Текст книги "Вернуться в сказку (СИ)"

Автор книги: Hioshidzuka

сообщить о нарушении

Текущая страница: 89 (всего у книги 103 страниц)

Весь дом перевёрнут с ног на голову.

Обморок Анны взволновал Георга куда больше, чем ему самому того хотелось бы. В какой-то момент ему подумалось, что он готов сделать для того, чтобы она поправилась, что угодно. Он так перепугался за неё, когда она упала. Георг и не думал, что способен за кого-то так перепугаться. Почти так же, как когда-то мальчик по имени Джордж Блюменстрост пугался за свою младшую сестру Мари. Это было, конечно, не совсем то, но… Хоффман с каким-то недоумением заметил, что ходит взад-вперёд, пока в комнате лежащей без сознания Анны находится врач.

Сейчас графиня Хоффман находится в своей спальне. Доктор прибыл к ней почти сразу же после того, как случился обморок. Пожалуй, было хорошо то, что она не находилась в момент приступа одна в своей комнате – тогда, возможно, выкидыша не удалось бы избежать. Георг Хоффман не знает, что случилось бы с ним в том случае, если бы Анна выкинула ребёнка. Тем более, он не знает, что случилось бы с ним, если несчастье случилось и с самой Анной. Потерять обоих… Это было бы тяжело даже для такого сухаря и государственного деятеля, каким он, Георг тешил себя этой мыслью, безусловно являлся на самом деле.

И всё же, немного врач его успокоил – когда сказал, что с Анной и ребёнком на данный момент всё в порядке. И Хоффману совершенно безразлично, с каким укором смотрел на него лекарь, когда говорил это. Да, Анне необходим был покой, но небеса знают, как трудно этот покой было ей обеспечивать. Георг понимал – прекрасно понимал, – что в её положении слишком трудно не принимать всё близко к сердцу. Но это было мучительно и для него тоже – ему тоже было плохо, когда её мучила бессонница, когда она хмурилась, нервничала, переживала… Порой, Хоффману думалось, что следует попадаться жене на глаза как можно реже, раз именно его присутствие провоцирует её на волнение. Он старался не говорить ей ничего лишний раз. Молчать и послушно выполнять её требования и капризы, раз именно это нужно для её нервной системы.

– Вашей жене, граф, нужен покой, – говорит седой доктор, когда Георг встречает его у двери в спальню Анны. – Никаких потрясений, ничего слишком волнующего…

Эти требования выполнить не так легко, как кажется на первый взгляд, – какие бы условия не обеспечивал своей жене граф, она всё равно волнуется, переживает… И Хоффман никак не может понять, из-за чего именно. С той же Моникой всё было гораздо проще. У этой девушки всё на лице было написано – что именно она думает, чего боится, о чём переживает. И Хоффман, видя это, даже навестил её родной город и отдал деньги на лечение её отца. Тихо и анонимно. Как пожертвование или что-то в этом роде. До Елишшила было всего пару часов езды от Реондейма, где находились все заводы Георга. От Саторхейма – столицы – поездка занимала чуть больше времени. Пусть и совсем ненамного. С той же Алесией было сложнее, нежели с Моникой, но Хоффман и с ней всегда прекрасно знал, как нужно себя вести. С Марией Фарелл – той бывшей принцессой из Орандора всё было ещё проще. Она не требовала решать свои проблемы, не взваливала их на него. Пусть и сама порой была источником многих неудач, девушка была довольно неутомимой и за всё бралась с энтузиазмом.

С Анной всё было сложнее. Анна была куда более хрупкой, чем Мария, куда более невинной, чем Алесия, куда более нежной и утончённой, нежели Моника. Она, словно ребёнок, нуждалась в заботе и попечении. Во всяком случае – теперь. И её чёрные глаза внушали ему вовсе не ненависть и раздражение. Нет! Её слёзы заставляли Георга постоянно жалеть её – ту бедную девушку, которая по глупости за него вышла. И ему непрестанно было стыдно за то, что он – Георг Хоффман – никогда не сможет стать для неё тем мужем, которого Анна хотела бы видеть рядом с собой.

– Да, сэр, я понял, спасибо вам, – со вздохом отвечает доктору граф.

Не нужно объяснять ему возможных последствий. Их ребёнок слишком важен ему, чтобы он сумел понять всё с первого раза. С того раза, как Анна впервые упала в обморок. После этого и был выписан опытный и дипломированный доктор из Алменской империи – тот самый, который некогда принимал роды у герцогини Арлшанской, сестры самого короля. И Георг был готов выслушивать все рекомендации доктора и выполнять их настолько чётко и хорошо, насколько только был способен выполнять чьи-то инструкции. Но Анна на поправку не шла. Её нервы всё так же были расшатаны.

Сначала Георгу казалось, что всё дело было в поведении старшего брата его жены – Леона Истнорда, что был знатным кутилой и повесой на его взгляд. Графу думалось, что именно Леон заставлял Анну так волноваться. Этот глупый франт и упрямец, который так раздражал Георга. И Хоффман считал, что, когда Анна окажется вдали от своего непутёвого родственника, её нервы станут куда крепче. Но, возможно, дело было, всё-таки, не в этом.

Георг с грустью смотрит в окно, наблюдая за тем, как медленно строится западное крыло этого дома в Миртилле. Ему хотелось бы, чтобы здание построили уже к рождению его ребёнка, а строители всё не укладывались в срок. Графу хочется, чтобы можно было перевести Юту на домашнее обучение – если западное крыло будет готово, можно будет нанять девочке гувернантку, учителей музыки, рисования, танцев и древних языков. Этого будет вполне достаточно для молодой девушки, которой Юта когда-нибудь станет. Но сейчас девочку учить просто негде. Для этого совершенно не хватает комнат. Вот когда будет достроено западное крыло…

Граф вздыхает и тихо стучится в дверь, а потом медленно проходит в спальню жены. Ему кажется, что он идёт на казнь. И ему становится почти дурно, когда он видит её бледное измождённое лицо. Дурно от той мысли, что могло и не обойтись. Что она могла даже умереть, если бы он тогда не успел подхватить её. Что она могла бы расшибиться об камин, если бы Георг не оказался в это время рядом…

– Я слышала, Хуан Астал был равнодушен ко своей жене… – шепчет Анна и с каким-то горем и отчаянием глядит на мужа. – Ты не любишь меня.

Её голос кажется таким тихим, что ему становится почти до боли жаль её – эту несчастную, измученную женщину, что ожидала в скором времени разрешения от своего бремени. И Хоффману почти стыдно за то, что это он сделал это с ней. Что это его вина, что она лежит так на своей кровати и почти плачет от боли и тех своих душевных переживаний, которыми она никак не хочется поделиться с ним.

Историю о Хуане Астале граф прекрасно слышал. И он боится сказать, что, пожалуй, уважает этого, по сути, весьма несчастного человека. И что ему крайне жаль того, что брат Хуана и убил его тогда. История эта была, пожалуй, даже грустная. Пусть и трактовали все её совсем не так. Пусть и проклинали этого повесу и развратника, известного во всей Фальрании. Хоффман слышал, что один только эрцгерцог Арго Астал жалел сына и принимал его гуляния и глупости с терпением, которым позавидовал бы любой. И Георгу было жаль вовсе не Изабель Ахортон. Пусть она и была просто несчастной юной девушкой, которую почти что насильно выдали замуж. Пусть она и умерла при вторых своих родах, оставленная всеми и в первую очередь – своим мужем, уехавшим по приказу отца в цитадель Вирджилис налаживать отношения со знаменитой княжной Ареселис…

Георг ничего не отвечает Анне. Можно даже сказать, что у него просто не хватает сил что-либо ей ответить на её слова. Лишь садится у её постели и прижимает пальцы её руки к своим губам. Граф не может сказать ей всю правду сейчас. Не должен говорить. Это может убить её сейчас. Поэтому он лишь крепче целует её пальцы. В надежде, что Анна немного оттает, что ей станет хоть чуть-чуть легче благодаря этому.

– Ты не любишь меня… – с отчаянием и какой-то всколыхнувшейся в ней непонятной злобой произносит Анна. – У тебя есть другая женщина.

Её голос дрожит. Кажется, она действительно верит в это. В то, что у него есть любовница. И у Георга Хоффмана когда-то они на самом деле были. Но не сейчас. Сейчас у него с этой треклятой экономической ситуацией в стране и беременностью жены совершенно не хватало ни на что такое времени. Он только работал и ездил в Миртилле. Ни на что другое у него и сил бы не хватило.

Но почему-то Анна думала обратное. Быть может, именно это и послужило толчком к началу этих обмороков, участившихся в последнее время? Граф не знал этого наверняка и это его крайне угнетало. Вот бы уже поскорее Анна родила! Тогда, наконец, этот кошмар закончится. Анна перестанет нервничать, можно будет нанять няню и взять Юту из пансиона, в который она была отправлена. Хоффман с трудом может заставить себя поднять на Анну глаза, хотя прекрасно знает, что ни в чём не виноват.

– У меня никого нет, – терпеливо отвечает ей Георг.

У него даже нет на это времени. Граф постоянно находится с головой в своей работе. До девушек ли ему? Разве хватит на что-то ещё сил, помимо этих постоянных бумаг, которые засасывают его, поглощают всё его время – свободное и рабочее? Разве хватит на что-нибудь ещё сил? Делюжан требует всё больше и больше. Да и сам премьер работает так, что Моника даже боится, как бы у него не случился удар. Георг постоянно бегает по предприятиям – своим и чужим. Проверяет исправность оборудование, то, насколько регулярно платятся налоги…

Он едва читать успевает что-либо, помимо тех документов, которые Делюжан даёт ему на дом.

– Конечно… – как-то слишком просто соглашается Анна и тут же выплёвывает со злобой. – У тебя нет на это времени.

Она отворачивается от него, выдёргивает свою руку из его пальцев и как-то отчаянно-зло всхлипывает.

Комментарий к II. Глава сороковая. Боль.

Fleur – Люди, попавшие в шторм

mon cher (фр.) – моя дорогая

========== II. Глава сорок первая. Любовь. ==========

Твои волосы пахнут ветром

И горячей дорожной пылью,

Мои пальцы измучены сталью

И блужданием по ладам.

Мы когда-то знали друг друга,

Но за долгой войной забыли,

Но сегодня я тебе память

С белоснежным венком отдам.

Сила древних легенд

Как вино бродит в нашей крови.

Полнолуние, вереск в цвету

И немного любви…

Это время, когда всем рифмам

И словам предпочту молчание.

Если хочешь нарушить тайну,

Я легко прочту по глазам.

Тишина от чужих укроет —

Будем слушать её звучание.

Я позволю себе забвение

И в ресницах замрёт слеза.

Боги свой приговор

На руке начертили – живи.

Полнолуние, соль на губах

И немного любви…

Слышишь, травы поют нам песни

О забытом нездешнем мире?

Помнишь тропы чудным узором

И костёр на исходе дня?

Оберегом железный перстень

С тёмной руною на сапфире

Дар твой странный, что в светлых землях

От напастей хранил меня.

Если призрак зимы

Потревожит тебя – позови.

Ветку вереска я принесу

И немного любви.

Сколько дней мы пробудем рядом

Знает только прядущий судьбы.

Сколько снов мы увидим вместе

Мы не станем считать сейчас.

Нам бы наши зрячие души

От неверия и льда укрыть бы,

Пока в чаше сплетённых пальцев

На ветру трепещет свеча.

Капли терпкой росы

Нам с соцветий губами ловить.

Перемирие – время забыться

И просто любить…

Пронизывающий ветер едва не заставляет его закричать от боли и усталости. И раздражения. Почти злости. Нет, пожалуй, всё-таки, злости в первую очередь. Получить рану из-за такой глупости – что ещё может раздражать сильнее? Впрочем, пожалуй, то, что после этого он едва мог двигаться. Уж для его работы это весьма нехорошо. Не стоило нарываться на драку, в которой он не может победить даже теоретически. Не стоило вообще нарываться на драку. Госпоже Горской это никогда не нравилось. В конце концов – могут ли белоснежной ледяной красотке нравиться эти грязные и кровавые бои? Госпожа Элина больше всего на свете не любит грязь и кровь – уж он-то, столько лет прослуживший при ней, прекрасно это понимал. «Чистота и порядок» – вот что на самом деле должно было являться её девизом, этой ледяной бездушной мымры. Может быть, ещё что-то вроде чести, чувства собственного достоинства или равнодушия. «Белый генерал» – гордое звание. Весьма гордое. И, возможно, строгая госпожа Элина вполне ему соответствовала. Как и тому прозвищу, которое у неё было. Эта ледяная кикимора совершенно не выносила какого-либо шума. И сердилась из-за каждого промаха своих подопечных.

Но всё же – в этой драке Андреа Сонг был виноват сам.

И угораздило же его потребовать у старого Киндеирна объяснений! Следовало понимать, что Киндеирн хоть и считался старым, но по силе не уступает ни одному высшему демону, а большинства из них куда опытнее и напористей. Следовало понимать хотя бы то, что Киндеирн не зря считался одним из сильнейших демонов. А может быть – и сильнейшим. Кто его знает… От этого старика никогда не следовало ожидать чего-либо хорошего. Во-первых, он был склонен преуменьшать недостатки своих детей и преувеличивать их достоинства. Во-вторых, с теми, кто не был с ним согласен по поводу его детей, старый Киндеирн поступал настолько жестоко, насколько у него хватало фантазии. А уж у Кровавого солнца ада фантазия на пытки была развита весьма неплохо! Уж в этом-то можно было не сомневаться! Особенно – после того случая на пиру у Цветимира Найртума, когда расплавленное золото лилось рекой, а генерал Киндеирн сидел на балконе и наблюдал за этим. Нет, конечно, возражать этому противному старику было далеко не самой удачной идеей. Пожалуй, то, что произошло далее – после того, как Киндеирн разозлился – могло послужить Сонгу уроком. Потому как в следующий раз он будет достаточно осторожен для того, чтобы не допустить чего-то подобного. Одного раза вполне достаточно.

Должно быть, рана у него на боку выглядит просто ужасно. Широкая, с подпалинами по краям, едва ли ещё не гноящаяся, да и весьма глубокая к тому же. Будь Андреа человеком, давно свалился бы. И вряд ли хоть когда-нибудь смог бы подняться. Люди были слишком хрупки, слишком тонки, чтобы получать подобные ранения. Они умирали и от куда меньших потерь. Андреа было в чём-то их жаль – этих странных невесомых существ, у которых никогда не было крыльев. Они ничего не могли выдержать, совершенно ничего! И тем не менее, Сонг чувствовал себя просто отвратительно. Он пытался опираться на стволы деревьев и кое-как идти, но силы то и дело покидали его. Андреа Сонг цеплялся окровавленными пальцами – стоило только попробовать немного прижать рану, чтобы руки были запачканы кровью – за деревья и едва шёл. Демону думается, что было бы неплохо добраться до какого-нибудь жилья. А там – Андреа сумеет уговорить принять его со всем радушием. На его беду – в Осмальлерде Сонг бывал раньше крайне редко, и едва ли мог знать, где может находиться ближайшее жильё. Сонг вздыхает и пытается идти дальше. Хоть куда-нибудь. Его здоровье должно это выдержать – не первый раз достаётся ему от старика Киндеирна. Раньше же Сонг всегда выживал. Иначе просто не смог бы сейчас, едва передвигая ноги, философствовать о том, чего не нужно делать. А он стоит – морщится от боли, но всё же стоит. И даже почти идёт, что даже несколько странно. Пусть и еле волочит по земле ноги. И думать может только о том, чтобы под ногами не оказалось чего такого, за что он может зацепиться и запнуться – вот этого Сонг вполне может не пережить, если он сейчас умудрится упасть, если после этого его засыплет листьями, а после по нему кто-нибудь пройдётся или пробежится. Ну уж нет! Андреа изо всех сил хватается руками за тоненький ствол рябины. Странно, что он, вообще думает, что деревце способно удержать его. Странно, что считает, что хоть что-нибудь в данный момент способно его спасти. Будто мальчишка, ещё ни разу не бывший в сражении.

Андреа Сонг останавливается и с трудом опирается на ближайшее дерево – кажется, клён, в прочем, это было уже не так важно. Он закрывает глаза в надежде на то, что снова открывать их больше не придётся. Пожалуй, Сонг смертельно устал от всего этого – от генералов, от Киндеирна, от Малуса, а больше всего от госпожи Горской. А больше всего вообще – от самого себя, от собственной глупости, от воспоминаний о забавной солнечной первосвященнице Мел. Когда-нибудь эти воспоминания убьют его, ей-богу! Когда-нибудь. Не сейчас. Сегодня он должен справиться.

– Вам помочь, сэр? – обеспокоенно спрашивает закутанная в шаль, словно в кокон, девчонка лет семнадцати, подбегая к нему.

Сонг вздрагивает и про себя отмечает, что ему уже давно пора на покой, раз он не заметил подбегающей к нему фигурке. Наверное, на девчонку он смотрит слишком зло и раздражённо, так как она вздрагивает и как-то слишком резко останавливается. Глупый ребёнок. Будто было дело Сонгу до неё. Нет, он злился на самого себя за то, что не сумел заметить подходящего к нему человека. Раньше с ним такого никогда не случалось – а случилось бы, он уже давно был бы мёртв. Такие ошибки были непростительны для того, кто занимал весьма хорошую должность при генерале Элине Горской. За такие ошибки приходилось расплачиваться. Порой даже – головой.

Девчонка едва не падает, поскользнувшись на этом ворохе давно опавших листьев, и Андреа по привычке подскакивает к ней. Забыв про рану, которая тут же начинает болеть с удвоенной силой. Сонг морщится от боли, а девчонка вздрагивает и как-то уж слишком виновато смотрит на него. Так виновато, что хочется закричать, что он справлялся с ситуациями куда более плачевными, что не стоит жалеть того, кто в Интариофе служил палачом.

Он ведь отвык от этого – от человеческого отношения, от сострадания… По правде говоря, мало кто из того их состава заслуживал жалости или пресловутого сострадания. В Интариофе сострадания не было. Зато царил порядок. И уровень Ойром – «Защита закона» – был тому подтверждением. Уж на Ойроме точно не было никого и ничего лишнего. Фемида Гроуйи не допустила бы этого. Уж Андреа с ней хорошо был знаком. Среди этих бетонных постоянно перемещающихся чёрно-белых блоков вряд ли могло найтись хоть что-нибудь, что не соответствовало содержимому или внешнему облику. Гроуйи – такая стерва, что табуретку на свой уровень не даст поставить, если она не вписывается в её представление о том, что должно быть. На Сзерелеме было не особенно лучше. Что уж говорить о Кальмии или Рахабе? Или Джурвасаге, Харке, Зорне, Уеслэне – словом, о генеральских уровнях. Андреа Сонг был на каждом из этих уровней. Более того – на каждом из них он не один год проработал. Крепости и тюрьмы – и ничего более. Может ещё – какие-то научные лаборатории, в которых над заключёнными тюрем проводились опыты. Сонг из-за своей опостылевшей ему уже давно работы едва ли мог вспомнить наверняка, что такое чувство сострадания к другому человеку.

В последний раз ему предлагали помощь давно. Впрочем, по его меркам – не так уж и давно. Это была та девчонка – Мелани Найрд, монахиня из Койвкаларской первосвященнической цитадели. Добрая девчонка. Нет – замечательная. Беспомощная маленькая девочка во взрослом тёмно-красном платье из кружев. Она смотрелась, пожалуй, даже красиво в этом. Нет – совершенно, безупречно. Но, в прочем, не так обычно и в тоже время очаровательно, как в ярко-жёлтых простых ситцевых платьишках. Сонг прекрасно помнил её светлые растрепавшиеся длинные косички, испуганный взгляд светло-карих глаз и распахнутый рот. Мелани Найрд… Девчонка из Койвкаларской цитадели… Как же давно Андреа в последний раз был там – человеку и не понять. И всё же – девочка, человек из Койвкаларской цитадели… Что она забыла в том сборище лжецов, насмешников, убийц и воров? Ей не место было среди них, как бы высоко она не поднималась. Уж Андреа-то мог знать, что не место. Алиса Вейзел была его родной сестрой. У ж по ней-то одной он мог понять, каковы все эти наместники цитадели? Ещё бы на пустынном холодном Сваарде её заперли!

Хорошей девочкой была эта Мелани Найрд… Хорошая, хоть и глупая – влюбляться в мужчину, настолько старше её было крайне глупо. Это понимал даже Андреа. А Вейзел тогда и вовсе была готова чуть ли не уничтожить эту влюблённость своей подопечной. Не хотел бы Сонг оказаться на его месте. По-своему её было жаль. Смелая ведь, хоть и робела каждый раз, когда её подхватывали на руки. И чистая, хоть и варилась в Ковкаларской цитадели, среди всех этих лицемеров, двуличных тварей и ублюдков. Впрочем… Сонгу ли не знать, что ублюдок существовал только один. Имя его означало «драгоценный мир» и к первосвященническим цитаделям никакого отношения иметь он не мог. Разве что брат его – Шиай Роутэг занимал весьма видное положение среди первосвященников. Но разве мало у Киндеирна было сыновей?

– Не стоит, миледи, – сдержанно улыбается мужчина. – Я могу узнать, как ваше имя?

Если бы ему не было так больно, он расхохотался бы. Ситуация его вполне забавляла. Платок на голове девушки немного сполз, открывая взгляду Сонга светлые кудри. И вовсе не девочка находилась перед ним. Даже почти что девушка уже. Почти взрослая. Не такая, как солнечная Мел, что никогда не покинет его воспоминаний. Девушке, что решила помочь Андреа, должно быть, уже лет восемнадцать. Мелани было всего четырнадцать при их первой встрече. И она была выше.

А новая знакомая…

Она смотрит на него чуть настороженно, а потом расплывается в улыбке. Её лицо – не слишком-то красивое, как кажется Сонгу – эта улыбка нисколько не красит. Впрочем, и не уродует нисколько тоже. Уну Тсори улыбка вот уродовала. Андреа пару раз видел, насколько неприглядным становилось это красивое лицо, когда улыбка трогала его. Девушка, впрочем, скоро перестаёт улыбаться. Но взгляд её до сих пор приветлив, как будто Андреа Сонг вовсе не окровавленный оборванец странного вида, обладающий оружием и возможностью в любой момент ударить или даже убить.

И Сонгу думается, что Мелани смотрела на него вот так же – только ещё хохотала, когда он щекотал её. Бедное дитя. Что же с ней стало… Не стоит демону когда-либо соприкасаться с существом столь чистым. Даже самое трепетное отношение не способно смыть кровь с рук. Но всё же, Андреа прекрасно знает это, если бы она не желала с ним соприкасаться, он бы не сумел сдержать себя, убил бы её, искалечил, сжёг – всё, что угодно сделал бы, лишь бы его изломанная под кодекс душа перестала ныть.

– Меня зовут Эрна, сэр, – говорит девушка. – А вас как?

Его имени не было в легендах. Ни в одной из них. Обычно называли лишь его работу – палач. И не сказать, что Сонга это хоть немного расстраивало. Палач, так палач. В конце концов, работу свою исполнял Андреа весьма хорошо. И даже почти что с милосердием, которое как бы от него требовалось госпожой Элиной Горской.

Эрна смотрит на него с любопытством. Ей интересно. Даже несмотря на кровь, которой пропиталась его куртка. Даже несмотря на кастет на его почти что здоровой руке. Даже несмотря на то «пугающее впечатление» по мнению Алисы, которым Андреа всегда гордился.

Да, чем-то они были похожи – Мел и эта Эрна. Смелые, пожалуй, девочки. И ужасно горько было оттого, насколько не везёт в жизни хорошим людям. Сонг никогда не был хорошим. И поэтому ему везло. Везло довольно часто. Не так часто, как Киндеирну или Мейеру, но куда чаще, чем тому же Гарольду Анкраминне. Впрочем, Анкраминне был идиотом. И чурбаном. Так что, в том, насколько сильно ему не везло, была только его вина. Ну, может, ещё тех двух людей, которых Анкраминне считал своими лучшими друзьями. Андреа едва удерживается на ногах – воспоминания об Анкраминне и, следовательно, о Драхомире, едва ли могут способствовать скорейшему выздоровлению.

– Зови меня Андреа Сонгом, хорошо? – старается улыбаться он.

Девушка кивает и очень осторожно и даже почти нежно кладёт руку Сонгу на поясницу, придерживая его так, чтобы он не упал. Было бы неплохо, если Эрна поможет Андреа дойти до какого-нибудь жилища. Сам он вряд ли разберётся во всём в Осмальлерде – слишком уж незнаком ему этот мир.

Идут они долго – кажется, проходит с полчаса, а они до сих пор не дошли до какого-нибудь строения. А ведь Андреа был бы рад даже покосившейся избушке, где он сможет, наконец, прилечь. А лучше всего – заснуть хотя бы на пару часов. Впрочем, возможно это – непозволительная роскошь.

Эрна, чтобы как-то поддержать его, начинает рассказывать какие-то сказки, о происхождении которых Андреа догадывается далеко не сразу. Девушка говорит о… Девушка? Нет… Девочка… Совсем ещё ребёнок. Эрна пытается рассказать Сонгу о Сонме – об этих самоубийцах, которые полезли переворачивать мир только потому, что одному из них было скучно. Девочка с каким-то восторгом начинает говорить о том, что именно воротил тогда Танатос. Что же… Андреа усмехается – ему ли не знать обо всём этом. О короле без королевства он тоже прекрасно знает – в конце концов, в ловушку Сонм загнать получилось именно через Саргона. Он знает о них всех – о Хелен, об Оллине, об Уенделле, о Киаре, о Калэйре, об Изаре, о Лилит… Он знает и Абалима, и Сабаот – тех двоих, что бросили Сонму вызов. Знает и то, что именно Сабаот послужила причиной смерти Абалима и Асбьёрна. Андреа и сам когда-то был знаком с сердцем Вирджилисской цитадели. И иначе, как стервой окрестить эту девушку он не мог при всём желании. Что она, что Деифилия, что Хелен, что Якобина – вот кто был основной причиной тех бед, что случились тогда. И пусть творили больше всего другие, основным злом являлись именно эти четыре девушки. А Эрна начинает говорить о камнях. О тех драгоценных камнях, что являлись чьим-то символами. Андреа почти хочет сказать, что считает, что камнями Сабаот можно назвать морион – этот чёрный хрусталь, – тогда как камнями Деифилии является именно горный хрусталь, когда слышит то, что заставляет его скривиться от отвращения.

– Рубины – камни Ренегата Драхомира, а не нищего Йохана! – резко обрывает мужчина свою почти что спасительницу. – Было бы забавно, если бы у этого оборвыша хватило денег на тот рубин…

Ему вспоминается этот проклятый попрошайка. Нищий! Пройдоха! Шлюха! Как, вообще, такой ничтожный человек мог стоять рядом с Ренегатом, которого боялись, уважали, который был любимым сыном старика Киндеирна – ведь и это чего-то да стоило! Андреа Сонг не понимал этого. Пытался понять, много раз пытался, но так и не сумел. Чем хорош был этот Йохан? Чем он заслужил дружбу демона? Тот же Танатос был хитёр, горделив и самонадеян, к тому же – если не силён, то уж точно крепок. Тот же Асбьёрн создавал потрясающие зелья, одна бутылка которых могла разрушать целые цитадели. Тот мальчишка был так умён, что мало кто смог бы сравниться с ним в этом. Саргон был благороден, Деифилия красива, Калэйр обаятелен – да все они заслуживали дружбы Драхомира больше, чем этот нищий безголосый бард!

Девочка непонимающе смотрит на него. Конечно! В тех глупых книжках, которые читают глупые маленькие девочки, всё извращают до невозможности. Перевирают всё, что только можно переврать, придумывают что-то новое и недоговаривают того, что было на самом деле. Конечно! Зачем говорить правду? Она ведь не слишком интересна – не так важно знать, что тот рубиновый перстень принадлежал некогда кровавому солнцу всего Интариофа, Киндеирну, что был когда-то подарен алым генералом своему любимому сыну, своему первенцу, Драхомиру. Это куда менее интересно, чем то, что нищий бард сумел завладеть этим перстнем, что носил на пальце, словно свою собственность. На безымянном пальце левой руки. Как и Драхомир. Йохан не имел права делать этого. И именно за это и поплатился в итоге, получив худшее наказание, которое только мог выдумать для него мстительный Киндеирн – неопределённость, постоянное незнание того, реинкарнировала ли его любовь.

– Но разве в легендах не пишут, что…

Мало ли что пишут в легендах, – хочется сказать ему. Ведь написать можно всё, что только пожелает душа. Только правдой это никогда не будет. Рубины – камни Драхомира, Киндеирна и всех их семьи. Но уж точно не хромого Йохана. Этого нищего барда, который себе и куртки нормальной не мог купить. В легендах можно написать всё, что угодно. Как Танатос когда-то в шутку назвал тот сброд Сонмом проклятых – и все поверили ему, хоть на тот момент их было всего шестнадцать, и двое из них довольно быстро умерли, так и не сумев стать частью легенд, которые о них складывали.

В легендах пишут многое, хочется сказать Сонгу. Когда-то в детстве, когда они оба были ещё совсем детьми, Драхомир любил придумывать разные истории. Весёлые, грустные и страшные одновременно. Андреа всегда любил слушать эти истории, когда они вдвоём, прячась от Гарольда Анкраминне, их наставника, сидели на холодном чердаке, накрывшись старым, принесённым специально для этих историй, одеялом. Смешно вспомнить то, что выдумывал когда-то одиннадцатилетний Мир. Сам Драхомир позднее стал героем историй куда более страшных и захватывающих. А те сказки, которые он сочинял в детстве… Они были просто сказками. В них не было правды. Да, пожалуй, и в легендах её тоже не было. Нет, кое-что происходило на самом деле, но… Всё было совсем не так. Достаточно было увидеть Танатоса один раз в жизни, чтобы понять, что на что-то слишком уж торжественное и пафосное у него просто не хватило бы выдержки. Танатос был смелым, смешливым, решительным, но уж точно не собранным и серьёзным. Этих достоинств в списке преимуществ Чернокнижника уж точно не было.

Слишком ли обеспокоенная словами Сонга или просто устав почти тащить его на себе – девчонка спотыкается и падает. Странно, что Андреа не падает вместе с ней. Об этом он, правда, думает уже секунду после того, как Эрна сидит на земле. Теперь она куда больше напоминает того ребёнка, каким являлась. С растрёпанными волосами, немножко испуганная… Это было именно то, что Сонг ожидал увидеть в ней. Недолго думая, он протягивает девчонке руку.

– Два лучших друга рассорились и убили друг друга – стоило ли это той славы, которую приобрели они после смерти, дитя? – мужчина помогает Эрне подняться на ноги, хотя сам едва держится. – Из-за своей гордыни мужчина лишился любимой девушки и ребёнка, которого она могла бы ему подарить. А после – ему сожгли руки. И стоило ли это того ужаса, который он наводит на всех? А девушка? Самая красивая девушка в мире, которой стоило только улыбнуться или кивнуть для того, чтобы ей поднесли на блюдечке всю вселенную? Разве стоило её тщеславие трёх поломанных судеб? А дочь жреца, что из мести готова была выжечь всех и себя саму дотла? Все эти люди могли бы жить вечно – жить в довольстве, в достатке, даже в богатстве… Но они пошли против судьбы, изломали себя, извратили суть самой вселенной… Думаешь, всё это стоило тех легенд, которые ты сейчас о них читаешь? Их поломанные судьбы, их выжженные или вымороженные души?..

О да… Андреа Сонгу приходилось видеть то, как Асбьёрн и Абалим вцепились друг другу в глотки тогда, в их последней битве. Он видел ту ярость, с которой они – когда-то лучшие друзья – пытались убить друг друга. По правде говоря, им самим и выжить едва ли хотелось, если бы это утянуло второго из них в бездну. И всё из-за женщины. Из-за сестры Абалима – покойной уже к тому времени Сабаот. И ведь – какой бы идеальной, какой бы замечательной и смелой она не была, людей погубила, пожалуй, больше, чем её психованный братец или гневливый любовник. От тех, хотя бы, не стоило и ожидать чего-нибудь другого. А Сабаот… Сердце Вирджилисской цитадели… Должно быть, она была самой образованной девушкой своего времени. И ведь совсем не была она такой чистой и непорочной, какой выставлял её Абалим. И девочкой её назвать было тем более трудно. Сонг разговаривал с ней незадолго до её гибели, глядел в её знаменитые изумрудные глаза… Только убедился, что девочкой её назвать мог только её брат. Сабаот не была ни наивной, ни глупой – едва ли она имела возможность быть такою. Сабаот была умна. И прекрасно осознавала, что идёт на верную смерть. К тому же – что именно повлечёт за собой её безвременная кончина девушка тоже прекрасно осознавала. И, пожалуй, именно это в ней так и раздражало Сонга. И Мейера, и Малуса, и Киндеирна – всех. Это прекрасное знание всех последствий.