Текст книги "Eden (ЛП)"

Автор книги: obsessmuch

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 55 страниц)

У меня перехватывает дыхание. Я… понятия не имею почему, но у меня даже мысли не возникало, что он наблюдает за мной так же, как я за ним, пытаясь понять, разгадать его. Я была уверена, что в то время как он всегда скрывал свои эмоции, я выставляла свои напоказ, и поэтому у него не должно быть никаких сомнений относительно того, что происходит в моей голове…

Тогда, если он не в состоянии понять любовь или любое другое проявление привязанности, возможно, поэтому ему так трудно понять меня.

– Я мог бы освободить тебя, – произносит он. – Но ты бы не ушла. Ты сама мне об этом сказала: будь у тебя шанс сбежать, ты бы осталась, чтобы спасти… спасти меня, – последние слова даются ему нелегко, и он выдерживает паузу, прежде чем продолжить. – Более того, если бы я предложил тебе уйти, бОльшая часть тебя отвергла бы существование без меня.

Усмехаясь, он запускает руку в мои волосы, притягивая меня ближе.

– Как ты можешь всерьез утверждать, что любовь Уизли может сравниться с тем, какую власть имею над тобой я? – его речь льется подобно ядовитому напитку. – Способен ли он так же, как я, глядя в твои глаза, увидеть самые темные уголки твоей души?

Сжимаю губы, его слова занозами впиваются в сердце, и он, видя мое состояние, упивается триумфом.

– Ты бы никогда не захотела оставить меня, – горячий шепот отравляет душу. – Я знаю это, ты знаешь тоже. Поэтому я не собираюсь тебя отпускать. Буду милостив, оставив тебя здесь и исполнив твое заветное желание.

Наши губы встречаются, и все во мне кричит, как это неправильно! Я не должна снова ступать на эту дорожку. Пора кончать с этим. Ради Рона и ради меня самой.

Сопротивляюсь, но он обнимает меня за талию, прижимая к себе. Пытаюсь вывернуться из его рук, но его поцелуй становится жестче, глубже, причиняя мне боль, разрывая сердце, открывая не успевшую затянуться рану. Он всегда, всегда причиняет мне боль…

Отталкиваю его от себя и залепляю ему звонкую пощечину.

Чувствую на губах кровь.

– Хочешь побороться со мной, моя маленькая грязнокровка? – в его голосе дрожит ярость и что-то еще, и это что-то мне очень знакомо…

Я едва могу говорить сквозь рыдания, рвущиеся из глубины души.

– Все кончено, Люциус. Навсегда. Я не хочу больше делать Рону больно. Никогда.

Он иронично усмехается.

– Отшиваешь меня ради Уизли? Ты до сих пор искренне веришь, что он сможет предложить тебе больше, чем я? Что ж, лги мне, если хочешь, но не обманывай себя.

– О, прошу тебя, – бросаю я. – Да что ты – во имя всех святых! – можешь дать мне? Рон любит меня. Он может сделать меня самой счастливой на всем белом свете, заботиться, холить и лелеять. Ты мне этого предложить не можешь!

Улыбка гаснет на его лице.

– Может, и не могу, – он хватает меня за руку. Слишком сильно. – Только то, что я могу дать, гораздо сильнее этого!

Он наклоняется ко мне, и какое-то время спустя я оказываюсь на полу, а он нависает надо мной, собственнически глядя мне в глаза.

– Насколько хорошо Уизли тебя знает?

Вопрос меня, откровенно говоря, ошеломляет.

– Мы были лучшими друзьями семь лет! Ну да, мы иногда ссорились, но он всегда был рядом. Он знает меня лучше, чем кто-либо…

– О, я не согласен, – с раздражающим превосходством заключает он. – Тебе отлично известно, что я знаю тебя гораздо лучше, чем он, несмотря на то, что мы знакомы недавно. Я видел тебя в самые худшие моменты твоей жизни: видел, как ты истекала кровью, сломанная, молящая о пощаде. Я видел, – он окидывает меня взглядом с ног до головы, а затем вновь возвращается к моему лицу, – самые потаенные уголки твоей души и тела. Никто и никогда не сможет быть столь близок с тобой, как я. Каждый день. Каждую минуту.

Он снова целует меня, и против воли я отвечаю, его руки обвиваются вокруг талии, прижимая к нему. Как же все это неправильно! Будь он проклят! Он не позволит мне прекратить это. Но я должна. Вот только как? Как? Когда несмотря на то, что мой разум вопит во всю глотку прекратить это, часть меня категорически против.

Брыкаюсь и бью кулаками по его груди и рукам, всхлипывая от усилий, но его захват остается стальным.

– Отстань от меня! – голос полон страдания и отчаяния. – Пожалуйста, прошу тебя, оставь меня! Я… я так больше не могу…

Силы покидают меня. Слишком больно и тяжело. Подаюсь вперед.

Его объятия такие теплые и уютные, и на миг мне хочется, чтобы этот момент длился вечно, чтобы он вот так обнимал меня здесь, на полу, до тех пор, пока мы не растворимся в забвении. Это ведь единственный способ стать свободными.

Но пощады не будет.

Он безжалостен. Удерживая меня одной рукой, другой он поднимает мое лицо, чтобы посмотреть в глаза.

На его лице столько эмоций, что он едва ли похож на человека, потому что никто не может испытывать одновременно такую гамму чувств.

– Чего ты хочешь, грязнокровка? – шепотом спрашивает он. – Чего ты хочешь от меня?

Смотрю на него, тяжело и прерывисто дыша, слезы катятся по щекам.

– Я хочу… – довольно трудно говорить, когда тебя душат рыдания. У меня нет сомнений в том, чего я от него хочу. – Я хочу, чтобы ты убил меня. Если в тебе осталась хоть капля сострадания, ты направишь палочку мне в грудь и скажешь два коротких слова, которые покончат со всем.

Ком в горле мешает вздохнуть. Люциус в бешенстве.

– Или же ты должен уйти, – продолжаю я, – и оставить меня здесь одну умирать.

Он резко отталкивает меня, и я не могу сдержать крик боли, ударяясь о каменный пол.

– Во мне не осталось сострадания! – нависая надо мной, шипит он. – Благодаря тебе, у меня вообще ничего не осталось! Ты все отняла у меня, все!

Он смыкает пальцы на моей шее, и я понимаю: это конец. Он убьет меня, и совершит самое благое дело, на которое только способен.

Белые пятна пляшут перед глазами, но он вдруг ослабляет хватку, и ярость в его лице отступает, оставляя после себя что-то вроде… умиротворения. И все же «умиротворение» совсем неподходящее слово в данной ситуации. Это какой-то совершенно новый ужасающий оттенок леденящей душу ярости.

Свободной рукой он начинает расстегивать пуговицы на своей рубашке.

– Почему у тебя должно быть по-другому? Если я потерял все, то будь я проклят, если допущу, чтобы что-то осталось у тебя.

Закрываю глаза, слушая, как он шуршит одеждой. Какой смысл бороться с ним? Он в любом случае выиграет, потому что я правда больше не хочу останавливать его. Я не сопротивлялась с тех самых пор, как он впервые и навсегда сломал меня, с тех самых пор, как он убил во мне невинную девочку, какой я когда-то была. А когда я сама поцеловала его в следующий раз, мы похоронили эту девочку. Вместе…

Он проводит рукой по моему бедру, касаясь острой выпирающей косточки. Он совсем близко, и я практически не дышу.

– У меня ничего нет, – шепчет он. – И у тебя тоже не будет.

Открываю глаза, встречая его пугающе голодный взгляд.

– Ты не будешь с Уизли, – произносит он, расстегивая пуговицы моего платья. Безумно медленно. – Уж я позабочусь об этом.

Злость на него и на себя клокочет в груди, и я срываюсь, хватая его за руку.

– Просто уходи! – кричу, вырываясь. – То, что ты предлагаешь – ничто в сравнении с тем, что может дать мне он! Он любит меня! Ты понятия не имеешь, что это значит, но для меня это целый мир! И я могу подарить ему любовь, которую он заслуживает, если ты отпу…

В мгновение ока он хватает меня, притягивая к себе, больно сжимая руки.

– Хочешь сказать, что он значит для тебя то же, что и я? Не смеши меня. Ты моя. Навсегда.

Расслабляю скрюченные от напряжения пальцы. Хочу, чтобы он навсегда увез меня куда-нибудь подальше отсюда, где будем только я и он, где никто не сможет сказать нам, что это неправильно, неестественно, незаконно…

Но как такое может случиться, когда он сам искренне верит, что это запретно?

Он прижимает меня к полу, нависая надо мной, и его глаза затягивают меня в темные глубины.

– Ты знаешь, – шепчет он, касаясь ладонью моей щеки и проводя большим пальцем по губам. – Почему, даже если ты знаешь, кому принадлежишь, ты все равно продолжаешь сопротивляться мне?

– Я никому не принадлежу…

– Нет?

Его рука спускается, очерчивая впадину живота, и ниже, но я сжимаю ноги и вновь бью его кулаками в грудь, пытаясь оттолкнуть.

– Ты серьезно думаешь, что после того, что я сделала с Роном сегодня, я предам его еще раз? Я люблю его. Люблю! Прекрати ухмыляться, черт бы тебя побрал! Я больше не стану делать ему больно!

Он хватает меня за руки, прижимая их к полу по обе стороны от меня.

– Любишь? – кажется, он выжимает из себя эту усмешку. – Любви нет, грязнокровка. Ты жалеешь его, только и всего. Не путай это с любовью. Тебе жаль его, но нужен тебе я. Не стоит даже и сравнивать!

Сглатываю комок в горле, слезы катятся по лицу. Он прав. Он всегда прав, когда дело касается… этого. Не о Роне я думаю, когда лежу одна в темной комнате. Вовсе не Рон может заставить меня вновь почувствовать себя целой. И уж точно не Рон нужен мне, как воздух…

Но в то же время не Рона я ненавижу за то, что случилось со мной, и за то, в кого я превратилась.

Ненавижу Люциуса за то, что он со мной сделал.

Даже когда его пальцы двигаются между моих ног, я все равно ненавижу его. Даже когда касается меня, – его пальцы движутся то медленнее, то быстрее, – я чувствую ненависть, смешанную с огнем желания в крови, и больше всего на свете я хочу оттолкнуть его, но не могу. Знаю, что просто не смогу. Это знание на уровне инстинкта, как, например, тот факт, что нельзя совать руку в открытое пламя.

Боже, что он сотворил со мной?

Он неотрывно смотрит мне в глаза, пока его пальцы посылают электрические разряды по моему телу. Он смотрит, когда мое дыхание учащается. Он прожигает меня взглядом.

Не могу. Не могу позволить ему, глядя в мои глаза, узнать все мои секреты. Он не должен знать, о чем я думаю. Если бы он знал, что я чувствую в эту самую минуту, помимо ненависти, злости и жажды, он бы оставил меня навсегда. Потому что то, что я чувствую идет вразрез с тем, во что он когда-либо верил, он даже не допускает, что такое возможно, особенно между чистокровным и грязнокровкой.

Я никогда не скажу ему об этом. Никогда. Он бы все равно не понял.

Закрываю глаза.

Как бы мне хотелось не дышать так рвано, чтобы тело не отзывалось на пощипывания и поглаживания, а когда он спускается вниз, широко разводя мои ноги и зарываясь лицом между ними, мне отчаянно хочется ненавидеть это так же, как я ненавижу себя…

Но я не могу.

Вцепляюсь себе в лицо, намеренно пытаясь причинить себе боль, наказать за то, что оказалась настолько слабой и позволила ему сотворить с собой такое.

Но огонь внутри, где-то между ног, разрастается и… Боже…

Молю Господа, чтобы он подвел меня к краю и столкнул в вечное забвение, подарив мне спасительную пустоту…

Но затем меня возвращает на грешную землю острая, обжигающая боль, когда Люциус кусает там, внизу. Сильно.

Протестующе взвизгиваю, но он уже перемещается выше, накрывая мои губы невесомым поцелуем, заставляющим меня замереть на мгновение.

Кажется, проходит вечность, но ни один из нас не двигается…

Наконец он отстраняется, глядя мне в глаза. Взгляд его серых глаз подернут дымкой, а зрачки почти черные.

– Даже если бы ты когда-нибудь смогла быть с ним, – густой шепот обволакивает меня, – ты все равно никогда не смогла бы забыть меня. И когда он прикасался к тебе, ты бы думала лишь обо мне, – я тону в его глазах. – Впрочем, все это неважно. Тебе никогда не избавиться от меня. Будь я проклят, если отдам тебя кому-нибудь, тем более Уизли.

Он раздвигает мои ноги так широко, что мне почти больно.

Но я молча позволяю ему делать то, что он хочет.

– Ты моя навсегда, грязнокровка.

Он входит в меня, кусая за шею, его зубы терзают кожу, и я обнимаю его, потому что как бы я ни боролась с этой жаждой, мне никогда не выиграть. Я не могу идти против своих чувств – это как если бы я сражалась с цунами.

Но я также не могу остановить всхлипы, прорывающиеся сквозь страстные стоны и сладкую муку. Я хочу умереть.

Он сцеловывает мои слезы, слизывает их с лица, двигаясь во мне, будто они – источник его жизненной силы, словно эти слезы потерянной невинности смогут искупить его поступки…

Если бы все было так просто.

Но есть вещи, которые невозможно искупить.

Глава 35. Кошмары

Эстрагон: (внезапно вспомнив о своем ужасном положении) – Я спал. (С упреком.) Почему ты никогда не даешь мне поспать?

Владимир: – Мне было одиноко.

Эстрагон: – Мне приснился сон.

Владимир: – Не рассказывай!

Эстрагон: – Мне снилось, что…

Владимир: – Не рассказывай!

Эстрагон: – (показывая на окружающий мир.) Это тебе хватит? (Молчание.) Нехорошо, Диди. Кому как не тебе я могу рассказать мои ночные кошмары?

Владимир: – Пусть они будут только твоими. Ты хорошо знаешь, что я этого не выношу. – Сэмюэль Беккет, «В ожидании Годо»

Вы имеете право хранить молчание, все сказанное Вами может быть использовано против Вас…

Согласно научным данным за пределами нашей Вселенной не существует понятия времени.

Именно так я и чувствую себя в последние несколько дней. Словно меня вышвырнуло за пределы Вселенной, и я пребываю вне времени.

Нет ни дня, ни ночи. Ни часов, ни минут, ни секунд.

Ускользающее, чуждое мне четвертое измерение – время – теряет всякий смысл.

Не знаю, как долго я нахожусь здесь. Не знаю, сколько времени прошло с тех пор, как я в последний раз видела небо.

Все, что я знаю, – это система: проснулась, выполнила свои обязанности, поела, приняла ванну, дождалась Люциуса, уснула.

Затем опять проснулась и… понеслось по новой!

Из-за этой временной прострации я даже не знаю, как долго уже не виделась с Роном. Как давно я разбила ему сердце и уничтожила к чертям собачьим все, что было между нами?

Я не видела его с тех самых пор. Мы даже больше не работаем по дому вместе.

Я волнуюсь за него. Всегда. Но никто не говорит мне, что с ним.

Единственный, кого я осмеливаюсь спросить об этом – Люциус. Но он ничего не говорит. После всего, что случилось, мне кажется, он чувствует угрозу, исходящую от Рона. Нет, он не рассматривает его как соперника в… в этом смысле, но думаю, он понимает: Рон может дать мне то, на что он сам не способен – любовь.

Вернее, Рон мог мне это дать.

Рука Люциуса крепче стискивает меня, и наши скользкие от пота тела слипаются.

В последнее время он часто позволяет мне засыпать рядом с ним. Он не может выставить меня за дверь до восхода солнца…

Ну, по крайней мере мне кажется, что там снаружи – восход.

Там. В реальном мире.

Он спит. Его дыхание ровное, спокойное, размеренное…

Счастливчик. Наверное, легко спать спокойно, когда у тебя нет совести.

Вздохнув, прижимаюсь лбом к его обнаженной груди и придвигаюсь ближе, покрывало путается у меня в ногах.

…я вижу девушку – красивую, как сказочная фея, и совсем одну в темноте… а еще там змей. Черно-зеленый питон, толстый, как ствол дерева; он, извиваясь, скользит, подбираясь к девушке… та приветливо улыбается, глядя на змею, протягивает руки, зазывая ее, и я пытаюсь окликнуть девушку, но она меня не слышит… Огромное ужасное чудовище приближается к ней, улыбаясь в ответ, но ведь змеи не улыбаются, не так ли? Эта улыбается… и, разинув пасть, резко делает выпад; девушка уступает – молодая, невинная и прекрасная, – но продолжает улыбаться… даже когда змея поглощает ее целиком…

Просыпаюсь будто от толчка… интересно, я действительно спала? Или это было очередное видение?

Глубоко вздыхаю, дабы успокоить бешено бьющееся сердце.

Я уже вечность не видела нормальных снов. Сон… одно только слово несет в себе такое наслаждение… напоминает облака, и трель соловья поутру, и звезды, и так хочется оставаться во сне до скончания века, потому что мир снов – удивительный, таинственный, волшебный и безмерно уютный.

Но я больше не вижу снов. Кошмары – вот все, что мне осталось.

Люциус обнимает меня крепче и вздыхает во сне.

* * *

Медленными, отточенными движениями вожу щеткой по полу в столовой.

Не знаю, зачем они до сих пор заставляют меня работать, ведь дом сияет чистотой, благодаря нашим с Роном усилиям.

Возможно, они просто хотят занять нас чем-то, чтобы мы не сошли с ума от скуки. Мы нужны им здоровыми, не так ли?

По крайней мере, я на это надеюсь.

Не знаю, чем они занимали Рона в последние дни: мы больше не работаем вместе, и я даже знаю, кому стоит сказать за это «спасибо».

Бросаю взгляд на Люциуса: он сидит за столом с Драко и Эйвери. Они склоняются над чем-то, похожим на карту, обсуждая задание, которое поручил им Волдеморт на сегодняшний вечер.

Пытаюсь не вслушиваться, трусливо пропуская мимо ушей их слова, потому что знать не желаю, что собирается делать Люциус, повинуясь приказу хозяина. Это только все усложнит.

Он выглядит таким спокойным, собранным, разговаривая с соратником и сыном. Он не обращает на меня внимания, и это, вопреки здравому смыслу, задевает меня, но в конце концов, должен же он держать лицо в присутствии Драко и Эйвери.

И все же… ненавижу его за это. За то, что игнорирует меня, словно я пустое место.

Как он может притворяться, что между нами ничего нет? Как может до сих пор настаивать, что я ему безразлична, после того, как он обошелся с Роном, когда мы виделись в последний раз?

Мне хочется убить его за то, что он сделал. Порвать на куски так же, как он разорвал Рона только за то, что тот был мне дорог.

Внезапно Люциус поднимает на меня взгляд, и какое-то время мы смотрим друг на друга – глаза в глаза.

Выражение его лица не меняется ни на йоту: оно по-прежнему спокойно и сосредоточено. Никто не замечает этого обмена взглядами.

Поспешно опускаю глаза, наблюдая за скользящей по полу щеткой. Не стоит давать повод подозревать нас в чем-либо. Мы и так уже на грани, да еще и Рону стало известно…

Боже, как долго это может продолжаться?

– Если мы появимся в начале деревни, они не смогут нас увидеть, пока не станет слишком поздно, – протягивает Люциус, обращаясь не ко мне, а к Эйвери. – На их доме точно стоят антиаппарационные чары, так что мы должны попасть внутрь с улицы, но это слишком предсказуемо.

Он так спокойно говорит о жутком предстоящем задании, как будто его вообще не волнуют эти люди, как будто это самый обыкновенный рабочий день в офисе за кипой бумажек.

– Сколько их там будет? – спрашивает Эйвери.

– Четверо, включая двоих детей, – небрежно бросает Люциус. – Он талантливый маг, я видел его в битве и должен признать, был весьма впечатлен. Но между нами, думаю, мы справимся с ним без особых усилий.

Невидящим взглядом наблюдаю за монотонными движениями щетки по полу. Нет, я не буду зацикливаться на их разговоре. Знать не желаю, что за гнусности они совершают во имя Волдеморта.

Но пренебрежение к проблеме не заставит ее исчезнуть, как бы мне того ни хотелось.

– Что с его женой? – Эйвери не терпится прояснить все до операции, а Люциус, кажется, назначен в ней главным. – С ней будут проблемы?

– Вряд ли, – тянет Люциус. – Она просто грязнокровка.

Замираю на минуту, а затем продолжаю мести пол, только уже медленнее.

Сосредоточься. Смотри на пол. Не смотри на Него и не слушай…

Это сложно – не слушать. Особенно следующие слова Эйвери.

– Дети? Они достаточно взрослые, чтобы сражаться?

Кровь стынет в жилах. Дети?

– Нет, – хладнокровно отвечает Люциус. – Исходя из того, что мне удалось узнать, они еще даже не в Хогвартсе.

Тошнота поднимается к горлу.

– И их ожидает та же участь, что и родителей, так?

– Темный Лорд сказал, что выживших быть не должно, – равнодушно произносит Люциус.

Поднимаю на него глаза, желудок противно крутит. Не могу с собой совладать: мне нужно знать… как он может быть настолько безразличным, насколько хладнокровен его голос?

Он чинно сидит, внешне абсолютно спокойный и сосредоточенный, будто его совсем не волнует, что он собирается убить невинных детей. Ну, да, конечно, ему плевать.

Боже, что же он за чудовище?

– Так… – начинает Драко: он выглядит бледнее, чем обычно. – Так малыши… дети, то есть мы должны будем…

Люциус холодно смотрит на него, и под его взглядом Драко белеет еще сильнее. Он не договаривает того, что хотел, затыкаясь на полуслове и слегка краснея – видимо, от смущения.

С отчаянием смотрю на Люциуса, но он переводит взгляд на Эйвери, который, ухмыляясь, наблюдает за ними, и всем им плевать на детей. Нет, я определенно знала, что он монстр, но он не может… нет…

– Вы не должны делать этого! – слова срываются с губ прежде, чем я успеваю захлопнуть рот.

Все трое с удивлением и недоверием смотрят на меня: мол, как вообще я посмела заговорить.

Мне неуютно под их перекрестными взглядами, и я переступаю с ноги на ногу, но не опускаю глаз.

Смотрю прямо на Люциуса, в большей степени разговаривая с ним, чем с остальными. Я знаю, что в нем еще осталась капля человечности, он еще способен чувствовать, я знаю! Иногда ночью он обнимает меня так крепко, что мне начинает казаться: он готов продать душу Дьяволу, лишь бы никогда не отпускать меня.

Он смотрит на меня, прищурившись, предостерегающе: холодный, колючий взгляд приказывает мне заткнуться и оставить все как есть, но… как я могу оставить это?

– Что-то не так, мисс Грэйнджер? – ухмыляясь спрашивает Эйвери.

Взгляд Люциуса куда красноречивее любых слов: я должна заткнуться и продолжить работу, но, черт возьми, я же не могу!

Набираю в грудь побольше воздуха.

– Вы не можете… просто не можете убить детей! – едва слышно шепчу я.

Противная ухмылочка не сходит с лица Эйвери, а вот Драко опускает глаза в пол: он выглядит несчастным и сконфуженным, как маленький мальчик, пойманный мамой за чем-то недозволенным.

Люциус… такое чувство, будто он вот-вот начнет орать на меня. Если бы мы были наедине, он бы уже разорялся вовсю.

Но не сейчас. Он не может дать повод подозревать…

– О, поверь, мы можем делать все что захотим, – издевательски тянет Эйвери. – Это не так уж и сложно…

– Но они же дети! – истерически выкрикиваю я.

– Просто полукровки, – ледяным тоном бросает Эйвери.

Открываю рот и тут же захлопываю его. Перевожу взгляд на Люциуса, мысленно приказывая ему сделать хоть что-то, и всем сердцем желая, чтобы он ненавидел себя за это до конца своих дней, потому что он-то теперь прекрасно понимает, что все мы – полукровки, чистокровные и грязнокровки – равны, у нас одна кровь. Красная…

Но нет, он не думает об этом. Его глаза холодны, как никогда.

Будь он проклят!

– Возвращайся к работе, грязнокровка, – бросает он, возвращаясь к изучению карты, лежащей перед ним, ограждаясь от меня, как он всегда делает, когда мы не одни.

Сжимаю губы и опускаю глаза в пол, чувствуя, как слезы ярости и негодования кипят во мне, скапливаясь в уголках глаз. Как это все ужасно, кошмарно, противно, но я ничего не могу сделать, не могу остановить его, заставить передумать… он зашел слишком далеко, чтобы что-то могло изменить его.

И эти дети… Господи, бедные дети! Как же это… ужасно!

Он делал вещи и похуже, но ты ведь предпочла ничего не замечать, помнишь? Ты предпочла закрыть глаза на то, кто он.

Но… но я…

– Ты не выглядишь счастливым в предвкушении нашей вечерней прогулки, Драко, – тянет Эйвери.

Даже на таком расстоянии я слышу, как тот с усилием сглатывает. Бросаю на него взгляд: его лицо мертвенно-бледное.

– Н-нет, – запинаясь, произносит он. – Нет, я в порядке. Правда.

Но он, кажется, далеко не в порядке, будто его сейчас стошнит.

Такое чувство, что мысль об убийстве детей не очень ему по душе.

Если ни Люциус, ни Эйвери не слушают меня, тогда, возможно, Драко услышит.

– Ты не должен этого делать, Драко, – поспешно говорю я, не давая им меня остановить. – Это неправильно, ты сам знаешь, как это…

Лицо обжигает, и я задыхаюсь, хватаясь за щеку, слезы невольно текут по щекам.

Люциус стоит, прищурившись и направив на меня палочку, и его взгляд говорит лучше любых слов.

Я причиняю тебе боль ради твоего же блага: ты бы не приняла в расчет иное предупреждение, кроме физического.

Вот, что он хотел бы сказать. Но, естественно, вслух он произносит вовсе не это.

– Не собираюсь сто раз повторять тебе, грязнокровка, – цедит он. – Возвращайся к работе и не суй нос туда, куда не следует. Ты действительно думаешь, что сможешь заставить нас передумать выполнять прямой приказ Темного Лорда?

Упрямо сжав губы, опускаю глаза в пол и с усилием принимаюсь за работу. Я, должно быть, спятила. Какой же дурой надо быть, чтобы надеяться, что он изменится, или что у меня получится его изменить.

Ох, бедные дети…

Я ничего не могу поделать.

Но я должна что-то предпринять!

Что, например?

– Драко, если ты не настроен на выполнение задания, можешь остаться, – небрежно бросает Люциус. – Вряд ли нам будет тебя не хватать.

Повисает пауза, и когда Драко начинает говорить, в его голосе звенят нотки негодования, тем не менее он не пытается возражать отцу.

– Спасибо, отец.

Замираю на секунду, а затем принимаюсь со злостью возить шваброй по полу.

– Однажды ты должен повзрослеть, знаешь об этом? – высокомерно произносит Люциус.

Еще одна затянувшаяся пауза, и когда Драко отвечает, его голос звучит очень угрюмо.

– Да, отец.

И вновь появляется это чувство – жалость, которую я однажды почувствовала к Драко. Не знаю почему, и мне очень хочется, чтобы это чувство исчезло, чтобы никогда не появлялось. Просто… он постоянно пытается угодить Люциусу, но у него никогда не получается.

С иронией думаю, что если бы Драко иногда отстаивал свое мнение, Люциус мог бы в конце концов начать уважать его. Ведь… не по этим ли причинам он уважает меня? Что же он сказал тогда, давным-давно? Я мог бы почти уважать тебя…

Он настолько привык, что люди делают так, как он говорит, что для него было в новинку встретить сопротивление.

Эйвери внезапно начинает смеяться высоким, мелодичным смехом, но он кажется мне скрипом ногтей по классной доске.

– Не бери в голову, Люциус, – протягивает он. – Мы найдем кого-нибудь нам в подмогу. Может быть, Уизли согласятся приложить к этому руку, если они не слишком заняты сегодня.

Замираю на месте, чувствуя, как холодеет кровь в венах.

Нет. Нет.

Вскидываю голову и вижу, что Люциус увлеченно разглядывает лежащую перед ним карту, не обращая внимания на Эйвери, но на скулах его играют желваки. С уверенностью могу сказать, что в данный момент он лихорадочно соображает, и я, кажется, догадываюсь, насчет чего: он, может, и ненавидит Уизли, но отлично помнит, что обязан Рону за то, что тот хранит наш секрет…

Верно?

– Думаю, это излишне, – его голос поразительно бесстрастен. – Мы ведь не хотим, чтобы они вновь взбунтовались? Только не сейчас, когда они так полезны для нашего дела.

Эйвери ухмыляется, хитро поглядывая на Люциуса.

– Темный Лорд говорит, что они, возможно, уже бунтуют.

Мне становится трудно дышать.

Уизли не стали бы… поверить не могу. Они не станут рисковать жизнью Рона, не станут!

Эйвери лжет. Лжет!

Но у него ведь нет на это причин.

И что? Я уверена, Уизли не будут…

– Что ты имеешь в виду? – спокойным голосом интересуется Люциус.

Эйвери нарочито небрежно пожимает плечами, разглядывая свои ногти.

И в этом есть что-то… неправильное. Он совсем не тот человек, который стал бы говорить что-то без особой цели. Пустые разговоры – не его профиль.

– Очевидно, то, что я пытался сделать с братом и сестрой, не слишком им понравилось, – лениво тянет он. – С тех пор они как-то неохотно… следуют приказам.

О Боже, о господи… Я… я не знаю, что думать.

Слышу судорожный вздох Люциуса, но когда он говорит, то не поднимает головы от карты.

– Я же говорил, что это была плохая идея, – скучающим тоном замечает он.

Эйвери ухмыляется.

– Ну, тем не менее, их ценность для Темного Лорда заметно упала, – бесцветным голосом произносит он. – Совсем недавно он говорил, что, может быть, от мальчишки будет больше пользы.

Непонимающе хмурюсь: к чему он клонит?

Люциус медленно поднимает голову, и на его лице читается понимание и неприязнь к тому, о чем говорит Эйвери.

Драко выглядит таким же сбитым с толку, как и я.

От улыбки Эйвери у меня внутри все леденеет.

– Он не может использовать мальчишку, – задумчиво тянет Люциус. – Если Поттер не приходит за своей грязнокровкой, тогда он не придет и за уизлевским отродьем.

По спине бегут мурашки, когда до меня постепенно доходит.

Как бы то ни было, до Люциуса дошло гораздо раньше: на его лице застыло напряженное выражение, как происходит всегда, когда он пытается скрыть свои истинные эмоции.

– Ну, если честно, Люциус, не думаю, что господин знает, что с ним делать, – произносит он, и я задаюсь вопросом: как много из этого разговора он спланировал заранее? В его словах звучит несколько… вымученная небрежность. – Уже дважды его планы заманить Поттера с помощью грязнокровки терпели крах, и у него создается впечатление, что нашего героя девчонка совсем не волнует.

Крепче сжимаю швабру, в сердце будто вонзили нож: боль невыносима, потому что я больше не могу лгать самой себе, что это неправда. Гарри два раза упускал меня. Знаю, что он не может ставить меня превыше всего магического мира, но… это все равно больно.

– Он начинает думать, что мальчишка Уизли будет более полезен, – продолжает Эйвери. – Тем более мы слышали из нескольких источников, что он был ближе к Уизли, чем к грязнокровке.

– Это правда, – вмешивается Драко. – Они всегда и везде были вместе, жалкое зрелище.

Внутри все переворачивается. Гарри действительно был ближе к Рону, я всегда знала об этом… ну почему же так больно?

– В самом деле. Итак, – безразлично разглядывая ногти на руках, начинает Эйвери, – совсем скоро ты должен будешь избавиться от нее, Люциус. В конце концов, если нам она больше ничем не может быть полезна, то и для тебя надзор за ней становится обузой, должно быть. Позволю себе заметить, ты вздохнешь с облегчением, когда избавишься от нее, уж поверь мне.

С трудом сглатываю ком в горле. Эйвери… знает! Или подозревает. Иначе и быть не может…

И Люциус… Господь всемогущий, ему придется убить меня. У него просто нет другого выбора. Его жизнь или моя.

Он бледен, потемневшими глазами сверлит карту, но я знаю, что он не видит перед собой ничего. Он вцепился в столешницу так, что побелели костяшки пальцев.

Эйвери и Драко наблюдают за ним, но Драко, кажется, более пристально. Он сильно хмурится, потому что реакция его отца не совсем ему понятна.

Он бросает на меня обвиняющий и крайне подозрительный взгляд, а затем вновь поворачивается к отцу. Неуверенно протягивает руку, касаясь Люциуса.

– Отец?

Тот резко встает, со скрипом отодвигая стул.

У меня перехватывает дыхание.

На короткий миг он закрывает руками лицо, справляясь с эмоциями; и вот оно, как обычно, застыло – невозмутимое и спокойное.

– Прошу меня простить, – едва шевеля губами, произносит он. – Я должен закончить последние приготовления к вечеру.