз… Я не могу думать – нет, нет, пожалуйста, не надо, ненадоненадо… мистер и миссис Уизли, Фред и Джордж Уизли, Флер Делакур, Эрни Макмиллан, Джастин Финч-Флетчли, Колин Криви, – я останавливаюсь, с трудом сглатывая и хватая ртом воздух. – Я не могу больше вспомнить…

– Постарайся, грязнокровка.

Блестящие ботинки вдавливают сломанные пальцы в каменный пол…

– ПОЖАЛУЙСТА… Я говорю Вам правду, я больше не могу вспомнить, я клянусь, КЛЯНУСЬ!

Он убирает ногу с моей ладони.

Я сворачиваюсь клубочком, сотрясаясь от боли. От боли и отвращения к самой себе по лицу текут слезы.

Что я наделала?

Сквозь пелену слез я вижу Люциуса. Он подходит к пергаменту и проверяет, что написано в нем. Когда он видит цвет чернил, его лицо расплывается в удовлетворенной улыбке, и он поворачивается ко мне.

Я не могу больше смотреть на него. Только не после того, что он сделал со мной. Закрываю глаза, отгораживаясь от всего. Так отчаянно хочу провалиться глубже в спасительную темноту…

– Вот видите, – я слышу, как его ботинки стучат по каменному полу, приближаясь ко мне и останавливаясь возле моего дрожащего тела. – Мы можем неплохо ладить, если только Вы захотите.

Что я могу ответить? Я дала ему то, что он хотел.

Я помогла ему.

Эта мысль невыносима.

Он ждет ответа в абсолютной тишине, и когда не получает его, вновь берет мою ладонь. Его прикосновение отдается болью во всей руке.

– Нет, не трогайте! – вскрикиваю я, отказываясь смотреть на него, и прижимаюсь лицом к холодному каменному полу.

Он касается волшебной палочкой моей руки. Мое тело напрягается, ожидая его дальнейших действий.

Но я не ожидала того, что происходит. По всей руке проходит поток тепла, до самых кончиков пальцев. Боли нет. Только приятное облегчение.

Я медленно поднимаю голову, не совсем доверяя своим ощущениям. Смотрю на руку…

Она зажила. Она исцелена. Я снова могу шевелить пальцами, и ожогов уже нет, только покрасневшие шрамы там, где они были. Около пальцев все еще есть синяки, но мне не больно, когда я сгибаю их. Люциус все еще держит мою руку. Слезы мгновенно высыхают, я судорожно вздыхаю.

Он отпускает мою руку, но я все еще смотрю на нее, пораженная тем, с какой легкостью она оказалась вылеченной, и как быстро ушла боль.

– Что заставило тебя думать, что ты можешь быть не такой, как все, грязнокровка?

Я резко вскидываю голову, замечая изменения в его голосе. Выражение его лица… странное. Я никогда прежде не видела его.

– Все вы, каждый, с кем я раньше имел дело, верили, что смогут противостоять боли. Но никто не выдержал. Я уже говорил тебе, когда я чего-то хочу, то получаю это со стопроцентной гарантией.

– Но какой ценой? – спрашиваю я, мое горло саднит от бесконечных криков. – Как далеко Вы можете зайти, чтобы получить желаемое? И где та грань, за которой Вы начинаете себя ненавидеть за то, что делаете?

По его лицу все еще нельзя прочесть и мысли.

– Цель оправдывает средства. Не то чтобы я жду, что ты поймешь это. Это сложно понять в столь юном возрасте.

– Я скажу Вам, чего я не понимаю, – слова срываются с языка прежде, чем я могу подумать о возможных последствиях. – Зачем Вам пытать людей ради получения информации? Почему бы просто не использовать Веритасерум? Это бы облегчило Вам работу.

Я замолкаю, чтобы не сказать лишнего.

Можешь не притворяться, что не хочешь, чтобы он использовал его. Тогда ты смогла бы избежать боли и угрызений совести…

Мрачная, извращенная улыбка играет на его лице. И это делает его живым, потому что так разительно отличается от спокойной, холодной маски, которую он всегда носит.

– Нет, не думаю. – Он склоняется ко мне и медленно проводит кончиком волшебной палочки по моей щеке. – Этот способ более… интересный, тебе так не кажется? Не отрицаю, что меня злит, когда ты отказываешься делать то, что тебе говорят. Я не поощряю дерзость. Никогда и никому. Не говоря уже о грязнокровках. Но есть что-то… мне доставляет удовольствие смотреть, как ты в конечном счете сдаешься, признавая неизбежность происходящего и проявляя какое-то подобие добровольного подчинения.

Ярость переполняет меня, и меня почти тошнит от этого. Я чувствую, как она поднимается внутри меня бушующим ураганом, готовым разнести меня на куски.

– Зачем Вы делаете это со мной? – Я кричу, вскакивая на ноги. Он тоже поднимается, не позволяя мне ни секунды быть выше него. – Он сказал, Вы можете использовать любые необходимые средства, чтобы выудить из меня информацию. Я слышала это. Тогда почему Вы пытаете меня? Ведь Вы не должны. Вы могли бы использовать Империус или сыворотку правды. Но Вы не станете. Вы выбираете то, что принесет мне как можно больше страданий, даже если это осложнит Вам всё. Почему Вы так хотите сделать мне больно? Я Вам ничего не сделала! За что Вы меня так ненавидите?

Возникает пауза. Мои слова повисают в воздухе. Улыбка исчезает с его лица.

– Ты – грязнокровка, – наконец, отвечает он. – И поэтому я тебя ненавижу. И поэтому я буду пытать тебя, а не использовать более простые методы. Любой Пожиратель Смерти поступил бы так же, я не одинок в своей позиции. Потому что нельзя упускать ни единой возможности преподать тебе урок.

– Какой урок? Что я должна выучить?

– Свое место, девчонка, свое место! – Он повышает голос, не скрывая раздражение и гнев. – Никто из вас, магглорожденных, не знает своего места. Строите из себя волшебников и ведьм, как будто вы принадлежите нашему миру. А ты, ты хуже всех со своими замашками всезнайки и интеллектуальным снобизмом. Определяешь себя, как равную, если не выше, рядом со своими чистокровными сверстниками, когда ты всего лишь ошибка природы. Поэтому я хочу причинить тебе боль.

Он резко отворачивается от меня и отходит к противоположной стороне комнаты. Останавливается возле двери в камеру и проводит рукой по своим светлым волосам, делая глубокий вздох.

Да, точно. Возьми себя в руки. Не можешь позволить себе отвлекаться на эмоции, да? Ведь тогда все станет слишком личным, не так ли?

Я наблюдаю, как он берет себя в руки, и когда он поворачивается, его лицо не выражает никаких эмоций.

– Кажется, мы достигли прогресса, – он говорит так, будто последних нескольких минут никогда не было. – Вы назвали мне друзей Гарри Поттера. Ну, конечно, не без борьбы, но Ваш здравый смысл все-таки преобладал над Вашими «идеалами». Спасибо Вам за то, что назвали так много имен.

Кровь потоком устремилась по венам, разнося по телу так много эмоций: ненависть, вина, замешательство.

Как он может так говорить, когда это он заставил меня выдать их?

– Да уж, кажется, Гарри очень популярен, – продолжает он. – Но, почему бы и нет? Мальчику-Который-Выжил было суждено стать героем, которому поклоняются все.

К чему он клонит?

Главное – не сорваться сейчас. Попытайся выстоять.

– У героев всегда бурная личная жизнь, – лениво тянет он.

Господи, нет!

– Я хочу, чтобы ты назвала мне всех девушек, с которыми он когда-либо… встречался, – ухмыляясь, говорит Люциус.

Не могу поверить!

– Зачем? – спрашиваю я.

Чувствую, как невидимый кулак бьет меня в живот. Так же делал Волдеморт. Я сгибаюсь пополам, сильно кашляя, потому что не могу вздохнуть. Держусь за живот в попытке прогнать пульсирующую боль.

– Здесь не ты задаешь вопросы, грязнокровка. Кажется, я ясно дал понять это.

Я смотрю на него снизу вверх. Он поднимает волшебную палочку, готовый наложить на меня заклятие за то, что я опять ослушалась; мышцы его лица слегка подрагивают – видимо, он пытается бороться с рвущейся наружу яростью.

Просто скажи ему то, что он хочет знать.

Нет!

Он сделает еще больней, если ты не скажешь. Скажи честно, ты готова снова испытать это?

Но боль моей сломанной и обожженной ладони сейчас кажется такой далекой и нереальной.

Я смогу. Я должна.

Я выпрямляюсь, не обращая внимания на боль в ребрах.

– А я, кажется, ясно дала понять, что Вам придется вытягивать из меня информацию.

Он закатывает глаза.

– Как утомительно, – вздыхает он. – Я не настолько терпелив, чтобы выдержать все нюансы вашего поведения. Почему Вы не хотите облегчить эту ситуацию для нас обоих?

Я приподнимаю брови, обдумывая подходящий ответ.

– Что ж, видимо, я просто трудный подросток.

На секунду, его рот искривляется в некоем подобии улыбки.

По крайней мере, мне так кажется…

Но уже в следующую секунду это впечатление исчезает.

Он поднимает свою палочку, но медлит секунду, задумчиво хмурясь.

– Итак, какой же способ убеждения будет самым… действенным?

Я жду. Я жду целую вечность, в то время как он продолжает этот театр абсурда, играя в нерешительность. Я чувствую, что мой живот крутит и вяжет узлом, пока я вынуждена гадать, что он собирается сделать со мной. Я предполагаю, что это именно тот эффект, к которому он и стремился.

– Я мог бы использовать Круциатус, конечно, – он говорит тихо, будто сам с собой. Но я прекрасно слышу каждое его слово. – Но тогда никакого веселья, никакого разнообразия. Это так… так скучно, Вы не находите?

Я молчу. Но вряд ли он ждет ответ.

Он делает взмах палочкой

Я чувствую…

Ничего.

Просто пустоту.

Мысли покинули мою голову.

Ой, как мило.

Вся боль, вся мука от размышлений… пропали.

Лишь теплоерозовоесчастливоесонное состояние и никакой боли или мыслей или…

Нож. В бледной руке.