Текст книги "Вернуться в сказку (СИ)"

Автор книги: Hioshidzuka

сообщить о нарушении

Текущая страница: 70 (всего у книги 103 страниц)

– Какой прок в принципах, если для того, чтобы им следовать, нужно лишиться друзей? – спрашивает Эрна. – Какой прок в твоей неприязни к чёрной магии, если ради этого ты готов обидеть лучшего друга, который всегда и во всём тебе помогал? Какой прок в неприятии войны, насилия, смерти – если ради этого нужно отказаться от общения с очень близким тебе человеком?

Действительно – прока в этом нет. Ведь неприятие насилия, войны, смерти, чёрной магии – всё ради того, чтобы друг был счастлив и спокоен. Зачем же это всё, если нужно отказаться ради дружбы?

– Вы, червы, такие смешные… Все – и ты, и Мира, и Тигарден, и Крис, и Тедди… – Хоу поднимает своё лицо к небу. – Подумать только – какие-то принципы могут быть вам важнее друзей!

Небо такое чистое… Такое свободное и прекрасное… Такое далёкое и высокое… Чудесное… Впрочем, вся природа чудесна… Разве возможно было не любить её? Разве можно чувствовать что-то, помимо бескрайнего и невыразимого восхищения, которое сковывает грудь и одновременно позволяет человеку дышать свободнее…

– Нас разделили на масти, потому что у нас способности к разным областям магии, – говорит она, не отводя взгляда от неба, – а вы считаете себя особенными, уникальными, считаете возможным навязывать нам всем свои глупые принципы…

Тут Толмей вспыхивает. Он, всё-таки, удивительный человек… Впрочем, все люди – удивительны. И Эрна в который раз убеждается в правильности своей позиции – неосуждения. В любой ситуации. При любых обстоятельствах. Человек всегда имеет какие-то причины для своих поступков. А если не имеет – просто глуп. Глуп и очарователен в своей глупости…

– Пики тоже считают себя особенными! – восклицает Рид возмущённо. – Но с ними ты ладишь!

Тут бубновая королева прыскает и снова заливается смехом. Ей так хорошо общаться с ним – так смешно, так забавно и здорово… И почти не жалко, что у неё никогда не будет той невероятной и насыщенной приключениями жизни. Почти не жалко… Кого она, впрочем, в этом пытается убедить?

– Так и с вами я не враждую! – усмехается Хоу. – И лажу я с вами. Зачем преувеличиваешь? Стала бы я иначе заступаться за нашего вспыльчивого друга Виланда?

Толмей снова молчит. Смотрит волчонком. Впрочем – как и обычно, когда что-то в речи собеседника его не устраивает. Это его обычное состояние в таких случаях. Вот Виланд сразу выдыхает что-то вроде: «не понял, а ну объясни», а Мира пожимает плечами и просит закрыть этот разговор.

Говорили – Елисавет всегда знала, кем является её избранник. Даже до того, как тот рассказал ей об этом… И всё равно история сложилась именно так, как сложилась… Быть может, всё дело было лишь в этом – как среагировала Елисавет на его признание в том, кем он на самом деле является…

Впрочем, не следовало отвлекаться на это! Это занимало слишком много мыслей Эрны!

– Не имеет значения, кем человек является – светлым, чёрным магом, некромантом, целителем, эльфом, вампиром, магом, сильфом, – если он дорог для тебя, – говорит бубновая королева.

Ведь правда – не имеет? Ведь всё равно, совершенно всё равно, кем является тот человек, с кем ты дружишь – кто он по расе, кто он по магическим способностям, кто он по национальности? Ведь глупо думать, что что-то одно в человеке решает для него всю судьбу… Глупо отказываться от дружбы только из-за трусости – а это почти всегда трусость… За исключением столь малого числа случаев…

– Ты не имеешь права осуждать человека, кем бы он ни был – предателем ли, вором, убийцей, проституткой, – задумчиво произносит Эрна. – Совершенно неизвестно, кем бы ты стал на их месте…

Легенды о Драхомире всегда заканчивались этими словами. Эрна Хоу относилась к рассказам об этом существе с меньшим благоговением и трепетом, нежели к остальным легендам. Драхомир был демоном. Демоном, неистово влюблённым в Деифилию, что была столь тщеславна, что…

Это были одни из самых страшных легенд. В них не было того света, той чистоты, что были в историях об Йохане и Елисавет. Деифилия была другой женщиной, совершенно другой. Тщеславной, гордой, равнодушной, чёрствой… И с прекрасной улыбкой и завораживающим взглядом… Истинный монстр. Она, а вовсе не Танатос, который таким никогда не был…

– Монстр не всегда хуже героя… – роняет она, вставая и направляясь к своей палатке, не оборачиваясь к Толмею. – Вспомни, пожалуйста, древние легенды о Танатосе, об Инарде, об Амоне, о Кэссиди, об Алхене, о Каролине, о Лукасе или даже историю с королевой Аделаидой…

Да, да – вспомнить о них! Вспомнить о ледяном короле, об великом Отступнике, о Разрушителе, о других таких же существах! Это то, что ей нужно сейчас… Она уже напрочь забывает про Андэля, про его умершую недавно сестру, про ссору Отакара с Ридом… А Толмей сидит и смотрит, смотрит удивлённо и непонимающе. Как только он один, пожалуй умеет смотреть.

– Что ты хочешь этим сказать? – озадаченно бормочет Рид.

Хорошо, если он прочитал хоть половину тех легенд, которые изучались в Академии… Тогда, будет проще объяснить ему всё это… Впрочем – уже не важно. Сейчас ей уже совершенно не хочется его в чём-то убеждать. Ей хочется лишь выговориться, выплеснуть всё, скопившееся в её душе, чтобы почувствовать себя вновь свободной, вновь почувствовать себя хорошо… Всё равно, она уже начала говорить. Чего уж тут бояться? Нужно просто не прекращать…

– Герои и монстры – что их отличает друг от друга? – пожимает плечами Эрна. – Ты когда-нибудь задумывался над этим, Рид? Это ведь такой простой вопрос – неужели, ты никогда не задавал его себе? Ум? Честь? Смелость? Гордыня? Способность любить? Посмотри – как часто бывшие герои становятся монстрами? Или наоборот? Танатос – сначала его считали освободителем от Древнего ордена. До тех самых пор, когда он не решил полностью перекроить этот мир – «сжечь старый дотла, чтобы построить новый». Инард – он был так нужен магам в то время, что его всячески воспевали в легендах и прославляли. Он был героем, он был нужен… И что теперь – называют монстром наравне с Сонмом Проклятых или даже похуже?! Амон – человек, возглавивший самый кровавый поход на орков, закончившийся полным уничтожением последних. Его тоже воспевали в легендах, Рид. А теперь – считают подлым убийцей и предателем своего народа. Каролина – первая эльфийская царица, убившая своего мужа, чтобы взойти на престол. Её считали монстром, чудовищем, а теперь… Попроси Леонризес – она тебе с радостью споёт балладу о «прекраснейшей». Кэссиди или Алхен – историки до сих пор спорят, кто же эти люди такие. То ли одни из самых ужасных монстров, то ли – одни из самых великих героев. Да возьми в пример хотя бы историю с Аделаидой – в кого она сумела превратиться за считанные десять (или даже меньше) лет! Так что же отличает героя от монстра? Ум? Честь? Смелость? Гордыня? Или способность любить? Что же?

Она останавливается на минуту, чтобы перевести дыхание. Ей кажется, что вот-вот её тело подведёт её, и она упадёт, потеряет сознание, задохнётся. Но этого не случается. И Эрна Хоу продолжает.

– Дело не в качествах характера, Рид… Дело в том, что выгодно думать об этом человеке людям. Поэтому я и считаю, что никто из нас не имеет никакого права осуждать другого.

Толмей Рид ожидаемо молчит. Конечно. Чего ещё от него можно было ожидать? Он никогда не задумывался над этим… Он… Он был совсем ещё ребёнком… Может быть, и не следовало говорить ему всего этого… Но за Андэля было так обидно, что Хоу просто не смогла сдержаться.

– Вот вы всей мастью дружно осуждаете Эйбиса… – задумчиво произносит Эрна. – Он, конечно, желчен, язвителен и бывает редкостной невоспитанной дрянью, но… Вот я шла, хромая, до палатки. Он бы мне помог дойти. А ты, каким бы ты не был честным и благородным – мне не помог.

Рид пытается как-то оправдаться. Бормочет какие-то сбивчивые непонятные извинения, пытается даже подхватить её под руки, но девушка осторожно отстраняется. В любом случае, теперь – ей помощь уже не нужна. Она дошла до палатки. Толмею нужно было думать об этом несколько раньше…

– Не стоит! – смеётся Хоу. – Ты же знаешь – я противник какого-либо осуждения! Но, всё-таки, задумайся над этим, ладно, Рид?

И просто забирается в свою палатку…

О чём ещё можно говорить с этим забавным ребёнком?

II.

В палатке было сухо. Сухо и тепло – артефакт поддерживал в их временном жилище постоянную температуру. А так как артефакт настраивала княжна Леонризес – у них очень тепло. Эльфийская княжна привыкла к теплу и покою. Эрна бы сделала чуть холодней – ей почти жарко здесь. Но Леонризес будет слишком холодно спать ночью тогда. А слово эльфийской княжны сейчас – абсолютный, не подлежащий попыткам это как-либо оспорить, закон.

Леонризес приподнялась над постелью, опираясь локтем о подушку. Она уже успела переодеться на ночь и оставалась теперь в одной ночной рубашке. Княжна расплела уже свои роскошные тёмные косы и теперь бережно расчёсывала свои волосы… Полусонная, полуодетая – она выглядела настолько невинной и беззащитной… Впрочем, Эрне думалось, что, не владей они магией, им не было бы столь хорошо на природе, как сейчас – тогда нельзя было бы положить в палатку артефакт, что поддерживал бы тепло. И Леонризес не скинула бы с себя столь неудобные брюки из плотной и жёсткой тёмной ткани, из которой раньше шили одежду фальранским военным. И тогда эльфийка бы чувствовала себя совсем не так комфортно. А это было чревато плохим настроением, неустанным ворчанием и постоянным недовольством различными мелочами. Леонризес всегда становилась жутко колючей и раздражительной, когда ей что-то было неприятно, неловко, неудобно. Мицар как-то говорил Эрне, что в этом княжна была очень сильно похожа на своего отца, человека столь же чопорного, педантичного и амбициозного, какой стала и сама Леонризес.

Это было семейное – эта гордая, но не горделивая осанка, это спокойное осознание своего превосходства. Эрна, пожалуй, восхищалась этим. Да и разве можно было не восхищаться? Разве можно было не видеть этой царственной стати, царственной гордости во всём – в каждом движении, каждом жесте, каждом вздохе? Разве можно было не восхищаться этим?

Эльфийка знала много самых разных легенд. Не сказать, что она их сильно любила. Скорее – просто выучивала то, что ей положено было знать. Она пела своим сильным, ровным голосом баллады о эльфийской княгине Ареселис, когда смогла сохранить свой народ, заключив то знаменитое перемирие с Инардом, не позволившее ему двинуться на эльфийские земли, о прекрасной Мериэнеле, из-за которой некогда разгорелась одна из самых страшных и кровопролитных войн, которые только знал эльфийский народ, о вечно молодой и красивой Изэбэль, что была в наказание за свою гордыню превращена в ель, о чудесной доброй старой эльфийке Эркилле, рассказывавшей детям чудные волшебные сказки, но Леонризес не проникалась душой к этим легендам.

– Тебе не стоит так строго относиться к Мицару, как мне кажется… – говорит девушка. – Он очень старается…

Леонризес бросает на неё столь красноречивый взгляд, что Эрне становится стыдно. Леонризес всегда это умела делать прекрасно – стыдить других людей. Вот на Эйбиса это не действовало, да, а остальные потом стояли, потупив взгляд, и тихо извинялись, надеясь на доброту и великодушие эльфийки.

– Мне много чего не следует делать, – отвечает ей княжна задумчиво, – и я знаю это не хуже тебя.

Конечно, эльфийка просто превосходно знала вещи, на которые она имела – или не имела – право. Она безукоризненно знала свои обязанности и с поразительной точностью выполняла их. Она нигде не позволяла себе выйти за рамки дозволенного. Всегда предельно вежливая и обходительная в общении со всеми, никогда не позволявшая себе повысить на кого-то голос, громко рассмеяться и уж тем более отпустить какую-нибудь двусмысленную шуточку – как часто себе позволяла это делать Роза Эсканор. Наверное, именно поэтому Константин Райн всегда говорил, что он считает Леонризес достойнейшей из девушек, что учились в Академии. Впрочем, умная, всегда предельно собранная, аккуратная, старательная и при этом не лишённая чувства юмора и чувства собственного достоинства эльфийка, пожалуй, не могла не привлекать к себе внимания.

– Ты думаешь – я резка к нему, – говорит девушка устало. – Но пойми и меня – мне бы не хотелось давать ему тщетную надежду… Давай закончим этот разговор, хорошо? Мне он неприятен.

И Эрна кивает, говорит, что она согласна больше никогда не возвращаться к этому разговору, что… Леонризес лишь кивает и задумывается над тем, о чём бы поговорить ещё – на практике княжна всегда очень плохо спит. Говорит, ей несколько мешает то, что в комнате помимо неё кто-то находится. Но устаёт она не меньше, чем и всегда. Уж Хоу теперь знает, что такое мигрени… Эльфийка страдала ими, казалось, с самого детства. И год от года всё становилось лишь хуже.

– Говоришь – на левой руке у Йохана был тяжёлый перстень? – сонно спрашивает Эрну Леонризес, устраиваясь поудобнее.

Пожалуй, именно та тема, которую было бы приятно обсудить перед сном – любовь. Любовь странная, конечно, противозаконная, осуждаемая, но любовь… Елисавет ведь была прелестной девушкой. Во всяком случае Эрне так казалось… Всё просто не могло быть иначе!

Она представляла их – почти живых, осязаемых – танцующих на балконе одного из замков… Прелестно танцующая Елисавет и приволакивающий ногу Йохан. Йохан, на руке которого сверкает тот самый перстень, о котором коворит эльфийская княжна.

– Да… – завороженно отвечает Хоу. – Тяжёлый серебряный перстень с рубином на указательном пальце левой руки… Так, во всяком случае, пишут в легендах…

Леонризес лишь фыркает. Возможно, её не особенно и интересует эта тема. Так – завела лишь для того, чтобы хоть как-то поддержать разговор. А вот Эрне было интересно… Она любила читать эти истории. Теперь – всё чаще появляются авторы, которые переписывали сию старинную легенду. Но Хоу нравилось.

Ей нравилось думать об этом. Об этих двух интереснейших людях, которые, пусть и были осуждаемы обществом и людьми, смогли с этим справиться, смогли доказать, что… Для Эрны это была история о настоящей любви – трогательной, волнительной, безумной, пылкой и быстрой…

Йохан умер от болезни через два с половиной года после своего знакомства с Елисавет.

– Ты говорила, что он играл на инструменте, чем-то похожим на эльфийскую лютню, так? – сонно бормочет княжна.

Эльфийская лютня… Да – в легендах писалось именно так. Правда, Хоу никогда не видела этого музыкального инструмента. Но зато прекрасно помнила, что именно это она прочитала в одном из справочников, ища название того музыкального инструмента, на котором некогда играл Йохан. И там – в справочнике – говорилось, что инструмент этот был страшно похож на современные эльфийские лютни.

– Да… – уже немного непонимающе отвечает ей Эрна. – Он играл на именно таком инструменте, как и большинство бардов его времени…

Леонризес усмехается. Эрне прекрасно знакома эта усмешка. Усмешка превосходства. Она всегда появлялась на устах у Константина Райна, когда он что-то делал. И Хоу она совершенно не нравится. Потому что есть что-то недоброе в этой ухмылке. Но Эрна потерпит. Всегда терпит. Потому что ей хочется поговорить… Мало кто в современном мире интересуется древними легендами.

– Тогда ему было очень неудобно играть – с таким-то перстнем!.. – уже засыпая шепчет эльфийская княжна.

И засыпает. Спокойно. Странно спокойно. И странно быстро. Впрочем, бубновая королева не особенно думает об этом… Её тревожит перстень… Тот алый перстень на руке у Отступника. Действительно ли это так было? Если даже и существовал на самом деле Сонм Проклятых, совершенно неизвестно, кто из этих людей как выглядел.

Быть может, привычного всем легендарного рубинового кольца на руке Йохана никогда и не было…

Эрне так хочется, чтобы с ней произошло нечто удивительное, невероятное, невозможное… Но этого никогда у неё не будет. У Феликса и Розы Эсканоров – скорее всего. У княжны Леонризис – непременно. У Мери Земирлонг – обязательно. У Константина Райна – гарантировано. У Эбиса Вейча – наверняка. А у неё – никогда…

Каково это – ясно осознавать, что жизни, которой ты жаждешь, у тебя никогда не будет?..

Комментарий к II. II. Глава первая. Бубновая королева.

* Наверное, самой страшной ошибкой человека является осуждение…

Нельзя решать за другого – что правильно, а что нет.

Не важно – герой или предатель. Это выбор только самого человека.

Совершенно всё равно, кто чем может заниматься.

Жестокость, подлость, гнев – выбор только самого человека.

Нельзя осуждать за эмоции.

У всех свой жизненный путь, и ничто не поможет изменить его кроме желания самого человека.

Что бы не случилось – самой страшной ошибкой человека всегда является осуждение…

Любые исправления латинского перевода данного текста (если вы знаете латынь) только приветствуются, так как это то, что перевёл гугл-переводчик.

Ах да… Вместо ожидаемых последних пятнадцати глав ко второй части их будет около двадцати…

========== II. II. Глава вторая. Пиковый валет. ==========

Cursor – quamquam omnia neglecta populi tribulationes.

Cursor – risum genibus animo tamquam fidibus manum certissimam faucibus comprimitur poenam, sed etiam adhuc surgere et currere incipiant.

Currit – nere in aeternum waltz inter vitam et mortem.

Non enim alterum non prohibere…

Prohibere – mortem.

Noli metuere nec quicquam cuiquam – iustus run procurrunt sine intermissione aut respicientem.

Atque etiam, cum perfusum fletu, cum dolore intolerabili fit – currunt.

Etiam volo dare, ne incidat – currunt.

Quia solummodo atrocissimae gentis et vitae.

Reliqua – mortem…

III.

Наверное, больше всего на свете люди ненавидят, когда им говорят правду. Они все боятся этой правды. И не только правды – всего, что выбивается из рамок его понимания. Боится сделать что-то выдающееся, что-то запоминающееся, что-то, что выбивается из понятий «мораль» и «закон»… Боится как-то выделиться из толпы, боится сделать даже шаг на пути к своему становлению. Боится менять мир вокруг себя, считая, что подстроить и поменять себя под других людей намного проще. Проще – подстроиться, поддакнуть лишний раз, быть вежливым и тактичным. Проще – стать таким, как все. Проще – остановиться и сдаться. Проще, нежели настоять на своём, остаться самим собой и продвигаться вперёд, несмотря ни на что. Проще… Человек же всегда плывёт по течению, правда? Человек же никогда не может пойти против собственной природы ради своих мыслей, чувств и идеалов? Человек же не может преступить мораль только потому, что его что-то в этой морали не устраивает? Человек же просто тупое стадное животное…

Человек даже боится признаться самому себе: «Я – плохой, я не заслуживаю того, чтобы меня любили, пусть и хочу этой любви». Проще зациклиться на собственной любви и не видеть ничего, кроме неё. Как будто нет больше вокруг прекрасного огромного сверкающего мира, как будто нет вокруг тех далёких холодных звёзд, вокруг которых, быть может, существуют целые миры, такие же огромные и прекрасные, как и этот, а, быть может, ещё огромнее и ещё прекраснее, как будто нет вокруг природы – деревьев, птиц, цветов, холодного далёкого неба… Человек слишком зациклен на чувствах и не замечает вокруг ничего, что так прекрасно и величественно. Это неправильно. Мир – нечто большее, нежели чувства. Вселенная – нечто большее. Нельзя жить только одними эмоциями. Иначе слишком велик шанс, что ты всё упустишь. Надо всегда думать… Наверное, это и есть самое изысканное удовольствие – созерцать, мыслить и действовать. Наверное, это и называется – жить…

Эйбис пускается бежать, как только они с Феликсом чуть-чуть отходят от лагеря. И Эсканор едва-едва поспевает за другом и кричит Вейча вслед, что совершенно не хочет за час устать больше, чем остальные устанут за полдня, но всё равно пускается его догонять. Фальранскому князю явно требуется некоторая встряска – слишком уж сильно он зациклен на том, что случилось с мамой Миры Андреас. Зря. Даже Мира зациклена на этом меньше. Стоило ли так много думать об этом Эсканору? Вряд ли Эйбис Вейча мог судить об этом – он и сам часто не знал, как поступить в той или иной ситуации. Он постоянно действовал наугад, без какого-то определённого плана, подчиняясь лишь собственным желаниям. Наверно, это был не самый удобный способ существования в этом мире – подчинение собственным прихотям и желаниям. Но зато это был единственный способ не потерять себя в этой огромной толпе скучных людей с одинаковыми мыслями и чувствами. Это был единственный способ сохранить свою собственную личность.

Они очень быстро пересекают остаток леса и оказываются в поле. Кажется, именно туда они должны были прийти по заданию, чтобы найти нечто полезное для их миссии. Практики всегда были такими глупыми… С этими глупыми непонятными миссиями, в которых нужно было понарошку спасать мир, с этой глупой «командной работой», тогда как намного проще было бы сделать всё одному… Вейча останавливается, чтобы передохнуть только тогда, когда они оказываются почти посреди этого поля. Странно… Эйбис никогда не знал, что там – за пределами леса, окружавшего Академию. Во всяком случае, он никогда не слышал ничего про это поле… Говорили – за лесом находятся города. И с одной стороны точно был город. Потому что именно через него нужно было проехать, чтобы попасть в Академию магии. Большой город. Красивый. Блестящий. Сверкающий. Кажется – потеряться в таком городе ничего не стоит. Только вот поле, вроде как, должно было показаться ещё нескоро – они должны были пройти какую-то маленькую деревушку, потом – мельницу, потом – небольшой город, похожий на деревню…

– Смотри – как здесь красиво! – кричит Эйбис, задирая голову и останавливая свой взгляд на этом бескрайнем светлом небе, что застлано облаками. – Смотри – как хорошо, что мы не остались в Академии! Там такого не увидишь!

А Феликс смеётся. Смеётся – в первый раз со дня смерти мамы Миры. Вейча рад тому, что пиковый туз, наконец, рассмеялся. Вредно держать всё в себе. Если тебе плохо – нужно высказать это, выкрикнуть, объявить на весь мир, заставить всех остальных тоже чувствовать себя плохо… Нельзя молчать. Иначе это молчание будет съедать твою душу. Что может быть важнее души? Важнее этого нет ничего. Перед такой величайшей ценностью, подаренной людям, как душа меркнет всё – целые миры, потому что одна душа может содержать в себе множество таких миров, все материальные ценности человека, все религии, все принципы, вся мораль… Самое глупое решение в жизни – решение стереть – что бывает чаще – или сжечь собственную душу. Сонм Проклятых прекрасно понимал, насколько важна душа – они ведь были Охотниками… Собирали души, использовали их в своих страшных целях… Говорили, в рубиновом кольце Йохана хранилась душа того человека, который согласно пророчеству должен был победить Сонм. И тогда этот отступник убил его – убил и вынул душу, заточив её в алом, словно пролитая Проклятыми кровь, камне, что вставил в свой перстень из белого золота вместо изумруда, который после был подарен Елисавет в виде кулона.

Скверная история была с этими отступниками. Очень скверная. И самая скверная она была в отношении совсем не Танатоса, что был ослеплён своей гордыней, а в отношении Йохана, что слишком хорошо понимал, что именно творит Сонм Отступников, но следуя за этими людьми до самого конца.

Князь Эсканор подбегает совсем близко и тоже заглядывается на это низкое, словно нависающее над ними, бескрайнее небо. Всё на свете таит в себе опасность… Наверное, в этом и есть прелесть этого мира – в совершенном незнании того, что ждёт тебя на твоём пути, что может тебя убить, а что может спасти. Наверное, именно в этой игре и есть сама жизнь… Эйбис Вейча совершенно не знал, к чему он идёт и стремится. Ему нравилось бежать… Нравилось знать, что в мире ещё столько всего, что он не сможет постигнуть даже за сто жизней… Парню нравилось это – нравилось учиться и узнавать, нравилось смеяться, поступать только так, как ему в этот момент хотелось… Ему нравилось чувствовать себя ненужным, совершенно ненужным… Ему нравилось осознавать, насколько огромен этот мир и насколько много существует таких миров – только один их древний мир раскололся на три части, кто знает, что случилось с остальными мирами? Ему нравилось верить, что в огромной Вселенной существуют миллионы миров…

Они носятся по полю в какой-то странной необъяснимой радости, которая захлёстывает и переполняет их обоих. Отчего-то это поле кажется таким… Таким огромным и таким величественным. Сейчас ещё лишь самое начало осени. Скоро уже лес пожелтеет, а потом и вовсе сбросит с себя эту отжившую свой срок листву… Наверное, люди похожи на листья – рождаются, живут, а потом дряхлеют и умирают, не оставляя ни следа, лишь готовя почву для следующих поколений таких же людей. Лишь кто-то из них остаётся – как остаются иголки у хвойных деревьев – и оставляет о себе некоторую память…

Эниф бы это понравилось – эта беготня по полю. Пожалуй, Эниф – самый жизнерадостный человечек, который только есть в этом мире. Она – милейшая девушка. Ей бы влюбиться в кого-то вроде Феликса Эсканора, выйти за него замуж по окончании Академии и прожить счастливую жизнь с шестью-десятью ребятишками в каком-нибудь из, пусть и не сказочно-красивых, но зато легендарно-крепких замков Фальрании… Ей бы жить счастливо, без всяких потрясений и тревог… Ей бы быть той принцессой из сказок, которые так любила сестра Андэля. Феликс – хороший человек. Всегда вежливый и внимательный собеседник, даже тогда, когда ему неинтересно это на самом деле. Эсканор – настоящий фальранский князь. Благородный, честный, воспитанный – до мозга костей. Феликс был бы счастлив той заботе, которую Эниф так любит проявлять. Он и сам испытывает эту постоянную потребность о ком-то заботиться и кого-то опекать. Три года назад мать умерла у Эниф. Эта девочка и до этого нуждалась в защите, а уж теперь. А кто, как не фальранский князь Феликс Эсканор мог обеспечить ей эту защиту?

А Эйбис… Язвительный, острый на язык, склочный – он был не способен защищаться, лишь нападать, жалить своими язвительными замечаниями и жестокими подколками. И уж тем более – он был не способен кого-то защитить. Человек, который желает от жизни только одного – вечного бега без единой остановки – не может никому стать опорой. Да и самому ему опора не нужна. Опора – это слишком больно. Она вколачивает гвозди в твои ноги, она заставляет их кровоточить и ужасно болеть… Эйбису Вейча не нужна жизненная опора. Ему ведь не нужен даже маяк – он и сам совершенно не знает, куда он бежит, знает только – от чего…

Он кружится в какой-то слепой, непонятной для него самого, радости и радуется тому прохладному ветру, тем тучам, что проплывают над ними… Что заставляет его так радоваться? Какое-то необъяснимое предчувствие чего-то настолько хорошего, о чём даже говорить страшно? Что заставляет его забыть на время всю свою язвительность и склочность? Он выбегает на дорогу, которая пересекает поле посередине, он кружится, взбивая пыль. Он смеётся. Ему не нужен маяк, ему не нужен конец пути, ему нужна лишь одна дорога…

Разве может быть что-то прекраснее дороги? Разве есть что-то прекрасней постоянного движения – взлётов, падений, попыток сбежать от кого-то? Разве есть что-то прекрасней того чувства нескончаемого пути? Разве есть на свете маленький ребёнок, который не чувствовал бы себя прекрасно, убегая подальше от своего дома, исследуя траву, лес, близлежащую речку? Разве есть на свете ребёнок, которому не хотелось бы убежать подальше от родного дома, пуститься в кругосветное плавание на старом паруснике, увидеть другие страны и даже другие миры? Разве есть на свете ребёнок, что был бы привязан к тому, что люди обыкновенно называют «домом», так же сильно, как привязываются к обыденности и скуке взрослые? Нет… Детей зовёт это так легко заглушаемое взрослыми желание исследовать, находить, узнавать. Чувство, которое почти в каждом ребёнке потом заглушают, убивают. И без которого жизнь становится такой скучной и правильной, что от этого становится тошно.

– Эйбис! – кричит вдруг Феликс, когда отбегает чуть подальше. – Слушай, мне всегда было это интересно – почему тебя назвали так странно?

Вейча вдруг останавливается. К горлу вдруг сразу подступает тошнота, а перед глазами появляются те лица… Ему совершенно не хочется вспоминать это всё. Слишком уж старательно он пытался убежать от тех мыслей. Вся радость моментально слетает с него, как слетают поздней осенью последние листья с деревьев. А душа никогда не бывает незаполненной. Там всегда что-то есть – боль, отчаяние, ненависть, злоба, раздражительность. Даже пустота – она заполняет. Она оставляет какое-то послевкусие после себя…

– Не твоё дело! – огрызается он. – Всё! Закрыли тему! Я не хочу с тобой об этом разговаривать!

Феликс лишь непонимающе пожимает плечами, но больше тему не поднимает. Фальранский князь слишком вежлив и тактичен для этого. Как же иногда раздражает это его треклятое полное понимание! Как же иногда раздражает его треклятая забота! Эйбис со всем сможет справиться сам. Ему не нужна ничья помощь.

Он может со всем справиться.

Маленький ребёнок – на вид ему лет шесть-семь – бежит по лесу, спотыкается, падает, разбивает коленки, но снова поднимается и снова бежит. Его одежда изодрана, на руках и на ногах ссадины, но он бежит. Старается не останавливаться. Старается не думать о ссадинах и синяках, что появляются на его тонких ногах и руках… Он бежит, хотя и думает, что его ничего теперь уже не сможет спасти. В лесу слишком много кочек, веток, деревьев. Это и затрудняет и облегчает его задачу одновременно – здесь так трудно бежать, но зато легче спрятаться…

Но он бежит… Старается не останавливаться ни на секунду… Он и сам, пожалуй, не знает, что мешает ему сдаться в этот самый момент… Ему хочется жить… Как угодно – рабом, нищим, калекой. Но жить… Такое желание, пожалуй, особенно свойственно именно детям, что просто не могут найти в смерти избавление. Жить хочется настолько сильно, что человек готов бороться до самого конца. Только это редко помогает.

За ним гонится какой-то человек. Лица его ребёнок не видел. Он, вообще, ничего не знает о том человеке. Ничего, кроме того, что, когда этот мужчина настигнет его, мальчишка будет обречён на смерть. Впрочем, он уже обречён, наверное. Какая тут есть надежда? Его вот-вот настигнут… Мальчик вдруг перестаёт слышать те тяжёлые шаги, он настораживается, оборачивается и видит, что человек почти настиг его – находится в каких-то считаных пяти или семи метрах…