Текст книги "Вернуться в сказку (СИ)"

Автор книги: Hioshidzuka

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 103 страниц)

Сейчас же он звал его к себе. Граф был уверен, что это он чуть не ослепил юного короля. Альфонс, всё же, был всего лишь мальчишкой, хоть и сидящим на троне. Возможно, Ала даже можно было назвать умным, но его совсем не готовили к такой жизни. А сейчас тот человек звал его. Звал в то место, которое Теодор столько лет пытался забыть. Иногда Траонту хотелось встать на колени посреди храма, умолять о том, чтобы всё поскорее закончилось, но он тут же одёргивал себя. Против этого человека ему не помогут даже боги. Если они, конечно, есть. В существовании богов Тео сомневается. Как и в том, что он когда-нибудь сможет вырваться из лап того, добычей которого он стал по глупости. И Джулия, и Кесс говорили ему, что его упрямство его когда-нибудь погубит. Знали бы они, что упрямство сгубило его даже раньше, чем они начали за него бояться. Сколько ему было в тот день? Семнадцать? Вроде того. Тогда он искал приключений, чтобы как-то разнообразить свою скучную, как ему тогда казалось, жизнь. Теодор был бы рад, если бы его жизнь была такой, как тогда. Во всяком случае, когда ему было семнадцать, в его жизни не было того страха, того ужаса, который появился в ней после того дня.

Заставлять ждать его никак нельзя. Иначе, будет только хуже. Теодор собирается как можно скорее. И, как можно скорее, выезжает из своего дома. Находясь в карете, он не может найти себе место. Он переживает. За себя, за Джулию, за Марию. Даже за Седрика. Потому что, если этому человеку что-то не понравится, даже Джулия не сможет ему противостоять. Она – женщина. Слишком сильная и потому несчастливая, но она не сможет выдержать такого. Точно не сможет. Она считает Теодора слабаком, но даже не представляет, с кем он связался тогда.

У этого человека ломались почти все. Даже те, кто казался гораздо сильнее. А те, кому удавалось выдержать, отправлялись кормить собой псов, которых этот человек так любил. Траонт очень волнуется, торопит кучера, даже кричит на него, когда тот говорит, что ехать быстрее никак нельзя. Граф боится. Боится так, как никогда в жизни ещё не боялся. Потому что встреча с тем человеком назначена на полночь, а уже без двадцати двенадцать. Теодор готов метаться по карете, готов кричать от того, что переполняет его сейчас. Дышать мужчине слишком трудно, в горле будто застревает комок бумаги, пропитанный чернилами, именно такое сравнение, почему-то, Траонту хочется дать своему состоянию. Он снова кричит кучеру, тот огрызается, пытаясь объяснить своему господину, что ехать быстрее просто невозможно.

Когда он прибывает на место, его встречает какой-то мальчишка. Тому тоже лет семнадцать. Посмотрев на часы, граф немного успокаивается – без пяти двенадцать. Но торопиться не перестаёт. Не хватало ещё опоздать, когда он почти достиг цели. Эти серые ступеньки когда-то ещё не казались ему дорогой в ад. Когда-то, он даже любил бывать в этом месте.

– Ваше имя? – неловко, чуть запоздало, спрашивает мальчишка. – Ваше имя, сэр?

Теодор так зло смотрит на него, что тот невольно вздрагивает и делает несколько шагов назад, правда, когда граф проходит выше по лестнице, что-то кричит ему вслед. Граф Траонт зол, зол, потому что слишком напуган происходящим. Он не хочет повторения «урока», который ему преподали здесь двадцать три года назад. Он просто не переживёт этого снова. Траонт почти сбрасывает с себя плащ, кидает его в руки дворецкому и, перескакивая через две ступеньки, бежит наверх. Главного зала он достигает ровно в полночь, но мужчина даже не может вздохнуть с облегчением – это не разрешено здесь.

– Рад вас видеть, граф! – слышит он насмешливый голос своего ночного кошмара.

Последнее слово хозяин дома произносит настолько ядовито, что Теодор чувствует, как ему снова становится холодно от ужаса. В сером костюме этот невысокий человечек, как его можно было бы представить, только увидев, выглядит вполне безобидно, но граф прекрасно знает, что таится за этой маской. Он не раз видел, когда этот человек гневается на других, и испытать этот гнев на себе ему совсем не хочется.

– Надеюсь, – продолжает хозяин дома, – вы ещё не слишком привязались к этой девочке, Марии.

Траонт сглатывает. От ужаса, во рту у него пересохло. Имя его дочери, произнесённое этим человеком, является тем, что почти заставляет графа трястись от страха. Почти. Он не позволит этому человеку видеть себя настолько униженным. Больше не позволит. Достаточно и того раза.

Комментарий к II. Глава тринадцатая. Первый обрывок реальности.

Канцлер Ги – Самди

========== II. Глава четырнадцатая. Второй обрывок раскаяния. ==========

Все просто в начале пути,

И все непросто в конце.

Вас звали встать в избранный круг,

Вы предпочли быть в кольце.

Из пустоты не выбрать глубины,

Дорога вверх горит огнём вины.

Та сила, что правит землёй,

Стремится выдержать бой,

Но в драке по имени жизнь

Все бьются сами с собой.

По всей земле растёт и зреет взрыв,

Один на всех, как символ, как порыв.

Ангел с обожжённым крылом пересекает ваш мир,

Жёсткие кривые границ он превращает в пунктир.

Безопасность всех государств он проверяет шутя.

Ангел с обожжённым крылом – посланник силы Огня!

Все в чёрном, но траура нет,

Есть только смутная боль.

В том мире, где цифры и счёт,

Над всеми высится ноль.

У этих мест есть сила множить мрак,

Из цепких лап не вырваться никак.

Ангел с обожжённым крылом ровняет первых в шестых,

Он последним смотрит в глаза и отражается в них.

Все, чем так кичились нули, он искупает в огне.

Ангел с обожжённым крылом – боль Огня, луч Любви на земле!

Все просто в начале пути,

И все непросто в конце.

Вас звали встать в избранный круг,

Вы предпочли быть в кольце.

Из пустоты не выбрать глубины,

Дорога вверх горит огнём вины.

Ангел с обожжённым крылом смеётся зверю в лицо,

Все, чем дорожит этот мир, он замыкает в кольцо,

Он, играя, сводит на нет любую прихоть земли.

Ангел с обожжённым крылом – последний довод Любви!

Ангел с обожжённым крылом – дар Неба, вечник Неба!

Теодор Траонт едва мог дышать от того ужаса, который он сейчас испытывал. Он едва мог даже здраво мыслить, хладнокровно думать о том, что именно ему предстоит в скоро времени. Земля окончательно уходила у него из-под ног, и, как бы он не пытался удержаться, это ему не удавалось.

Он давно попал в эту ловушку, выбраться из которой ещё никто не смог. Граф ненавидел себя за то недоразумение, поломавшее ему, в итоге, всю жизнь. Он был так глуп тогда… Так глуп и наивен… Что стоило ему тогда просто послушать других? Послушать Генриха, Джулию, хотя бы сира Джона… Кого-нибудь из них… Нет, он тогда был слишком самоуверен, слишком самонадеян и совсем не хотел кого-либо слушать, потому что тогда они казались ему глупее, чем он сам. Наверное, именно это когда-нибудь приведёт его к самому печальному финалу, какой только может быть.

Кем был тот человек, в почти полной зависимости от которого сейчас оказался Теодор? Что такое пугающее было в нём? Когда-то, как говорили, он был беден, кто-то говаривал, что он был чуть ли не нищим, впрочем, и сейчас он был небогат, требования его к жилью, еде, одежде были невелики, да и сам он весьма скромен. Опухшее, посеревшее его лицо было некрасиво: маленькие серые глаза вечно зло и недовольно осматривали всё окружающее, большой асимметричный рот почти не улыбался, а если и улыбался, то улыбался фальшиво и натянуто, но что-то в этом человеке было такого, что привлекало к нему. Молодые люди, порой, ещё почти дети, тянулись к нему и попадались в ловушку. В ловушку, выхода из которой не было, потому что этот человек хотел повелевать, хотел распоряжаться человеческими жизнями, хотел быть над ними… Этот человек был совсем небольшого роста. В своём светло-сером костюме он выглядел почти бесцветным, этакий человек-невидимка. Его было трудно заметить среди толпы, он почти сливался с ней. Голос его был тихим, чтобы услышать, что он говорил, нужно было прислушиваться, и от этого было ещё более противно.

Граф Траонт не помнил точно тот день, когда они познакомились. Помнил только, что Джулии этот человек не понравился с самого начала, она даже несколько раз говорила это, почему же Теодор не послушался её? Потому что он просто идиот. Потому что он всегда знал, что сестра умнее и рассудительнее его, но так отчаянно пытался доказать обратное, что вечно оказывался в дураках.

– Ну и как у вас дела, Ваша Светлость? – спрашивает хозяин дома своим противным тихим голосом. – Слышал, вы примирились с дочерью. Будет так жалко, если ваши отношения совсем испортятся…

Теодор удивлённо посмотрел на него. Откуда он знал обо всём этом? И почему считал себя имеющим право говорить об этом? Граф ещё не забыл, как однажды Джулия дала ему затрещину, ему было лет пятнадцать, когда он затронул тему, что очень сильно волновала их гостя, господина в строгом чёрном костюме и с каменным выражением лица, что постоянно наведывался к герцогине Траонт, постоянно пил в её доме чай и рассказывал какие-то нелепые истории, от которых хотелось поскорее отделаться. Теодор тогда сказал что-то обидное тому человеку, и Джулия разозлилась. Да так, что Тео нехило так досталось от разъярённой ведьмы. Она там его выпороть хотела тогда, что ли? Во всяком случае, эта чёртова колдунья была очень близка к этому, и, если бы Теодор не успел вовремя от неё слинять, так оно бы и случилось. Но тогда он сбежал и в итоге, после ночёвки в лесу под дождём, заработал себе воспаление лёгких и целый месяц лежания в постели. В любом случае, это было лучше, чем… Граф Траонт даже представлять себе этого не хотел.

Часы мерно тикали, лишний раз доказывая, что время течёт слишком медленно, отсчитывали минуты, и Теодор чувствовал себя ещё более скованно и неудобно. В комнате было тихо, слишком тихо, и ненужные мысли назойливо лезли в голову.

– Что от меня требуется? – упавшим голосом спрашивает мужчина.

Хозяин дома противно улыбается. Граф Траонт думает, что ему хочется ударить этого человека как можно сильнее, так, чтобы сбить эту ухмылку с его лица, чтобы больше никогда её не видеть. Кофе уже остыл, а Теодор к нему даже не притронулся – так не хотелось ему что-то делать в этом доме. Убраться отсюда как можно скорее – было единственным его желанием в данный момент.

За окном уже светало, а граф так и не уехал из этого дома. По правде говоря, он надеялся, что приём будет, как и всегда, очень быстрый, и будет носить сухой официальный характер. Как всегда происходило обычно. Не было столовой, не было чашки кофе и пирожных. Всё всегда происходило в кабинете – тот человек приказывал, Теодор, скрипя зубами, соглашался на это и уходил выполнять. Что обычно говорили ему? Принеси это, сделай то, не забудь ещё что-нибудь… Он так привык к этому распорядку – войти в зал, встать среди собравшихся, поприветствовать этого человека вместе с ними, выслушать, что от него хотят, и уйти, просто уйти, что сегодняшнее «хорошее расположение духа» его начальника, как тот сам назвал своё желание принять графа в обеденном зале, Теодора Траонта несколько пугало.

– Не так уж много, Ваша Светлость, – хихикает его собеседник, – не так уж много. Всего лишь одну услугу…

Граф насторожился. «Всего лишь одна услуга» могла быть тем, что он, Теодор Траонт, сын доблестного короля, свергнувшего тираншу Аделаиду, выполнить не сможет никогда. Это настораживало даже больше, чем обычно. От «всего лишь одной просьбы» можно было ожидать всего – даже убийства родного ему человека.

– Я вас слушаю, барон, – почти одними губами произносит Теодор. – Скажите мне, что это за услуга?

Ему страшно. Чёрт возьми, ему очень страшно! Если бы он только мог всадить нож в горло этому человек! Если бы он только мог… Граф старается улыбаться, чтобы только не показать своего страха. Этот человек – как дикий зверь – не может устоять перед страхом своей жертвы, это только сильней распаляет его.

Траонт улыбается, чтобы попробовать доказать самому себе, что он – не боится. Потому что бояться для сына короля – позор. А что может быть хуже позора? Ничего. Джулия так говорила. И она, наверное, была права. Только вот жить Теодору хотелось ещё больше, чем жить достойно. Вряд ли это можно было считать точкой зрения, достойной настоящего дворянина, но мужчина ничего не мог с собой поделать. Пожалуй, он был трусом. Нет, не так. Он именно трусом и являлся. И никем другим.

– Не беспокойтесь, я не попрошу у вас ничего неприличного! – смеётся хозяин дома. – Я не такой, каким вы меня нафантазировали, Ваша Светлость!

Теодор молчит. Он просто не знает, что сказать этому человеку. Все знали его только под прозвищем. «Барон». Это не было его титулом. Он, вообще, не был дворянином. Выходец из семьи какого-то обедневшего купца. Траонту становилось только досаднее от осознания этого – какой-то мещанин смел командовать им! Это было настолько противно…

– Вы учились магии, граф, – задумчиво произносит «барон». – Я хочу знать, что означают слова «второй обрывок раскаяния» в третьей главе первой Священной книги. Я уже не раз вижу и слышу эти слова. Что они означают?

Теодор ахает от удивления. Конечно, он когда-то проходил это на уроках богословия, но это были его самые нелюбимые уроки, потому что на них нужно было сидеть смирно и просто слушать. Разве могли непоседливому ребёнку они нравиться? Но что такое «обрывок раскаяния» Траонт смутно помнил. Он тогда сам обратился к Джулии за объяснением.

– Вторая фаза Пророчества, – говорит мужчина тихо, – включающая в себя раскаяние Блудницы и досаду Избранной.

«Барон» удивлённо смотрит на него. Кажется, он ожидал услышать что-то другое. Или просто сам не знал, чего ожидать от ответа. Граф сам не вполне понимал Пророчество, с его Блудницами, Избранными, Безумцами и Несчастными. Тот, кто писал это, скорее всего, был не в здравом уме, но учителя в Академиях магии почему-то считали, что юные волшебники обязательно должны были знать это. А вторая фаза этого Пророчества не могла не казаться странной.

– И что это означает?

Теодор пожимает плечами. Как будто кто-то мог ответить на этот вопрос?! Едва ли даже священнослужители могли ответить на это. Фигуры, данные в Пророчестве, были слишком абстрактны. Джулия как-то сказала, что всё это будет скорее похоже на стечение обстоятельств. Блудница – да сколько таких женщин?! В общем-то, и герцогиню Траонт при желании можно было так обозвать. Избранной же почему-то считалась его дочь, Мария, но и это вполне могло тоже оказаться неверно. «Часть мира, рождённая в другом»? Но не одна же она родилась в другом мире! Та же Роза, тоже дочь Кассандры, родилась на Земле, как и Мария, и тоже, наверняка, имела какую-то магическую силу. Теодору до сих пор было интересно, куда могла деться эта девчонка. Кесс следила за ней не хуже, чем следили когда-то за ней самой по приказу её отца. Траонту было немного жаль Генриха. Он не был виноват в ни в чём из того, что происходило в его королевстве, разве что в том, что был слишком мягок и не мог справиться с этим сразу, как сделал бы их отец, его, Генриха, Джулии и Теодора.

Иногда графу Траонту казалось, что Мария была похожа на своего деда-короля. На того, кто по материнской линии являлся ей прадедом. Брак Теодора и Кассандры никогда бы не допустили. Их отношения были кровосмесительными, а это был грех даже больший, чем брак дворянки с простолюдином. Наверное, поэтому Кесс так пыталась задвинуть старшую дочь на задний план. Только вот Мария не была похожа на неё. Да даже от Джулии у неё было больше, чем от матери! И как же Теодор надеялся, что она, эта девочка, не окажется Избранной из Пророчества. Он не хотел этого. Не хотел…

– Кровавые знаки и у той, и у другой, – произносит Траонт. – Но какими они будут, и что будут означать, нам не объясняли.

Хозяин дома встаёт с кресла и подходит к окну. Давно уже он пытался расшифровать Пророчество, но ничего не получалось, как он ни старался. Ни малейшей зацепки. Просто бессмысленный текст на древнем языке. Что именно имела в виду его мать, когда говорила, что именно в этих текстах можно найти то, что изменит жизни всех людей в этом мире?

Что именно?

***

Леон сидит на подоконнике в большом доме графа. Мысли, которые приходят ему в голову, трудно назвать весёлыми. Он был виноват перед Анной, виноват так, как не бывало никогда раньше. Сестра любила его, беспокоилась за него. Не стоило тогда отвечать ей так резко. Он заслужил эту пощёчину, заслужил, по правде говоря, и более суровое наказание. Но его сестра была всего лишь девушкой, слабой, хрупкой, мечтающей лишь о счастье… Хоффмана, её мужа, он ненавидел и всем сердцем презирал. Что такого было в нём? Богат, умён, красив, но бессердечен, чёрств, холоден, не способен на проявление хоть каких-то эмоций. И он не любил его Энни. Для него она была скорее частью интерьера, нежели живым человеком, которого можно было любить, уважать… Граф был не тем, о ком всю жизнь так мечтала Энн – кому как не Леону знать об этом? Георг сам был скорее машиной, нежели человеком. Он не знал, что такое чувства. Что такое боль. Что такое любовь. Он не был человеком. Не имел право называться им. Не о таком муже мечтала Анна. Она всегда хотела быть любимой, единственной, а разве с графом она может даже думать о таком? Хоффман привык быть тираном, деспотом во всех сферах своей жизни, и он не станет менять что-то в своей жизни для Анны. Зачем она была нужна ему? Почему он выбрал именно её? Эти вопросы давно не давали спокойно спать Леону. Энни была такой же девушкой, как и все те, кто окружал него. Разве что чуть более гордой. Но зачем она ему? Она никогда в жизни не сможет смириться с второстепенной ролью, а у Хоффмана первую роль в его жизни она не сможет получить никогда. Этот человек жил своей работой. И всё. Нет, безусловно, он был начитан, образован, имел неплохой музыкальный и художественный вкусы, но разве эти его качества могли как-то сравниться с простой человеческой способностью любить? Леон ненавидел этого человека и презирал его всей душой. Граф казался ему почти чудовищем, да что там и думать, Георг, безусловно, и был чудовищем. Энни любила его. Но только вот за что? Она была красивой молодой девушкой, которая могла бы рассчитывать и на жениха получше. Но почему она любила его? Его, неспособного полюбить её в ответ? Порой казалось, что Хоффман не умел и ненавидеть. Он, действительно, был почти машиной – делал всё идеально, был всегда безукоризненно вежлив в любых ситуациях, старался всегда улыбаться, хотя улыбка его выходила натянутой, почти никогда не хмурился… Способен ли он был на самом деле хоть на какие-то чувства? Хоть на ненависть? Леон был уверен, что нет. Как такой человек может уметь любить, сопереживать? И все его друзья были под стать ему – безукоризненно одетыми, безукоризненно вежливыми, безукоризненно красивыми, но такими же холодными и бесчувственными. Молодой Истнорд ненавидел Георга Хоффмана за эту его ледяную идеальность. Потому что не будь он так идеален, Анна бы его не выбрала. Энни всегда хотела от жизни лучшего. Но Георг не был лучшем в её понимании. Да, он, возможно, был заботлив и внимателен к ней, но Леон был уверен, что, не будь Энн так влюблена, она обязательно увидела в его действиях какой-нибудь корыстный интерес. Потому что этого интереса просто не могло не быть. Истнорд не представлял себе, что у такого человека, как Хоффман могло не быть корыстного интереса. Потому что… Да хотя бы потому, что денег у графа было столько, что о бескорыстности, как казалось молодому человеку, говорить было странно.

Алесия Хайнтс была одной из друзей графа. И она нравилась Леону меньше всего. Анна была совсем не такой. Его сестрёнка Энни была чище, невиннее, что ли? И она ещё могла искренне любить. Алесия же, казалось, любить уже давно разучилась. Эта женщина, называть её девушкой у Истнорда язык никак не поворачивался, была так же холодно идеальна, как Хоффман, была так же блистательно красива и так же бесчувственна, как он. Пожалуй, она была тем, с кем меньше всего хотелось связывать свою жизнь. Да, она была красива, даже умна, но она не была способна любить. Она была просто красивой оболочкой, разглядеть что-то за которой было просто невозможно. Была ли эта оболочка пустой? Леон был уверен в этом.

Даже платье, которое было сейчас на ней, идеально подходило ей. А волосы? Прекрасные белокурые волосы, в которые влюблялся не один мужчина? Всё в ней было слишком. Когда она улыбалась, обнажался ровный ряд жемчужно-белых зубов, когда она смеялась, звуки звонкого голоса будто рассыпались и растворялись в комнате, где она была. А улыбалась или смеялась эта леди всегда. Ступала она осторожно, бесшумно, словно кошка, и грациозно. Красивая. Ослепительно красивая. Почему Хоффман не выбрал её? Они идеально подходили друг друга. Главное, оба были неспособны любить.

– Не дуйся на Хоффмана, мальчик, – будто слыша его мысли, фыркает мисс Хайнтс. – Он куда более сложный человек, чем кажется твоей глупой головке.

Леон готов рассмеяться – сложный человек и граф. Да что могло быть сложного в этом секретаришке? Что он мог чувствовать?! Да, он был умён, красив, богат, но все хорошие его качества на этом заканчивались. Что было хорошего в этом человеке? Он не был способен на проявление каких-либо чувств, он не был способен, вообще, что-либо чувствовать, всегда был холоден. И Анна страдала от этого. Страдала, он, Леон, был её братом и чувствовал это, хоть девушка старалась и не показывать этого. Сколько он себя помнил, Энни была всегда готова смеяться, шутить. Она никогда никому не позволяла заставить себя плакать. И Истнорд не смог бы простить графу её слёз. И не сможет простить их.

Что сложного могло быть в этом человеке? Да будто он видел что-то, помимо своих цифр и отчётов? Разве всерьёз интересовался чем-то кроме этого? Алесия серьёзно смотрела на Леона, будто хотела дождаться чего-то. Но парень не понимал этого. Он просто хотел поскорее отделаться от неё. Ему было противно её общество.

– Я не мальчик, – упрямо возражает Леон. – И этот человек не может быть сложным. Он обычный кабинетный человечек. Он не способен показывать какие-то эмоции!

Алесия усмехается. Красивый рот коверкает эта усмешка, впрочем, даже сейчас мисс Хайнтс ослепительно красива, как и обычно. Длинные волосы спадают на оголённые белые плечи, она всегда казалась всем прекрасной. Достаточно прекрасной, чтобы благоговеть перед её красотой, и достаточно распущенной, чтобы презирать её. Голубые глаза необычно строго для неё смотрели на Истнорда. Услышав его ответ, девушка смеётся, как будто услышала что-то смешное. Леон краснеет от этого смеха. Ему неудобно находиться рядом с этой женщиной.

– То есть, с тем, что ты совсем ещё глупенький, ты согласен? – смеётся она. – Не мальчик? Как же не мальчик? А кто ты тогда?

Молодой человек краснеет ещё больше, хотя ещё минуту назад ему казалось, что дальше уже некуда. Он готов провалиться со стыда от этого насмешливого взгляда, который обращён к нему. Алесия совсем не стесняется так смотреть, хотя, пожалуй, и Анна бы не стеснялась. Но Энни была его сестрой, ей это было позволительно, хоть она и была младше его.

А мисс Хайнтс не была ему никем. Просто знакомая мужа его сестры. Красивая, но пустая, в общем-то, девушка. Разве нужно было слушать её? Это можно было даже назвать неуважением к самому себе. Она была красива, да, но это было, пожалуй, единственное её хорошее качество. Была ли она умна или глупа говорить тоже было странно. Никто никогда не задумывался над этим.

– И говорю же, не думай о Хоффмане так, – говорит она уже серьёзно. – Он хороший человек, хоть и странный.

Леон недоверчиво смотрит на девушку. Белое платье на ней смотрелось несколько странно. Истнорд когда-то слышал от матери, что белый цвет означает невинность, а назвать Алесию невинной у него язык не поворачивался. Что творилось в её душе? Переживала ли она из-за чего-то? Или могла только смеяться? Энни, его маленькая Энни, старалась относиться ко всем друзьям своего мужа как можно спокойнее. Почему? Было ли это знаком того, что граф уже начал плохо относиться к ней или нет? Леону хотелось убить этого человека. Он был тем, кого хотелось ненавидеть. И кого ненавидеть казалось по-настоящему глупо. Молодой Истнорд не был похож на своего отца. Все и всегда говорили ему это. В общем-то, и Анна не была похожа на него. Слишком свободолюбива, упряма… Как она себя будет чувствовать в браке с Хоффманом? Леон беспокоился за неё. Она была всем, что у него осталось. Больше никто не беспокоился о его судьбе, о его здоровье, о его интересах, больше никто не старался поддерживать его в любой ситуации, больше никто не старался спасти его от голодной смерти, когда, поссорившись с отцом, он оказался на улице…

– Поверь мне, – продолжает Алесия, – он не тот человек, который по-настоящему заслуживает презрения. Мы – все собравшиеся в этом доме сегодня – очень ему обязаны. А я так даже жизнью.

Истнорд пожимает плечами. Почему-то он не верит. Граф всегда казался ему человеком абсолютно бесчувственным, и осознавать то, что ему кто-то был обязан, было сродни тому, что он жестоко ошибся, что не смог разглядеть что-то. Разве можно было судить так, сразу?

Анна всегда была внимательнее и усидчивее его. И, пожалуй, морально сильнее, хоть он и считал всегда иначе. А ещё, она умела прощать, признавать себя неправой, просить прощения у того, кого обидела. Леон зря обидел тогда её. Она не была виновата ни в чём из того, что с ним произошло. И она, правда, пыталась найти наиболее оптимальный для него выход. Она уважала его выбор, старалась уважать. Это он, почему-то, считал себя вправе вершить её судьбу, хоть и не имел на это никакого права, это он, почему-то, считал себя тем, кто мог решать за неё. Анна не могла позволить этого ему, а он обижался на неё. Наверное, Алесия была права, он был глуп, раз считал себя лучше её. Сестра была для него тем, кто всегда поддерживал его, а он считал, что она глупая, что она всего лишь девушка, которая ничего не умеет, ничего не может… Энни была сильнее его во многом. И, если бы он был чуть внимательнее, он бы понял, что замуж за этого человека она вышла только потому, что её семья терпела настолько бедственное положение, что необходимо было что-то делать. Она прекрасно всё понимала. И скорее всего, видела и то, что граф не любил её. Леону было стыдно. Стыдно за свою поспешность, за свою глупость. Анна, скорее всего, будет страдать из-за его эгоизма. Алесия была права – он всего лишь глупец. Всего лишь глупец…

– Знаешь, мне жалко твою сестру, – грустно произносит мисс Хайнтс. – Она умнее тебя, но не уверена, что это принесёт ей много счастья.

Леон вздрагивает. Он не хочет даже думать о том, что Энн будет несчастна. Он не хочет думать о том, что кто-то может сделать её несчастной. Она ведь всегда была для него примером упорства, независимости, свободы… Она называла себя «самой счастливой». Анна была умной, смелой, доброй – примером для него, самой себя и других. Истнорд не мог представить, чтобы кто-то смог сломать её. Это всегда казалось ему чем-то немыслимым.

Он и сам не замечает, что Алесия кажется ему уже куда менее неприятным собеседником, парень словно привык к ней за время их разговора. Да и глаза её не смотрели на него уже так насмешливо. Леон привыкал к племяннице короля. Она уже не казалась ему, настолько достойной презрения.

– Она лучше меня, знаешь ли, – задумчиво, не обращая внимания на реакцию собеседника, продолжает девушка, – сильнее, даже умнее. Когда она только появилась в столице, она была почти в той же ситуации, что я когда-то, только вот вышла из неё она по-другому. Но, понимаешь, я не думаю, что это сделает её счастливой. Я уважаю её, твоя Анна многого добилась, поверь мне, только вот придётся ей, скорее всего, нелегко.

Алесия почему-то вздрагивает. Леон не сразу понимает, почему она замолчала. Когда он поднимает глаза, чтобы посмотреть на неё, он едва удерживается от вскрика – на её белое платье капали алые капельки крови. Девушка испуганно смотрит на собеседника. Она не понимает, что именно происходит. Истнорд замечает глубокий порез на её руке. Мисс Хайнтс растеряна, во взгляде её голубых глаз уже давно нет привычной насмешливости, парню даже кажется, что она сейчас от страха едва может дышать. Леон хватает её за здоровую руку и почти сразу же слышит за спиной непривычно строгий голос Горация Бейнота, одного из друзей графа Хоффмана.

– Что тут случилось, господин Истнорд?!

Алесия поворачивается к нему. Девушка слишком напугана сейчас, чтобы мыслить хоть сколько-то адекватно. Она сейчас не делала ничего, чтобы была возможность порезаться, а тем более – порезаться так сильно. Просто разговаривала с Леоном, но тот точно никак не мог ударить её, тем более, ударить ножом. Во всяком случае, она бы увидела это, как-то почувствовала. Что такое могло произойти с мисс Хайнтс, чтобы произошло это?

– О, боги! – выдыхает Бейнот потрясённо. – Как ты могла так порезаться? Да сбегайте уже за доктором, Истнорд! Быстрее!

Молодой человек убегает. Алесия готова зарыдать от ужаса. Ей больно. Очень больно. Но страшно куда сильнее. Хотя бы потому, что она не понимает, что такого она могла сделать, чтобы с ней случилось подобное. Девушка чувствует себя куда слабее, чем обычно, почти так, как чувствовала себя постоянно до встречи с Хоффманом, но заплакать перед Бейнотом она права не имеет. Ей хочется плакать. На самом деле – хочется. Почему же Гораций, как всегда, так некстати появился рядом? Она сердится на него. Сильно сердится. И, в тоже время чувствует себя почти обязанной ему. Иначе рядом с ней находился бы Леон… Она не хочет видеть рядом с собой того парня.

***

Обучение магии всегда считалось наиболее сложным, нежели что-то другое. В Академии магии, обычно, детей начинали учить с пяти лет. Только в семь они начинали потихоньку приступать к практической магии. Начинали с самых лёгких заклинаний. И первые четыре года были не самыми продуктивными – дети изучали всего по два заклинания в год. И это считалось много. Нейтральная магия считалась наиболее лёгкой, поэтому, обычно, ни светлых, ни тёмных магов из Академий не выходило. Таким тонкостям детей обучали дома. Магия считалась самой сложной наукой, которая только могла быть. В ней было столько всего. Никто не мог сразу овладеть ей. Седрику начальная магия давалась легко, Хельге – тоже, а Леонард долго не мог понять, что к чему… Это было тем, объяснить что было почему-то очень трудно. Обучиться чему-то без наставника было практически невозможно…