Текст книги "Fallout: Equestria (ЛП)"

Автор книги: Kkat

сообщить о нарушении

Текущая страница: 116 (всего у книги 119 страниц)

Вопреки своим настоящим желаниям, я последовала за ним обратно в очень светлую и шумную главную комнату.

И быстро была втянута в игры и веселье.

Мы играли в «Приколи-пони-Хвост», бились подушками и даже разбивали пиньяту. А ещё мы устраивали игрушечные гонки и играли в настольный теннис. Потом, перевернув книжный шкаф, мы приспособили его вместо чайного столика, на котором было множество всяких одобренных Министерством Морали вкусностей, включая даже целую гору аппетитнейших кексов. Вельвет Ремеди была в центре внимания. Она исполняла один зажигательный танец за другим, своим рогом создавая себе музыкальное сопровождение и ослепительное световое шоу.

Я танцевала со столькими зебрами, пони и грифонами, сколько за жизнь не могла себе представить. А маленькая извращенка в моей голове могла честно пялиться на бёдра, пока мы танцевали конго.

А ещё были подарки. Особенные подарки, сделанные Лайфблумом, который большую часть дня провёл, изучая Заклинание в Коробке. Подарки для хождения по облакам.

Но главное – было весело.

Эта ночь, эта вечеринка... Мне кажется, это было самое чистое веселье, что я испытывала за свою жизнь.

Спайк был прав. Это было лучше и куда важнее сна. Это были моменты радости с друзьями.

В конце вечеринки Лайфблум передал мне последний подарок, обёрнутый красивым бантом.

– Это то, о чём ты просила, – сказал он. – Мне надо возвращаться. Я полечу с Дитзи Ду и Лаенхартом. Если я собираюсь попасть в Башню Тенпони вовремя, чтобы успеть произнести небольшую заготовленную мной речь, мне надо идти.

Я левитировала красочно завёрнутую коробку себе на спину.

– Спасибо.

– Кому это? – спросил Каламити, подбежав ко мне, как только Лайфблум ушёл прочь, быстро переместившись туда, где Дитзи Ду в который раз говорила "пока" Сильвер Белл. Несколько часов в кратере должно было вполне хватить ей для набора заряда, да и к тому же уходить с вечеринки Сильвер Белл ей совсем не хотелось.

– Это подарок для Мягколапки.

– Лил'пип, ты ж знаешь, у нас нет времени на это.

Каламити был прав. У нас и так было достаточно дел в Нейварро, и мы планировали нашу атаку, избегая казарм. Мы должны были двигаться быстро. Не было времени для на экскурсию. Но...

– Хотя бы в этот раз, – ответила я ему, – я хочу поступить правильно по отношению хоть к одной из них.

Каламити нахмурился, встряхнув оранжевой гривой. Маленькие цветные клочки посыпались вниз.

– Те не спасти её, Лил'пип. Ты выпустишь этого монстра на свободу, и она прикончит любого пони, прежде чем её саму кокнут. – Он показал на коробку. – Эт не вернёт ей её жизнь.

– Я знаю, – призналась я. – Но если она ещё жива, то это – именно то, что она хочет. – Он была Боевым Когтем. Она не предпочтёт закончить жизнь в тюрьме и быть измученной до смерти. А кто бы предпочёл?

– А когда в твоём плане появился пункт про исполнение желаний адских гончих?

Я посмотрела в глаза Каламити.

– Когда я увидела, как Отэм Лиф обращался с ними.

– Кхм, ой, – он вздрогнул, а затем, скрипнув зубами, произнёс: – Это был удар ниже пояса, Лил'пип. Да, я знаю, что он был ублюдком, который убил целую кучу пони, и я понимаю, что его просто нельзя было оставлять в живых. Но он всё ещё мой брат, и я скорблю о том, что потерял его.

Я знала, что Каламити переживает из-за смерти брата, но мне даже в голову не приходило, что он может быть в трауре.

– Прости, – произнесла я с сожалением.

– Ладно уж, – ответил он, приняв мои извинения, – сам спросил.

– У тебя в гриве конфетти.

– И у тя.

* * *

Сегодня:

– А ну замри, где стоишь, ты, вороватый отморозок! Пока мы отбиваемся от неприятеля, ты решил, что это охренительно классное время, чтоб поживиться чужим добром? Ты ведь воруешь у АНКЛАВА, дерьма кусок. НИКТО не смеет воровать у Анклава!

Каламити едва закончил набивать седельные сумки, когда этот громкий голос разорвал воздух позади него.

– Привет, батя, – произнёс Каламити, поворачиваясь лицом к своему отцу.

Строевой сержант застыл на месте, уставившись на сына.

Каламити, встретившись взглядом с отцом, молча смотрел в ответ.

Затем вздохнул.

– Знаешь, я всегда считал, что у меня накопилось достаточно всего, чё я смогу высказать тебе, если когда-нибудь предоставится такая возможность, – устало произнёс Каламити. – Но вот я стою перед тобой и понимаю, что сказать мне нечего.

Старший жеребец выпучил глаза.

– Каламити? – Он впал в ярость. – Ты?! Нападаешь на родную страну? На себе подобных? Да ещё и с грёбаным ДРАКОНОМ? ТЫ?!

Каламити покачал головой в ответ.

– Ты не прав в стольких вещах, что я даже не знаю, с чего начать.

– А для чего ты шёл сюда, убивая пони? Просто поворовать?

Каламити бросил взгляд на свои седельные сумки, прежде чем ответить.

– Я пришёл сюда, чтобы спасти пони, отец. А это? Это просто небольшая страховка. Моим друзьям лучше покинуть это место живыми, если Анклав захочет получить свою собственность обратно. – Он протолкнулся мимо отца, направляясь к выходу.

– НИ С МЕСТА, ты, предательский кусок ОТБРОСОВ! – заревел строевой сержант.

– А не то что? – спросил Каламити. – Ты же не станешь стрелять в меня. При всех твоих недостатках, ты всё же не Отем Лиф.

– Я буду ДРАТЬ ТВОЙ ЗАД, пока ты не начнешь МОЛИТЬ ОБ ЭТОМ!

Каламити обернулся к отцу, оценивая это заявление.

– Э, не-а. Я думаю, что ты не более чем очень шумный старый жеребец, много лаешь, но никогда не кусаешь. Но ты волен попытаться доказать, что я ошибаюсь, – предложил Каламити. – Но держу пари, что скорее эт я надеру те зад. И это, вероятно, лишит тя того уважения, которое сохраняют к тебе солдаты.

Он повернулся, направляясь к двери.

– Прощай, отец.

– И ЭТО ВСЁ?! – Отец Каламити проскочил мимо него, чтобы заблокировать собой дверь. – Разве тебе нечего сказать в своё оправдание, ты...

Каламити прервал его, прежде чем тот сумел подобрать для него новое более унизительное прозвище:

– Не-а. – Но затем, подумав, добавил: – Мне жаль, что мама умерла. Я мог бы сказать что-нибудь о том, как плохо ты справлялся с этим, но, думаю, ты и сам об этом прекрасно знаешь.

Мой лучший друг протолкнулся мимо своего отца и открыл дверь.

– Знаешь, у тебя её грива, – произнёс его отец с неожиданной мягкостью, позволяя сыну пройти. – Мне очень нравилась её грива.

Каламити расправил крылья и молча полетел прочь.

* * *

Этим Утром:

– Ну как, Баркин Соу, готов прокатиться на драконе? – спросила я.

– Если честно, эта штука очень неудобная, – повторил Спайк, спустившись достаточно низко для того, чтобы адский пёс-снайпер смог забраться в самодельное седло, сконструированное Каламити, пока я разговаривала с Хомэйдж наедине.

Несколько минут спустя мы уже летели над облаками. Спайк держал меня в своих лапах, а я левитировала Вельвет и Каламити позади. Мой друг-пегас уже мог летать сам, но плохо и недостаточно быстро, чтобы поспевать за взрослым драконом.

Мир за облачной завесой захватывал дух. Воздух был чистым, свежим и тёплым благодаря солнечному свету. Солнечный свет отражался от облаков, катился по яркому, чисто-белому покрывалу. Я чувствовала себя скверно, ведь я несла сюда войну.

Пролетая над очередными горными вершинами, я заметила одну гору, которая была распотрошена. От неё остался только поблескивающий на солнце костяк. Гора была словно тушка животного, чьи кости обглодали. Я позвала Каламити и указала на неё.

– Эт то, чё от Стойла Девяносто Восемь осталось, – объяснил он нам. – Мало было Стойл для пегасов. Большинство, как и вот это, строили внутри гор. Облака были не самой лучшей защитой от мегазаклинаний, да и пегасам, в отличие от других пони, нужны были обширные помещения для полётов, что вело к изменениям в проектировании Стойл.

Обнажённый остов остался позади.

– Анклав уже давным-давно разобрал до последнего листа металла все такие Стойла, что нашёл, – добавил Каламити. – Да и сейчас продолжает разбирать остатки их каркасов по мере необходимости.

Несколько минут спустя показался город пегасов. Резкий контраст между его зданиями – величественными памятниками прошлому – и руинами внизу больно ранил сердце. Этот город, словно шар памяти, был подобен окну в прекрасное залитое солнечным светом прошлое Эквестрии.

Но всё-таки что-то было не так. Город при всём своём великолепии выглядел до боли пусто. Огромные размеры и величие старинных устремлявшихся в небо зданий и переливавшихся радужных водопадов превращали и без того малочисленное население просто в карликов.

Граждане-пегасы походили на термитов на дереве. Или на мышей, прогрызавших проходики в свои жилища внутри куда большего дома.

Совсем не похоже на процветающую цивилизацию из моих представлений.

Спайк опустился в облака, и образы сохранённого мира сразу же пропали, сменённые серой с белым дымкой. Её влага уже вскоре прилепила броню к моей шкуре и подкорректировала мне причёску. Остаток пути мы проведём, скрытые покрывалом облаков, пока не окажемся фактически под самой базой.

* * *

Десять минут назад:

Ослепительно яркий свет залил солнечное небо над Филлидельфией. Лучи чистейшего солнечного света, тонкие, не толще стволов деревьев, ударили с чистого неба, как раскалённые копья, сжигая всё, с чем соприкасались.

Общество Сумерек распорядилось силой мегазаклинания весьма разумно. Вместо того, чтобы обрушить всю его мощь на город и сравнять его с землёй, они нанесли удар с поистине хирургической точностью. Селестия Один поразила только самое худшее, самое опасное по обе стороны противостояния. Ведь целью было не выиграть битву, а остановить её. Чтобы спасти как можно больше невинных и беспомощных.

В конце концов пони в ритуальной камере решили, что поступили правильно. Да, это было неприятно. Да, в здравом уме они никогда бы не стали повторять такого снова. Да, это ещё долго не позволит им спокойно спать по ночам. Но это было правильно.

* * *

Прямо сейчас:

Моё копыто ударило по толстому красному щиту, выбив из него несколько энергетических искр. Щит был твёрд, как стальная стена.

Я встала на дыбы и ещё раз вдарила копытами по окружавшему центральный узел П.О.П. щиту и, отскочив от него, шлёпнулась на круп.

Щит не пускал!

Но... Но я же была так уверена! Я была на три пятых аликорном. И более того, со мной было кое-что, чего не было ни у кого, пытавшегося проделать это до меня: у меня была точная копия души Рэйнбоу Дэш!

Копии душ всех Кобыл Министерств, точнее. Прямо тут, в моей седельной сумке. Если костей Луны было недостаточно, если попытка Анклава пройти сквозь щит, используя отрубленную голову Рэйнбоу Дэш, провалилась, то само собой разумеется, что обход щита был разработан среагировать на нечто гораздо большее, чем просто генетика.

Я должна была быть той, кто сядет за руль. Мне это было обещано! И всё напрасно!

Это была моя цель. Моя судьба!

Я начала плакать. Прямо сейчас столь многие боролись и, вероятно, гибли, потому что верили в мой план. Верили в меня.

Как могла я оказаться неправа? Опять?

Солнце и радуги, она обещала это. Я услышала звук взрыва и массивный выброс энергии из оставшихся Хищников. Мой плач превратился в рыдания.

Я так много вложила, столь многим рискнула... и ради чего?

Не слушай её! – настаивало растение в горшочке. – Она просто хочет твоего провала.

О Богини! Что же я наделала?

Голос Пинки Пай всплыл в моей голове: Всё закончится солнцем и радугами! – объявила она радостно. – Если, конечно, ты готова пройти сквозь огонь.

Пройти сквозь огонь?

Я посмотрела на небо, бесконечно глубокое, ярко-голубое небо.

– Какой ещё огонь? – проскулила я. Я уже прошла через Вечнодикий лес, через Кантерлот, через Анклав и через многое другое. – Разве я недостаточно сделала? Разве я не могу, ну, просто выиграть сейчас? Ну, пожалуйста?

Тёмная тень захлестнула меня.

Если, конечно, ты готова пройти сквозь огонь.

– Спайк! – закричала я, отчаянно замахав ему копытами. – Ты мне нужен!

Огромный фиолетовый дракон заложил вираж и опустился рядом со мной. Я хотела подбежать к нему, хотела спросить, доверяет ли он Пинки Пай, доверяет ли он её предчувствию и её совету.

Но я этого не сделала. Не имело значения, доверял он ей или нет. Смысл был не в его вере.

Смысл был в вере моей.

– Что такое, Литлпип? Что тебе нужно? – спросил Спайк. Он плохо выглядел. Хищникам удалось несколько раз хорошенько по нему вдарить. Его чешуя была обожжена или оплавлена почти по всему телу. Он с большим трудом сидел прямо. В нескольких местах он полностью потерял свою чешую, вместо его правого глаза была кровоточащая и покрытая волдырями яма.

Я подошла к щиту и повернулась к раненому дракону, снова упершись в стену красной трескучей энергии.

– Мне нужно, чтобы ты дыхнул на меня, – сказала я наотрез.

– ЧТО?! – взревел Спайк.

– Пожалуйста. Просто сделай это. Быстро.

– Нет! – Спайк попятился. – Ты умрёшь! Я не хочу убивать тебя!

– Пожалуйста. Ты должен.

– Нет!

О Богини. Ну почему ты вынуждаешь меня сделать это?

– Я солгала.

– Что? – Он выглядел смущённым, мучимым болью и глубоко обеспокоенным. И в центре всего этого...

– Я солгала насчёт Твайлайт Спаркл, – с разрывающимся на части сердцем призналась я.

И я рассказала ему правду. Всю правду. Каждую ужасную, душераздирающую подробность.

– Всё... – пробормотал Спайк наконец, его голос был не громче шёпота. – ...Всё это время...

На его лице бушевала апокалиптическая буря эмоций. Он возненавидел меня. И он возненавидел меня за то, что я заставила его меня возненавидеть. В конце концов он сделал единственное, что мог сделать.

Он взревел.

Я была ослеплена взрывом зеленоватого пламени. Боль была за пределами невыносимой. Я закричала, мои лёгкие наполнились огнём. Я чувствовала, как моя кожа пузырится и, сгорая, пеплом уносится прочь.

Я попыталась удержать в голове свои самые драгоценные воспоминания – воспоминания о Хомэйдж. Но одно за другим эти воспоминания сгорали, как и моя плоть, пожираемые пламенной агонией. Пока не осталась всего лишь одна мысль. Память о последних словах Хомэйдж, как диджей Пон3 через пустошь обращавшейся ко мне.

Ты моё послание.

А потом исчезла и она. И вообще всё. Даже боль.

Заметка: Максимальный Уровень.

<<< ^^^ >>>

Глава 45. Добродетель Литлпип

Глава 45. Добродетель Литлпип

«Но лишь в конце пути Обитательница Стойла постигла истинный смысл величайшей из добродетелей – самопожертвования.»

Самопожертвование.

Пустошь будет стараться сломить вас, превратить в монстра и лишить желания бороться. Пустошь… и в меньшей степени сама жизнь. Каждый день – сражение с силами, одна сделка с совестью за другой уничтожающими хорошее в вашем сердце. Конечно, хорошо иметь мотивы, цель, но я повидала и многих, кто, будучи верен лишь им одним, в итоге серьёзно сбивался с пути. У каждого пони есть добродетель, понимают они это или нет. И именно ваша добродетель и ваши друзья – ваша самая лучшая защита.

Рейдеры – это те, кто не смог выдержать разрушающее влияние Пустоши. Вельвет Ремеди была не права: у них есть причина существовать. Эта причина – Пустошь.

Я наконец нашла свою добродетель. Я должна была понять это ещё тогда, когда заглянула в зеркало души. Но я была слишком поражена тем, что увидела – перемазанную кровью умирающую рейдершу – чтобы понять, что зеркало на самом деле показывало мне: мой первый раз, когда я являлась истинным воплощением духа самопожертвования. Когда я, лишённая шанса выжить, встала между беспомощным караваном и пегасом-рейдером, как я верила, задумавшим вырезать его.

Тем "рейдером" был Каламити. И тот момент ознаменовался первой и самой близкой дружбой, которую я знала. Я должна была узреть правду в зеркале, и лишь Пинки Пай помогла мне в этом, научив правильно смотреть, чтобы увидеть.

Ты просто неправильно смотришь, сказала она мне, указывая на зеркало, но не на моё отражение. Указывая на приближающийся караван и семью, на защиту которых я встала. Посмотри, что у тебя за спиной.

Моя добродетель – это самопожертвование.

Я верю в Пинки Пай, свет и радуги. Но я думаю, что из всех Кобыл Министерств я чувствовала самую большую связь не с Пинки Пай, а с Рэрити, кобылой, чьим последним жестом было спасение её самого дорогого друга. Той, что расщепила свою душу ради тех, кого любила.

В моих чувствах нет ничего удивительного, ведь самопожертвование и щедрость тесно связаны между собой. Но щедрость – более великая добродетель. Я не щедра. Я никогда ничего не предлагала, кроме самой себя. И, если подумать, моя жертва часто была эгоистична, была средством защиты тех, кого я люблю, от вреда, даже если на встречу с оным у них было полное право. Мои промахи в Филлидельфии – возможно, самый жестокий пример этого.

После последней беседы с Красным Глазом я начала понимать, что похожа на сверхзаботливую мать, не дающую вырасти тем, кого люблю. И только сейчас, наконец, я научилась отпускать. И тем не менее, это было самым тяжёлым и болезненным, что я сделала. Послала друзей в сражение против Анклава, а сама осталась… отправила Дитзи Ду, дух смеха и одну из самых прекрасных душ Эквестрийской Пустоши, на линию фронта… моё сердце просто разрывалось на куски, ведь я не только позволила другим жертвовать собой, я их попросила об этом!

Нет, я не была по-настоящему щедра. Я не Рэрити и даже не Красный Глаз.

Не была я и Эпплснэком. Самопожертвование находится где-то между щедростью и упорством – между желанием отдавать, дабы это не пришлось делать другим, и стремлением никогда не сдаваться, несмотря на опасность и риск.

Я не в силах выразить всю благодарность моим друзьям. Они направляли меня, защищали и позволили моей добродетели стать тем, что могло, без лишней скромности, спасти Эквестрию. Без моих друзей...

Добродетели могли быть запятнаны, превращены в исковерканные тени самих себя. Это правда, которую я видела в других и в самой себе. Без поддержки дружбы самопожертвование становится саморазрушающей ложной добродетелью, заставившей меня слепо покинуть Стойло Два, даже если часть меня полагала, что всё, что я найду за дверью – это забвение. Я содрогаюсь от мысли, что бы стало со мной, если бы я не встретила Каламити.

Без духа дружбы, способного осветить путь, легко потеряться. Я наблюдала подобное, а также была свидетелем и гораздо худшего.

Монтерей Джек покончил с собой. Это было не самопожертвованием, ни даже его запятнанным проявлением, а её эгоистичным абсолютным отсутствием. Монтерей Джек отринул всё, даже собственных детей, потому что не мог принести даже самую простую из жертв: жить.

Эгоизм постоянно твердит нам, что в жизни гораздо важнее иметь что-то, получать что-то новое и при этом не страдать именно нам, а не кому-то другому. Просто потому, что своя шёрстка ближе к телу. Что же касается щедрости… это не иммунитет к таким порывам, нет. Но это возможность противостоять им, давать что-то другим, зная, что при этом потеряешь то, что принадлежит тебе.

Пожертвовать – значит рискнуть тем, что ты ценишь больше всего. Даже, если кто-то готов отдать это вместо тебя. И особенно в этом случае, дабы никому больше не пришлось принести эту жертву.

Я шагнула в огонь не ради себя, а ради шанса спасти жизни, устранить причину следствий войны, дать пони Эквестрийской Пустоши что-то ценное, жизненно важное, украденное у них.

Я надеялась, что могла подарить им всем лучший мир. И в тоже время я не могла не задаться вопросом: был ли это мир, в котором нашлось бы место мне?

Зеркало показало мне мою добродетель, но я не заметила её, отвлекшись образом того, кем я стала. Все жизни, которые я спасла, не могут смыть кровь с моих копыт или остановить кошмары, порождённые всеми теми ужасами, что я видела. Когда Смотрительница пригласила меня назад в Стойло Два, я отказалась. Я знала правду. В тот день я вкусила добродетель самопожертвования и узнала её такой, какая она есть.

Но я не думаю, что в полной мере понимала смысл самопожертвования до этого дня. Дня, когда я умерла.

* * *

Я умерла.

Я вспоминаю, где я впервые увидела Вельвет Ремеди. Супружеская пара, живущая напротив моей матери и меня, отправилась посмотреть шоу "Лучших Молодых Талантов" в Атриуме, оставив своего маленького жеребёнка с няней.

По словам няни, она отвлеклась лишь на мгновение, но за это время малыш поскользнулся в ванной, ударился головой и наглотался воды. Она стала звать на помощь. Клинику от этого места отделяло несколько залов, смежных с Атриумом, и медпони прибыли менее чем за минуту. Минуты через четыре здесь была уже чуть ли не половина Стойла, включая Вельвет Ремеди, которая пела в тот момент, когда распространилась новость. Она оборвала свою песню, устремившись вместе с родителями и зеваками к жеребёнку, чтобы увидеть, будет ли он спасён.

Жеребёнка откачали. Мать рассказывала (каждому, кто хотел послушать, и не раз), что малыш пребывал в состоянии "клинической смерти" в течении двух минут. Я вспоминаю, как думала, до чего же была красива Вельвет Ремеди, когда попыталась последовать за медпони, забравшими того жеребёнка в Клинику, и была выпровожена вон. Если подумать, то именно тот вечер послужил толчком ко всему.

Я умерла. И я вернулась.

Вера не требует слепоты воли или догматической глупости. Я знала, что, шагнув в пламя, я почувствую боль куда большую, чем испытала за всю свою жизнь, и почти наверняка умру. Но я знала, что есть шанс, всего лишь шанс, что смерть можно... пережить. И Пинки Пай обещала мне солнце и радуги. Вера требует того, чтобы вы рискнули. Иногда, чтобы рискнули всем.

Я сказала, что сожгу, объясняла Рэрити Эпплджек, когда последняя поинтересовалась, почему Чёрная Книга всё ещё у её подруги. И я пыталась... Я даже просила Спайка сжечь её. Добилась лишь того, что она отослалась принцессе Селестии.

Чёрная Книга. Сосуд Души, связанный с живой душой. Если она смогла пережить перемещение, не повредив душу, тогда был шанс, всего лишь шанс, что и я смогу.

Возвращение к жизни после того, как тебя испепелили, надо признаться, было гораздо болезненнее, чем когда я утонула. А уж отращивание ноги заново точно не шло с этим ни в какое сравнение.

Я вернулась.

Так ведь?

Меня окружала тьма, как небытие за дверью Стойла, которого я когда-то боялась. Тьма была холодной. Я не ощущала боли. Но чувствовала, что могла дышать. Чувствовала биение своего сердца. Осязала одежду и чувствовала вес седельных сумок.

Кроме того я ощущала холод полированного камня под копытами.

Я узрела комнату, в которой находилась, в тот же момент, когда, осознав, что мои глаза закрыты, инстинктивно открыла их. Я покачнулась под напором охватившего меня облегчения, которое затем уступило место странному чувству эйфории (даже какой-то детской радости).

Я была, как я поняла, в приёмной. Я решила, что нахожусь в центральном узле Проекта Одного Пегаса. Так как, если бы это были небеса, то они оставляли желать лучшего. А если это был ад, то он был каким-то неубедительным.

Я была в огромной круглой комнате. Её пол, над поверхностью которого плавала туманная дымка, был выложен мрамором, а меж белоснежных колонн виднелись небесно-голубого оттенка стены. Подняв глаза вверх, я увидела значительных размеров синевато-серый купол, который был также заполнен облачной дымкой. Стены комнаты были покрыты росписями в форме снежинок, в центре каждой из которых виднелся прекрасный, кристальной чистоты, самоцвет. Целый бриллиантопад.

Всё в этом помещении, начиная от перил и заканчивая причудливой, резной мебелью, было покрыто сияющим слоем инея. Тут было прохладно, но этот холод не обжигал. Похоже, что иней был зачарованным и именно он поддерживал в помещении такую температуру. Со временем распространяясь по помещению, за эти годы он занял большую часть поверхности колонн и укрыл почти все стены и потолок. Ещё через пятьдесят лет он покрыл бы всю комнату.

Из этой комнаты было два выхода. Позади меня располагались огромные двустворчатые серебряные двери с остроконечным верхом, которые я видела, будучи ещё снаружи. Выход же напротив этих грандиозных дверей был намного скромнее. Обычная, маленькая, ничем не приметная дверца, которая, должно быть, вела во внутренние помещения базы.

Причудливый металлический каркас, покрытый сосульками и льдом, растянулся между двумя колоннами, которые были ближе всех к той маленькой дверце. На этот каркас были подвешены три монитора, каждый из которых был едва ли не больше среднего пони. Экраны их были серы и безжизненны.

Похожая штука виднелась между двумя другими колоннами, которые располагались ближе к серебряным дверям. Сосульки на ней складывались в надпись: «Зимний Холл».

Но, запротестовала маленькая пони в моей голове, сейчас же лето!

Около дальней стены я заметила несколько довоенных торговых автоматов, один из которых продавал Рассветную Сарсапарель. Бутылка сарсапарели стояла на подлокотнике одного из кресел, всего в нескольких дюймах от того места, где лежали кости чьей-то передней ноги. Магический мороз превратил жидкость в бутылке в кусок льда.

Вокруг меня были беспорядочно разбросаны скелеты пони. Кости виднелись и на мебели, и на полу. Они возвышались, словно маленькие островки, над туманной дымкой. Всего их было, наверное, около дюжины.

Я аккуратно прошла мимо них. Если мои предположения были верны, то один из скелетов принадлежал Богине Селестии.

Я вздрогнула, наступив копытом на металлический зажим от папки-планшета для бумаг. Взглянув на него, я ощутила, как меня захлёстывает волной ностальгических воспоминаний о том, как Каламити со СтилХувзом шутили про упрямиум. Улыбнувшись, я вновь сосредоточилась на своём деле.

Спайк, как я знала, ничего и никому, кроме как Принцессе Селестии, никогда не отсылал. У меня была лишь вера в слова Пинки Пай, что на этот раз его огонь принесёт меня именно туда, куда нужно, чтобы вернуть солнце и радуги обратно в Эквестрию. Я не могла отрицать возможность того, что последнее пристанище Селестии и центральный узел П.О.П. могут быть одним и тем же местом.

Щит, окружающий П.О.П., был спроектирован так, чтобы через него могла пройти любая из двух принцесс. А я так и не нашла костей Селестии в Кантерлоте тогда. Я думаю, что если бы она умерла вместе со своей сестрой, то Прозревающая Тьму носила бы кости обеих. Хотя, возможно и нет. Вполне вероятно, если брать в расчёт имя аликорна, что у неё просто была некая привязанность к Принцессе Ночи.

Недалеко от серебряной двери лежало тело кобылы. Не скелет, как другие, а именно тело. Её глаза, распахнутые в ужасе, смотрели в никуда. Температура в «Зимнем Холле» была недостаточно низкой, чтобы совсем заморозить тело, но тем не менее она была способна очень сильно замедлить процесс разложения. Я подозревала, что она лежала тут не больше пары недель. (И меня здорово тревожил тот факт, что я стала настолько хорошо разбираться в трупах, что смогла прикинуть, сколько дней назад умерла эта пони.)

На её теле не было каких-либо отметин, не было ран или следов травм. Так же, как и я, она не сгорела. Казалось, что она просто легла и умерла. Возможно, она умерла от шока? Когда меня обдало пламенем дракона, я была готова к этому, но я не сомневаюсь, что для неё это было абсолютной неожиданностью.

Протянув копыто, намереваясь осторожно опустить её веки, я вдруг задумалась, о чём же она думала в последние мгновения своей жизни? И моё копыто застыло буквально в дюйме от её лица, когда я вдруг осознала, что мне были знакомы эти глаза. Несмотря на то, что недели медленного разложения их не пощадили, можно было почти с уверенностью сказать, что это была та самая кобыла Анклава. Из числа тех, что вторглись тогда в пещеру Спайка. Та, которую он убил.

Я... я не понимаю.

Почему она была здесь? И если дыхание Спайка перенесло её сюда, то почему же комната не была заполнена всем тем, на что дракон когда-либо дышал?

Я в запутанной тревоге уставилась на разлагающееся тело кобылы. Я предалась огню дракона, основываясь на вере, призрачных догадках и ужасно отчаянной нехватке вариантов. Если она попала сюда тем же путём, то что-то, должно быть, делало её особенной, как это "что-то" делало и меня. Но её не вёл вещий голос из прошлого. Она не была Дарительницей Света. Она даже не являлась посланием.

...А вдруг и являлась, в каком-то извращённом смысле? Спайк определённо пытался "послать сообщение" Анклаву. Тупая боль начала сковывать мой разум, пока я думала об этом.

Неужели такие силы как судьба, воля и стремление играют роль в магии дракона? Если и играют, то явно не таким образом, как это представляют себе пони. Возможно, куда более более таинственным и туманно экзистенциальным способом.. Я сомневаюсь, что Спайк намеревался куда-нибудь послать эту кобылу… так же как и Чёрную Книгу.

Я почувствовала внезапную слабость в коленях, когда поняла, сколь многого я ещё не знала. Как будто бы я совершила свой прыжок веры, не взяв расчёт даже силу притяжения.

Иней в комнате потихоньку начинал таять, пока я стояла над трупом кобылы Анклава, погружённая в мысли. Я вспомнила часть истории, которую нам когда-то поведал Спайк: случайно икнув, он отправил Селестии целую гору свитков, обрушившуюся затем прямо на её божественную голову. Но это были свитки, их предназначением было передавать сообщения. А Чёрная Книга… возможно, она сама желала расширить сферу своего влияния?

Или, возможно, эта мёртвая кобыла не была той, кем я полагала, и я просто бессмысленно наворачивала круги в голове.

Как же она входит и выходит? – спросила я Лаенхарта, глядя на розовый стеклянный шар, который был сделан столетия назад для чьего-то маленького питомца.

Драконья магия.

Я вздрогнула, ощущая неприятную боль в задней части мозга. Драконья магия. Ещё одна вещь, которую нужно добавить в список Вещей, От Которых У Меня Болит Голова. Аккурат между политическим строем Анклава и выращиванием камней.

Но всё же ниже пониприводных двигателей поездов.

Я опустила веки кобылы, пряча её пристальный безжизненный взгляд. Затем, дрожа чуть сильнее, чем тому способствовал холод, я развернулась и двинулась к маленькой дверце.

Даже через всю комнату я смогла разглядеть, что у меня серьёзные проблемы. На двери был облачный замок. Если он был заперт (а когда вообще было легко?), то я не могла открыть его. Заклинание хождения по облакам, благодаря которому я забралась так далеко, не влияло ни на мои инструменты, ни на мой телекинез, которые не могли взаимодействовать с облаками.

Моя рысь упала до медленного шага, когда до меня начало доходить, что я, пройдя весь этот путь, полный смертельных опасностей, могла навсегда застрять в этой холодной, заброшенной комнате.

Три экрана ожили.

Надо мной был чёрный аликорн, и она глядела на меня с выражением холодной, злой ярости. Её огромные чёрные крылья заполнили левый и правый экраны. А с центрального монитора из-под шлема, выкованного из голубоватого металла, на меня смотрели бирюзовые драконьи глаза.