Текст книги "Вернуться в сказку (СИ)"

Автор книги: Hioshidzuka

сообщить о нарушении

Текущая страница: 67 (всего у книги 103 страниц)

– Эй! – закричала Мария, подбегая к девушке и хватая её за руку, чтобы вытащить на обочину. – Ты, дура, ну нельзя же так! С луны, что ли, свалилась?!

Машина проносится прямо рядом с ними. Девушка смотрит испуганно своими голубыми глазищами сначала в сторону проезжавшего автомобиля, потом в сторону Марии. Действительно, свалилась с луны. Амнезия у неё, что ли? Или травма какая-то? Или из психушки сбежала?

– Как тебя зовут хоть? – немного отдышавшись, спросила Фаррел незнакомку, решив, что бесполезно гадать, кто эта девчонка такая. – Раз уж встретились – давай знакомиться…

Одета тепло, не то, что Мария, Рогд и Мердоф. Ну, в принципе, логично. Девчонка то тут жила, и знала, что сейчас довольно холодно. А вот Фаррел совершенно не подозревала, что её могут отправить куда-то помимо родного две тысячи двенадцатого года. Впрочем, не подозревала так же и то, что путешествия между мирами предполагают ещё и путешествия во времени. Знай она про это – обязательно бы попробовала бы взять ситуацию в свои руки.

– Кэсс, – пробормотала девушка, поднимая на Марию полный любопытства и опаски глаз голубых глаз. – А вас как?

Кэсс… Сокращение от Кэссиди, что ли? Или типа того? Впрочем, спрашивать об этом совершенно не хочется. Бывшая принцесса и не спрашивает – зачем? В конце концов, почти всё было неважно, кроме того, как они проживут эти две недели, а то и месяц, на те деньги, которые Хоффман выделил им где-то на неделю.

Впрочем, это же не проблемы этой девчонки? Пусть ни о чём и не знает. Зачем ей что-то знать? Оставить её здесь, что ли? Или привести к родителям, чтобы не теряли больше своё чадо, совершенно не приспособленное к тому, чтобы выжить даже в самых обычных условиях, в которых и выживать то особо и не приходится.

– Меня Марией зовут, того, кто повыше – Мердофом, а того, кто на первый взгляд кажется умнее – Рогдом, – смеётся Фаррел. – Да не пугайся ты так! Мы, при всех наших недостатках, не такие уж и плохие люди!

***

Три часа проходят в поисках подходящей гостиницы. Ещё два – на заказ комнат. Трёх – для Марии и Кэсс двух отдельных и общей для Мердофа и Рогда. Фаррел категорически не захотела арендовать им отдельные. Хоффман дал не слишком много денег им, сказав, что остальное банк должен дать по чеку, который он выписал Марии, после пятнадцатого-семнадцатого сентября. Но… Две тысячи двенадцатого года. Так что, им придётся ждать без малого семнадцать лет. Значит, придётся экономить, пока они вдвоём – ни Кэсс, ни Рогду это не было нужно – не перенесутся обратно в Осмальлерд.

В номер Марии проскальзывает Мердоф. Это даже немного раздражает её – что ему было нужно здесь от неё? Впрочем, она старается не говорить ничего такого, что могло бы обидеть его. Она утомлена этим путешествием. Она утомлена тем, что последовало за этим. Вдобавок, она, вполне возможно, начинает заболевать. Слишком уж долго она стояла на холоде. Это не могло не сказаться на её здоровье.

Книг в её номере оказалось, как ни странно, довольно много, большая часть которых была по народной медицине. Кажется, хозяйка отеля говорила, что увлекается этим. Впрочем, не важно. Это играло Марии на руку. Девушке хотелось найти что-нибудь такое, чем можно было бы вылечить простуду, если уж она заболеет. Что-то не слишком дорогое. И что-то, для чего не придётся идти к врачу. Ага. Без страхового полиса. Да и, вообще – без документов.

– Зачем ты это принёс? – как-то устало отмахивается Мария, выползая из-под горы книг, которые она разложила на полу.

На шее Айстеча по-прежнему этот дурацкий красно-жёлтый шарф, и девушка готова почти рассмеяться – она свой серо-зелёный тоже не захотела снимать. Ей почему-то было холодно сейчас. Девушке хочется согреться… Она так устала… Хоффман не говорил ей, что телепортация будет столь неблагоприятно сказываться на её здоровье. Впрочем, даже если бы сказал – отказалась бы она от этого? Нет, конечно. Она обязательно бы захотела появиться здесь. Может быть, даже сильнее.

– Ты не ужинала сегодня, – замечает Мердоф, пожимая плечами. – И я подумал, что стоит принести тебе горячий шоколад. Ты замёрзла сегодня.

Горячий шоколад – то, что нужно… Кажется, Мария даже хотела попросить Айстеча приготовить этот напиток. Но после их небольшой ссоры делать это почему-то расхотелось. Был бы на его месте Ал – ссора не была бы ссорой. Просто обычным разговором двух друзей между собой. Даже если бы состоялась драка между ним и Марией, это был бы самый обычный разговор.

Но Мердоф Айстеч не был Альфонсом Брауном. Фаррел не с ним носилась в детстве по всему городу, не с ним копалась в земле, не с ним пыталась скрыть синяки на лицах обоих, не ему останавливала кровотечение из носа, когда что-то не могла поделить… Не с ним у неё была общая одежда… Девушка совершенно не понимала, как относиться к Мердофу. Тот пытался во всём заменить Ала, но… они были разными. Они не смогли бы заменить друг друга, как бы не старались.

Да, Альфонс тоже принёс бы ей какой-нибудь горячий напиток, заставил бы укутаться в одеяло и даже сходил бы в ближайшую аптеку за лекарствами. Но с ним она так редко ссорилась… Все эти крики, обидные прозвища, подколки не воспринимались ни парнем, ни девушкой как оскорбление. Это было обычное их общение. Ничего странного, выдающегося и чего-то такого. Простое общение. С Мердофом это было иначе. Он не привык к этому. Был одинок. Хоффман говорил это, да Мария и сама видела. Он жаждал иметь друзей, но это ему как-то не удавалось. Он готов был сделать практически всё, что угодно, и это было, пожалуй, неправильно. Человек не должен быть готов сделать всё, что угодно для другого человека.

– Я наорала на тебя сегодня, обозвала идиотом, – замечает Мария задумчиво, беря кружку с шоколадом. – Признайся честно – ты что-то подсыпал туда, чтобы мне отомстить?

Она почему-то усмехается этой мысли. Альфонс обязательно подсыпал ей что-нибудь… В любом случае «перепутал» бы сахар с солью или что-нибудь такое. И сама Мария поступила бы аналогично. Интересно, что сделал бы Айстеч… Оказалось бы интересно, если бы он решил вытворить что-то такое.

– Нет! – почти обиженно восклицает Мердоф. – Как ты могла подумать, что…

Мария усмехается. Что и следовало ожидать. Она устала находиться рядом с Айстечем. Нет, она сможет привыкнуть через какое-то время к его обществу, но до этого будет чувствовать себя неудобно. Очень неудобно. Потому что не привыкла постоянно находиться в обществе человека, столь честно и рьяно выполняющего свои профессиональные обязанности. Мердоф был назначен Хоффманом телохранителем девушки. И он делал всё для того, чтобы с Фаррел всё было хорошо.

– Забудь.

Вполне возможно, что это прозвучало слишком резко. Он смотрит на неё непонимающе. Любой бы смотрел. Она начала что-то говорить и вдруг оборвала, отрезала. Любой бы был не слишком доволен. И сама Мария Фаррел тоже. Либо уж говори, либо молчи вовсе. И тут она сама поступила именно так – прервала разговор.

Но продолжать ей не слишком хотелось. Она устала. Ей хотелось поскорее остаться в одиночестве. Потому что в одиночестве проще всё обдумать и понять. Потому что она привыкла к одиночеству. Её всегда оставляли одну по первому требованию. Точнее, сначала, мать пыталась так её наказывать – запирала в комнате, не давала ни с кем общаться то время, которое было отведено для наказания. И у Марии появилась потребность как можно чаще находится одной. Настолько часто, насколько это только возможно.

– Ал бы подсыпал… – задумчиво бормочет девушка, вертя в руках кружку с горячим напитком.

Она отпивает глоток. Губы обжигает. Девушка застывает на секунду, а потом вдруг начинает смеяться. Напиток был хорошим, не было никакого странного привкуса, который мог бы указывать на то, что Айстеч поступил как-то нечестно. Наверное, это было обидно – когда тебя подозревают в том, чего ты не совершал. Марии, впрочем, нередко, это давало повод для очередной шалости, часто жестокой, очередную идею для всего этого. Алу тоже. Он привык поворачивать ситуацию в свою пользу. Наверное, именно поэтому Фаррел могла назвать Брауна братом… Они были похожи в этом.

– Знаешь, Мердоф… – говорит она, поворачиваясь к своему телохранителю. – Я сейчас обожглась…

Смотрит почти виновато… Это раздражает её и забавляет одновременно. Никто не смел смотреть на неё так. Роза всегда смотрела жалобно-обвиняюще, Ала тоже всё и всегда забавляло, а если что-то и казалось ему серьёзным, обычно за этим следовала некоторая ссора, в результате которой они разбирались, кто из них двоих прав больше.

– Не смотри на меня так, – говорит Мария. – Никогда не смотри. Я хуже тебя. Я с лёгкостью переступлю через любого, кто будет стоять на моём пути. Не обожгись об меня. Мне жаль тебя.

Она отходит к окну. А ей нравится смотреть на небо… Она только сейчас это поняла. Но пасмурное, закрытое облаками, тёмное небо ей нравится больше. Она сама не понимает – почему всё происходит именно так. Почему сейчас рядом с ней находится именно Мердоф, который, между прочим, как-то пытался её убить. Почему встретился на её пути такой замечательный и удивительный человек, как граф Георг Хоффман. Девушка не была уверена, что есть в мире ещё кто-то с подобной трагической судьбой.

– Обещай мне, – вдруг тихо произносит Мария, не отводя взгляд от окна. – Обещай мне, что не пойдёшь слишком далеко в своей дружбе. Лезть в мою жизнь я могла позволить только одному человеку, Мердоф. И ты никогда им не станешь…

Перед глазами всплывает лицо самого лучшего человека в её жизни – Джошуа Брауна. Человека, которого Мария могла бы считать отцом. И считала. Кого ещё она могла считать папой? Кого, как не человека, столь многому научившему её. Её, маленькую капризную девчонку Марию Фаррел, с которой дружил её сын. Он был лучшим человеком в её жизни. Тем, за кого единственного она всегда волновалась и переживала.

– Это Альфонс, да?! – почему-то обиженно выдаёт Айстеч. – Это он, да?! Это ему ты могла позволить это?!

Он говорит ещё что-то, смотрит обиженно и выбегает из комнаты Марии. Дверь глухо захлопывается за ним… Это может заставить лишь усмехнуться. Лишь приподнять уголки губ в ухмылке… И снова опустить. Потому что что-то словно заставляет сделать это. Мария Фаррел сама не знает, что…

– Нет… – запоздало отвечает девушка, вглядываясь в грозовую тучу. – Это не Ал. И он никогда не был тем человеком…

Смешно подумать, что это был Альфонс Браун. Ал был прекрасным парнем, прекрасным другом, прекрасным братом, но он не был тем, кому Мария могла позволить лезть в её жизнь. Она никогда не позволила бы ему тоже. И Альфонс прекрасно знал это. Он не лез в её жизнь, она не лезла в его.

– Идиот… – говорит Мария, немного грустно усмехаясь. – Уже ведь обжёгся…

Ей нисколько не жаль его – глупость недостойна жалости и сострадания. Да Мария и не умеет сострадать… Так и не научилась за свои почти полные семнадцать лет… А вот виноватой перед Мердофом чувствовать себя придётся. Даже не чувствовать – осознавать себя виноватой. Потому, что он кажется почти ребёнком – с этим обиженным, непонимающим взглядом, с этой вжимающейся в плечи шеей каждый раз, когда Мария отвечает ему резко…

Фаррел вдруг начинает хохотать… Это ей самой напоминает тот день, когда они с Мердофом нашли Хоффмана в том доме, который когда-то принадлежал его семье. Она хохочет… Словно сумасшедшая… Она и есть – сумасшедшая. Будь она нормальной, мать не повела бы её к психиатру тогда.

Чуть-чуть отойдя от окна, боковым зрением бывшая принцесса замечает – человека, который стоит совсем неподалёку и наблюдает за ней. Она тоже наблюдает. Стоит. Не делает ни шага навстречу, не предпринимает попытки убежать. Она не боится того человека – зачем? Впрочем, возможно, она слишком глупа и самонадеянна, раз не боится. Но кому осуждать её за это? В любом случае, если тот человек задумал что-то дурное, Мария погибнет. Так стоит ли трястись от страха? Может быть, лучше – подыграть, самой вступить в эту игру?

– Хотите шоколада, сэр? – смеётся девушка, не оборачиваясь лицом к человеку, который стоит, вероятно, всего в нескольких шагах от неё. – Я почти не пила. Хотите?

Комментарий к II. Глава двадцать девятая. Урок третий. Путешествия между мирами.

* Fleur – Для того, кто умел верить

========== II. Глава тридцатая. Долгожданная сделка. ==========

Расскажи мне о смерти,

Мой маленький принц,

Или будем молчать

Всю ночь до утра…

Слушая проколотых

Бабочек крик,

Или глядя с тоской

Мертвым птицам в глаза..

Мы не будем здесь

Вместе никогда…

Ты хочешь отдать все

Но этого – мало…

Тебе так хочется слез,

Но их не осталось…

Тихий шелест колосьев,

Звездная даль…

Фиолетовый бархат

В блестках дождя…

Это самое жестокое слово.

Это – то, что никто

Не хочет принять…

Спрячь меня навеки,

Темная вода…

Ты хочешь отдать все,

Но этого – мало…

Тебе так хочется слез,

А их не осталось…

Расскажи мне о смерти,

Мой маленький принц,

Или будем молчать

Всю ночь до утра…

Слушая проколотых

Бабочек крик,

Или глядя с тоской

Мертвым птицам в глаза…

Мы не будем здесь

Вместе никогда…

Ты хочешь отдать все,

Но этого – мало…

Тебе так хочется слез,

А их не осталось…

Это самое жестокое слово…

Это самое жестокое слово…

Это самое жестокое слово…

Это самое жестокое слово…

Никогда…

Никогда…

Никогда…

Никогда…

Он наблюдает. Смотрит из-за угла. Крайне выгодное положение – можно не опасаться, что кто-то обнаружит твоё присутствие. Удобная позиция – никто не обращает внимания на тень. Что всем дело до темноты, которая прячется за углом? Люди предпочитают не видеть тьму даже в собственных душах – зачем им видеть её в остальном мире? Райан, пожалуй, считал это самым страшным грехом – полное непонимание того, кем человек является. Но в аду это считали самой обыкновенной глупостью, за которую карали не слишком уж сильно. Этим непониманием можно было оправдать любой грех, смягчить любое наказание… Люди на подсознательном уровне старались не задумываться о том, избежать самого страшного… Райану всегда было противно смотреть на это. Люди – спешащие отделаться от собственной совести, боящиеся признать свой безобразный поступок, стыдящиеся его всей душой, но не стремящиеся как-то исправить – были противны ему настолько, что он готов был бы всех их – людей – передавить, словно мух, испепелить, словно осиное гнездо, утопить – лишь бы не видеть их больше. Их – трусов, дураков и слишком плохих лжецов. Ему всегда было противно наблюдать за людьми. Слишком уж предсказуемы были их действия, слишком уж яро пытались они отделаться от ощущения, что виноваты в чём-то, что являются плохими людьми… Они предпочитали не знать, не видеть собственные прегрешения, чтобы не признавать то, как сильна в них тёмная сторона. А девчонка, за которой он наблюдал теперь, знала свои грехи и принимала их. Она не боялась их. Видела тьму в себе, не боялась заглянуть внутрь себя, чтобы увидеть своё гниющее нутро.

Все люди гнилые там – внутри… Райан убеждён в этом. Сколько людей оказываются в чистилище? Да. Большинство из них отправляется в забытьё – в то место, где царит вечный покой. Но заслуживают ли они покоя – те, кто всю жизнь свою прожил в этом самом покое? Может быть, покоя больше заслуживают те, кто горел и сгорал в течение всей своей жизни, кто падал и поднимался, кто захлёбывался в собственных грехах и добродетелях, кто кричал, кто ненавидел, кто любил – любил той эгоистичной, злой любовью, до синяков, до тошноты, до истеричного смеха, – пусть и не умел любить, кто чувствовал и страдал, постоянно страдал, ежесекундно, кто уничтожил собственную душу – изрезал на тонкие полосы, изорвал в клочья, изломал на части, сжёг, спалил? Может быть, они больше заслуживали покоя – алчущие, жаждущие, страждущие, причиняющие своим ближним вред, но живущие… Живущие для себя или для своих ближних, разрушая жизни, сметая города и сжигая миры на своём пути, танцующие по лезвию ножа изрезанными в кровь ногами, задыхающиеся от слёз с вечной улыбкой на лице, захлёбывающиеся смехом… Они были милы ему – эти пропащие души, которые не принимали ни в раю, ни в чистилище, ни даже в аду, обречённые на вечное перерождение и странствие по всем мирам. Они были милы ему – от них единственных он не испытывал такого чувства презрения, как от остальных… Они казались ему совершенными – тем, во что должна была превратиться душа любого человека. Он готов был служить им, преклоняться перед этими людьми, быть их рабом… Рабом тех, кто был готов рискнуть всем – человеческой моралью, своей – выстраданной и выношенной – любовью, даже собственной личностью – ради того, что считал верным.

Райан не мог не преклоняться перед этими людьми. Трепет, который он испытывал перед ними, нельзя было описать словами. В конце концов, сам Райан не был человеком, значит, и чувства у него были тоже – неподдающиеся описанию кем-то из людей. Девчонка, стоящая у окна, была именно такой – не желающей никому зла, но готовая идти по костям своих врагов, довольно умная, смелая, желающая жить только для себя, только для того, чтобы ей самой не было скучно… Должно быть, люди именно это и считали ужасным в человеке – отсутствие глубоких чувств и привязанностей, желание играть людьми, совершенно равнодушное отношение к морали… Какая глупость! Человека плохим делает вовсе не это! Слабость – вот что самое худшее. Мария Фаррел вряд ли была слабым человеком. Она нравилась Райану. Нравилась. Сара Эливейт тоже была сильна. Сильна по-другому. Она была гордой. А Марией Фаррел завладела гордыня. Замечательный порок, самый замечательный из всех… Как красивы, как любопытны эти две девушки – разные, словно день и ночь. Сара с пылающей душой и Мария с душою, вмёрзшей в кусок льда. Сара с любовью ко всему живому и Мария с равнодушием к этому же. Сара с любовью к себе и Мария с презрением ко всем другим. Обе своевольны. Сара порой кичлива, Мария же не бывает такой никогда. Сара порой надменна, Мария всегда проста в обращении с другими. Но только вот… Сара может дарить жизнь, Мария же умеет лишь забирать. Сара не может дать ничего, кроме своей любви, своего милосердия, которые она отдаёт в той мере, в какой только может отдать, Мария же может дать всё, но совершенно не желает что-то отдавать. Кажется, Фаррел писала стихи, рисовала, умела придумывать такое, что… А Сара была не слишком образована, не слишком умна… Райану думается, что он может вечно сравнивать этих двух девушек. Одна такая близкая, земная, в чём-то недалёкая и наивная, а вторая умная, возвышенная, но такая далёкая…

Райану нравится наблюдать, стоя в тени. По своей сути, он сам – тень. Это забавляет. Ему нравится смеяться. Пожалуй, именно поэтому он всегда понимал тех людей, которые пытались развлечься всеми возможными ими способами – беспутной ли жизнью, смертями ли других людей, уничтожением ли целых миров. Он понимал их… Потому что сам был таков. Он сам готов жертвовать всем – чем имел и чем не имел права жертвовать – для того, чтобы выйти из состояния скуки… Ему хочется, чтобы миры запылали вновь – чтобы всё стало, как было при Танатосе, человеке, который перестал быть человеком. Ему хочется хаоса, хочется разрушений… Ему хочется, чтобы люди кричали от ужаса, чтобы вспомнили свои глупые жертвы и молитвы им – исчадиям ада. Ему хочется… Мало ли что ему там хочется? Но он был больше, чем уверен, что девчонка, стоящая перед ним сейчас, даст ему всё это…

– Хотите шоколада, сэр? – смеётся девушка, не оборачиваясь и не отходя от окна. – Я почти не пила. Хотите?

Он слышит её тихий смешок. Ему это нравится – нравится её смелость, это пренебрежение собственной жизнью. Райан выходит из своего укрытия – для этого всего-то нужно сделать несколько небольших шагов. А девушка разворачивается, только заслышав шаги, и встречается с ним взглядом. Упрямая… Гордая… Красивая… Её красота именно в гордыне и упрямстве. Красота девушки именно в этом. Или в добродетелях. Многие девушки такого возраста симпатичны, почти все. Но только некоторых можно назвать красивыми. И дело вовсе не в правильности черт лица. Дело – во взгляде. Зажигает ли он своим огнём, успокаивает ли израненную душу, заставляет ли кровь стынуть в жилах – и женское лицо красиво. А коль не случается чего-то подобного – обыкновенно. Райан любил наблюдать… Мария подходит к нему, смотрит с любопытством: ей самой интересно наблюдать за демоном. Она нисколько не боится. Для неё всё это – игра. Игра, в которой она готова выиграть.

Он смотрит на неё, заглядывает в чёрные глаза, видит любопытство в её взгляде. Они оба стоят. Демон и человек. Почти человек. Только почти человек. Ему нравится тот азарт, с которым Мария Фаррел смотрит на него. Райан никогда не подозревал, как удачно он выбрал эту девчонку. Из неё была плохая Избранная. Из неё был хороший Отступник. Безразличный к людям, азартный до дрожи, с безумной улыбкой в одних чёрных глазах… Она была так похожа на него… Так похожа…

Азарт… Всё дело было в нём… Райан обожал азартных людей. Было в них что-то… Особенно в тех, кто был помешан на риске – кто рисковал собственной жизнью, прекрасно осознавая её цену, кто делал это только потому, что ему было скучно, что душа хотела снова ожить… Только потому, что мёртвая душа хотела снова ожить… Глупая причина… То, что испепелено, невозможно восстановить. То, что умерло, нельзя снова поднять к жизни. Можно только возродить…

Райану вспоминалась Алесия Хайнтс… Такая красивая… И такая слабая… Беззащитная… Она была так прекрасна в этой своей слабости – в том, что Райан ненавидел всей своей душой – и трепетной наивности, что, будь Райан человеком, он не смог бы убить её быстро и безболезненно. Его рука обязательно бы дрогнула. И та красота была бы испорчена… Каков был страх в её глазах… Как она молила… Но её душа уже была мертва. Её уже было невозможно воскресить. Жизнь с мёртвой душой слишком тяжела… Алесия Хайнтс не должна была испытать то, что в своё время испытали Танатос, Далибор и Драхомир. Она была слишком хороша для этого.

У Марии Фаррел совсем другое лицо. Она почти ребёнок. Нос у неё крупнее, чем у Алесии, а губы тоньше. И вечно искусаны. И взгляд – не испуганно-виноватый, замаскированный под блестящую улыбку, а гордо-обвиняющий, лишь подчёркнутый плотно сомкнутыми губами.

– Ты не боишься? – спрашивает он, любуясь этими прелестными чертами лица девушки. – Не боишься меня?

Взгляда девчонка не отводит. Не отстраняется, когда он осторожно касается её подбородка своими пальцами. Только смотрит – с вызовом, с азартом, с какой-то не поддающейся радостью. Он почти очарован ею. Почти – он же демон… А она обычная девчонка – бывшая принцесса Орандора Мария Фаррел. Девушка, за голову которой, скоро будет назначена такая цена, что ей обязательно понадобится кто-то вроде Райана. Смелая. Неглупая. Захлёстнутая азартом. Как раз та, кого демон так давно искал. Всё было не то… Но она – она подходила прекрасно для той роли, которую Райан подготовил для неё. Она была превосходна… Одинокая, но влюблённая в это своё одиночество. Безразличная, но притягивающая к себе людей. Не слишком сильно выделяющаяся из толпы, но настолько иная… Она была замечательно! Будь Райан человеком – он влюбился бы в неё! Хотя… Будь он человеком – она бы вызывала в его душе суеверный ужас. Он бы бежал от неё, словно от огня, как только бы понял, кто именно перед ним. Она была пламенем… Не тем, что греет и даёт жизнь. Не тем, каким была Сара. Её огонь нёс смерть всякому, кто осмеливался к нему прикоснуться. Райану нужна была именно эта девушка… Он видел в её душе сейчас такое, что… Миры бы вспыхнули в том самом пламени, которым когда-то загорелась душа Драхомира. И миры сгорели бы в этом огне так же, как сгорела когда-то душа Грешника.

Всё зависело лишь от самой девчонки. Только от её одного слова…

Райан в душе потирал руки от предвкушения. Игра уже давно началась. Так стоило начать играть в неё! Стоило бросить всё, над чем он так старался работать – отдать себя в волю эмоциям, спонтанности действий, стихийности происходящего. Стоило начать играть – снова стать первым звеном цепи взлётов, падений, слёз, криков, ненависти. Стоило захлёбываться слезами и криком, осознавать своё бессилие перед той надвигающейся катастрофой, перед тем огромным пожаром… Райан так жаждал этого…

Он всю свою жизнь прожил только ради этого пожара…

Всё, что он совершил за долгое время своего существования – всё было только ради этого грандиозного зрелища, к которому так готовился Сонм Проклятых или, как его ещё называли, Сонм Отречённых. Их было четырнадцать – девять людей по числу смертных грехов, четверо демонов и одно существо, одно из тех, благодаря которым появились миры, существо, наделённое высшей властью – перекраивать души людей и демонов. Райан тоже был там… Пожалуй, он единственный, кому тогда удалось избежать наказания и сбежать… Единственный из Сонма Проклятых, на кого не пала та кара, на которую были осуждены все они – все четырнадцать… Райан до сих пор был готов идти к той цели, к которой когда-то шёл Сонм. Теперь всё зависело лишь от того, что скажет эта проклятая девчонка, от того – ошибся ли он в ней или всё сделал правильно. Ведь если ошибся – ему ещё долго ждать того пожара.

А его время было уже на исходе.

– Нет… – задумчиво отвечает Мария. – Глупо, правда?

Не глупо… Безумно! Но это только нравится. Когда тебя все боятся, ощущение превосходства теряет свой вкус, становится пресным, ощущение власти становится тягучим, ватным, совершенно ненужным. Если ты вечен – твоя жизнь перестаёт отдавать теми сочными красками, которыми обладает человеческая жизнь, такая хрупкая и такая прекрасная… Жизнь демона же становится такой блёклой и скучной уже после второй-третьей сотни лет существования…

Было так чудесно видеть вызов в чьих-либо поступках. И чем безумнее вызов, тем больше Райан чувствовал воспоминания о своей молодости. Тем больше он чувствовал себя живым… Оказывается, демоны тоже могут чувствовать себя живыми… Это было так необычно и так странно, что – расскажи кому-нибудь об этом… вряд ли поверят. Скажут, что это очередная сказка…

– Да, пожалуй, – говорит мужчина, подумав некоторое время. – Тебе ведь рассказывали, что случилось с незабвенной мисс Хайнтс?

На лице не появляется ни тени страха. Только искреннее любопытство. Губы девчонки трогает полуулыбка. Марии Фаррел хочется рассмеяться. Он смотрит на неё – и видит весь Сонм проклятых, всех своих погибших или потерянных друзей в её глазах. Как именно были наказаны они – девять человек, трое демонов и существо – он не знал. Но был уверен, что Арманнея, Аббадон, Малус и Эрриартон придумали нечто совершенно ужасное. И неизвестно, чьё наказание было хуже – девятерых людей, троих демонов или существа… Райан безумно скучал по ним – по самодовольной ухмылке Танатоса, по высокомерному хмыканью Деифилии, по нытью Уенделла, по яростному шёпоту Драхомира, по скучающему презрительному взгляду Хелен… Он скучал по ним всем. И он был обязан им всем, что у него было. Сонм проклятых был его жизнью, смыслом его существования. Это были воспоминания о том времени, когда у него были друзья, была цель…

Райан был так одинок… Их было четырнадцать – Танатос, Хелен, Йохан, Асбьёрн, Уенделл, Деифилия, Саргон, Оллин, Калэйр, Драхомир, Лилит, Изар, Киар и он… Он – трус, которому тогда просто повезло. Трус, не имеющий права даже на собственное имя. Они раскололи мир, свергли небеса, перевернули ад вместе, но он, носящий теперь имя Райан, не был с ними в тот момент, когда Высшие Советы стали судить их. И демон был достаточно наказан за это. Быть может, именно это и было его наказанием? Он никогда больше не увидит Сонма Проклятых. Не увидит своих друзей. У него больше нет цели, кроме доведения до конца того, что было ими начато когда-то. Это нелегко. Им всем не удалось довести это до конца. Куда уж ему одному? Дорога домой ему теперь заказана. Впрочем… Нет у него больше дома. Всё, что ему остаётся теперь – стоять и наблюдать за людьми. И лишь в их необычности видеть радость, некое удовлетворение.

– Это вы убили её, – не спрашивает, утверждает девушка. – Мне писали об этом случае. Её сердце было буквально вырвано из груди…

Это сказано с таким неподдельным интересом, с совершенно искренним любопытством, что Райан даже удивляется. Давно же он такого не видел… Мария Фаррел – кем она была? Демон видел и её отца, и её мать, и её деда… Они все были другими. Эта девчонка словно отрицала всё человеческое, что в ней было, совершенно спокойно считая саму себя человеком. Странная… Невозможная… Рядом с такими лучше никогда в своей жизни не оказываться, если тебе дорога эта твоя жизнь.

Райан всегда замечал, как сильно тянет к таким людям… Не только его – других людей тоже. Они были подобны Бездне – и знаешь, что, сделав один шаг, погибнешь, навсегда погибнешь без возможности возрождения, но готов шагнут в эту неизведанную пылающую Бездну. И Мария Фаррел была такой – странной, с виду милой девчонкой, тьмы в душе которой было больше, чем в самом страшном убийце за историю этого мира.

– До сих пор не боишься? – спрашивает демон, пытаясь прочесть её душу.

А она стоит, совершенно не пытается вырваться от него. Усмехается только. Но так, что у демона начинает болеть сердце – именно так всегда улыбался тот, кого он когда-то был готов назвать всем. Тот, кто повёл его тогда за собой. Тот, на чьей совести были судьбы всего Сонма Проклятых.

И смотрит своими чёрными глазами на него. Сколько тьмы в них? Сколько того холодного огня, от которого кровь стынет в жилах? Интересно, за какое время Райану удастся это выяснить? Понять Алесию оказалось легко. Слишком легко. Она была красивой куклой. Марионеткой с израненной душой, которую кукловод всё ещё пытается дёргать за ниточки, не обращая внимания на то, что целой осталось лишь одна нить… Алесия Хайнтс была сломанной куклой. Сломанной ещё до того, как демон взял её в руки. А потом – оборвалась последняя нить. Марионетка стала мёртвой.

И Райан выбросил её, как выбрасывают вещи, которые уже не починить, если эти вещи не слишком дороги хозяину.

Алесию было, пожалуй, даже жаль – ужасная судьба у неё сложилась. Но что же – стало быть, это было предрешено. Но сломанным марионеткам уже, всё равно, нету смысла жить. А без смысла жизнь становится настолько болезненной и мучительной, что Райан считал, что только оказал бедной девушке тот акт милосердия, который только было в его власти совершить.

Но Мария другая… С ней можно будет возиться долго – эта девушка была совершенно не согласна быть чьей-либо марионеткой. А именно такие куклы ломаются труднее всего. Райан ещё сможет вдоволь наиграться ею… Фаррел станет прелестной игрушкой… Даже более прелестной, чем Хайнтс. Её разум, её душа, её воля – всё это будет во власти демона. Стоит только понять, где же у этой девчонки нитки.