Текст книги "Вернуться в сказку (СИ)"

Автор книги: Hioshidzuka

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 103 страниц)

Погода за окном была просто прекрасная. За окном светило солнце. Пронзительное, чистое, без единого облачка, небо так и манило к себе. Ярко-зелёная трава, тёплая погода… А солнечный свет будто обволакивал людей. На улице было тепло, но не жарко. Воздух вокруг не был горячим и сухим, как это часто бывает в летние жаркие дни.. В такие дни обычно особенно хочется гулять, а не сидеть в четырёх стенах, взаперти. Хочется бегать по ярко-зелёной траве, любоваться пронзительным голубым небом, а не сидеть на подоконике с книжкой в сером переплёте, довольствуясь лишь тем, что написано там. В такую погоду мелкие строчки букв кажутся почти не читаемыми.

Он сидит в бывшей детской комнате – раньше там было полно игрушек, а теперь почти ничего не осталось. Отец после смерти Аннэт забрал большую часть из них. Куклы, кукольные домики, сервизы, платья, кукольная мебель, разные мягкие игрушки – всё это когда-то принадлежало Аннэт, и отец не посчитал нужным оставлять это всё «этим двум выродкам». Джордж прекрасно слышал эти слова и больше всего на свете надеялся, что Мари – не слышала. Сейчас в детской стало слишком пусто. Книги из своей библиотеки отец не стал забирать с собой, и мальчик часто читал то, что там было. Можно было найти многое – от старинных легенд до научных работ, впрочем, ко вторым Джордж пока был абсолютно равнодушен. Куда интереснее было читать разные приключенческие истории, так давно пылившиеся на книжных полках – отец никогда их не брал в руки, и что именно они делали в его библиотеке было непонятно.

Мари обычно приходит в детскую около десяти утра – Джордж всегда вставал раньше сестры. Девочка всегда здоровается с братом, будто бы им нужно было здороваться, потом садится на пол, достаёт единственную оставшуюся в доме куклу и начинает что-то шептать ей. Мальчик никогда не понимал этой причуды сестрёнки – смысл говорить с тем, кто всё равно тебя не слышит? Впрочем, он никогда не скажет ей об этом. Мари чувствовала себя хорошо, когда говорила с куклой, а ему важно, чтобы Мари было хорошо.

Но сейчас её не было.

Джордж уже начинал беспокоиться о сестре. Мари могла долго спать, но не так же долго! Мальчик встаёт с любимого подоконника, топает к двери, выходит в коридор. Там тоже никого. Он не видит ни няни, обычно уже суетеящейся перед детской комнатой, ни экономки, обычно протирающей пыль. Быть может, уже приехал отец? Это объясняло бы отсутствие Мари сейчас в детской, но в таком случае, что объяснит эту пронзительную тишину, что стояла теперь во всём доме Блюменстростов.

Джордж бежит в спальню сестры – вот она, эта серая дверь, напротив бывшей спальни родителей. Он слышит тихий разговор внизу и идёт туда. Около лестницы разговаривают няня и экономка, обе бледные и напуганные.

– Девочка может не дожить до вечера! – с упрёком произносит экономка. – Ты же знала об её припадке ночью – почему не послала за доктором?

Няня кривится, от брезгливого выражения на её лице Джорджу хочется никогда больше не видеть эту женщину. Но в чём дело на счёт Мари? Чем она могла заболеть? Ещё вчера девочка была довольна, играла, ещё вчера брат увлечённо рассказывал ей историю о пиратах, прочитанную им на днях. Джорджу больше всего нравились истории о пиратах. Мари их, правда, не слишком любила – всегда пугалась, поэтому рассказывать их ей было не слишком интересно.

– А что мне следовало делать – как сумасшедшей мчаться посреди ночи в посёлок из-за возможного притворства чужого мне ребёнка? – всплёскивает руками няня. – Откуда я знала, что девочка не притворяется?

Экономка укоризненно качает головой, а Джордж мчится в комнату к сестре, распахивает дверь, подходит к её кровати. Мари просто лежит и плачет, тихо стонет… Мальчик не понимает, что именно ему стоит делать… Его сестра будто бы умирала, и он надеялся, что всё, что происходит сейчас ему просто снится, что вот он снова окажется в детской, задремавшим над скучной книгой, что Мари будет сидеть на полу и шептать свои секреты кукле Жанин, как она её называла, что няня снова войдёт с подносом с едой и равнодушно поставит еду на стол…

Мари тихо приподнялась на кровати, посмотрела на брата и жалобно пролепетала:

– Джордж, если я умру, – всхлипнула она, – мне будет очень больно? Мне будет очень больно умирать?

Мальчик вздрагивает и старается не глядеть в серые, как и у него, полные слёз глаза сестрёнки, любимой сестрёнки, с которой, возможно, уже происходило что-то страшное и необратимое. Джордж страшно боится. Ему кажется, даже своей смерти он никогда не будет бояться так сильно. Мари лежит в кровати и тихо плачет, и мальчику самому хочется заплакать, но почему-то ему кажется, что если он тоже заплачет, сестре будет ещё хуже.

Мари бледна сейчас, бледна и измучена. Наверное, у неё жар… Неужели, няня, действительно, не вызвала врача? Джордж чувствует отвращение к этой женщины и поднимающуюся в груди волну ненависти, почти затмевающую волну страха.

– Если ты умрешь, – говорит брат Мари тихо, – я верну тебя к жизни! Ты помнишь, как это было в книжке про профессора Нирвье.

Девочка кивает и отворачивается. По её лицу катятся слёзы, и Джордж не знает, как остановить это. Смотреть на, возможно, умирающую сестру ему слишком больно и страшно, а отойти он не может и не имеет права.

Мария смотрит на графа удивлённо, непонимающе. Кажется,ей нравится это предложение, но она будто сама не верит в его реальность. Девушка тянется рукой к чашке с кофе, стоящему на столе, подносит кофе ко рту, отпивает глоток. Она думает пока. Очевидно, предложение Хоффмана застало её врасплох. Впрочем, недовольной бывшая принцесса не кажется. Георг с интересом наблюдает за переменами в её настроении. Что же… Это немного отвлекает его от мрачных мыслей. Он никогда не сможет забыть о гибели Алесии. Потому что она произошла на следующий день после смерти Мари. А уж эту дату он не забудет никогда. Четвёртое сентября… Как же он ненавидел этот день…

Алесию, точнее её тело, нашли в грязном квартале столицы Алменской империи. Кто-то перерезал ей горло. И Георг Хоффман даже догадывался, кто именно. Райан – больше некому. Только этот человек из их общих знакомых отличался такой страстью к человеческим жертвоприношениям. А о том, что это было именно жертвоприношение свидетельствовала форма раны. Алесия… Зачем он её отпустил? Было очевидно, что после выкидыша, повлёкшего за собой бесплодие, девушка была подавлена. Так зачем же он отпустил её? Наверное, для того, чтобы она хоть немного отошла от этого горя.

Мария смотрит недоверчиво. Ей кажется, что то, что происходит в этих стенах, является бредом, сном, но уж точно не явью… В её чёрных глазах отражается так же и любопытство. Она определённо хочет на Землю. И определённо хочет как следует повеселиться. Хоффман не зря выбрал её на эту роль. Девушка идеально подходила.

– То есть, я и Мердоф должны отправиться на Землю? – спрашивает бывшая принцесса. – Мы должны там искать кое-что? Но вы понимаете, что без определённого количества средств поиски будут вести очень медленно?

Хоффман кивает. Конечно, он прекрасно понимает это. Он же был однажды на Земле. Точнее не однажды, что было не слишком уж важно теперь. И конечно он понимал, что без определённой денежной суммы поиски артефактов для завершения его эксперимента будут длиться вечность, что совсем не соответствовало его планам. У Хоффмана совсем немного времени осталось на это. Так что, следовало обеспечить Мердофа и Марию материально на время пребывания на Земле.

Хоффман думает и об Анне. Девушка была беременна. И он очень надеялся на то, что беременность не закончится тем, чем закончилась у Алесии. Ему нужен был ребёнок. Нужен был этот ребёнок. Хотя бы для того, чтобы оставить свои заводы, дворцы кому-то. Не отцу же он будет оставлять наследство! Эта мысль казалась до того глупой и абсурдной, что он никогда не рассматривал её всерьёз.

В его груди скапливается какой-то необъяснимый страх… Странно, раньше он никогда не ощущал такого. И дело было совсем не в той тьме, что находилась внутри него. Совсем не в этом. Тогда в чём? В чём было дело?

– Что именно понадобится? – спрашивает граф. – Я обеспечу вас этим.

Девушка кивает и соглашается на эту авантюру. Так просто. Без лишних слов. Без лишних вопросов. Ей нужно лишь материальное обеспечение экспедиции, а на риск она готова. Хоффман надеялся на это, когда только познакомился с ней. Что же… Стоит сказать Айстечу не особенно её доставать. Мало ли что. Хотя Мердоф, нужно выдать ему премию за это, неплохо справлялся со своей новой обязанностью. Мари почти всегда находилась у него на виду. Вряд ли самому Георгу хватило бы терпения столько возиться с бывшей принцессой…

Комментарий к II. Глава двадцать вторая. Десятый обрывок безразличия.

* Канцлер Ги – Другу

========== II. Глава двадцать третья. Одиннадцатый обрывок веры. ==========

Разрушатся рамки, исчезнут пределы,

Далекое станет близким…

Услышу я то, чего знать не хотела

В спешке и в шуме, и в качестве низком…

Настоящие вещи всегда так не кстати

И так постоянны, не раз и не два.

И хочется голос подальше послать,

Который достал, повторяя слова:

Пожалуйста, не сгорай,

Ведь кто-то же должен гореть

За углом начинается рай,

Нужно только чуть-чуть потерпеть…

Шагни обратно за край,

Тебе рано еще сгорать

За углом начинается рай

Нужно только чуть-чуть подождать…

Пожалуйста, не сгорай,

Спаси, все что можно спасти…

Прости, все что можно простить…

И иди, пока можешь идти…

Шагни обратно за край,

За углом начинается рай…

Такой тихий голос, он тише любых голосов,

Чем дикие таки часов, шаги и скрип тормозов.

Сражайся, борись…

Ты зачем все измяла, изгадила?..

Знать бы мне, где выключается это радио…

Такой тихий голос, изнутри, извне, но я увы во сне,

Он что-то плохое заглушает во мне.

И я закрываю глаза, выбираю из двух,

пытаюсь понять, от меня что ты хочешь, Дух?..

Пожалуйста, не сгорай,

Ведь кто-то же должен гореть

За углом начинается рай,

Нужно только чуть-чуть потерпеть…

Шагни обратно за край,

Тебе рано еще сгорать

За углом начинается рай

Нужно только чуть-чуть подождать…

Пожалуйста, не сгорай,

Спаси, все что можно спасти…

Прости, все что можно простить…

И иди, пока можешь идти…

Шагни обратно за край,

За углом начинается рай…

Мне нужно войти

В эту стену закрытых дверей,

Но пальцы разбиты,

И нет даже вмятинки в ней…

И вдруг я в обломках стою,

Побелела как мел…

Я правильно сделала, Дух?..

Это так Ты хотел…

Это так Ты хотел…

Пожалуйста, не сгорай,

Ведь кто-то же должен гореть

За углом начинается рай,

Нужно только чуть-чуть потерпеть…

Шагни обратно за край,

Тебе рано еще сгорать

За углом начинается рай

Нужно только чуть-чуть подождать…

Пожалуйста, не сгорай,

Спаси, все что можно спасти…

Прости, все что можно простить…

Иди, пока можешь идти…

Шагни обратно за край,

За углом начинается рай…*

Крупные капли скатывались по стеклу, оставляя за собой мокрые дорожки. Капли падали так часто, что кажется, что дождь идёт не маленькими своими частичками, а сплошной стеной… Колёса стучали, карета медленно ползла к тому дому. В такую погоду не слишком хочется жить… Не очень хочется верить во что-то… Не очень хочется ждать… В такую погоду не слишком хочется что-либо говорить. Да и есть ли в этом смысл сейчас? Всё равно, никто не услышит. Да это и не нужно. Зачем? Разве это, действительно, так важно? Разве важно слышать чей-то ответ на твои мысли? Разве важно знать, что думает о тебе человек? В такую погоду пропадает всякая охота кого-то слушать, кого-то слышать. В такую погоду хочется запереться дома в самом тихом месте, накрыться пледом с головой и, не произнося ни слова, читать.

Книги – лучшие советчики и слушатели. Они понимают и даже осуждают тебя – молча. И из каждой истории можно сделать абсолютно разные выводы. Из одного поступка можно сделать разные выводы. То, что один окрестит предательством, для другого – подвиг… То, чему один не может найти оправдания, для другого – лишь единственный выход… Каждую книгу нужно слушать и понимать. Но каждому одна и та же книга скажет совершенно разные вещи… И ещё они молчали. Это было их главное преимущество над людьми. Молчали всегда, если человек, конечно, не хотел их услышать. Не хотел увидеть те страны, те мыслимые и немыслимые миры, которые только возможно или невозможно было представить… В такую погоду совсем не хочется ехать в какую-то даль по работе. В такую погоду, вообще, не хочется что-либо делать. Даже спасать человеческие жизни. Тем более, спасать человеческие жизни. Иногда было так противно и обидно спасать чью-то жизнь тогда, когда своя собственная не удалась.

Крупные капли скатывались по стеклу, оставляя за собой мокрые дорожки, за которыми так хорошо было наблюдать… Кажется – можно провести пальцем по холодному стеклу и почувствовать их, почувствовать влагу на своей руке… Ехать приходилось в полном молчании. Девушке часто приходилось выезжать в такую погоду. Ей даже оплатили содержание кареты и кучера. Приходилось приезжать в любой из домов по первому вызову… Ехать приходилось почти в полном безмолвии – да и с кем ей было говорить сейчас? Был слышен стук колёс, было слышно, как бьётся её сердце… Пожалуй, сердце билось слишком сильно. Дождь всегда навевал на неё совершенно ненужные воспоминания. О семье. О друзьях. О школе. Обо всём, что она бросила в тот дождливый день для того, чтобы поступить на медицинские курсы. И теперь, наверное, эти воспоминания были расплатой ей за то упрямство, за ту грубость в разговоре… Но теперь уже невозможно было что-то исправить и изменить. Да девушка и сама не хотела этого. Она не для этого решилась тогда на этот поступок. Она не для этого сбежала из дома, где её когда-то ждали и любили. Теперь – дороги назад нет. Просто не может быть…

Дождь сегодня был сильный. Это могло вызывать лишь желание спрятаться, укрыться, но никак не ехать через весь посёлок. Ей всё время казалось, что вот-вот она снова окажется в родном доме, откуда сбежала год назад. Ей всё вспоминался строгий голос матери, кричащей о том, что она должна быть такой же, как её старшая сестра… Ей вспоминались испуганные глаза притихших Софи и Рейчелл, которые так просили её не уезжать… Ей вспоминалось тяжёлое дыхание отца… Ей вспоминалась просьба матери ехать в Реондейм, чтобы заработать ещё денег. Ей вспоминалось, как она сама, Сара, хлопнула дверью после этой ссоры. Вспоминались худые руки матери, грубо схватившие её за запястья. Вспоминались синяки, которые долго не проходили после того разговора. Вспоминалась пощёчина, которую ей отвесили, когда поняли, что поступать так же, как и её старшая сестра, она не собирается. Вспоминался дождь, под которым она бежала к вокзалу. Вспоминались те несколько грязных медных монеток, на которые она купила билет. Только не в Реондейм. В Саторхейм, где находились женские медицинские курсы, куда ей так хотелось поступить. Саре иногда казалось, что она никогда больше не захочет возвращаться в родной когда-то Елишшил. Девушке всегда было больно вспоминать тот последний день, когда мать крикнула, что, если она не поедет в Реондейм, то может исчезнуть из дома и никогда больше там не появляться. Сара и не появлялась там больше.

На медицинские курсы оказалось довольно просто поступить. Они были бесплатными, а за отличную учёбу давали ещё кое-какие деньги. Курсы продлились почти год, и Сару направили на практику в этот небольшой посёлочек, где она теперь старалась лечить людей. Посёлок был расположен недалеко от Саторхейма, и девушка ездила туда каждый месяц, чтобы сдать ещё какой-то экзамен. Её жизнь превратилась в одну сплошную учёбу – не было ни друзей, ни родных, ни глупых обязательств и «благодарности». И Сара была этому очень рада. Не было ничего, что она была обязана сделать только потому, что должна чувствовать себя благодарной. А за что ей было быть благодарной? За жизнь, лишённую даже обычной заботы? За ночные кошмары каждую ночь? Кошмары не прекращались ни на одну ночь. Саре в лучшем случае удавалось поспать четыре часа. И каждое утро она чувствовала такую усталость…

Почему она боялась во время каждого вызова? Почему её пальцы тряслись каждый раз, когда приходилось звать Джона и ехать к тому, кто просил её приехать? Почему слёзы были готовы вырваться из глаз и покатиться по щекам, как капли дождя катятся по стеклу? Саре так хотелось, наконец, забыть… Забыть обо всём. Жить только своей жизнью и не заморачиваться каким-то долгом, вспоминать о котором от неё постоянно требовали.

Девушке до смерти надоело всегда чувствовать себя виноватой.

Карета остановилась напротив светлого двухэтажного домика, и Сара поняла, что это именно то место, куда её пригласили на этот раз. Накинув на голову капюшон, девушка осторожно вышла из кареты, поблагодарила кучера и направилась к этому дому. Калитка была открыта, сад казался весьма ухоженным, дорожка была мокрой, но сделанной весьма неплохо, Сара не вымазалась в грязи по дороге к месту своей работы, как это произошло неделю назад у мадам Ралли. Постучать в белую дверь нетрудно, куда труднее видеть испуганные, искажённые болью лица. Не трудно войти, куда труднее видеть лежащих в постели, страдающих больных, некоторые из которых больны безнадёжно… Но которым она просто обязана помочь!

Говорят, после долгих лет работы страх и сочувствие пропадают. Это было бы неплохо. Потому что так она сможет помочь куда большему количеству людей, действительно нуждающихся в её помощи, нежели постоянно переживая и волнуясь за них. Сара до ужаса боится сделать кому-нибудь больно, даже если это спасёт этому человеку жизнь. Это может когда-нибудь погубить её пациента. И именно поэтому она не хочет больше бояться и сочувствовать каждому, кто приходил к ней за помощью.

Её отец был тяжело болен, девушка никогда не видела его здоровым. Впрочем, может, просто уже не помнила. Прошло так много лет с того дня, когда у него начались эти постоянные приступы. Мама почти всегда плакала, и Сара завидовала младшим сёстрам, которым та уделяла куда больше внимания. Она всегда была тихой и послушной девочкой, никогда не доставлявшей родителям проблем. Только в самом конце, перед тем как она ушла, обнаружилось, насколько Сара Эливейт умеет быть упрямой. Девушка сама не ожидала от себя этого. Она просто хотела учиться на врача, а не зарабатывать деньги, кормить семью. Сара считала, что это возможно было понять…

Моника была идеальной сестрой и дочерью, послушной, верной, сильной, всегда готовой помочь Саре, Софи, Рейчелл, Дженни, Шарлотте… Моника всегда помогала им в трудные минуты. Она отправилась в чужой ей Реондейм только потому, что мать просила её туда поехать. Она каждый месяц присылала, по-видимому, большую частью своей зарплаты. Она навещала мать с отцом каждые два месяца. Присылала подарки, благодарила за каждую мелочь.

Девушке до смерти надоело чувствовать себя виноватой в любом деле, которое бы она ни начинала…

Дверь ей открывают, как и всегда, довольно быстро. На пороге появляется бледный взволнованный мужчина, тут же пропускающий её в дом и помогающий снять промокший плащ. Сара, как и всегда, просит хозяина дома объяснить, что именно произошло, чтобы сразу понять, что ей придётся делать на этот раз. И, как и всегда, ей отвечают сбивчиво и путано, так, что она не может толком понять, что произошло и что ей делать дальше.

В доме жарко затоплено. После поездки в холодной кареты это может разморить её… Но, возможно, больному сейчас лучше находиться в тепле. Правда, она до сих пор не понимает, что именно случилось с другом этого молодого человека, который её пригласил, но по взволнованному виду последнего можно сказать, что произошло что-то очень страшное.

– Жар… Идёт кровь… – выделяет она обрывки фраз из того, что ей рассказывают. – Потерял сознание…

Этого недостаточно для того, чтобы вывести точный диагноз, но достаточно для того, чтобы понять волнение этого человека. В груди самой Сары тоже просыпается волнение. Волнение, на которое она не имела права. Нужно собраться с силами. Собраться. Вдохнуть полную грудь воздуха и войти в комнату к больному, осмотреть его и как-то помочь.

Хозяин дома ведёт её на второй этаж, проводит по узенькой лестнице, потом по коридору, который устлан длинным ковром ручной работы… Девушка видела, как пару секунд назад дрожали его руки и губы. Сару и саму почти трясёт. Она не знает, чего ждать от своего пациента. Кто знает, чем он болен и может ли она помочь ему? Медсестра цепляется своими длинными тонкими пальцами за плотную ткань собственной юбки, теребит её, страшно волнуясь, страшно боясь не только не помочь, но ещё и навредить…

Она не хочет никому навредить… Наверное, плохой из неё выйдет врач, если она так боится боли в глазах пациента и крови. Наверное, следовало ей поступить так, как от неё просили. Но она куда упрямее Рейчелл, Софи, Дженни и уж тем более Моники. Она справится. Она должна справиться. В конце концов, не для того ли она сбежала из дома год назад?

– Помогите ему, сестра… – едва слышно бормочет парень, пропуская её вперёд, когда они останавливаются перед дверью.

Мисс Эливейт осторожно проходит в комнату, в которую её приглашают и едва удерживается от вскрика. На кровати лежит человек, бледное худое лицо, искажённое гримасой испытываемой им боли, которую он безуспешно пытался скрыть, и худые, такие же бледные, руки, цепляющиеся за простынь, которого внушают ужас. На белой рубашке этого человека присутствуют красно-бурые пятна, а по лбу его сползают капельки пота. Хозяин дома вздрагивает, как только входит в комнату, а Сара испытывает такой прилив жалости, что сама не знает, что ей делать дальше… Однажды её водили в в военный госпиталь, и раненые, лежащие на бедных койках, стонущие от нестерпимой боли, вызывали в ней столько же страха и сострадания, как и этот человек.

Мужчина, лежащий на кровати, открывает глаза и устало смотрит сначала на Сару, а потом на того парня, который её привёл. В его глазах столько боли и столько… нежелания как-либо противиться произошедшему с ним, что медсестре хочется заплакать от бессилия, но она прекрасно понимает, что сейчас не должна это делать.

Хозяин дома трусливо прячется за её спиной и что-то показывает руками. Сара Эливейт не видит этого. Она смотрит только на больного, на человека, которого ей нужно спасти. Которого она обязана спасти. Девушка видит его искусанные губы, кровь на его рубашке, глаза, в которых можно разглядеть, насколько сильно он измучен своей болезнью. Медсестра не знает, что именно это за болезнь. Не похоже ни на одну из тех, о которых ей рассказывали на курсах.

– Эрик… – словно собираясь с последними силами, говорит пациент. – Зачем ты притащил её сюда? Она не сможет мне помочь…

Сара вздрагивает от нахлынувшего на неё чувства обиды. Человек, названный Эриком, пожимает плечами и исчезает, тихо шепнув, что, если понадобятся какие медикаменты или что-то ещё, он будет находиться внизу. Девушка медленно, пугаясь каждого своего шага, подходит к кровати больного, всё так же строго и устало оглядывающего её. Она подходит ближе, подумав, садится на стул, который стоит перед самой кроватью.

Мужчина смотрит на неё и усмехается, словно знает что-то, чего Сара не знает. Как же он похож на тех, кого она видела тогда в военном госпитале! А потом этот человек заходится в кашле, и ей приходится помогать ему сесть. И именно тогда девушка замечает тёмное пятно у него на запястье. Она чуть задирает рукав его рубашки и видит очень знакомый ей по курсам знак. Этот человек вовсе не болен. Проклят. А проклятья вылечить невозможно. Их возможно только снять. Сара не была магом. А если бы и была? Была бы она сильнее того человека, который наложил на этого мужчину проклятье такой силы? Вряд ли.

На руке этого человека появляется кровь. Девушка не знает, что удерживает её от того же истошного вопля, который она издала год назад, увидев подобное. Наверное, и правда, после долгой работы с такими пациентами врач привыкает к этому ужасу. И перестаёт обращать внимание на это.

Когда кашель прекращается, и мужчину удаётся снова уложить, Сара осторожно выходит в коридор, спускается по узенькой лестнице и натыкается на человека, который пригласил её в этот дом. Эрик, кажется, так его зовут, взволнованно, с какой-то отчаянной надеждой, смотрит на неё. Мисс Эливейт хочется сказать ему, что тот, больной мужчина был прав, и её, действительно, не за чем было приглашать. Это бесполезно.

Девушка снова ловит себя на том, что теребит зелёную ткань своей юбки, пытаясь собраться с силами и рассказать Эрику о природе болезни его брата или друга. Скорее всего, он, если и не знает об этом, то догадывается. Сара чувствует себя ужасно неловко. Будто именно она виновата в том, что не может сейчас помочь…

– Вы ведь знаете, что он проклят… – шепчет девушка строго. – Зачем вы позвали меня?

Эрик протягивает к ней руки, смотрит с таким отчаяньем, что в ней снова просыпается желание помочь, помочь хоть как-нибудь. Но, вполне возможно, что облегчить страдания того мужчины можно лишь одним способом – убить его сейчас. Быстро и настолько безболезненно, насколько это только возможно. Невозможно снять проклятье, не зная, кто именно его наложил. И очень опасно ехать к тому магу, который это сделал. Сара плохо разбиралась в проклятьях. На курсах об этом мало говорили. Проклятьями занимались ведуны и лекари, которые владели магией, а вовсе не простые медсёстры, какой была Сара…

Девушке вспоминается её собственная семья, которую она оставила год назад. Сара совсем не была идеальной дочерью. Идеальной дочерью была Моника. Она поступала так, как велел ей её дочерний долг, она устроилась работать в Реондейме, она даже не спорила, когда ей сказали туда ехать… Молодая медсестра чувствовала, что сама никогда не смогла бы так.

С Моникой она больше ни разу не переписывалась. Точнее, Сара писала однажды в Реондейм, но… Моника не ответила ей. Кажется, сестра не была настроена говорить с ней после того дня. Наверное, это было объяснимо, но… Весьма обидно. Сара чувствовала, что повторного письма ни за что на свете не пошлёт. В конце-концов, кто Моника такая, чтобы осуждать её? Да и за что? За нежелание жить в нищете, в которой прозябала семья Эливейт? За нежелание всю жизнь провести в лачуге, с едва хватающими на скудную еду и отсыревшие спички деньгами? За нежелание гнить от болезни, которую можно было бы вылечить, если заняться чем-то более… прибыльным… Саре всегда хотелось вырваться из этого замкнутого круга. И разве теперь кто-то может обвинять её в том, что ей это удалось?

– Помогите, пожалуйста, помогите! – шепчет ей в ответ хозяин дома с такой болью, что девушка не знает, куда ей деться от этого снова возникшего чувства стыда. – Я не знаю, к кому ещё мне обратиться за помощью!

Сара смотрит на него и качает головой. Она не может помочь! Это не в её силах! Если бы только этот Эрик знал, кем может быть наложено проклятье… Тогда можно было бы кинуться в ноги к этому человеку с мольбой о пощаде, упросить его как-нибудь снять это заклинание… Но Сара не знала… И ей казалось, что вряд ли Эрик знает об этом. Девушка не знала, почему именно ей так казалось… Зато, скорее всего, проклятый прекрасно об этом знал. Или, во всяком случае, догадывался. Кого мог так разозлить обычный житель посёлка вроде того, в котором теперь жила Сара?

Впрочем, не ей решать это.

Девушка не знает, что ответить Эрику. Он, видимо, действительно надеялся на её помощь, но… Разве в её силах было помочь тому человеку? Сара теребит свою старую поношенную юбку, почти касающуюся подолом пола, от волнения и от невозможности хоть что-то сделать. Ей вспоминается всё тот же госпиталь, в котором она побывала тогда и помогала делать перевязки. Вспоминаются искажённые болью лица, люди, котором оторвало руку или ногу во время сражений… Теперь война уже закончилась. Как с герцогством Урино, так и с королевством Орандор. Со вторым закончилось, едва успев начаться. И Сара была очень рада этому. Она совсем не хотела снова столкнуться с необходимостью работы в госпитале. Это было слишком тяжело для неё. Эливейт казалось, что она никогда в жизни не забудет глаза того молодого солдата, которому в одном из сражений оторвало обе ноги. Она помнила, как часто не хватало обезболивающего на всех раненых, и от этого проводить операции врачам было куда сложнее. Она не была врачом… Пока только медсестрой, обычной девушкой, которая должна была делать перевязки и назначать сельским жителям лекарство от обычной простуды… Но ей хватало и тех обязанностей, которые были возложены на неё сейчас…

Сёстры тоже часто смотрели на неё так – ожидая помощи и поддержки, как будто именно она была виновата во всём, что происходило, и как будто только к ней нужно было обращаться за помощью. Девушка не знала, почему именно, но такое отношение ей даже нравилось иногда. Она была нужна всем. Хотя бы в некоторые дни своей жизни. На неё всегда смотрели так – словно она обязана была помочь. Эливейт и самой иногда казалось, что всё обстоит именно так – она обязана помогать всем, кто бы не обратился к ней за помощью…

С самого раннего детства она привыкла к этому. Привыкла, что её всегда обо всём просят. Привыкла, что она никому никогда не отказывает в этих просьбах… Отказала лишь однажды. Тогда, когда она должна была уехать в Реондейм. Саре так часто вспоминался тот день, и хоть девушке порой и казалось, что она – жалела об этом, она ни за что на свете не хотела бы что-то в жизни поменять.

Старая серая кофта велика ей, и поэтому её возможно только запахнуть, а не застёгивать на четыре деревянные пуговицы… Сара чувствовала себя удобно в такой одежде, на такой работе… Ей нравилось так жить… Она, действительно, жила всеми этими вызовами, растерянными пациентами, путающими всё подряд, жила этими старыми изношенными вещами, которые были такими удобными… Сара никогда не пренебрегала возможностью помочь кому-то ещё. Пожалуй, не стоит пренебрегать и возможностью помочь этому несчастному перепуганному Эрику. Пусть она не сможет всё сделать так, как нужно, но… Разве не стоит попытаться?

Говорят, от долгой жизни в одиночестве, душа черствеет… Говорят, человек от этого становится грубым, раздражительным, усталым, куда меньше переживает за беды и несчастья других – живёт своей жизнью. Саре хотелось, чтобы это состояние повлияло и на неё, чтобы она куда меньше стала пытаться спасти тех, кого спасти невозможно, чтобы она куда меньше переживала из-за каждого несчастного случая или смерти, которые случились даже не с тем, кто хоть как-то был связан с ней…