Текст книги "Вернуться в сказку (СИ)"

Автор книги: Hioshidzuka

сообщить о нарушении

Текущая страница: 73 (всего у книги 103 страниц)

– Понятно всё с тобой! – усмехается король. – Я надеюсь, королева Рэйна не особенно приобщала своего мужа к своим религиозным взглядам, раз уж принцесса так похожа на мать?

Да, пожалуй, надо будет как-нибудь вызвать короля Джона на откровенный разговор и выведать всё это – он прибывал в Орандор через двое суток вместе со своей супругой королевой Рэйной и, как отшутился кто-то из гвардейцев, не заметив Ала, что проходил мимо, с красивой любовницей, которая имела все шансы заменить Рэйну во всём.

– По всем вопросам, что касаются религии, – замечает Теодор, – следует спрашивать мою сестру – она довольно хорошо осведомлена об этом. Я знаю, что в своё время она посетила многие места, связанные с верой.

Даже так? Алу почему-то казалось, что Джулия не слишком хорошо ориентируется в этом… Ну да ладно – какая ему разница? Но, конечно, надо будет как-нибудь попросить Джулию объяснить ему хотя бы азы принятых здесь норм… Королю, к огромному сожалению, приходится следовать хотя бы некоторым правилам общепринятой морали.

– Долго вы ещё собираетесь трындеть? – из-за спины шипит на них Янжина. – Принцесса, между прочим, на вас сейчас смотрит!

Теодор Траонт насмешливо смотрит на девушку с высоты своего роста, а та, с поистине королевским достоинством, сообщает, что с удовольствием как-нибудь огреет герцога Траонта шваброй по голове. А Ал усмехается и с удовольствием подмечает, что секретарь Теодора, наконец, немного оттаяла. Она была почти такой же обычной девчонкой, как девочки из его класса в школе на Земле. Она умела смеяться, умела шутить, пусть и была порой слишком уж ответственна. Наверное, это можно было объяснить хотя бы тем, что в Орандоре вряд ли было положено женщинам выполнять ту работу, которую молодой король взвалил на графиню Арон.

Ал еле сдерживается от того, чтобы не фыркнуть от смеха.

– Я очень рад видеть вас здесь, принцесса Мария! – произносит Альфонс как можно более мягко и вежливо. – Надеюсь, вам понравится в Орандоре!

Молодой король с надеждой смотрит на герцога и графиню, надеясь, что хоть кто-то из них ему подскажет, что говорить и как действовать дальше, но оба его привычных «советника» просто сверлят друг друга взглядами, совершенно не обращая внимания на монарха… Что же… Кажется, помощь этих двоих и не требуется – принцесса Мария отвечает ему что-то про то, что королевство Орандор встретило её очень гостеприимно и всё такое прочее. И, когда один из графов Орандора начинает какую-то речь, что была запланирована Теодором Траонтом на этот приём, Альфонс совершенно перестаёт в неё вслушиваться – ему куда больше интересны эти своеобразные «разборки» его двух «советников»…

– Вы – мой секретарь, милая графиня Арон, – елейным голоском произносит герцог Траонт.

Насколько же это забавно звучит – главное, не расхохотаться прямо здесь, как бы ни с того, ни с сего, в какой-нибудь очень серьёзный и важный момент какого-то графа, которому Теодор доверил эту роль. Альфонс почти чувствует спиной яростный взгляд Яны, почти видит, как сжимаются в кулаки её пальцы… Он прекрасно знает, что девушка сейчас вне себя от гнева. Теодор Траонт добивался именно этого своей язвительностью…

– Я выполняю большую часть вашей работы, дорогой герцог Траонт! – отвечает ему Янжина тем же елейным тоном.

И Ал чувствует, как его губы расползаются в усмешке – было весьма любопытно наблюдать за этими двоими… Он переводит взгляд на принцессу Марию, которая с каким-то странным благоговением продолжает слушать речь графа. Этой девочке нет совершенно никакого дела до выражения лица короля, который готов прямо сейчас вскочить с трона, бросить тяжёлую корону на пол и расхохотаться, бросив какое-нибудь колкое замечание в сторону Траонта и Арон…

Альфонс смотрит с каким-то сожалением на это худенькое бледное детское личико и думает о том, что, должно быть, эта принцесса весьма несчастна. А он ведь, если станет её мужем, сделает её ещё более несчастной… Жаль её было, пожалуй… Ни Янжину, ни Джулию, ни Фаррел жаль не было – они были достаточно сильны для того, чтобы справиться с навалившимся на них грузом самостоятельно. Ал был уверен, что ни одна из них не простила бы его за слишком участливое отношение к себе. Алесия нуждалась в поддержке и активно искала её… А Мария Кайеримская? Какой была она? Вряд ли возможно что-то понять по одному лишь приёму – тем более, если они даже не могут пообщаться нормально.

Как они могут стать супругами, если даже не знают друг друга? Голос разума постоянно подсказывал, что девчонка, наверняка, будет несчастна, что бесцветные – почему-то они представлялись именно такими – глаза и вовсе потухнут…

Комментарий к II. II. Глава третья. Надежда для будущей королевы мечей.

Девочка…

Маленькая, хрупкая, драгоценная принцесса…

Та, которую всегда, с самого рождения носили на руках и обожали.

Та, которая воспитывалась за толстыми стенами родительского замка.

Та, которая не знает жизни и даже дурных слов.

Хрупкий ребёнок с нежным лицом и глазами, в которых отразилось столько боли…

Девочка…

Старшая дочь короля – та, которой Господь уготовал великую судьбу.

Ты плачешь – душа у тебя болит о несчастье твоей драгоценной матери.

Ты молишься – о счастье короля, своего отца, хоть и считаешь его вечно неправым.

Ты теребишь чётки – в надежде на собственное счастье в замужестве с королём из соседнего, чужого тебе королевства.

Девочка…

Девочка с озлобленным взглядом тёмно-серых глаз, что с тобой сталось?

Куда подевалось твоё нежное сердечко?

Кем ты сделаешь сама себя? Кем?..

Если в душе почти ничего не осталось…

Любые исправления латинского перевода данного текста (если вы знаете латынь) только приветствуются, так как это то, что перевёл гугл-переводчик.

Карточные масти в разных странах имеют разные названия.

Для справки

Мечи – Пики

Монеты – Бубны

Чаши – Червы

Жезлы, Скипетры, Посохи – Трефы

========== II. II. Глава четвёртая. Трефовый туз. ==========

Pax animi – Idem facito succedere, quod aeque perficere solet.

Si quis unquam manere frigus – iam victor.

Si quis in faciem servabit etiam fit intolerabiliter affliguntur – fuit victor.

Si quis vult scire se scire secreta animi satis manere tranquillitas – fuit victor.

Concitandus – they intercedi quo minus victoria.

Quid enim faciam cum surrexerit ad iram et dolore -, nulla res alia ab animo reliquerit?

Quid facient cum inspicere dolor pomutnyaet velata oculos et animum?

Quid igitur faciam?

Quid ageret, cum morieris tu semper maxima homini maxime timens amittere?

Quam ut animam tuam, erit?

VI.

Празднование преставления мученицы за веру Янжины Редвайнской – один из самых красочных дней в году. Во всяком случае, здесь – в небольшом городке со странным, едва произносимым названием Ёззишуннен. Толпа радостных, одетых в свою лучшую одежду людей, улыбающиеся счастливые лица, весёлая музыка, под которую так хотелось танцевать, разговоры обо всём на свете – всё это можно было увидеть на этом празднике. Начало сентября, ещё почти жарко – лето ещё не окончательно ушло. На улице почти круглый день светло – даже ночью. Листья на деревьях ещё совсем зелёные, яркие, словно бы в июле или августе. Летом всё ярко, всё красиво, всё ослепляюще… А сегодня – день совершенно особенный. Женщины пекут вкусное угощение – запах свежеиспечённого печенья вряд ли кого-то может оставить равнодушным. Маленькие мальчики и девочки стараются стащить из-под носа своих матерей и бабушек хоть немного сладостей, которые приготовлены на вечер. Люди стараются забыть о своих тревогах и проблемах хотя бы на этот день – наряжаются в свою лучшую одежду, готовят угощение, которое им по карману есть лишь один раз в год, на праздник памяти мученицы Янжины. Все здороваются друг с другом, приветливо улыбаются, кланяются. Весь народ стекается на главную площадь, где уже танцуют и поют бродячие музыканты. Стонали смычки и пели свою тоскливую песню струны, но флейты, гобои, свирели снова начинали играть отчаянно радостную мелодию, от которой так хотелось танцевать… На ярмарке можно было очень многое купить – и шикарные разноцветные ткани, и покрытые глазурью пряники, и острые кинжалы, и другое холодное оружие, с самыми причудливыми рукоятками, из которых Константину Райну больше всего понравился один стилет с клинком восьми-девяти дюймов длиной и с рукояткой в виде змеи, и глиняные свистульки, которые, пожалуй, так понравились бы Вейча и Монтаганем, и фарфоровые куклы в атласных пышных платьицах, одна из которых могла бы, пожалуй, понравиться той же Монтаганем или самой маленькой из команды пиков, четырнадцатилетней Катрине Джонс, и разноцветные моточки ниток для вышивания, которые так понравились Мире…

Стук каблуков, шелест юбок, радостные крики маленьких детей, громкая музыка на площади, страшная давка – вот что такое был Янжинин день. Это был праздник, равных которому в Ёззишуннене не было. Это был единственный день в году, когда городок Ёззиншуннен сверкал яркими красками, словно сошёл с детского рисунка. Торговцы украшали вывески своих лавок цветами – поздними цветами, которые, может, несколько менее яркими, нежели те цветы, которые распускались в июле, но их краски были куда более насыщенными. Тёмно-бардовые, ярко-алые, тёмно-оранжевые, тёмно-синие… Эдуард чтил память святой Янжины, и, когда он был жив, их дом всегда был украшен цветами на день празднования её памяти. Константин никогда не был особенно религиозен. Но он всегда бегал нарвать цветов перед днём празднования памяти святой Янжины. Как бы Эдуард сумел набрать цветов для украшения дома самостоятельно?

Вспоминать брата больно. Всё в нём – его полугрустная, полуласковая улыбка, его растрёпанные волосы, его усталые глаза, смотревшие всегда с таким пониманием – было дорого Константину Райну. Говорят, мёртвых нужно отпускать, иначе они никогда не смогут быть упокоены… Трефовый туз не мог отпустить. Ему страшно, почти необъяснимо страшно хотелось мести – до слёз, сковывающих горло и мешающих произнести даже одно слово, до боли, убивающей доброту, милосердие и сострадание, до ненависти, сжигающей душу и сердце… Эдуард Райн был мёртв. Это та мысль, в которую сначала Константин всё не мог поверить, всё думал, каждый раз, когда случалось что-то, что вот-вот – придёт и расскажет всё старшему брату, а тот усмехнётся мягко и посоветует что-нибудь… Но… Эдуард Райн был мёртв. Теперь это ничто не изменит. Да, месть тоже. Но сострадание и милосердие – и подавно. Константин когда-нибудь обязательно отомстит, и злорадно усмехнётся, не без радости в выжженном сердце наблюдая за тем, как рушится жизнь того, кто посмел забрать у него Эдуарда.

Константин обязательно продумает всё до мелочей. До самой, казалось бы, незначительной детали. Пропишет в голове всё-всё. Он уже придумал практически всё для того, чтобы его месть осуществилась. Смерть того человека не должна быть лёгкой. В конце концов, Эдуард умирал тяжело – он кричал от боли так сильно, что у Константина разрывалось сердце… Райн почти наяву видел застывшие слёзы на мёртвом лице старшего брата – единственного человека, которому он не был безразличен. И парень ни за что на свете не позволит убийце его брата страдать меньше. Напротив – кару он ему придумал страшную. Такую, что тот содрогнётся, поняв, что именно его ждёт. Константин чувствует, что не может не улыбнуться… Жажда мести сожгла его душу. Теперь её же предчувствие согревало его, когда огонь в его сердце погас. У него не было ничего, ровным счётом ничего – кроме острого ума и жажды мести. Не было ничего – ни любимых людей, ни семьи, ни властолюбия, ни тщеславия, ни сребролюбия. Словом – ничего из того, что поддерживает людей в самые страшные для них минуты – а то и целые годы – их жизни. Только единственная цель – отомстить… Ей одной он жил. Ей одной он не сошёл с ума. Когда-нибудь у него не станет и этой единственной цели в жизни – когда ему удастся отомстить. Но об этом думать было слишком рано…

Наверное, Эдуард не одобрил бы этого.

Он и сам был почти святой – безумно религиозный, невероятно добрый, милосердный, понимающий даже необъяснимое… Братья… Константин и Эдуард были совсем не похожи друг на друга. Старший был человеком жалостливым, готовым понять и простить совершенно всё на свете, почти с самого своего рождения был кроток и послушен, ещё подростком страшно искалечен физически, но душой был необычайно крепок и силён. Младший от рождения был вспыльчив, почти гневлив, в ярости слеп и глух ко всему, что происходило вокруг, к своим восемнадцати годам сделался чёрств душой, почти ворчлив, телом же был совершенно здоров, хотя душа его теперь была совершенно выжжена той болью, которую ему причинила смерть брата. От его сердца осталось лишь пепелище, на котором теперь вряд ли что-то сможет вырасти. В детстве будучи впечатлительным, хоть и совершенно непослушным и неуправляемым, но, в общем-то, добрым ребёнком, к выпускному году в Академии он сделался холоден, мрачен и равнодушен.

Праздник был светлым и шумным, как и каждый год. Люди что-то кричали на площади, и Константин с Мирой пошли туда. Кое-как протиснулись сквозь образовавшуюся перед главной площадью в городке толпу к пристани. Мире, кажется, нравился этот праздник – она счастливо улыбалась и прижимала к груди большую фарфоровую куклу, купленную на ярмарке.

Какая-то черноволосая девушка пела какую-то песню, очевидно, из местного фольклора. Одетая в совершенно странную, немыслимую одежду, она улыбалась и всё продолжала петь… Голос у неё был приятный, сильный. Константин смотрел на неё, и ему самому хотелось улыбнуться. Все люди радуются, глядя на эту девушку – душа всегда радуется при взгляде на что-то здоровое, живое, естественно-сильное… Ей хлопают, а она всё продолжает петь… Пожалуй, она была очень красивая – Райн мог поклясться, что ещё никогда не видел девушки, что была бы красивее. А девушка отстукивала каблуками по деревянной сцене какой-то причудливый ритм. На гуслях ей играл местный бард, высокий и худой смуглый парень. Какой-то мальчик лет одиннадцати играл ту же мелодию на свирели. Светило солнце. Почти летнее ещё. Яркое. Высокое. Ослепляющее.

Трефовый туз знал её, эту девушку, что пела сейчас на сцене – она помогала ему после смерти Эдуарда. Люди, с которыми она в основном общалась, называли её Мирандой, но, кажется, она как-то упоминала, что её настоящее имя другое. Вот её брат, Дамиан, находился совсем неподалёку – срезал кошельки у зазевавшихся прохожих. Вот тот мальчишка, Джон, делал то же самое. Дамиан, едва завидев Константина, помахал ему рукой и снова нырнул в толпу, растворяясь в ней. Когда Райну довелось путешествовать с этой шайкой неделю, в ней было всего человек шесть или семь – они выступали на площадях мелких городов и деревень в праздники, они устраивали какие-нибудь скандалы в обычные дни и обязательно прихватывали с собой часы, кошельки, браслеты, кольца зазевавшихся прохожих. Иногда последним занимался Дамиан со своим учеником, иногда Миранда, иногда рыжий парень, что не имел имени и которого называли просто Хромым…

Константин был бы рад остаться среди них – в шайке этих мелких воришек было, пожалуй, почти весело. Но Миранда строго посмотрела на него тогда, увлекла в сторону и долго-долго объясняла, что Райну следует окончить Академию – что так будет безопаснее для него, лучше, что он сможет найти нормальную работу, когда закончит это заведение, что, в любом случае, она, Миранда, не позволит в шайке появиться ещё одному ребёнку (Джону, действительно, некуда идти, а Константин ещё может куда-то податься), что… «Лучше тебе, мальчик, не соваться в дела воров и убийц, на твоём веку ещё много будет неприятностей» – кажется, так она тогда сказала…

Райн снова протискивается сквозь толпу, на этот раз, чтобы оказаться в стороне от неё. Встаёт около какой-то старенькой чугунной скамейки, подходит к ограждению, что отделяет это место от реки – там, за чугунной решёткой течёт река Еззин. Пожалуй, ему хочется побыть в одиночестве… Он уже так привык находиться один – один в своей комнате, один в лаборатории, один в библиотеке, один посреди пустой улочки в городе часов в пять утра, – что это становится необходимостью, воздухом, без которого он не сможет дышать.

– Ты когда-нибудь был здесь? – спрашивает Мира, осторожно присаживаясь на скамейку, около которой стоит Константин.

Парень кивает. Да, он был здесь – с Мирандой, её братом Дамианом, её шайкой… Если быть точнее – они помогали ему добраться до этого города и сесть на корабль, что прибывал в Академию. Это было тем летом, когда погиб Эдуард. Тогда, как и следовало ожидать, Ёззишуннен не произвёл на мальчика совершенно никакого впечатления – все его мысли были заняты оплакиванием смерти брата, и на город он не обратил ровным счётом никакого внимания. Ему было совершенно всё равно, какие почти кукольные деревянные домики, что были выкрашены в самые яркие и невозможные цвета, здесь были, какие красивые цветы росли в садах – лучших по всей стране, какая река протекала сквозь весь город… Разве он мог думать о чём-то, кроме Эдуарда, которого буквально разорвало той странной магией?

Константину лишь хотелось поскорее забыться…

Но этого никогда не произойдёт…

Трефовый туз стоит, облокотившись на чугунную решётку, что выкрашена, как и следовало ожидать от Ёззишуннена, в совершенно невероятный для этого и совершенно нелепый жёлтый цвет. Парню кажется, что он снова чувствует себя хорошо – ему нравится в этом городке, пожалуй. Здесь тихо, спокойно в обычное время и бывают самые необыкновенные праздники. А ещё тут временно остановилась Миранда. Эта невообразимая особа, которую боялся даже задира Одрик из её компании. Миранда была очаровательна. Очаровательна своим здоровьем, своей радостной открытой улыбкой, своим вздорным характером, крутым нравом, своей бесконечной добротой… Пожалуй, Константину хотелось бы присоединиться к ней. В конце концов, сейчас-то он точно многое может – он неплохо учился в Академии, он достаточно силён в зельях, в проклятьях, в боевой магии, в магии разрушения, в магии иллюзий, в магии преобразования: в зельях он был лучшим среди всех учеников Академии, в проклятьях его обходил только Эйбис Вейча, как бы этот парень не пытался это скрыть, Константин был готов признать, что проклятья Вейча снять было практически невозможно, настолько разумно и безукоризненно они были построены, в магии разрушения – только Феликс Эсканор, фальранский князь с кучей прав и привилегий, а так же – с наследственными магическими навыками, в магии иллюзий – только Эниф Монтаганем, эта маленькая врунья, которую, пожалуй, следовало уважать куда больше, чем кого-либо из них всех, в боевой магии – только княжна Леонризес, особа весьма вздорная, хоть и старающаяся «держать лицо» перед всеми, не столько умная, сколько талантливая и старательная, ну а в магии преобразований только Леонард Кошендблат, младший сын герцога Кошендблата, умный, но несколько забитый рыжеволосый паренёк, который ужасно боялся как-либо разозлить своего отца… Это был достаточно неплохой результат, если хорошенько подумать. К тому же, Константин являлся оборотнем, что даёт довольно много очков к боевой магии и магии иллюзий. Трефовому тузу, пожалуй, нравился Ёззишуннен. Ему нравилось находиться здесь, слышать сильный и уверенно-красивый голос Миранды, дышать свежим воздухом и не думать хотя бы десять-пятнадцать минут о своих проблемах. Ему нравилось видеть червовую королеву под боком, нравилось слышать её тихий, дрожащий голос, нравилось ощущать себя частью этого мира, нравилось не чувствовать вокруг себя тот барьер из равнодушия и полной отречённости от остального мира, что был с таким трудом и так кропотливо выстроен им за те шесть лет после смерти Эдуарда. Константину Райну нравилось снова, как в десять лет, ощущать себя полностью свободным… Он бы остался в Ёззишуннене на долгое время – даже, быть может, отказался бы на несколько месяцев или лет от своей мести.

– Ты не слишком любишь легенды… – вздыхает Мира, кутаясь в свою тоненькую вязанную кофточку. – Жаль – они так красивы.

Легенды? Константин усмехается. Какой в них прок? Какой прок в красивых историях? В историях, где герой всегда побеждает? Какой прок в глупых сказках? В сказках, которые можно разве что рассказать маленькому ребёнку, которому нужно во что-то играть? В сказках, в которых нет ровным счётом ни одного правдивого слова? В которых всё, что нужно сделать человеку, чтобы победить – быть добрым? Какая невероятная чушь! Константин усмехается грустно. Эдди вот тоже был добрым – во многом это ему помогло? Во многом ему помогла его доброта, когда пришли те люди – с огнестрельным оружием, с магическими печатями на запястьях, с каким-то ордером, Константин уже никогда не вспомнит точно, как он назывался. Помнит только, как Эдуард схватил его за руку и строго сказал ему уходить из деревни, отправляться в Академию и… Ни за что и никому не признаваться в том, что он оборотень. Потому что это очень опасно. Люди, так уж получилось, не слишком любят тех, кто хоть чем-то отличается от них. Нельзя, ни за что на свете нельзя признаваться… Что бы ни произошло…

И виной людской злобы, людской глупости тоже являются те же самые легенды – разве не в них всё хоть малость странное выставляется опасным? Разве не руководствуясь всё теми же легендами работает инквизиция? Разве не из-за них убили тогда Эдуарда? Разве не по их вине?

Константин Райн ненавидит всё, что связано с этими глупыми историями. Зачем люди когда-то сочиняли их? Разве нечем было больше заняться? Разве нельзя было придумать что-то другое? Константину бы очень хотелось никогда не соприкасаться с легендами больше. Но он прекрасно знает, что этого никогда не будет – настанет день и он возьмёт в руки сборник этих историй, чтобы покарать виноватого в смерти Эдди. Трефовому тузу будет ужасно противно это делать, но это принесёт ему то успокоение души, которого он с того самого дня не знает. Константин прекрасно знает – он станет самым страшным ночным кошмаром того человека, который стал самым страшным его ночным кошмаром. Он отомстит, отомстит за те чёртовы годы, которые ему было так тяжело прожить… Говорят, людям из ордена Святой Инквизиции не суждено оказаться в аду после смерти. Что же… Константин сможет устроить тому человеку ад и здесь… Сможет заставить ненавидеть эту проклятую жизнь… Он всё сможет. Справится. Не имеет права не справиться. После смерти Эдуарда – не имеет.

– И глупы, – пожимает плечами Райн, присаживаясь рядом с Мирой. – Девы, которые нуждаются в спасении, рыцари, которые вечно торопятся их спасать – разве есть что-то глупее и смешнее?

Всё дело не в этом. Всё дело не в рыцарях, не в девах – это, действительно, только глупо и смешно. Всё дело в том, что Константин – оборотень. В том, что люди слишком боятся таких, как он. В том, что люди из-за этих легенд готовы убивать всех, кто чем-то отличается от них… Трефовому тузу думается, что он и Вейча несколько похожи. Только Эйбиса тогда спасла та женщина… А вот Эдди спасать было некому. Вся разница лишь в этом. Впрочем, Вейча и не оборотень. Он нечто более страшное. Он даже не маг крови. Куда более опасное существо для людей. Маг душ… Тот, кто может возбуждать в людях либо крайне положительные, либо крайне отрицательные эмоции, кто не может оставлять равнодушным, кто питается чужими страхами, эмоциями, тайнами… Почти демон, почти ловец душ… Существо куда более страшное, нежели даже маг крови… Немудрено, что его хотели убить… Константину бы самому хотелось избавиться поскорее от такого существа… Впрочем, этому виной, возможно, тоже были те же самые легенды. Возможно, именно из-за них он так опасался Эйбиса. Тот, впрочем, вероятно, был весьма безобиден – за годы обучения в Академии тот выбрал весьма разумную тактику для того, чтобы подпитывать свою магию. Он вызывал гнев. Лез к Виланду, к Мире, к Леонризес, к Розе, к Аделинд – к тем, кого больше всего раздражали его выходки. Он заставлял людей сердиться на него так сильно, что те почти ненавидели его теперь. Вейча питал свою магию этой ненавистью. «Чем сильнее эмоции, которые испытывают люди вокруг, тем сильнее маг душ,» – кажется, это говорил мистер Гордон Эйн на своих уроках. Эйбис был достаточно силён, если рассуждать так. Он вызывал в окружающих его людях столько эмоций – хороших или дурных, второе было, впрочем, чаще, – что с лихвой хватило бы на сразу нескольких магов душ. Пожалуй, Константину следовало его опасаться. Маги душ, кажется, особенно остро чувствуют оборотней, магов крови и всех остальных – именно они больше всего по своим способностям приближены к демонам. Но Райн не слишком опасался Вейча – тот был довольно тих да и, возможно, сам не до конца осознавал свои возможности.

Всё дело совсем не в этом… Всё дело лишь в жестокости тех самых легенд. В том, что в них самые миролюбивые народы могли обвиняться в чрезмерной жестокости, что в них самая настоящая жестокость называлась подвигом. Всё дело лишь в этом. Константин ненавидит и презирает легенды за это. Было бы всё иначе – кто знает, как сложилась бы жизнь у него и Эдди? Но теперь уж ничего не возможно изменить. Остаётся только один выход, пожалуй… И этот выход – месть. И никто на свете – ни Эйбис, ни Феликс, ни кто-либо из учителей, ни Миранда – не смогут ему в этом помешать.

Дамиан выскальзывает из толпы, шутливо отдаёт Константину честь и снова растворяется в этом огромном скоплении народа. Дамиан… Миранда… Джон… С ними было тогда почти хорошо – они заботились о нём, опекали. Можно было чувствовать себя почти своим, почти нужным… Возможно, Константину Райну тогда нужно было именно это – находиться среди людей, которым не всё равно. Стоило ему, пожалуй, упросить Миранду тогда взять его с собой. Впрочем, она оставалась бы непреклонной, как бы он её не просил. Константину бы хотелось никогда не учиться в Академии – пусть он и делал неплохие успехи, всё это было сначала ради исцеления Эдуарда, а потом ради мести. Константину бы хотелось, чтобы всё было так, как было когда-то совсем давно – ещё до смерти родителей, когда Эдди был здоров, когда не нужно было учиться ни в какой магической Академии, когда всё было хорошо… Ему не нужны были ни деньги, ни слава, ни власть – только то счастье, которое когда-то царило в его семье. Пожалуй, он устал. Устал постоянно стремиться к тем знаниям, которые были так необходимы ему – устал изучать зелья, одно за другим, от безобидных и даже полезных человеку и до самых страшных ядов, устал придумывать всё новые и новые проклятья, устал смотреть на то, как они действуют на разных животных, устал притворяться самым обычным человеком, устал подавлять свои оборотничьи порывы и инстинкты, устал общаться с опостылевшими ему людьми, устал выдавливать из себя дежурную улыбку, которую, впрочем, к счастью, все расценивали как пожелание всего самого плохого, устал ждать…

Но он подождёт. Константин Райн прекрасно умеет ждать. Он сумел доказать это самому себе. А доказать другим будет куда проще. Самое трудное всегда – убедить самого себя. Убедить, что нельзя действовать сгоряча, что нельзя бросаться в самое пекло тогда, когда даже не знаешь, сможешь ли ты добиться своей цели, что нельзя всегда прислушиваться к своим инстинктам, что нельзя слишком выделяться из толпы… Убедить себя, что любовь к тебе со стороны других людей совершенно невозможна. И верить в это. Верить всем, что ещё осталось от собственного сердца.

– Моя мама говорит… говорила… Говорила, что сказки учат нас тому, как нужно жить, – замечает Мира почти неслышно. – Учат тому, как нужно любить…

Константин совсем забыл, что девчонка находится рядом с ним… Почему-то сейчас вдруг становится её невозможно жалко. Райн прекрасно понимает, что червовая королева чувствует сейчас, после смерти матери. Он и сам через всё это прошёл после гибели Эдуарда. Смешно, что смерть родителей он никогда не воспринимал так тяжело – должно быть, потому, что умерли они слишком рано. Он никогда не воспринимал их смерть так серьёзно, никогда не горевал по ним так сильно, как по старшему брату. Мире было тяжело пережить смерть матери. Константин прекрасно её понимал. Трефовый туз никому бы никогда не пожелал пережить смерти близких людей – он знал, насколько это больно, горько, насколько душа опустошается после этого… Наверное, поэтому ему было так жаль эту Андреас, что он полез тогда в реку за её браслетом, что он оплатил комнату в гостинице и за неё тоже, что он купил ей какую-то странную фарфоровую куклу, которая ей так понравилась… Ему было горько даже думать о том, что кто-то может испытать столь же сильную боль, что и он сам тогда.

Эдуард тоже так говорил… Про легенды… Про то, что они учат любви… Хорошей же любви они учили людей! Константин усмехается как-то тоскливо. Эдди прекрасно бы знал, что сказать в таком случае… Он всё всегда понимал и знал… Эдуард бы прекрасно объяснил те странные эмоции, которые ощущал Константин, глядя на кудрявую Миру. Смог бы понять… Потому что трефовый туз совершенно не понимал этого.

– Любовь? – вздыхает Райн тяжело. – По мне так, любовь – самое паршивое чувство из всех, что можно придумать.

Только после него на душе так тоскливо и пусто. Только оно приносит столь сильную боль, что кажется, что невозможно её больше терпеть… Только оно заставляет плакать так сильно, уничтожая при этом сердце маленькими кусочками – с каждой каплей, постепенно, неторопливо, почему ещё более болезненно, нежели, если бы это было сделано сразу. Разве можно считать это чувство хорошим? Константин когда-то тоже считал его таковым – добрым, радостным, что приносит счастье. Но… Лучше никогда не любить, никогда не быть любимым – словом, всегда чувствовать себя хорошо и спокойно.

– Почему? – не понимает Мира. – Любовь – самое чудесное, что только есть во всём Осмальлерде!

Даже после смерти матери – не понимает… Стало быть, она куда лучший человек, чем Райн. Стало быть… Не слишком важно. Константин, кажется, возненавидел само слово «любовь» почти сразу же после гибели Эдуарда. Ему было так больно… Ему до сих пор больно – он вряд ли когда-нибудь сможет отпустить своего брата… Мире тоже было больно. Она тоже тосковала по умершей матери, ей тоже было ужасно горько и тошно от всего, что происходило вокруг – Константин видел, с каким презрением она смотрела на те склоки Эйбиса, Феликса и Кристиана, а ведь когда-то девушку занимали эти склоки, она пыталась как-то примирить тех троих… Мире было так же больно, как было больно Райну. И она тоже не могла ни с кем этим поделиться, из-за чего, разумеется, чувствовала себя ещё более отвратительно… Интересно, так же себя чувствовал Эдди, когда их с Константином родители погибли? Сам трефовый туз был тогда ещё так мал, что вряд ли мог что-то понять… Что, наверняка, причиняло его брату ещё большие страдания.