Текст книги "Свежий ветер (СИ)"

Автор книги: LockNRoll

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 65 страниц)

Он нахмурился, словно в тревожном ожидании, и сердце болезненно сжалось у меня в груди. Глядя на его профиль, я думала о том, что с момента моего возвращения к жизни не проводила рядом с ним больше времени, чем сейчас. Я едва справлялась с желанием прикоснуться к нему, и эта борьба с самой собой начинала выматывать меня.

– Мы не можем продолжать это, – сказал Кайден тихо, опустив руку и повернувшись ко мне. – В чем бы ни заключалась проблема, мы должны преодолеть ее, иначе нам никогда не работать вместе.

– О какой проблеме ты говоришь? – нарочито небрежно переспросила я, тогда как на самом деле горло перехватило.

– Об этой. – Движением руки Кайден указал на разделяющее нас пространство. – Той самой, что не позволяет нам просто поговорить и не поссориться в процессе. Черт, Джена, ты не можешь даже признаться в том, что сделала что-то хорошее, не смерив при этом меня раздраженным взглядом. Ты до сих пор сердишься.

Решив показать ему, что думаю о его словах, я попыталась нахмуриться, но обнаружила, что мое лицо уже носит это выражение. Я понятия не имела, почему все время злюсь на него. Может быть, потому что это было лучше, чем сидеть на полу, уткнувшись лицом в колени и рыдать из-за Жнецов, «Цербера», всех этих проблем, что мне полагалось решить. Я постаралась расслабиться, велела себе перестать вести себя, как ребенок, и посмотрела на мерцающие звезды.

– Я не хочу, чтобы все так оставалось, – продолжил Кайден печально. – Не с тобой. Нам нужно разобраться.

– И с чего ты предлагаешь начать? – спросила я, не глядя на него. Где-то внутри меня начинала подниматься паника, потому что я понимала, что пришло время для того разговора, в котором мы отчаянно нуждались, но я не была к нему готова, я никогда не буду готова смирить гордость и признаться в истинных мотивах своего поведения. С ужасом я ожидала, что сейчас он разобьет мои последние надежды на то, что мы сможем вернуться к тем отношениям, что у нас когда-то были. Я и сама не понимала, почему продолжала надеяться.

– Мы направляемся на Иден Прайм, верно? – неожиданно спросил Кайден.

Вопрос касательно работы позволил мне вновь ощутить землю под ногами, и я расправила плечи, стараясь показать, что являюсь хозяйкой положения и этого корабля, а не сбитой с толку рохлей.

– С Лиарой, да. Мы будем там через десять часов.

– Возьми меня с собой. Мы должны работать вместе, так что давай просто поставим себя в такие условия, где нам придется снова научиться доверять друг другу. Мы оба профессионалы – мы вполне способны оставить наши разногласия на корабле, – с этими словами Кайден снова указал на разделяющее нас пространство, словно в нем существовал некий невидимый барьер, мешавший нашему взаимопониманию. – В любом случае, бой – это наша стихия.

«Нет, – подумала я, – возможно, это является истиной, если рассматривать нас по отдельности, но я всегда считала, что лучше всего вдвоем мы работаем в постели. Пусть я даже не могу сказать этого вслух, позволить себе задуматься об этом, потому что тогда, глядя на тебя, я начинаю сомневаться в реальности своих воспоминаний».

Я снова посмотрела на свое отражение в стекле, не узнавая глядящую на меня в ответ изможденную женщину. Эта война оказалась тяжелым испытанием для меня, и с каждым днем ситуация только ухудшалась.

Но это все не имело значения. Я высплюсь в могиле. Я высплюсь, когда завершу миссию.

– Полагаю, ты прав, – ровно произнесла я, хотя горло сжимало от раздражения, вызванного невозможностью сказать то, что на самом деле хотела.

– Послушай, все… все снова встанет на свои места, – постарался заверить меня Кайден, очевидно, ощущая мой скептицизм. – Мне понравилось работать с тобой на Марсе, несмотря ни на что. Я скучал по тебе. Вега рассказал о твоих подвигах на Тучанке, о том, как ты уворачивалась от ног Жнеца, отталкиваясь от стен и уничтожая врагов по три… – Кайден застенчиво улыбался, и я знала, что он старается проявить дружелюбие, вести себя так, как вел когда-то, когда мы обсуждали свои глупые ошибки, прежние задания, еще будучи просто сослуживцами, а не бывшими любовниками. – Мне так хотелось оказаться рядом, и я злился, что пропустил все это. Наша совместная служба… все может пойти, как прежде.

«Нет, – возразила я мысленно, – не может».

Прежде наши совместные задания были столь воодушевляющими благодаря той искре взаимного притяжения, ощущению чего-то нового; я получала удовольствие, стараясь произвести на него впечатление, а он улыбался через все боевое поле, отчего я чувствовала себя прекрасной и неуязвимой. То, что существовало между нами сегодня, уже было не искрой, а бушующим пламенем, и я даже смотреть на него не могла без опасения ослепнуть. Но для Кайдена все это уже давно превратилось в пепел. И сейчас он старался заставить меня перестать жить прошлым, двинуться дальше точно так же, как это сделал он. В конце концов, наши отношения не были серьезными, не так ли?

Почему я настолько упряма?

Мне хотелось бы, чтобы он не вел себя так мило, чтобы разрушил все мои надежды. Казалось, мы застряли в каком-то неопределенном состоянии: мы не могли возродить то, что когда-то было между нами, не могли остаться просто солдатами, потому что для этого нам бы пришлось решить стоящую перед нами проблему, которая настолько все усложнила, однако никому из нас не хотелось делать первый шаг и разрушать то хрупкое равновесие, что мы сумели наладить. Я-то уж точно не начну этого разговора – это слишком опасно. Подобная беседа снова сделает меня беззащитной перед ним.

Жаль, что я не могла смотреть на него, не ощущая прилива детской привязанности и одновременно горькой подростковой нужды оттолкнуть его, сделать ему больно точно так же, как он, пусть и не нарочно, сделал мне. Я бы напомнила ему, что сама контролирую свои эмоции, что не восприимчива ко всем этим глупостям.

Я не помнила, когда в последний раз как следует высыпалась. Сейчас мне хотелось, чтобы Кайден схватил меня за плечи, прижал к себе и поцеловал так же страстно, как когда-то, заставляя позабыть обо всем на свете и почувствовать себя живой, пусть и всего на несколько минут.

Будь все проклято!

Я с легкостью орала на мировых лидеров, высказывая все, что было у меня на уме, и все же не могла сказать стоящему передо мной мужчине, что он до сих пор очень нравится мне, что мне все еще плевать на устав, и что я была бы счастлива, если бы он снова почувствовал что-то ко мне, потому что не в состоянии сражаться со Жнецами и справляться со своими эмоциями одновременно.

Я не могла притворяться, что между нами ничего не случилось – это причиняло слишком сильную боль.

***********

Я все же взяла его с собой на Иден Прайм и в течение всей операции старалась не думать о том, как многое изменилось с нашего прошлого визита в эту маленькую колонию. Разумеется, это и близко не напоминало то, что было «прежде».

Однако кое в чем Кайден все же оказался прав. Стоило нам вступить в бой с агентами «Цербера», как мы ощутили то самое единство, позволявшее нам когда-то читать мысли друг друга, словно мы никогда и не расставались. Действия всегда давались мне проще, чем слова, и именно в самой гуще битвы я ощущала покой, потому что по крайней мере в эти моменты я могла быть уверенной в том, что делаю что-то нужное, а мои умения и жажда сражений защищали лучше, чем любая броня. Кайден же… Кайден и прежде выполнял свою часть работы, но теперь он выкладывался по полной. Подобно мне он бросался в самое сердце боя, нападая сам там, где раньше действовал исключительно в качестве поддержки. Он двигался вперед в тот момент, как я покидала укрытие, он разбивал ряды врагов одним жестом, и я уничтожала их один за другим, будто на стрельбище. «Цербер» не ожидал такой силы, и помощь Кайдена делала битву практически слишком легкой. Я и раньше слышала, что его называли лучшим биотиком Альянса, но только сейчас по-настоящему поняла смысл этих слов. То, что я видела на Марсе, оказалось лишь верхушкой айсберга.

Я вспомнила то время, когда он еще был моим лейтенантом и боялся собственных способностей. Я вспомнила все, что говорила ему тогда, и задалась вопросом: а насколько я повлияла на становление этого человека, Майора и Спектра?

Когда мы оказались окружены достаточно плотным кольцом неприятеля, Кайден повернулся ко мне с лихорадочно блестящими глазами и сказал, что если я сумею выбраться из-за контейнера, за которым скрываюсь, то он сможет переместить меня на огромного робота, своим огнем не дающего нам и носа высунуть. Я понятия не имела, как он собирался это провернуть, но, в конце концов, вся эта миссия должна была стать уроком доверия, не так ли? Я забралась на контейнер, подставляя себя под удар, и, прежде чем успела осознать происходящее, обнаружила, что укутана коконом голубоватой энергии, который с легкостью переносит меня по воздуху. Пролетев мимо рядов церберовцев и уже находясь рядом со своей целью, я почувствовала, что контакт разорвался, но набранной скорости хватило мне, чтобы уцепиться за голову робота. Обхватив его шею ногами, я вонзила лезвие инструметрона в незащищенное броней место у него на спине. Соскочив с дергающегося в конвульсиях и искрящегося гиганта, я откатилась в сторону как раз в тот момент, как он рухнул на землю, погребя под собой нескольких бойцов «Цербера» и взорвался. Поднявшись на ноги, я осознала, что биотический барьер до сих пор защищает меня.

Поймав взгляд Кайдена, задыхаясь, я смотрела на него, позабыв наше прошлое, все причины, по которым хотела держать его подальше от себя. Я видела лишь исходящую от него силу, голубой огонь, полыхающий вокруг его зрачков, азартную ухмылку, так похожую на ту, что возникала на моем лице каждый раз, когда мой план срабатывал. Адреналин мчался по моим венам, и я не могла вспомнить, почему мне не следует упиваться испытываемыми к этому мужчине чувствами.

С легкостью профессионалов мы уничтожили последних бойцов неприятеля, и позже, уже стоя над поверженными врагами, я ощутила вновь зарождающийся внутри дискомфорт. Я посмотрела на Кайдена, и он улыбнулся в ответ, неуверенно, но искренне, отчего сердце вновь болезненно сжалось, как и каждый раз, когда я вспоминала, что когда-то он был моим.

************

Кайден

До того, как я посетил штаб-квартиру Альянса – еще до войны – я навестил родителей. Визит был кратким, но я давно их не видел, а кроме того, мне не давало покоя чувство, что следует пользоваться возможностью, пока она есть. Я дал маме коды доступа к секретным каналам связи на случай, если что-то случится, и ей нужно будет со мной связаться. Она спросила, что я имею в виду, и я ответил, что им с отцом следует готовиться к самому худшему. Папа взглянул на меня с хмурой решимостью и кивнул, словно я являлся его командующим офицером. Он уже давно вышел в отставку, но до сих пор уважал порядок подчинения, а к настоящему моменту я превзошел его в звании.

Спустя два дня после нападения – пока еще не все передатчики в Солнечной системе были уничтожены – мама сумела отправить мне сообщение. Родителям удалось покинуть Ванкувер и добраться до безопасного места невредимыми. А затем отец ушел, присоединившись к войскам сопротивления. Он был немолод – черт, ему стукнуло шестьдесят – но он служил всю свою жизнь и до сих пор помнил, как держать оружие. Мне следовало бы знать, что папа не станет прятаться. Это определенно не пришлось бы мне по душе. С тех пор я не видел его и не получал от него известий.

В то время я находился в больнице в коме и получил сообщение уже только на «Нормандии». Я не знал, жива ли мама, а по мере того, как с каждым днем обстановка на Земле ухудшалась, я стал привыкать к мысли, что больше никогда не увижу отца.

Застав меня в зале для совещаний смотрящим на сообщение так, будто я не понимал написанных в нем слов, Шепард в своей обычной резкой манере спросила, что случилось. Я рассказал ей. Ее лицо мгновенно утратило равнодушное выражение, и я практически видел, как она лихорадочно пытается найти способ помочь, организовать спасательную операцию, с кем-то связаться. Однако в конце концов она осознала, что даже коммандер Шепард не в состоянии решить эту проблему.

«Я… мне так жаль, – проговорила она с искренним сожалением от того, что ничем не может помочь. – Не знаю, что еще сказать. Мне жаль. Надеюсь, что… надеюсь, с ними обоими все в порядке».

Такие разговоры в последнее время стали нередки: каждый на «Нормандии» потерял кого-то близкого.

Я вспомнил первый раз, когда мы с Дженой обсуждали родителей, и она призналась, что ей все равно, жива ли ее мать. Всего несколько дней назад я видел на ее лице растерянное выражение, когда она беспомощно смотрела на меня, ощущая вину за то, что не имеет семьи, за которую можно было бы волноваться, тогда как все остальные оплакивают погибших родных; за то, что не знает, как вести себя в подобной ситуации. Джена сообщила, что вся команда «Нормандии» отлично работает, что мы являемся единственной надеждой галактики. Она повторила то, что я говорил ей, когда мы покинули Землю: мы занимались тем, что должны были делать.

Ее неуклюжая, но искренняя попытка утешить действительно несколько облегчила груз, лежащий на моем сердце. То, что Шепард проявляла сочувствие в подобной ситуации, означало, что твоя беда на самом деле значима. Она потеряла так много друзей. Впрочем, как и я. Несомненно, мы потеряем еще больше.

По крайней мере, просматривая приходящие с Земли списки погибших, я не находил имен своих родителей, что давало хотя бы призрачную надежду на то, что они живы. Разумеется, само по себе это ничего не значило: списки насчитывали миллионы фамилий, но… В Канаде до сих пор осталось множество диких уголков, в которых можно было спрятаться. Жнецы еще не добрались туда. Шанс еще существовал, как и надежда. Мы сумеем воссоздать то, что потеряли.

Цитадель подверглась атаке, едва не пала, но прошла всего неделя, и практически все свидетельства творившегося на ней кошмара уже исчезли. Сильнее всего пострадали районы вокруг Президиума, но все, что напоминало об ожесточенных перестрелках в районе Закера, через который мы сейчас шли – это следы от выстрелов на стенах.

Шепард заметила, что не может поверить в то, что жизнь здесь продолжала идти своим чередом так, словно галактику не раздирала на части кровопролитная война, и предположила, что дело в самой станции. Я вынужден был с ней согласиться. Цитадель располагалась достаточно далеко от планет и колоний, на которых нам довелось побывать с тех пор, как я вернулся на «Нормандию». Создавалось впечатление, что кто-то распылял в воздухе какой-то наркотик, делая жителей станции спокойными и в достаточной мере счастливыми, чтобы они тратили деньги и вели себя так, словно ничего такого не происходило.

И только попав к посольствам, мы заметили следы прошедших здесь боев: траншеи длиной в милю, беженцы, ожидающие новостей или транспорта, друзья и целые семьи, держащие друг друга в объятиях и рыдающие. Я дождался Шепард со встречи с Советом у штаб-квартиры Спектров, чтобы проводить до корабля, и даже по пути к лифту ее молили о помощи. Все знали, кто она такая, но если бы Джена останавливалась и объясняла каждому, что не может направить «Нормандию» к колонии на другом конце галактики, чтобы спасти чью-то бабушку до того, как на планету нападут Жнецы, на то, чтобы покинуть этот сектор, у нас ушло бы несколько часов. Вместо этого она стиснула зубы и, бормоча извинения, прошла мимо всех этих людей, которым мы не сумеем помочь. Вероятно, это отнимало у нее много сил.

Я пытался отвлечь ее, занять разговором, но все равно это было трудно. Оказалось, что совместная работа не доставляет нам особых проблем – мы по-прежнему оставались непобедимы на поле боя, однако между миссиями мы все еще ощущали напряжение. То время, что прежде мы проводили, болтая, травя байки и притворяясь занятыми делом на первой «Нормандии», сейчас она тратила на то, чтобы избегать меня, и я не понимал, почему. Когда мы разговаривали, она отвечала резко, напряженно, а я не знал, как все исправить.

Проблема заключалась в том, что я никак не мог понять, почему так и не поцеловал ее за прошедшие три года, хотя она находилась совсем рядом – все такая же красивая, даже несмотря на шрамы, покрывавшие ее лицо, утратившие блеск усталые глаза и бледность кожи. Я старался наверстать то время, что потратил на подозрения и страх, я вел себя дружелюбно, открыто, доверчиво, восстанавливая то взаимопонимание, которым мы когда-то владели, но, казалось, Джена отгородилась от меня стеной, и каждый раз, едва только заметив, что мы ведем нормальную беседу, она поспешно захлопывала передо мной дверь.

Я видел, как вдруг меняется ее выражение, как она удерживается от смеха или улыбки, отводит взгляд и находит причину, чтобы уйти. Сейчас под личиной раздражительной и дикой Шепард я с трудом мог различить ту женщину, что свела меня с ума на первой «Нормандии»; под влиянием постоянного стресса, вызванного войной, Джена редко показывалась из своей раковины. И пусть ее отказ принять мою помощь разбивал мне сердце, я прекрасно понимал ее. Это моя вина, я допустил ошибку, и она ничего не была мне должна. Когда-то мои подозрения казались мне абсолютно логичными, но теперь я чувствовал себя виноватым. Конечно же, она не позволит мне так просто вновь занять место в своей жизни, особенно сейчас. Да, война выматывала всех, но только Шепард держала на плечах судьбу всей галактики. Окажись она чуть слабее, и подобная ответственность лишила бы ее разума.

Джеймс рассказал мне о Тучанке, о тех немыслимых результатах, которых они добились за столь короткое время; о последовавших за распылением лекарства минутах, проведенных в благоговейной тишине, нарушаемой только взрывами в башне вуали. Все вместе они стояли там и наблюдали за настоящим физическим олицетворением тяжелого труда и боли, вложенных в достижение этой победы. Вега также заметил, что тот момент всерьез зацепил Шепард. Когда же я попросил его пояснить, он неохотно описал, как Джена, не двигаясь, с болезненной улыбкой смотрела на вершину башни, а по ее щекам текли слезы. В течение нескольких кратких минут она подарила целой расе новое будущее и проводила друга на верную смерть.

«Сомневаюсь, что она осознавала мое присутствие, – признался Джеймс. – Довольно странное зрелище, но… одновременно правильное, понимаешь? Наверное, порой я забываю, что она тоже человек».

Полагаю, все время от времени забывают об этом. Я не исключение. Когда-то я хорошо знал ее или, по крайней мере, думал, что знаю, но с тех пор она стала еще более знаменитой, и теперь казалось, что из-за того, что ей приходилось справляться с невероятно трудными заданиями, какие-то мелочи не могут волновать ее. Все, кто так считал, ошибались: война заставляла переоценить многие вещи, и какие-то мелкие проблемы вдруг приобретали невероятную значимость, заставляя тебя испытывать чувство вины за свои переживания по этому поводу, тогда как вокруг происходят такие страшные события. Словно ты просматриваешь списки погибших в поисках знакомых имен и не можешь показать облегчения от того, что не нашел, из уважения ко всем тем, чьи фамилии там перечислены. Во времена подобные нынешним даже маленькая победа дорогого стоила.

Мне следовало бы понимать все это. Я лучше всех должен был знать, насколько человечна Шепард. Мы пробирались через доки, превращенные в лагеря беженцев, а я смотрел на нее, видел поджатые губы, видел, как она переводит взгляд от одной группы несчастных к другой, и мне так хотелось хоть чем-то облегчить ее ношу, как-то утешить, сказать, что все понимаю, но… Я не знал, как сделать это так, чтобы она снова не оттолкнула меня. Такая ситуация потихоньку начинала сводить меня с ума – казалось, я пытался добиться прямого ответа от обиженного подростка. Возможно, стоит просто загнать ее в угол, вынудить нормально поговорить, даже признаться во все еще живущих во мне чувствах, но… ей и без того есть о чем волноваться. Я не желал становиться еще одним человеком, требующим ее внимания.

Отчасти именно поэтому я не сказал ей, что мои головные боли усилились. Пока я в состоянии пользоваться биотикой и сражаться, это не имеет значения, не так ли? Шла война – война, которую нам необходимо было выиграть.

Как бы то ни было, в последние несколько дней напряжение между нами ослабло. Возможно, она немного привыкла к моему присутствию, начала снова доверять после того, как мы побывали по разные стороны баррикады. Я считал это хорошим знаком, но постоянный стресс выматывал ее, заставляя срываться на всех, а не только на мне.

Джена до сих пор не высыпалась. Ее лицо носило характерное для страдающего бессонницей возбужденное выражение, а вокруг тусклых глаз залегли темно-фиолетовые тени.

Порез на переносице, полученный еще на Тучанке, не заживал, как следует. Чаквас сказала, что дело в стрессе. Для разрядки Шепард начала регулярно проводить спарринговые матчи с Джеймсом, но на самом деле ей необходим был настоящий отдых, а не еще больше битв. Каждый раз, когда я говорил ей об этом, Джена, хмуро глядя на меня, на память приводила число жертв, цитировала какой-нибудь отчет с Земли или диктовала статистические данные, полученные с одной из колоний, недавно подвергшихся нападению, и не существовало возможности убедить ее в том, что, позволь она себе на час расслабиться, галактика не провалится в тартарары.

Вот почему, стремясь отвлечь ее, я подробно отвечал на все вопросы о своей работе в особом подразделении биотиков. Я рассказал все, о чем только смог вспомнить, лишь бы моя речь заняла как можно больше времени. Я поведал ей о своих студентах, о талантах каждого из них, об их личностях, о проведенных нами занятиях. При этом я ни разу не упомянул Жнецов и тот факт, что к настоящему моменту все мои ученики уже могли превратиться в хасков.

– Это были отличные несколько месяцев, – пожав плечами, подвел я итог, когда мы проходили мимо группы ссорящихся батарианцев. – Мне казалось, я на самом деле меняю их жизни к лучшему. Черт, я бы и сам не отказался от такого учителя в детстве. Если бы мне просто напоминали, что я вовсе не урод, подростковые годы прошли бы куда менее болезненно.

С едва заметной улыбкой Джена взглянула в огромное окно, мимо которого пролетал крейсер.

– Я тебя понимаю. Если бы Фонд Шепард для страждущих существовал в мое время, я сумела бы избежать тех лет, проведенных в преступной группировке, и сразу стать солдатом. Я рада, что Фонд не расформировали, когда выяснилось, что я жива.

Ни один из нас не упомянул того, что город, в котором Фонд был основан, сейчас лежал в руинах, и все дети, спасенные им однажды, теперь, скорее всего, мертвы.

– Ты хотел бы вернуться к преподавательской деятельности после войны? – неожиданно спросила Шепард, продолжая глядеть вперед.

Это был механизм психологической адаптации – предположить, что впереди нас ожидает жизнь, что мы выиграли. Мне вспомнилась эта извечная оптимистичная идея, заключающаяся в том, что если ты будешь верить в себя, то сумеешь достичь чего угодно, удивить самого себя своим потенциалом. Пример человеческого образа мышления: упрямство и гордость, отказ сдаваться, даже когда ситуация кажется безвыходной. Очень характерно для Шепард: она являлась лучшей, потому что ей и в голову не приходило, что она не способна на что-то. Она не допускала мысли о том, что мир не соответствует ее представлениям о нем, изменяла его под себя. Прежде ей всегда это удавалось, но тяготы войны подрывали былую уверенность.

– Конечно, – ответил я, поддерживая иллюзию, – думаю, да.

Я не стал добавлять вертящиеся на языке «в зависимости от того, останутся ли мои ученики в живых» и «в зависимости от того, сколько продлится эта война».

– Я всегда надеялся начать преподавательскую деятельность, когда мне надоест сражаться. Кроме того, теперь я Спектр. Больше расти некуда.

– Не знаю, – бросила она, протискиваясь через толпу. – Получив свою «Звезду Терры», я думала, что выше уже некуда и что мне больше нечем заняться. Но впереди нас всегда ожидают новые битвы и повышения, новые вызовы. Конечно, изначально статус Спектра казался вершиной вершин, но… все меняется.

Джена поджала губы и нахмурилась, так что я поспешил преувеличенно веселым голосом поинтересоваться:

– А как насчет тебя? Какие-нибудь грандиозные планы на послевоенное время?

– Ах, грандиозные планы, да? – повторила она насмешливо, смерив меня циничным взглядом.

– Ну да, знаешь, как все делятся мыслями насчет того, чем займутся, когда все кончится. Например, посетить звездную систему, в которой никогда не бывал, осесть в какой-нибудь солнечной колонии, – я мельком посмотрел на Джену, – убить что-то, чего ты никогда не убивала.

Ее хмурое лицо озарила настоящая улыбка, и я обрадовался.

– Кстати, мне не приходилось убивать элкоров. Впрочем, они такие послушные. – Брови Шепард сосредоточенно сошлись у переносицы. – Нет, погоди, приходилось, но только одного – он был каким-то наемником, достаточно редкое явление. Ты знал, что они прилаживают оружие на спины? – Джена пожала плечами и добавила: – Видимо, мне следует вычеркнуть этот пункт из списка.

Одного намека на оптимизм оказалось достаточно, чтобы я предпринял попытку добиться настоящего ответа.

– Ну что-то же должно быть.

– Что-то, чего я не убивала? Не существует расы в галактике, чей представитель не погиб от моей руки. За исключением протеан, – она поморщилась, и я подумал, как эта милая гримаса не подходит к ее покрытому шрамами лицу. – Но я уничтожила множество коллекционеров, что, полагаю, также считается.

– Нет же, что-то, чем бы ты хотела заняться, когда закончится война. Что-то, что дает тебе силы сейчас.

Глядя на нее, я вдруг понял, что понятия не имею, о чем она мечтает. Она никогда не говорила о будущем, и я ни разу не поднимал эту тему за те недели, что мы провели вместе – тогда мне казалось, что это разрушит ту иллюзию, в которой мы жили. Вот почему я не мог требовать, чтобы она стала частью моего будущего сейчас. Она никогда и ничего не была должна мне.

Невесело хохотнув, Джена опустила взгляд.

– Мне удалось уклониться от множества пуль, майор, но одна из них все равно несет на себе мое имя. Я уже умирала. И… мне кажется, глупо надеяться, что я проживу достаточно долго, чтобы увидеть мир после войны.

Она сказала это так, словно мысль о возможной кончине ее не нисколько волновала. Как давно она смирилась? Я попытался представить, что она снова погибнет, и это напугало меня до чертиков.

– Что это значит? – поспешно спросил я.

Будто уже сожалея о своих словах, Шепард вздохнула.

– Я не имею в виду, что сомневаюсь в наших шансах на победу – это не так, я просто не считаю, что в этот раз мне повезет. А кроме того, я многое успела в жизни, получила невероятное количество вторых шансов. И если эта возможность – последняя, то это не беспокоит меня.

– Не говори так, – настойчиво произнес я, и теперь Джена подняла на меня недоуменный взгляд.

– В смысле? – Вопрос прозвучал так искренне, словно я паниковал безо всякой причины, а не потому, что она открыто призналась, что не прочь умереть. Несмотря на поток беженцев, сновавших вокруг, я остановился, и Джена обернулась ко мне.

Несколько дней назад я разговаривал с Андерсоном по системе связи. Адмирал вызвал меня, а не Шепард, и когда он серьезно признался, что беспокоится о ней, я понял, почему. Он сказал, что кто-то должен приглядывать за ней, потому что он не в состоянии делать этого, велел следить, чтобы она не начала жалеть себя, чтобы не замкнулась в себе, не ополчилась против всего мира. Наверное, Андерсон знал ее лучше всех на свете, даже лучше меня.

Адмирал напомнил мне, насколько ужасным было прошлое Джены. Многие годы до ее вступления в вооруженные силы Альянса наполняли лишь боль, страх, неуверенность, одиночество и предательства. Она старалась изменить себя к лучшему и сильно преуспела в этом в последние несколько лет, но тот стресс, под воздействием которого она живет сейчас, может обратить ее достижения вспять. И он был прав. Я замечал, как изменилось ее поведение на «Нормандии»: когда дело касалось операций и переговоров, она представляла собой образец самоконтроля, не уделяя, однако, никакого внимания собственным нуждам и изнуряя себя до предела.

Андерсон, по-видимому, являлся первым человеком в ее жизни, кому она безоговорочно поверила, но на то, чтобы разрушить искусственно созданные ей барьеры, ушли годы. В беседе он намекнул, что когда-то Джена доверяла и мне, и что именно в этом она сейчас нуждалась.

Взгляд ее опустевших глаз напоминал мне взгляд отвергнутого ребенка. Я знал, что Шепард никогда не опустит руки в том, что касалось дела, но она переставала бороться за себя.

Как ей объяснить? Как ей объяснить, что я хотел лишь прижать ее к себе, защитить от всего, рассказать, как много она до сих пор для меня значит.

– Ты никогда…

Ты никогда прежде не прекращала бороться, даже когда умирала, и ты не можешь прекратить сейчас.

Однако эти слова пропадут впустую, просто ставя меня в один ряд с теми, кто требовал, чтобы Джена вечно оставалась бдительной, требовал, чтобы она своими действиями обеспечивала им спокойный сон.

– Просто… – начал я снова, – не говори так и не думай. Не считай, что только тебя заботит твое благополучие, ладно?

Она приоткрыла рот и нахмурилась, смотря на меня так, будто прежде ей не приходило в голову, что у нее имеются обязательства перед другими, отличные от спасения их жизней. И вдруг словно тучи разошлись над ее головой, глаза загорелись янтарным пламенем, а взгляд, направленный на меня, стал пронзительным.

– Я не только себя имею в виду, – продолжил я, убедившись, что завладел ее вниманием. – Все члены экипажа «Нормандии» волнуются за тебя. Все. И дело не в том, что ты командир. Мы все хотим, чтобы ты осталась в живых.

Я просто хочу увидеть улыбку на твоем лице, Джена. Настоящую, искреннюю улыбку, и мне на самом деле даже не важно, я ли сумею заставить тебя улыбнуться. Мне нужно знать, что ты счастлива.

Как обычно, я заметил этот момент, когда Шепард вдруг поняла, что наш разговор стал серьезным. Она отвела взгляд, понурила плечи и поджала губы.

– Это что, очередной сеанс психотерапии?

– Нет, – ответил я по-прежнему серьезно, не желая менять тему. – Это я говорю тебе, что ты мне небезразлична. Что бы ты ни думала о себе или обо мне, ты по-прежнему небезразлична мне. Это осталось неизменным.

Джена снова посмотрела на меня, и на какое-то мгновение в ее глазах я увидел отражение ее души, обнаженной и уязвимой. Жизнь в доках кипела, не останавливаясь ни на секунду, а мы стояли в центре ее, в нашем собственном мирке, будто два камешка в ручье. Да, время и место были неподходящими, но в ее взгляде я заметил нечто новое, какое-то сомнение, неуверенность, однако на этот раз она не убегала от меня.