Текст книги "Eden (ЛП)"

Автор книги: obsessmuch

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 55 страниц)

– Хорошо, – ядовито цедит он. – Только давай побыстрее.

В глазах Рона полыхает ненависть, и он едва находит в себе силы говорить.

– Ты больной, – шипит он. – Извращенец! Ты… ты…

Черты его лица искажены ненавистью и отвращением.

Люциус ухмыляется.

– Да? – тянет он, и Рон взрывается.

– ЗАКРОЙ ПАСТЬ! – орет он, и мне становится страшно, потому что я никогда не видела его таким.

Люциус вопросительно выгибает бровь и глубоко вздыхает.

– Выговорись, Уизли, – низким голосом предлагает он.

Он выглядит таким спокойным, словно Рон не сказал ничего нового, как будто сам он неоднократно говорил себе то же самое.

Бросив на Люциуса очередной убийственный взгляд, дрожащим от ярости голосом Рон продолжает:

– Что с тобой такое? Она же… Бога ради, да она тебе в дочери годится!

Замечаю, как дернулись пальцы Люциуса, сжимающие палочку, но он пытается держать себя в руках.

– Ты отвратителен! – шипит Рон.

Люциус издает смешок.

– Как откровенно, Уизли, – он растягивает слова, медленно приближаясь ко мне, и останавливается за моей спиной. – Удивительно, как низко заставляет пасть человека ревность.

Рон смотрит на Малфоя так, словно с трудом верит услышанному.

– Низко? Ты вообще сам себя слышишь? – он повышает голос. – Твоим поступкам нет оправдания. Что ты с ней делаешь?! Ей едва исполнилось восемнадцать! Нравится использовать девочек-подростков?

Слышу, как Люциус за спиной резко втягивает воздух сквозь стиснутые зубы, но это проходит мимо меня. Все, что меня сейчас волнует, – это как близко ко мне он стоит, и я чувствую тепло его ладони на своем плече и его дыхание на шее.

– Боюсь, ты переоцениваешь ее, – шепчет он, проводя ладонью по моему плечу, зарываясь пальцами в волосы – о, Господи! – нежно, но настойчиво обхватывая шею.

Люциус выдыхает со смешком, теплое дуновение касается щеки, и мне становится все труднее выносить это. Мне больно видеть посеревшее лицо Рона, поэтому я трусливо закрываю глаза.

– Я никого не использую, – шепчет Люциус, обдавая мою кожу жаром. – Сам же видишь, ей нравится, что я делаю с ней.

Слышу задушенный яростный крик и, открыв глаза, вижу, как Рон замахивается на Люциуса, а тот направляет на него палочку; Рон сразу сникает и, разжав кулак, опускает руку.

Люциус посмеивается.

– Ох уж эта вечная бравада гриффиндорцев…

– Я убью тебя, Малфой! – обрывает Рон его. – Клянусь Богом, я убью тебя! Как ты смеешь ее касаться?!

Смех Люциуса становится каким-то уж слишком зловещим.

– Я буду делать с ней все что хочу, Уизли! – с видом победителя произносит он, стискивая пальцы на моей шее, а затем поглаживая кожу. На секунду прикрываю глаза: это слишком жестоко, несправедливо, нечестно!

Но Люциус безжалостно продолжает:

– Я могу делать с ней всё, и ты не сможешь помешать мне.

– Она. Не. ТВОЯ! – лицо Рона покраснело от злости. – Не смей трогать ее! Ты и мизинца ее не стоишь!

Люциус лишь посмеивается: ярость Рона веселит его. Сволочь, мерзавец, скотина… он ведь знает, что уже победил!

– А если она все же моя, – едва слышным шепотом произносит он, – тогда, конечно же, я имею право касаться, – он проводит рукой вдоль моего позвоночника, – там, где мне хочется.

Нет. Все зашло слишком далеко. Слишком.

Выворачиваюсь из рук Люциуса и, повернувшись к нему лицом, встаю подле Рона, чтобы дать ему понять: я на его стороне. Он должен всегда помнить об этом.

– Я не твоя! – шиплю я дикой кошкой.

Люциус смотрит на меня, изогнув бровь в притворном удивлении и с полуулыбкой на губах.

– О, моя маленькая грязнокровка, – шепчет он. – Ты бросишь меня? Ради него?

У меня нет ответа. Приоткрыв рот, с отчаянием смотрю на человека, разрушившего мою жизнь.

Мне никогда его не забыть. Не избавиться от ненависти, страха и отвращения…

И от жажды…

Я бы все отдала, чтобы забыть его и ту боль, что он мне причинил.

Он улыбается чуть шире – заговорщицки, – и эта улыбка не сулит ничего хорошего.

Он протягивает руку.

– Иди ко мне, грязнокровка, – низким голосом произносит он. – Ты знаешь, что я нужен тебе. Он не понимает тебя так, как я. Он не может предложить тебе защиту и покровительство.

Но сейчас я ощущаю внутри лишь ненависть к нему – за то, что уничтожил все, что было у нас с Роном.

– Презираю тебя, – шепчу я, отступая назад.

Он все еще улыбается, но улыбка гаснет, как только Рон выступает вперед, беря меня за руку.

– Она знает, кто ты, Малфой, – яростно бросает он. – Не обманывайся насчет того, что она может… может любить тебя, потому что это не так. Она ненавидит тебя…

– И все же она хочет меня, несмотря ни на что, – злобно шепчет Люциус, растягивая слова. – Она, может, и ненавидит меня больше всего на свете, но в то же время я нужен ей гораздо больше, чем ты. И она не может это отрицать.

Как ему удается читать в моей душе, как в открытой книге, лишь взглянув мне в глаза?

Это… нет, это уже не просто сумасшествие. То, что происходит, настолько неправильно, что этому нет названия.

Я хочу убраться отсюда… хочу освободиться от него. Я не смогу по-настоящему жить, если буду знать, что он рядом.

Рон крепко сжимает мою руку, заставляя посмотреть на него.

– Мне нужно, чтобы ты сказала правду, Гермиона, – запинаясь, выпаливает он. – Ты вольна выбирать… быть с ним, если хочешь, но прошу, не лги мне… снова.

Чувство вины разрывает меня изнутри, и я киваю, давая ему возможность высказаться до конца.

– Он говорит правду? – он боится ответа, который может получить.

Я почти уже сказала: «Нет». Но прикусила язык, вспомнив, что он просил не лгать ему. Не лгать. Сказать правду.

Но что бы я ни сказала, это либо будет наглой ложью, либо причинит ему невыносимую боль. Как же быть?

Бросаю взгляд на Люциуса: он пристально смотрит на меня и ждет моего ответа, хотя точно знает, каков он.

Перевожу взгляд на Рона: он в полном отчаянии.

– Он не нужен тебе, – шепчет он. – Он не может защитить тебя – он просто пытается оправдать этим все, что творит с тобой!

Смотрю в его открытое доброе лицо и спрашиваю себя, какого черта я променяла его на Люциуса, который лгал мне каждый день, каждую минуту, потому что ему слишком тяжело смотреть правде в глаза.

– Грязнокровка.

О, ну почему это слово имеет надо мной такую власть?.. Почему эти четыре слога выцарапаны где-то в моей груди, заставляя сердце почти инстинктивно отзываться на них?

Господи Иисусе, помоги мне! Поворачиваюсь к Люциусу, впиваясь взглядом в его бледное, застывшее лицо: в его глазах полыхает ненависть, и сейчас я ненавижу его больше всего на свете, но все равно не могу не смотреть на него.

Он пристально смотрит мне в глаза так, словно они – маленькие окошки, через которые можно разглядеть самые потаенные уголки моей души.

Он применяет легилименцию. Странно… он давно уже так не делал, потому что знает меня слишком хорошо.

– Собираешься бросить меня, грязнокровка? – тихо спрашивает он.

На глаза вновь наворачиваются слезы. Почему, когда мой разум отвергает Люциуса, душа вопреки всему рвется к нему?

И он знает. Знает меня слишком хорошо. Чувствую невесомые щупальца, перебирающие мысли в моей голове. Люциус едва заметно улыбается.

– Видишь, Уизли, ее влечет ко мне, – шепчет он, не отрывая от меня взгляда, потому что эти слова предназначаются мне и только мне одной.

Рон снова крепко сжимает мою руку.

– Гермиона, – он зовет меня дрожащим голосом, – ты не обязана подчиняться ему.

О его взгляд запросто можно порезаться; он обхватывает ладонями мое лицо.

– Ты не принадлежишь ему, – горячо шепчет он. – У него нет на тебя никаких прав.

Кем я хочу быть? Гермионой? Или грязнокровкой?

Подумать только… я дожила до того дня, когда у меня появился какой-никакой, но выбор.

Одинокая слеза катится по щеке. Я плачу из-за Рона, из-за всего этого хаоса, из-за себя…

Рон следит взглядом за маленькой капелькой на моем лице и, нахмурившись, поворачивается к Люциусу.

Люциус встречает его взгляд, победно улыбаясь.

– Почему ты не хочешь оставить ее в покое? – в нем клокочет ярость. – Что, во имя Господа, тебе нужно от нее? Посмотри, что ты с ней сделал! Она не заслуживает этого!

Выражение лица Люциуса не меняется – ледяная бесчувственная маска, – но если приглядеться, можно увидеть, как его глаза чуть темнеют.

– Черта с два я буду перед тобой оправдываться, Уизли.

Несмотря на то, что он произносит это почти одними губами, мне кажется, я точно слышу стальные нотки в его голосе.

Рон почти откровенно насмехаясь, качает головой.

– Чего ты хочешь? Хочешь, чтобы она любила тебя? Но невозможно любить того, кто надругался над тобой и продолжает издеваться, – а ведь именно это ты и делаешь, Малфой! – так что не тешь себя иллюзиями!

Люциус издает смешок.

– Ох, а ты у нас прямо такой знаток женской души, и тебе известно все о том, как заставить женщину любить тебя.

Лицо Рона вспыхивает, и он стискивает кулаки.

– Прекрати! Довольно, – обращаюсь к Люциусу дрожащим голосом, но он даже не слышит меня. Он подходит к Рону, глядя на него сверху вниз. Рон возвращает ему взгляд, в котором явственно читается вызов.

– Не говори мне ничего о грязнокровке, Уизли, – ядовито произносит Люциус. – Я знаю ее намного лучше, чем ты. Я знаю… – он делает паузу, проводя языком по зубам, – каждую частичку ее тела и души, которые никогда не узнаешь ты.

Рон срывается, целясь кулаком Люциусу в лицо, но последний оказывается проворнее и, уклонившись, бьет Рона в живот. Все происходит слишком быстро. Для меня, для Рона, слишком…

Рон сгибается пополам и падает на пол, а Люциус начинает с ожесточением пинать его снова и снова, и я не могу выносить крики Рона. Это несправедливо! Остановитесь!

– Оставь его! – обхватываю Люциуса в попытке оттащить от Рона, но он продолжает его избивать.

– Я терпел тебя слишком долго, Уизли! – злобно шипит он. – О, поверь, если бы все зависело от меня, я бы прибил тебя в тот самый момент, когда увидел, как ты прикоснулся к ней!

Подпрыгнув, повисаю у Люциуса на шее, оттаскивая его назад, как я делала когда-то с Долоховым.

Он резко оборачивается, сбрасывая меня со спины и одаривая убийственным взглядом.

– Совсем свихнулась? Какого хрена ты творишь?

Наотмашь бьет меня по лицу.

Падаю на пол.

Ох…

Не могу сдержать слез. Потому что Рон судорожно дергается в агонии. Потому что Люциус уже давно не поднимал на меня руку, и я думала, что он, возможно, завязал с этим. А еще я плачу из-за того, что делаю с Роном и с… собой.

Ну и конечно же оттого, что скулу сильно жжет.

Оно того стоит?

Люциус ошеломленно смотрит на свою руку, словно не веря в то, что только что сделал. Невольно задаюсь вопросом: его гнев действительно направлен только на нас с Роном?

Рон поднимается на ноги, прожигая взглядом дыру в Люциусе и тяжело дыша. Из уголка его губ сочится кровь, а глаза заволокло темной пеленой.

– О да, Малфой, – произносит он с горечью в усталом голосе. – Ты так заботишься о Гермионе, что не задумываясь можешь ударить ее. И после этого ты еще утверждаешь, что она к тебе неравнодушна? Что ж, ты в корне неправ. Как она может питать к тебе какие-то чувства, когда ты так с ней обращаешься?

Если бы он задал этот вопрос мне, то, наверное, я смогла бы ответить на него. Но тогда это уничтожило бы последние остатки его надежды и веры в меня, а я не могу позволить этому случиться. Никогда.

Люциус шумно и тяжело дышит, глядя на меня в течение нескольких секунд, кажущихся мне вечностью, а затем поворачивается к Рону.

– Я никогда не говорил, что забочусь о ней, – бросает он спокойным тоном.

Это больно.

Рон обиженно фыркает.

– И ты думаешь, это что-то исправит? Как-то тебя оправдает? – он качает головой. – Ты – мразь, Малфой. Клянусь, придет день, и я убью тебя.

Я ожидала, что Люциус будет вновь насмехаться, при нормальных обстоятельствах он именно так и поступил бы, но глядя на него сейчас, я понимаю: для него это уже не игра. Ему всегда нравилось играть на чувствах Рона, но теперь это позади. Все слишком запуталось и осложнилось для всех нас.

– Ты можешь желать моей смерти, Уизли, – медленно произносит он, поворачиваясь ко мне. – Но спроси себя: хочешь ли ты смерти и для нее?

Глаза Рона расширяются. Как и мои. Он не может… не может же он иметь в виду… нет…

Но его глаза не выражают ничего.

– О чем ты? – дрожащим голосом спрашивает Рон.

Но – хвала небесам! – ответ вовсе не такой, какой я почти ожидала услышать.

– Если ты расскажешь хоть одной живой душе о том, что узнал сегодня, – шепчет Люциус, не отрывая от меня взгляда, – тогда, конечно же, твое желание исполнится. Ты и глазом не успеешь моргнуть, как я буду мертв, возможно, даже сам Темный Лорд прикончит меня, – он глубоко вздыхает, его глаза темнеют. – Но то же самое случится и с твоей подружкой-грязнокровкой. Не я один окажусь виноват. Даже магглы, ставшие жертвами насилия со стороны Пожирателей Смерти, не остаются в живых.

И я знаю, что на этот раз он не лжет. Знаю, потому что Долохов рассказал мне перед смертью, как однажды Люциус убил женщину-магглу, беременную от Августа Руквуда, прежде чем она смогла подарить жизнь очередному полукровке.

В глазах Рона плещется дикий страх.

– Они не станут…

– Именно, – твердо обрывает его Люциус. – И они ни секунды не станут колебаться. Мы оба будем мертвы, – он криво усмехается. – Это абсолютно точно.

На меня словно снисходит озарение: все это так… опасно. Одному Богу известно, что будет, если нас раскроют…

Хотя нет, я все же знаю, что будет, – мы умрем. Люциус прав: мы – покойники.

Надо прекратить это. Даже если Рон решит молчать, это не может оставаться в тайне вечно, и нужно покончить с этим сейчас.

Всё. Я приняла решение. Все закончится сегодня, так или иначе.

Кажется, проходит вечность, прежде чем Люциус с каменным лицом вновь поворачивается к Рону.

Но в его голосе я слышу едва различимые нотки настойчивости и полного отчаяния.

– Так как, Уизли? – шепчет он. – Отомстишь мне и навлечешь смерть на свою драгоценную грязнокровку или сохранишь наши… этот секрет… ради нас?

Рон смотрит на меня обвиняющим взглядом, что неудивительно: ведь я предала его самым худшим образом из всех, а теперь еще и набралась наглости просить его о помощи.

Но… мне нужна его помощь. Если он нам не поможет, тогда нам обоим придет конец.

Смотрю на Рона, а в голове вертится лишь одно-единственное слово, но у меня не хватает смелости произнести его…

Пожалуйста.

Он выглядит так, словно каждое движение дается ему с немыслимым трудом, но утвердительно кивает.

– Я буду молчать, – бросает он.

У меня будто гора с плеч упала, и я уже почти было улыбаюсь, но сдерживаю порыв, вознося благодарственную молитву Господу, пока вдруг не вспоминаю, что я больше не верю в Бога.

Прости, я же больше не верю в тебя. Я забыла.

Открываю глаза, стараясь дышать размеренно. Рон смотрит на меня, и в его глазах застыли слезы, а затем он поворачивается к Люциусу.

– Но я сделаю это ради нее, – шепчет он. – Знай, настанет день, когда все это закончится, и я убью тебя, Малфой. Клянусь.

Люциус выдыхает с явным облегчением, но это слышу только я.

– Как скажешь, Уизли, – он направляется к двери. – А теперь идем: надо вернуть тебя в твою комнату. Беллатрикс и Эйвери скоро придут с проверкой, и если тебя там не окажется, это вызовет ненужные подозрения.

Рон с вызовом смотрит на него.

– А с чего я должен тебя слушаться? На случай если ты забыл, напоминаю – ты мне кое-чем обязан, Малфой…

Развернувшись, Люциус направляет палочку на Рона.

– Понимаю, у тебя нет никакого желания подчиняться моим приказам, – он хватает Рона за руку. – Поэтому я не оставляю тебе выбора. Если твои надзиратели увидят, что твоя комната пуста, они пойдут искать тебя, а мне бы не хотелось, чтобы они обнаружили тебя здесь.

Он вытаскивает из кармана порт-ключ и поворачивается ко мне.

Его лицо – закрытая каменная маска. Как знать, может, ему плевать на все, что случилось.

Ну, и хорошо. Так мне будет легче порвать с ним…

Но как? Как это сделать? Смогу ли я?

Я должна…

– Жди моего возвращения, грязнокровка, – бесцветным голосом бросает он.

И я вижу, как глаза Рона расширяются от страха, когда до него доходит: Люциус вернется сюда, ко мне…

А затем они оба исчезают.

Глава 34. Неискупимые вещи

О роза, ты больна!

Во мраке ночи бурной

Разведал червь тайник

Любви твоей пурпурной.

И он туда проник,

Незримый, ненасытный,

И жизнь твою сгубил

Своей любовью скрытной.

Уильям Блейк, Больная роза (пер. – В. А. Потаповой)

Ты не сбежишь от меня. Будь я проклят, если дам тебе уйти. Никогда, слышишь, никогда тебе не уйти от меня.

Эти слова… слова из прошлого. Они до сих пор преследуют меня в кошмарах.

Я смутно помню события того вечера, но эти слова прочно врезались мне в память. В его голосе – жестком, с нотками злости и отчаяния, – ясно читалось: он не оставит меня в покое. Он был уверен в этом тогда и не отступится теперь, даже если и сам не до конца понимает причин своего поведения.

И он не станет разрывать наши отношения только из-за того, что о них узнал Рон. Это факт. Он уверен: Рон унесет нашу тайну с собой в могилу, потому что я ему небезразлична и ради меня он будет молчать.

Что ж, выходит, это ложится на мои плечи.

Но как? Как… разве я смогу отказаться от него?

Да он и не позволит мне, ведь так?

Не думаю, что сказанное им давным-давно, все еще имеет для него значение.

Хотя, почему бы и нет? За все время он не сделал ничего, что доказывало бы обратное.

Тебе не уйти от меня…

Возможно… может быть, для меня это – единственный способ выбраться отсюда. Единственный для меня, для нас обоих.

Я оказала бы Рону услугу. Скорее всего, он не захочет больше видеть меня, только не после того, что я с ним сделала.

Слезы обжигают лицо при воспоминании о реакции Рона: в его глазах было столько боли из-за того, что я сделала, и он наверняка думает обо мне…

Шлюха. Вероломная шлюха – вот кто я теперь.

Яростно вытираю слезы: у меня нет права погрязнуть в жалости к самой себе, потому что я не заслуживаю жалости. Я сама во всем виновата.

Ты сама во всем виновата, Гермиона…

Люциус прав: должно быть, я и вправду сделала такое, из-за чего он так отчаянно захотел меня, что даже пошел против своих убеждений.

Наверное, это моя вина. Я не могу свалить все на него.

Но… я никогда не пыталась… я не хотела, чтобы было так! Я хотела прекратить это. Столько раз, что уже сбилась со счета. Но он всегда был рядом, прочно удерживая меня, несмотря на то, что снова и снова повторял: он готов на все, лишь бы между нами все кончилось.

На все, кроме… кроме того, чтобы отпустить меня.

Будь я проклят, если позволю тебе уйти…

Он – сплошное противоречие. Ходячий, живой, дышащий парадокс.

Приверженец чистой крови, трахающий грязнокровку. Муж и отец, неспособный на любовь. Бессердечное чудовище в маске благопристойного аристократа.

Только посмотрите на эту комнату: шикарна, со вкусом обставлена, продумана до мельчайших деталей. Он так помешан на внешности, так стремится использовать любую возможность, дабы показать свое превосходство, но в то же время его душа прогнила насквозь, и это, наверное, самое ужасное, что я видела в своей жизни.

Тебе не сбежать от меня…

Говорят, один из лучших способов умереть – это утонуть.

Но как я могу верить этому? Дважды я едва не утонула, и не могу похвастаться, что эти опыты оставили приятные воспоминания.

Кроме того, когда я пыталась во второй раз, он меня остановил. Спас меня…

После того как сначала чуть не утопил.

Я никогда не отпущу тебя…

Повеситься? А что? Я могла бы связать веревку из простыней…

Нет. Здесь нет ничего, на чем я могла бы повеситься…

Перерезать себе вены я точно не смогу – духа не хватит. Мои вены резали дважды, и было чертовски больно, так что вряд ли я захочу пережить это вновь.

Я в ловушке. Погрязла в этих странных, пугающих, запутанных и заведомо не имеющих будущего отношениях с ним…

Да и какие это отношения?

Сползаю на пол, зарываясь пальцами в волосы в попытке унять терзающую меня боль.

Порой мне кажется, что единственный путь стать счастливой для меня – это умереть.

Как я могла так поступить с Роном?

Прежде я никому не разбивала сердце. То, как он смотрел на меня… он чувствовал себя по-настоящему преданным…

Вряд ли он когда-нибудь еще сможет доверять мне. Сомневаюсь, что он будет смотреть на меня как раньше.

Даю волю слезам, тихо всхлипывая, стоя на коленях и раскачиваясь взад-вперед; постепенно всхлипы перерастают в задушенные рыдания.

Боже. Все уничтожено! Все, что когда-либо могло быть между мной и Роном, потеряно навсегда. Любовь, отношения… возможно, даже брак. У нас могли быть дети, семья, дни рождения, рождественские ужины… все пропало.

Теплые пальцы касаются моего лица, приподнимая его за подбородок, заставляя посмотреть…

Я не слышала, как он вошел.

Против воли смотрю на него…

С другой стороны, он никогда не оставлял мне выбора, не так ли?

В эту самую минуту мне как никогда хочется умереть. Жесткие черты лица, ледяной взгляд, пылающий ненавистью – вот и все, что осталось у меня в этом мире. Единственная моя опора – он, а иначе все было напрасно. Из-за него я потеряла все, и мне остается лишь быть с ним…

А в чем, собственно, дело? Ты сможешь жить без него, ты и сама знаешь это.

Я больше ничего не знаю. Когда-то я была ходячей энциклопедией, а теперь не знаю ничего. Мои мысли занимает какая-то несуразица.

В этом я уверена, я больше не способна думать, анализировать и делать выводы. Я – пустышка.

Его лицо перекошено от ярости, но она направлена не только на меня.

О, разве это важно? Разве хоть что-то еще имеет значение?

Он вытирает мои слезы большим пальцем.

Господи, почему он делает это? Почему дает мне надежду, что способен на настоящие чувства? Это несправедливо! Я точно знаю, он не может любить, но он продолжает совершать немыслимые вещи, как, например, засыпать рядом со мной… Боже, неужели это было прошлой ночью?

Любое проявление доброты или… привязанности с его стороны – очередной нож в сердце: либо он неискренен в своих проявлениях, либо лжет мне относительно своих истинных чувств. В любом случае, я заранее проигрываю эту битву.

Его большой палец перемещается на мой подбородок, и в течение нескольких секунд Люциус просто смотрит на меня – так, словно пытается меня понять, но у него не получается, несмотря на все старания. Решительный, сосредоточенный взгляд, но абсолютно безнадежный, как если бы ты пытался пробиться сквозь стену.

Наконец он тяжело вздыхает.

– Однажды ты сказала мне, что я больше никогда не увижу твоих слез, – шепчет он. – И все же каждый раз, когда я вижу тебя, ты плачешь.

Я помню это: ночь, когда Волдеморт разрешил Люциусу избавиться от меня, но тот оставил меня в живых. Ночь накануне дня, когда он убил моих родителей.

– Ты виноват в моих слезах, – так же шепотом отвечаю я. – И если они тебя так раздражают, ты должен винить в этом лишь себя.

На мгновение его губы сжимаются в тонкую линию.

– А я и не говорил, что они до сих пор раздражают меня, – глухо бормочет он.

Святые небеса, ушам не верю!

– И как же они действуют на тебя сейчас? – пытаюсь уколоть его побольнее. – Наслаждаешься ими? Должно быть, твой день прожит зря, если я хоть раз не заплачу, да?

Повисает пауза, во время которой он пару мгновений смотрит на меня, а затем едва заметно качает головой.

– Ты заблуждаешься, думая, что я получаю удовольствие от чьих-то страданий, – произносит он, пристально глядя мне в глаза.

– Разве? – во мне что-то взрывается, и я повышаю голос. – Господь свидетель, ты все время пытаешься сделать меня настолько несчастной, насколько это вообще возможно!

Его глаза сверкают, и он резко отпускает мое лицо.

– А почему ты не должна страдать? – со злостью в голосе шипит он. – Почему ты не можешь страдать так же, как и я?

– Не смей… – задыхаюсь от ярости. – Не смей сравнивать то, что чувствую я, с тем, что чувствуешь ты! Что ты потерял из-за того, что происходит между нами? Веру, идеалы? Да разве это имеет значение?!

А вот теперь он по-настоящему зол, нет, он в ярости, но я продолжаю. Осторожность осталась позади, далеко позади, затерявшись в ворохе былых воспоминаний.

– Тогда как я… я потеряла всех, кого любила, всех, кто был мне дорог, – слезы вновь обжигают лицо на потеху ему. – Мои родители мертвы, я никогда больше не увижу своих друзей, а Рон… Рон…

Качаю головой, утопая в горе, а затем опускаю голову, потому что не хочу больше на него смотреть. Глядя на него, я вспоминаю о том, чего лишилась по его вине.

– Ты добился, чего хотел: я вся в твоем полном распоряжении. Можешь не волноваться из-за Рона. Он ненавидит меня. Вероятно, даже больше, чем тебя.

Останавливаюсь, чтобы перевести дыхание и подавить рвущиеся наружу рыдания.

Со вздохом он берет меня за подбородок, заставляя смотреть на него: выражение его лица немного… отсутствующее.

– Он никому не расскажет о том, что видел, – открыто произносит он. – Ты слишком ему дорога, сама знаешь.

– Мне плевать, расскажет он кому-нибудь или нет! – огрызаюсь в ответ. – Его готовность прикрыть меня только усугубляет ситуацию! Пойми, дело именно в том, что я растоптала доверие Рона у него же на глазах! Он – самый благородный и добрый человек из всех, а я причинила ему боль, предав так низко и гнусно!

Он вздыхает, прищурившись.

– Разве то, что он думает о тебе, имеет значение? – поколебавшись, произносит он.

Я потрясена до глубины души.

– Имеет! – выкрикиваю в ответ. – Как ты не можешь понять, это самое важное на свете! Почему ты продолжаешь спрашивать об этом?

Его рот сжимается в тонкую линию, прежде чем он отвечает мне.

– Вчера ты спросила, почему мне так важно, что обо мне думает Беллатрикс, – в его голосе звучат железные нотки. – Почему ты можешь подозревать меня в чем-то, а я – нет?

Господи, мне следовало бы знать: он пытается перевернуть все с ног на голову, извратить факты, чтобы заставить меня поверить, что мы похожи, и поэтому у меня не должно быть причин ненавидеть его и то, что он делает, потому что не могу же я ненавидеть саму себя…

Так легко и просто, кажется…

Качаю головой.

– Ты не понимаешь, да? – глухо спрашиваю я. – Ты никогда не любил Беллатрикс. Ты никого никогда не любил, даже своего сына. А вот Рон… я любила Рона, слышишь! Я до сих пор его люблю!

– Глупая, – бросает он. – После всего, что произошло, ты все еще веришь в светлую любовь, способную победить все на свете?!

Ответ уже готов сорваться с языка, но я лишь закусываю губу, позволяя словам Люциуса проникать в меня, опутывать невидимыми нитями, заставляя обдумывать услышанное.

Может быть… возможно, он все-таки прав. Может быть, любовь… наверное, она действительно бессмысленна и глупа. Разве моя любовь принесла кому-нибудь счастье? Нет, только боль и страдания – для тех, кто мне дорог.

Вспоминаю Рона: его образ заполняет мои мысли, проникает в самое сердце, он – олицетворение преданности и искренности, в то время как Люциус насквозь пропитан ложью.

Смотрю на Люциуса открыто, с вызовом, как равная ему – хоть он и говорил, что этому не бывать! – и нахожу в себе силы говорить.

– Любовь – самое лучшее, что есть на земле, – шепчу я. – Она может быть непокорной, как ураган, невыносимой, как худшее из наказаний, и даже порой ужасной, как оживший кошмар, но тем не менее она прекрасна, удивительна и бесподобна. Заботиться о ком-то так сильно и трепетно, испытывать эти чувства к другому человеку… ничто с этим не сравнится!

Он смотрит на меня так, словно я говорю на незнакомом языке, и выражение лица такое, будто он испытывает отвращение, но я точно знаю: это не оно. Люциус выглядит так… звучит странно, но он словно хочет понять меня, но это для него физически невозможно.

Горько улыбаюсь, качая головой.

– Мне жаль тебя.

Ярость оживляет его лицо.

– И что же заставляет тебя жалеть меня?

– Потому что ты в ловушке, – шепчу я. – Твоя чистокровная теория власти никогда не была верной. Все это – ложь, которой тебя пичкали те, кем правил страх и ненависть. Но ты не можешь признать, что ошибался, ведь это означало бы, что вся твоя жизнь – сплошная ложь.

Он выглядит взбешенным, хотя, нет, это слово слишком мягкое. Он смотрит на меня так, будто в эту самую минуту жаждет размазать мои мозги по стене.

Я знаю, почему он так выглядит: не может отгородиться от сказанного мною, твердя себе, что я лгу. А все потому, что мои слова достигли цели – где-то глубоко внутри него, задели особую струну, но он никогда и ни за что не примет это.

Хватаюсь за эту мысль и облекаю ее в слова.

– И поэтому ты в ловушке, такой же узник, как и я, – продолжаю, и мои нервы натянуты, потому что я поплачусь за свои слова, но мне необходимо выговориться. – Но у меня нет выбора, а вот у тебя… ты можешь в любой момент покинуть свою тюрьму, но не хочешь. Ты сам приговорил себя, следуя за своими дурацкими идеалами и веря в них безоговорочно.

Он замахивается в запале, и я вздрагиваю, отшатываясь назад, готовясь к удару, но он замечает это и опускает руку.

– Не провоцируй меня, грязнокровка, – губы почти не двигаются, произнося эти слова. – Я серьезно. Ты не имеешь права читать мне проповеди о вещах, которых тебе никогда не понять…

– Я-то как раз и понимаю, – парирую я. Одному Богу известно, откуда у меня берутся силы продолжать разговор, просто сейчас у меня такое чувство, будто мне больше нечего терять. – И мне предельно ясно, что происходит в твоей больной голове, и представь только – у меня есть решение. Я знаю, как избавить тебя от всех проблем.

Перевожу дыхание.

– Отпусти меня, – шепотом заканчиваю я.

Его реакция именно такова, как я ожидала: он белеет от ярости.

– Что?!

Глубоко вздыхаю, все еще колеблясь, пытаясь усмирить страх. Мне нечего терять, но в случае победы я получу всё, поэтому надо идти до конца.

– Ты можешь отпустить меня, тем самым освободив себя. Смыть с себя налет прошлых лет, прожитых в ненависти и предубеждениях, совершив самый благородный поступок из всех, что ты можешь совершить ради меня, грязнокровки, – ты можешь вернуть мне мою жизнь.

В течение долгого времени воздух буквально искрится от напряжения: в нем смешались ярость Люциуса и мой ужас. Но если я ждала, что он будет орать на меня, то я ошибалась, потому что все, что он в итоге делает, – выдыхает со смешком, качая головой.

– Нет, не думаю, – глухо отвечает он.

Закусываю губу. Я не могу упустить шанс.

– Но…

– Нет, – жестко повторяет он. – Если бы даже я был достаточно глуп, чтобы отпустить тебя, ты бы все равно не ушла.

Он снова посмеивается над выражением моего лица.

– Видишь, грязнокровка, не ты одна можешь наблюдать и делать выводы, – растягивая слова, произносит он. – Я наблюдал за тобой, все время присматривался, пытаясь разгадать, узнать, и у меня получилось: теперь мне больше нет нужды гадать, каковы мотивы твоих поступков или о чем ты думаешь.