Текст книги "Eden (ЛП)"

Автор книги: obsessmuch

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 55 страниц)

– Ш-ш-ш, – он внимательно смотрит на нас с Люциусом и хмурится.

Почти плача от отчаяния, я тоже поворачиваюсь к воспоминанию.

Люциус убирает руку от моего лица и опускает ее вниз, смыкая пальцы на моем запястье и прижимая руку к стене.

– Ты знаешь, что не я захватил власть над тобой, ты сама, по собственному желанию, дала мне в руки оружие и подчинилась мне. Да, без борьбы не обошлось, но теперь ты впустила меня в свою душу.

Люциус делает взмах палочкой, и я задыхаюсь от боли, потому что на моей ладони появляется кровоточащий порез. Рон резко выдыхает, явно жалея меня, но мне все равно. Я равнодушно смотрю на рану. Я видела ее раньше. Я помню и знаю каждый шрам, оставленный Люциусом на моих руках.

– Чары Уизли не идут ни в какое сравнение с той властью, что я имею над тобой, грязнокровка. Ты и сама это понимаешь. Порой это выглядит смешно и жалко – то, как все твое существование стало зависеть от меня, пусть ты и не хотела этого.

Глубоко вздыхаю, так, что легкие вот-вот лопнут. Уверена, Рону очень больно слышать это. И я даже представить не могу, насколько…

Украдкой смотрю на него. Гримаса боли и горечи исказила его лицо.

Ласково беру его за руку.

– Не слушай, Рон, – шепчу ему. – Он просто пытался достать меня. Все это неправда.

Ложь. Ложь. ЛОЖЬ.

Дымка вновь размывает картинку перед нами, пряча от меня выражение его лица, и на какое-то мгновение мне кажется, что сейчас мы покинем Омут…

Но нет. Пощады не будет. Мы в комнате Люциуса, но это очередное воспоминание.

Люциус стоит в углу комнаты, глядя в большое зеркало напротив себя.

Кажется, целую вечность он смотрит на свое отражение. В его лице смешались ненависть и борьба.

– Что он делает? – тихо спрашивает Рон.

Но в следующую секунду он находит ответ на свой вопрос.

Люциус резко поворачивается и, схватив со стола серебряный подсвечник, с силой швыряет его в зеркало.

Миллионы осколков летят в разные стороны и осыпаются на пол.

Рон потрясенно вскрикивает, но я едва слышу его. Мой взгляд прикован к Люциусу, стоящему на разбитом стекле.

Воспоминание опять ускользает, растворяется в воздухе.

– Что это была за чертовщина? – голос Рона пробивается ко мне сквозь дымку. Он в замешательстве.

Но я-то знаю, в чем дело. Люциус ненавидит не только меня.

– Не знаю, – кричу сквозь плотную завесу тумана. – Пожалуйста, Рон, давай выбираться отсюда. Прошу тебя!

Но он не отвечает, и когда еще одно воспоминание обретает четкость, я с ужасом понимаю, что моя жизнь кончена. Всё кончено.

Всё, что когда-либо было у меня с Роном, закончится здесь и сейчас.

Мы все еще в комнате Люциуса. Но на этот раз он не один.

Вся в слезах я медленно приближаюсь к нему, шепча:

– Не такие уж мы и разные, ты и я. Ты сам много раз говорил мне об этом, помнишь?

Господи Боже! Нет! Только не это! Рон не должен увидеть это!

Поворачиваюсь, хватая Рона за плечи, разворачивая его к себе и обнимая.

– Прошу, Рон, пойдем отсюда, – скороговоркой выпаливаю я. – Молю тебя, давай уйдем, ты не можешь увидеть…

Но он не слышит меня. Поверх моего плеча он видит, как я медленно подхожу к Люциусу.

Его лицо… мне больно видеть это. Он выглядит так, словно его мир в одночасье рухнул. Что-то знакомое мелькало в его глазах в ту ночь, когда Эйвери сказал, что сохранит жизнь Джинни лишь в том случае, если Рон переспит с ней.

Я больше не могу лгать ему.

– Я не… – начинает Люциус, но я протягиваю руку и касаюсь его лица.

Боже, останови это, пожалуйста!

– Я – человек, Люциус. Такой же, как ты.

В отчаянии трясу Рона за плечи.

– Пожалуйста, Рон!

Но он остается глух. С ужасом он смотрит, как я привстаю на цыпочки и целую Люциуса, а он, на мгновение отстранившись от меня, возвращает поцелуй, яростно сминая мои губы, а затем берет на руки и несет к кровати.

Теперь я знаю, как выглядит тот, чье сердце разбито.

Закрыв рот рукой, захлебываюсь слезами. Никогда не видела Рона таким.

Я больше никогда не смогу взглянуть ему в глаза. И я не в силах смотреть на то, что происходит в воспоминании. Боже мой, Рон, мне так жаль!

Поворачиваюсь ко всему спиной и, едва осознавая это, падаю на колени, потому что ноги мне больше не подчиняются.

Боль затопила меня, и, зарывшись пальцами в волосы, я тихо всхлипываю, пока Рон продолжает смотреть, как я предаю его худшим из всех способов. Что я наделала, что же я наделала?

Но я не могу отвернуться от звуков. Учащенное дыхание, вздохи, рычание Люциуса, мои стоны. Глас моего вероломства.

Не могу больше выносить это. Закрываю уши, чтобы не слышать… Не хочу слышать то, что слышит Рон. И не буду думать об этом, потому что сердце рвется на части при мысли о том, что сейчас чувствует Рон. Слезы катятся по щекам. И этот поток никогда не иссякнет и не утихнет…

Но это еще не всё.

Туман, появившийся из ниоткуда, окутывает нас, и я поднимаю голову, уронив руки на колени.

Ни единого звука. Лишь звенящая тишина.

Но эта тишина – самый громкий звук из всех, что я когда-либо слышала. Непереносимая тишина предательства. Туман наконец рассеивается.

Как в замедленной съемке я оборачиваюсь. Я не смотрю на Рона, но даже если бы решилась, то увидела бы только его затылок. Нет, я смотрю на следующее воспоминание, разыгрывающееся перед нами.

Все та же комната Люциуса, но теперь всё совсем иначе. На какой-то момент мне кажется, что комната пуста, но затем взгляд цепляется за розовое платье на полу и рядом – черная мантия.

Следом взгляд натыкается на кровать.

Я лежу на спине, закинув одну руку под голову. Мои глаза закрыты, грудь размеренно поднимается и опускается в такт дыханию.

Люциус лежит рядом и смотрит на меня, полуприкрыв глаза.

Как долго он наблюдает за мной? Словно загипнотизированый. Как будто он не может отвести глаз от меня.

Он протягивает руку и проводит пальцем по моей щеке. Я чуть шевелюсь во сне, вздыхая.

На мгновение его глаза вспыхивают, но в следующую секунду он, обняв меня за талию, устраивается поудобнее подле меня и засыпает.

Едва слышный всхлип выводит меня из состояния оцепенения.

Только теперь я нахожу в себе силы взглянуть на Рона.

Его глаза опущены в пол, он плачет.

Еще один всхлип, и Рон поднимает голову. Он выглядит таким потерянным. Как будто всё, о чем он мечтает, это поскорее выбраться отсюда и забыть обо всем, что он видел здесь.

– Верни меня обратно, – охрипшим голосом шепчет он.

Внезапный гул и свист пронзает слух, и я наблюдаю, как Рон поднимается в воздухе выше и выше, быстрее и быстрее…

Он ушел.

Слезы и не прекращали катиться по щекам. Горькие слезы, слезы боли и страдания.

Что же я наделала? Я такая стерва, такая дрянь. Как я могла так с ним поступить?

Почему я думала, что смогу скрыть от него правду? Такое предательство не может вечно оставаться в секрете.

Я все еще здесь: изливаю свое горе, горячие слезы с новой силой хлынули из глаз.

Я не могу уйти отсюда, не могу. Как мне теперь смотреть Рону в глаза?

Но… я также не могу и остаться тут.

Боже, я бы предпочла затеряться в этих воспоминаниях.

А еще я хочу умереть.

Возможно, если меня не станет, всем от этого будет легче.

Я должна выбраться, должна вернуться.

Глубоко вздыхаю и поднимаю взгляд вверх – к потолку, которого, как я знаю, там нет.

– Верни меня обратно, – едва слышно шепчу я.

Невидимая сила поднимает меня вверх, ветер ревет в ушах, и меня выбрасывает из Омута в кошмарную реальность, в которую превратилась моя жизнь.

Глава 33. Непоправимый урон

«Я страдаю из-за него и одновременно от него. Тщетно стремлюсь я

бежать от него: он преследует меня, он тут, он не дает мне покоя. Но как он

не схож с самим собой! Во взорах его нет ничего, кроме ненависти и

презрения, на устах лишь хула и укор. Руки его обвивают меня, но лишь для

того, чтобы разорвать на части. Кто избавит меня от его варварской

свирепости?» – Шодерло де Лакло, Опасные связи

Падаю ничком на каменный пол, обдирая кожу на коленях и ладонях.

Поднять голову… нет, не могу…

Невидящим взглядом смотрю на свои руки, на растопыренные пальцы, цепляющиеся за камень, а затем почему-то заинтересованно останавливаюсь на белой полоске шрама, пересекающего левую руку.

Вдох… набраться сил и дышать. Я должна.

Это чертовски трудно.

Зато позволить слезам течь по лицу – легко и просто.

Прислушиваюсь…

Тихое дыхание – не мое, откуда-то из другого конца комнаты.

Закрываю глаза. Глубокий вдох. И резкий выдох…

Так. Я могу сделать это… нет, не могу!!! Нет…

Да. Я должна. Он заслуживает хотя бы объяснений, если не большего.

Медленно, очень медленно поднимаюсь на ноги, преодолевая сопротивление собственного тела: оно просто отказывается повиноваться мне. Наконец мне удается встать – не иначе как с Божьей помощью.

А теперь… посмотреть на него. Это ведь очень просто, не так ли?

Мучительно медленно поднимаю голову, готовясь встретиться лицом к лицу с тем, что я натворила.

Он стоит спиной ко мне у противоположной стены комнаты.

Кажется, прошла вечность в застывшей тишине, но в конце концов он глубоко вздыхает, и его плечи поднимаются и опускаются в такт этому вздоху.

– Неудивительно, что ты была против моей экскурсии в Омут памяти, – шепчет он.

Прикусываю нижнюю губу – сильно, и слезы вновь наполняют глаза.

– Это совсем не то, что ты думаешь, – меня воротит от собственных слов. Дура набитая, я же никогда не умела врать.

Он оборачивается: его лицо все еще мокрое от слез, но вот глаза… он буравит меня тяжелым, напряженным взглядом, в котором смешались обида и ярость.

– А что это по-твоему, Гермиона? – его голос подрагивает от злости. – Потому что то, что я видел, выглядело как будто ты трахаешься с Люциусом Малфоем!

Повышая голос, он надвигается на меня.

– Но этого ведь быть не может. Ты же клялась мне, что между вами ничего нет! – он кричит, находясь на грани истерики. – Ты твердила мне снова и снова, что ничего не происходит, – он умолкает на мгновение, и во взгляде мелькает боль. – Ты смотрела мне в глаза и нагло врала, все это время позволяя гребаному Люциусу Малфою трахать тебя!

Отшатываюсь к стене, всхлипывая.

– Пожалуйста… прошу тебя, не кричи! Рон, ты должен понять…

– КАК Я МОГУ ПОНЯТЬ? – кричит он. – Как ты можешь… как тебе в голову такое пришло? Разве ты не знаешь, что он за человек?

– Конечно, знаю! – поспешно отвечаю я. – Ты и сам видел, через что он заставил меня пройти, Рон, так что… да, я прекрасно знаю, кто он…

– ТОГДА КАК ТЫ ТЕРПИШЬ ЭТО? – он и не собирается понижать голос. – Он чудовище, убийца, долбаный фанатик… Господи! Гермиона, он убил твоих родителей!

– Знаю! – отчаяние захлестывает меня, словно цунами. – Знаю, и никогда не смогу забыть это.

Он недоверчиво смотрит на меня, а затем отворачивается и принимается нарезать круги по комнате.

– Я только… просто понять не могу! Как ты можешь… даже… он же тебе в отцы годится…

Он прячет лицо в ладонях. У меня сердце кровью обливается, и я плачу так, как не плакала с той самой ночи, когда погибли родители, потому что… Боже, я уничтожила его сегодня.

Несмело подхожу к нему, протягивая руку.

Но он сбрасывает мою руку, шарахаясь прочь и глядя на меня с такой ненавистью…

– Не трогай меня! – шипит он. – Ты чертова предательница, Гермиона! Я не хочу, чтобы ты прикасалась ко мне!

Ни одна пощечина Люциуса, ни одно Круцио не причиняли мне столько боли, сколько эти слова.

Новый поток слез, и я пытаюсь сдержать рыдания, зажав рот рукой.

Его глаза блестят, и он отворачивается.

– Послушай, – я с трудом выдавливаю слова, мучаясь от невыносимой агонии. – Пожалуйста, просто выслушай меня…

– Зачем? – он вновь поворачивается ко мне: его глаза мечут молнии. – Почему я должен слушать тебя?

Его слова – как нож в сердце, но я продолжаю:

– Потому что ты должен понять, – шепчу я. – Должен знать, почему… просто выслушай меня. И когда я закончу, можешь ненавидеть меня, отречься от меня, вычеркнуть из своей жизни навсегда, но для начала я расскажу, почему делаю это.

Несколько мучительных мгновений он смотрит на меня, а затем отрывисто кивает, хотя весь его вид говорит: он едва сдерживается, чтобы вновь не накричать на меня.

Глубоко вздыхаю, пытаясь привести в порядок хаотично мечущиеся мысли. Я должна все объяснить…

Но как? Ведь я сама едва понимаю, что происходит.

Начало. Начни с самого начала.

Опять вздыхаю и говорю:

– Когда меня только схватили…

Господи, как же трудно сейчас вспоминать об этом. Прошло уже столько времени, словно другая жизнь.

Что мне рассказать? Должна ли я рассказать, как он нес меня на руках через лес? Как заставил распороть себе бедро? Как не мог смотреть мне в глаза после того, как пытал меня?

Нет. С начала.

– Когда меня только схватили, он пытал меня часами, – голос натянут, как струна, твердый и ровный тон. – Ему нужны были ответы, и он ни перед чем не останавливался, вытягивая из меня информацию.

Рон будто хочет что-то сказать, но не решается. Поэтому я продолжаю:

– Я просила его… умоляла прекратить, снова и снова, но он был непреклонен. Он просто делал свое дело, повторяя раз за разом, что я грязнокровка и должна заслужить его милосердие, смирившись со своим статусом. И все же временами мне казалось…

На мгновение останавливаюсь, раздумывая… нет, он должен знать. Он заслуживает того, чтобы знать.

– Порой я замечала что-то – что-то в его взгляде, – когда молила его прекратить мучить меня…

Рон горько усмехается, не веря мне.

– Наверное, это его заводило, – бормочет он. – Вероятно, он испытывает кайф, истязая молодых девушек, пока они не начнут молить его о пощаде…

– Нет! – в отчаянии кричу я. – Нет, Рон, послушай же меня! Все было не так! Он будто… в его глазах мелькала жалость, но он пытался отвергать это.

Он судорожно вздыхает и, сложив руки, смотрит на меня непроницаемым взглядом.

– М-м-м… и это вылилось в то, что я видел? – скептически спрашивает он. – Все вдруг изменилось! Он сказал, что прекратит издевательства, если ты с ним переспишь? Иного я и не ждал от такого типа…

– Нет! – хотя, возможно, ложь намного облегчила бы мое положение, но я не собираюсь больше лгать ему. – Нет, Рон, послушай меня, пожалуйста. Он… я уверена, он не думал обо мне… так. По крайней мере, не вначале, – лицо заливает краска, и я начинаю заикаться. – Потому что, когда Беллатрикс и Долохов присутствовали на одном из моих допросов и подбивали его… раздеть меня, он отказался, сказав, что его тошнит только от одной мысли об этом, я мол грязнокровка и все такое.

– Не называй себя так, – тихо шепчет он.

Повисает плотная тишина, Рон смотрит в пол, но мне становится немного легче от осознания, что он не настолько сильно ненавидит меня, чтобы называть грязнокровкой.

А вот Люциус… его вообще не волнует, насколько часто он использует это слово.

– Продолжай, – натянутым голосом.

Глубоко вздыхаю.

– Когда мы прибыли сюда… всё изменилось, – я с трудом подбираю слова. – Я… мне удалось достать нож, когда мы приехали, и я… я пырнула Люциуса ножом.

Рон молчит. Еще пару месяцев назад он бы откликнулся на эту новость, но сейчас это уже неважно.

Он не смотрит на меня.

– После этого все изменилось, – шепотом продолжаю я. – Он запер меня в камере в подземельях: хотел наказать за то, что я сделала…

Спотыкаюсь на полуслове, потому что именно в тот момент происходящее потеряло всякий смысл даже для меня.

– Я… я не знаю, в какой момент все изменилось, просто… он постоянно был со мной. Всегда.

Боже, как же мне объяснить ему?

Он не смотрит на меня.

– Не знаю как и когда, но это случилось; мало-помалу, но что-то менялось. Иногда он как бы невзначай касался моих волос или лица. А когда как-то раз Долохов пришел ко мне в комнату и хотел… попытался… Люциус спас меня. Он сказал, что чистокровный не должен марать руки о грязнокровку. А на следующий день Волдеморт заявил, что я больше не нужна и Люциус может убить меня, а он не стал делать этого.

– О-о-о, – Рон поднимает на меня взгляд, – он так много сделал для тебя, не так ли? – в его голосе звенит ярость. – Например, убил твоих родителей. Ну да, он на все способен ради тебя…

– Нет, Рон, послушай, он правда сделал это ради меня! Звучит глупо, но он сделал это, чтобы спасти меня; об этом я узнала потом. Волдеморт предоставил ему выбор: либо Люциус убивает меня, либо моих родителей. И он сделал свой выбор – Господь свидетель! – я ненавижу его за это всей душой, но он убил их, чтобы спасти меня…

Рон одаривает меня тяжелым взглядом, и, судя по всему пребывает в полной уверенности, что я тронулась умом.

– То, что ты видел в Омуте, – меня пробирает дрожь, но я должна это сказать, – то, как он… когда он касался меня, а затем ударил… это было в ту ночь, когда мы вернулись из твоего дома, где вместо того, чтобы преследовать Гарри, он последовал за мной. Именно тогда я начала понимать…

– А вот я не понимаю, – прерывает он меня. – В этих воспоминаниях… Боже, Гермиона, я думал, он пытался изнасиловать тебя. Я думал, ты не хочешь, чтобы я видел это, потому что он заставлял тебя. Бога ради, да он ударил тебя после того, как… ласкал! И ты сопротивлялась…

Он переводит дыхание.

– Но затем, несколькими воспоминаниями позже, ты с радостью позволяла ему делать все, что ему хочется, – в его голосе столько горечи, у меня сердце разрывается, и я не могу сдержать слез. – Ты сама поцеловала его, подталкивая к…

– Все было не так! Нет, вернее, да, но сначала… я не хотела. Просто… мы много времени проводили вместе, и все вышло из-под контроля. Я клянусь тебе: не я начала это, когда он впервые… я имею в виду, когда это действительно случилось, инициатива исходила от него, и я даже пыталась ударить его, но…

У меня нет больше слов. Как я могу объяснить что-то Рону, когда даже мы с Люциусом понятия не имеем, какого черта вообще происходит?!

Рон смотрит на меня с отвращением.

– Так он заставил тебя, ты это хочешь сказать? – спрашивает он. – Он заставил тебя, а теперь промывает тебе мозги, заставляя думать, что ты тоже хочешь его?

Молча смотрю на него.

– Я могла бы ответить утвердительно, – поколебавшись, отвечаю я. – Могла бы сказать, что он насиловал меня раз за разом, и я хочу его лишь потому, что он копается в моих мозгах…

Слезы унижения текут по щекам.

– Но это была бы ложь, – шепотом продолжаю я. – Ты не заслуживаешь такого оскорбления. И я больше никогда не буду лгать тебе. Знаю, мысль о том, что я добровольно желаю его, для тебя невыносима, и ты предпочел бы думать, что он насилует меня, но это неправда. Да, вначале я сопротивлялась, потому что знала, насколько это неправильно. Но в итоге я перестала сражаться, я захотела его…

С минуту он смотрит на меня, а затем отворачивается, шумно всхлипывая.

– О Боже, – шепчет он, и его голос ломается. – Я думал… нет, чувствовал, что что-то между вами… – он прячет лицо в ладонях. – Вы оба, наверное, вдоволь посмеялись надо мной.

Несколько слов – и мое сердце разбито вдребезги.

Подойдя к нему, кладу руки на его плечи.

– Нет, – страстно шепчу я. – Нет, Рон, никогда и ни за что. Я ненавижу себя за то, что сделала с тобой, правда…

Он сбрасывает мои руки и смотрит на меня: его глаза мокрые от слез и такие темные – от боли.

– И что теперь нам остается? – шепчет он.

Всхлипнув, прикусываю нижнюю губу. Я плачу по тому, что могло бы быть, по тому, что должно было случиться, по тому, что отныне уничтожено навсегда.

– Рон, мне так жаль.

Мне больше нечего сказать.

– Знаешь, – начинает он, – все время, что я пробыл здесь, мне казалось, что я попал в кошмар, из которого мне не выбраться: вокруг лишь боль, темнота и кровь. И знаешь, что придавало мне силы жить?

Понуро качаю головой: не потому, что не знаю, о чем он, а наоборот – я прекрасно знаю, что он сейчас скажет.

– Я терпел все ради тебя! – он срывается на крик. – А теперь я узнаю, что единственный лучик добра и света, что остался у меня в этом страшном мире, трахается с проклятым Пожирателем Смерти уже бог знает сколько времени!

– Я все понимаю, – очередной всхлип срывается с губ. – И не прошу тебя простить меня. Но я тоже цеплялась за тебя, ты – самое хорошее, что осталось у меня, и благодаря тебе я жила. Много раз я пыталась покончить с собой, но вспоминала о тебе и понимала, что не могу тебя оставить. Ты много значишь для меня!

– Много? Больше, чем он? – напряженно спрашивает Рон.

И ни секунды не колеблясь, не задумываясь, правда это или нет, я твердо киваю.

– Конечно, больше. Ты для меня весь мир! Никогда не прощу себе, что так поступила с тобой. Клянусь всем, что у меня есть, что не хотела делать тебе больно…

– Всем, что у тебяесть? – с горечью в голосе прерывает меня он. – И что же, черт возьми, у тебя есть, а? Он же отнял у тебя ВСЁ!

Он абсолютно прав. Боже, помоги мне, помоги нам обоим, помоги нам всем! Его слова – чистейшая правда. Люциус лишил меня всего: родителей, самоуважения, свободы…

А теперь еще он забрал у меня Рона. Не то чтобы он уже не сделал этого раньше, но теперь это окончательно и бесповоротно.

Рон молча смотрит на меня – так, словно впервые видит.

– Господи, во что он тебя превратил? – шепотом спрашивает он. – Ты больше не способна отличать плохое от хорошего!

Качаю головой, чувствуя, как по щекам снова текут слезы.

– Я имею в виду… он же дьявольское отродье! – его нервы в очередной раз сдают. – Как ты можешь мириться с этим после всего, что он сделал?

– Не знаю, – едва слышно шепчу я сквозь слезы.

Он плачет из-за моего подлого предательства.

До нашего похищения я ни разу не видела, чтобы он плакал.

– Что в нем такого? – его голос наполнен болью. – Почему он? Что – во имя Господа! – такое чудовище, как он, может дать тебе?

– Разве это имеет значение? – сквозь слезы спрашиваю я.

– Да, имеет, – яростно шепчет он. – Он отнял тебя у… мне просто любопытно, что так привлекает тебя в нем, что ты позабыла все, во что верила?

Глубоко вздыхаю. Не хочу говорить ему об этом, но больше всего не хочу и дальше лгать ему. Не могу и не хочу. Он заслуживает правды.

Закрываю глаза, потому что у меня нет сил смотреть ему в глаза.

– Это не то, как если бы я хотела его. Все совсем не так. Просто… он говорил, что я ничтожество, – еле слышно шепчу я в ответ. – Раз за разом он повторял, что я грязнокровка, ошибка природы, бесполезное существо и пустое место. Он постоянно говорил это, пытаясь заставить меня поверить, что так оно и есть. И я почти поверила…

Мне трудно говорить, но я продолжаю: он имеет право знать.

– Но… когда я поняла, что он может… хотеть от меня чего-то большего… – «Господи, как же трудно объяснить», – это заставило меня…

Открываю глаза. Рон стоит передо мной, и его глаза блестят от слез.

Снова закрываю глаза и захлебываюсь в океане боли, поглотившей меня.

– Это заставило меня вновь почувствовать себя человеком. Потому что поддаваясь чувствам, он шел против своих убеждений, и все ради меня, а значит… я чего-то стою.

В очередной раз открыв глаза, натыкаюсь на его взгляд, полный обиды и боли.

– Я никогда не считал тебя грязью, Гермиона. Ты значила для меня больше, чем кто-либо в этом мире!

Слезы текут по моим щекам. Боже, что же я наделала? Как могла так с ним поступить?

– Я присматривал за тобой, – продолжает он. – Хотел заботиться о тебе. Каждый раз, глядя на тебя, я видел всю твою боль и страдания, – он всхлипывает, и его голос надламывается. – Я бы все отдал, лишь бы забрать эту боль! Боже, Гермиона, я любил тебя! Можешь называть меня наивным дураком, но я думал, что ты тоже меня любишь!

– Рон! – его имя со всхлипом срывается с губ, я хочу вновь коснуться его руки, но он отшатывается.

Боль просто невыносима. Потому что с четвертого курса я мечтала, как однажды он скажет мне эти слова, а я бросила их ему в лицо, и ради чего? Ради мужчины, который не способен любить никого, даже собственного сына, не говоря уже о грязнокровке.

– Я тоже любила тебя, Рон! И до сих пор люблю!

– Если это правда, тогда почему ты обратилась к нему – к нему! – чтобы вновь почувствовать себя человеком?! – он недоверчиво качает головой. – Святые небеса, да он же разрушил твою жизнь!

– Знаю! – я в полном отчаянии. – Я не могу… это так сложно объяснить. И все выглядит так, будто я сошла с ума, но в происходящем никогда не было никакого смысла.

Он недоуменно смотрит на меня, а затем отворачивается, хватаясь за голову.

– Так… – напряженно начинает он, – так он приводит тебя сюда каждую ночь? И… делает то, что хочет… – он спотыкается на этих словах и сильнее сжимает голову. – Боже… все, что я видел… как он касался тебя и… это так…

Он трясет головой, вцепившись себе в волосы.

– Боже! – задыхаясь, всхлипывает он.

Он поворачивается ко мне: лицо искажено мукой, и это причиняет мне невыносимые страдания.

– Как ты терпишь это? – надломленным голосом бормочет он. – Почему позволяешь ему так с собой обращаться?

И я даю единственный ответ, на который способна.

– Я могу вынести что угодно, – шепчу я, – пока у меня есть ты.

Подхожу к нему, несмело протягивая руку. Закрыв глаза, он чуть отворачивается от меня; ну, по крайней мере, хотя бы не вздрогнул.

Я чувствую себя такой грязной: грязь сочится через поры, каждая клеточка наполнена ею.

– Пожалуйста, Рон, – сквозь слезы произношу я. – Прошу тебя, не надо меня ненавидеть.

Он поворачивается ко мне.

– Я ненавижу не тебя, Гермиона, – шепчет он. – Мне ненавистно то, что ты делаешь, и я ненавижу его, но… как… – он глубоко вздыхает. – Это не твоя вина, – обманчиво будничным тоном сообщает он. – Я ведь тебя знаю. В нормальных обстоятельствах ты никогда не согласилась бы спать с Пожирателем смерти. Я уверен, это его вина, и только его.

Проглатываю ком в горле.

– Рон, я…

Дверь с громким стуком распахивается.

И дабы сделать еще хуже – хотя куда уж хуже! – в комнату входит Люциус.

Увидев Рона, он застывает глядя на меня: глаза округляются, а затем превращаются в щелочки.

– Какого черта он здесь делает? – с плохо скрываемой яростью в голосе спрашивает он.

Рон оборачивается и моментально бледнеет, встречаясь взглядом с человеком, отнявшим у него все.

– Ты… ты… – задыхаясь, выговаривает он и сжимает кулаки, замахиваясь на Люциуса. – ГРЕБАНЫЙ ИЗВРАЩЕНЕЦ, УБЛЮДОК! Я убью тебя, УБЬЮ!..

…удар…

Люциус отшатывается, держась за нос.

– Ты получил что хотел, да? МРАЗЬ! – кричит Рон. – Как ты посмел…

– Импедимента!

Рона отбрасывает назад, и он вскрикивает от боли, ударившись спиной о стену.

– Рон! – Люциус хватает меня за руку и рывком притягивает к себе.

Глядя ему в глаза, я физически ощущаю его ярость.

– Что случилось? – в злобном шипении я отчетливо слышу страх.

Пытаюсь ответить, но не могу, просто не могу.

Он встряхивает меня пару раз.

– Бога ради, отвечай же!

– Я тебе отвечу, – слышу голос позади.

Мы с Люциусом поворачиваемся и видим, как Рон поднимается на ноги, полыхая от злости.

В голове мелькает нелепая мысль о том, какой контраст составляют эти двое: покрасневший от злости Рон и побледневший от ярости Люциус.

– Что ж, – злобно тянет Люциус, – вероятно, я должен тебе напомнить, Уизли, что я разговариваю не с тобой и встревать в чужие разговоры очень неприлично…

– ЗАТКНИСЬ! – от Рона исходит такая волна ненависти, что мне становится страшно. – Я знаю, ясно тебе?! Я знаю, что между вами происходит, так что не указывай мне, ублюдок!

Боже, ну разве может быть еще хуже? Рон знает; Люциус знает, что он знает; и только Господу известно, кто в конце концов будет страдать…

Поднимаю глаза на Люциуса: его лицо белее мела, на скулах играют желваки, а глаза широко распахнуты, и в них плещется ужас.

– Как… как ты?..

Он прищуривается, и в глубине его глаз вспыхивает яростный огонь.

Он еще раз встряхивает меня.

– Как он узнал? – шипит он сквозь зубы.

– Я… – не могу отвести от него глаз и не могу выговорить ни слова.

– Господи, что ты натворила, глупая девчонка? Как он…

Он замахивается на меня и наотмашь бьет по лицу; я вскрикиваю и, вывернувшись из его рук, падаю на пол.

– Тупая сука! – шипит он. – Как, черт его побери, он…

– ОСТАВЬ ЕЕ! – кричит Рон, помогая мне подняться. Задрав голову, смотрю на него – мой милый, любимый Рон! – Она не виновата! Если хочешь кого-то обвинить, то вини своего сына-придурка!

Лицо Люциуса приобретает землистый оттенок.

– О чем ты говоришь?

Рон горько усмехается.

– О, не волнуйся, он не знает! По крайней мере не то, что знаю я. Но это его вина, что я оказался здесь: я убирал коридор, когда он вышел, забыв запереть дверь.

Люциус задумчиво смотрит на нас, но я чувствую, как лихорадочно мечутся его мысли.

Я знаю, о чем он думает, – я бы думала о том же, если бы моя голова не была забита кучей других вещей.

Что Драко вынюхивал в комнате отца?

Ну я знаю почему: он подозревает, и уже довольно давно.

– Когда я вошел, то увидел, что шкаф открыт, – победно улыбаясь, сообщает Рон. – Люциус Малфой, великий стратег, совершил пустяковую ошибочку, забыв запереть шкаф, в котором хранится такая важная вещь, и если ее кто-то увидит…

В мгновение ока Люциус выхватывает палочку, и Рон умолкает на полуслове.

– Я и не жду, что ты поймешь мои действия, – шепчет Люциус. – В конце концов тебе далеко до грязнокровки с ее мозгами.

Рон стискивает кулаки, и я беру его за руку.

Люциус на мгновение задерживает взгляд на наших руках и поднимает глаза на Рона.

– Эйвери неожиданно вызвал меня, – бормочет он. – Я не мог закрыть шкаф, это вызвало бы ненужные вопросы – как если бы мне было что скрывать.

У меня перехватывает дыхание: выходит, у него есть основания беспокоиться из-за Эйвери. А я-то думала, что это у меня началась паранойя.

Порой мне кажется, что мы с Люциусом ходим по лезвию ножа: одно неосторожное движение – и нас рассечет пополам.

Рон яростно качает головой.

– Это не имеет значения! – кричит он. – Неважно, как я узнал, важно, что я знаю!

Люциус поджимает губы, но по его глазам я вижу: он лихорадочно пытается сообразить, как действовать дальше.

– Да, знаешь, – спокойно начинает он. – Но я позабочусь о том, чтобы ты не помнил об этом.

Нет. Он не может так поступить с Роном, я не позволю ему.

Встаю между ними, твердо глядя Люциусу в глаза; его палочка направлена на нас с Роном.

– Какого черта ты творишь? – на лице Малфоя искреннее удивление.

– Ты не посмеешь стереть ему память, – уверенно отвечаю я. – Только через мой труп.

– Ты что, совсем с ума сошла? – шипит он.

– Нет, – сердце колотится, подгоняя меня говорить. – Он не заслуживает этого, Люциус. Просто выслушай его, пожалуйста!

– Почему я должен его слушать?

Рон выступает вперед.

– Потому что тебе придется, ублюдок! Иначе я раструблю об этом на всех углах, чтобы все знали, что за хрень здесь творится!

Люциус резко вскидывает палочку, и Рон отшатывается, но остается твердо стоять на ногах, свирепо/уничтожающе глядя на врага, который, тяжело дыша, опускает палочку – медленно, очень медленно.