Текст книги "Вернуться в сказку (СИ)"

Автор книги: Hioshidzuka

сообщить о нарушении

Текущая страница: 65 (всего у книги 103 страниц)

– Отпустите меня, господин Кордло! – требует Анна, предпринимая ещё одну попытку вырваться. – Отпустите же! Я не ваша содержанка, Ваше Высочество! Я…

От волнения она снова переходит на бьёфендское наречье. Слышала бы её мать – снова бы стала охать и ахать. Отец тоже нахмурился бы. Он всегда хотел оттуда уехать – из её светлого, тёплого, солнечного Бьёфенде! Он никогда не любил ту провинцию, в которой ему пришлось столько прожить.

А Анна любила.

Пожалуй, не было ничего дурного в том, чтобы жить бедно, питаться скудно, а целые дни проводить на свежем воздухе, работая. Пожалуй, не было ничего дурного в общении с агратинами. Тем более не было ничего дурного в той благотворительности, которую приходилось оказывать роду Истнордов кочевым и коренным народам Бьёфенде. Анна с сёстрами и матерью самолично шили им одежду, тётя руководила открытой ею же школой для детей коренного населения… Анне нравилась та жизнь. После переезда из Бьёфенде, отец благотворительностью практически не занимался и детям своим этого делать не позволял. Но теперь, когда Анна официально стала графиней Хоффман, она снова могла это делать. Её муж, Георг, хоть и презрительно морщился, когда разговор заходил о нищих и обездоленных, но, во всяком случае, ничего не говорил против того, чтобы его жена этой самой благотворительностью занималась. К тому же, милосердие жило и в его сердце – Юту он приютил просто так, без всякого корыстного или злого умысла. Девочка не могла ему ничего дать взамен той доброты, которую он проявлял по отношению к ней.

Анне стоило огромных трудов «излечиться» от бьёфендского наречия, а сейчас оно снова проявлялось. Девушке бы хотелось не думать обо всём этом, но… Она просто не может. Графиня Хоффман осторожно переводит взгляд на стену дома, около которого они с Феликсом сейчас стоят. Высокий такой дом, кирпичный, старый, довольно уродливый… Даже с улицы слышно, как громко ревёт какой-то ребёнок, как прикрикивает – очевидно на него – какая-то женщина… Анне хочется поскорее сбежать отсюда. Тут так противно… Ей кажется, что её вот-вот стошнит…

Феликс стоит в шаге от неё и смотрит на неё с не особенно скрываемым любопытством. Пожалуй, ко всем своим порокам, он ещё и любопытен. Это было ужасно. Впрочем… Анна сама никогда не могла стать полноценной представительницей высшего света. А Феликс Кордле был этим представителем. Он вращался в самых разных кругах, начиная от кабаков и кабаре и заканчивая высшим светом, и везде его принимали, словно своего. Было в нём что-то дьявольское – что позволяло ему быть настолько обаятельным, настолько хорошо ориентироваться в самых разных ситуациях. В нём было что-то тёмное – то, что можно было заметить только долго смотря в его глаза. Можно было найти в его взгляде что-то такое, от чего хотелось поскорее сбежать, скрыться. Анне ужасно не хотелось находиться наедине с этим человеком… Впрочем, человеком ли?

– Какой у вас прелестный южный акцент! Сразу видно, что вы росли в одной из колоний Анэза – вероятно, в Бьёфенде? – медовым голосом произносит мужчина, но тут же вдруг в его голосе появляются нотки стали. – Впрочем, вы, действительно, не моя содержанка. Вы – содержанка графа Хоффмана. Всё верно.

Её руки он, всё же, отпускает. Наверняка, прекрасно понимает, что теперь она не уйдёт от него просто так. Да и смогла бы она уйти сейчас, даже если бы захотела этого очень-очень сильно? Графиня Хоффман была уверена, что как только она сделает хотя бы шаг в сторону, принц снова вцепится в её руку своими тонкими холодными пальцами, снова оттолкнёт к стене, и у Анны не будет ни единого шанса убежать от него. У неё, итак, нет ни единого шанса сбежать. Но если она попытается, не будет даже этой жалкой иллюзии, что она в безопасности.

От жестоких слов принца ей становится немного не по себе. Впрочем, она всегда ждала чего-то подобного от него. В голову, правда, закрадывается мысль, что всё так и есть, что она для Георга, действительно, не больше, чем простая содержанка. Её муж никогда не говорил ей, что это не так. Может, ему в голову и не приходила такая мысль, а, может… Нет. Это не так… Он женился на ней. Женился. Чего ни за что на свете не сделал, если бы относился к ней с тем же презрением, с каким относился Феликс.

– Я – не его содержанка! – выпаливает девушка почти гневаясь на те слова Кордле. – Я – его законная жена! Я…

Принц хохочет, запрокинув голову назад, он обнажает свои белые крепкие зубы в улыбке. Графине Хоффман становится несколько жутко – куда более жутко, чем тогда, когда он мёртвой хваткой стискивал её руки. В том случае она хотя бы была готова ко всему. А теперь… Теперь она совершенно не знает, что от него можно ожидать. Впрочем, знает – всего наихудшего. Но это знание нисколько не помогает. Только пугает ещё больше. А Кордле всё хохочет.

Безусловно, он – безумен.

Иначе никак не может быть. Нормальный человек никогда не будет таким. Он всегда будет… Предсказуем, что ли? Анна могла предугадать действия своего мужа – тот был, конечно, умным человеком, но она хотя бы имела представление, какие эмоции он может ощущать. Он умел чувствовать, переживать. На его лице, всякий раз, когда Юта делала что-то, что могло ей повредить, появлялся страх. Он искренне радовался, когда узнал, что Анна беременна… Пусть в нём тоже было предостаточно того, тёмного, но он, по крайней мере, умел чувствовать – пусть не только любить, но и ненавидеть. Он был человеком с простыми человеческими чувствами и эмоциями. Умным, тем, кому разум мешал жить. Но человеком… В отличие от Феликса Кордле, принца, племянника короля, человека, что сейчас стоял буквально в шаге от неё. Анна поёжилась от всех этих мыслей. Наверное, ей сейчас, вообще, стоит думать только об одном – чтобы не случилось выкидыша. Графиня Хоффман не хочет повторить судьбу Алесии. Не хочет потерять сначала ребёнка, а потом и собственную жизнь…

Девушка хочет скорее оказаться в Бьёфенде… В солнечном, радостном Бьёфенде. Ей хочется танцевать… Но она никогда не сможет этого делать. Нет. Наверное, ей не стоит ехать в Бьёфенде, даже если Георг будет готов отправить её туда. Потому что теперь она другая. Анна теперь никогда не сможет танцевать так же беззаботно, как танцевала в детстве, никогда не сможет вскочить на коня, как вскакивала в детстве, никогда не сможет даже попытаться соревноваться с Чергэн…

Корсет туго затянут на её талии. Она так привыкла к нему, что не может отказаться даже сейчас – когда её муж настаивал на том, что корсет вреден и для неё самой и для ребёнка. Они ссорились с Георгом на этот счёт. Это было единственное, по поводу чего граф позволял себе повышать на неё голос. Он переживал, волновался на счёт их ребёнка. Кажется, ему очень-очень хотелось, чтобы Анна поскорее родила.

А Феликс… Почему нельзя просто плюнуть на него? Он был жалок… Почему же она была обязана так бояться его? Его – подлого, развратного, избалованного. Того, кого даже человеком называть было бы неправильно. И на душе становится как-то… легче… Страх как-то проходит, уступает место презрению. И Анна теперь готова говорить, что угодно, слушать, что угодно – ей хочется просто рассмеяться…

– Столько «я»! – вкрадчиво говорит Феликс. – Слишком много «я» для простой девушки из Бьёфенде?

Графине думается, что ещё несколько минут назад она, услышав эти слова, затряслась бы от ужаса. Но сейчас… Сейчас она не боится… Она чувствует себя свободной… Пусть не так, как это было в Бьёфенде, но… Это было куда лучшее состояние, нежели несколько минут назад.

Она не боится даже ещё раз посмотреть в эти лживые светлые глаза. Не боится увидеть в них что-то. А видит она именно искреннее любопытство, искреннюю заинтересованность… И, как ни странно, это только льстит ей сейчас…

Худенькая невысокая девушка сидит на полу. Разглядывание узора на паркете несколько отвлекает её от невесёлых мыслей о скорой – но, к счастью, пока что не неизбежной – кончине её мира. Девушка вглядывается в изображение виноградных лоз, вглядывается в каждую ягодку…

Она – обычный человек, которому просто не повезло. Ей двадцать лет, и она родилась в королевстве Кайерим. Её зовут Женовева Милтон и она Пророк. По правде говоря, если бы у неё была возможность избежать тех видений, которые преследовали её с самого рождения, она бы обязательно это сделала. Она бы пила какие угодно отвары, лишь бы забыться, но… Всё, что она перепробовала, лишь возводило видения на более высокий уровень. И в итоге она увидела это – смерть собственного мира. Всё, как в тех старых легендах про то, как большой мир загорелся, как треснул и стал тремя мирами – осколками одного, большого… Только, Женовева была уверена в этом, на этот раз всё было куда страшнее, чем тогда.

Зло никогда не сдаётся.

Во главе той группы людей, которая расколет Осмальлерд, будет стоять человек, рождения которого Женовеве хотелось бы не допустить… Но… Девушка не знала – родился ли он уже или нет… Всё, что она видела тогда, в своём видении – это смеющиеся чёрные глаза. Чёрные, словно зола. Чёрные, словно сердце этого человека. И с алым огоньком где-то в глубине. Алым – словно кровь, которая прольётся, когда этот человек сможет осуществить задуманное. Алым – словно огонь, которой этому человеку будет под силу разжечь для того, чтобы спалить мир до тла.

Женовеве очень не хочется гореть… Она очень боится того, что может произойти с её миром. Она бы всё на свете отдала для того, чтобы забыть то, что ей не посчастливилось увидеть. А ведь она видела это в своих видениях – видела, как горели люди, как кричали, когда огонь убивал их, заставлял их страдать, как плакали дети, какой ужасный шум стоял по всему умирающему Осмальлерду. А потом она снова и снова возвращалась к тому, как смеялся человек, стоящий на вершине одного из вулканов – стоял, и огонь не трогал его, огонь был в нём самом, шёл от него, уничтожал тех, кто был против него…

Рядом с Женовевой стоял человек, которого она знала и раньше – он часто приходил к ней за гаданием. Но только недавно девушка стала понимать, что он – один из тех, кто был в её снах. Парень уже хочет уйти. Кажется, он уже потерял надежду что-то узнать от неё. Кажется, он решил, что нужно искать кого-то другого…

– Думаешь, к тебе может присоединиться та, которая видела, как её мир умирает? – кричит зачем-то ему в спину девушка. – Думаешь, к тебе может присоединиться Пророк?! К тебе – подлейшему существу на этой планете?!

Зачем она это выкрикнула? Зачем? Не могла промолчать? Не могла посидеть тихо? Не могла подумать о своём будущем? О том, что можно будет обратиться к кому-нибудь за помощью, когда он уйдёт? Женовева видит, как напрягается его худая спина, видит, как резко он разворачивается к ней, как в несколько шагов преодолевает то расстояние, которое между ними было.

– Скажи мне – ты видела его? – мужчина подходит к связанной девушке очень близко. – Скажи мне – как он будет выглядеть? Как я его узнаю?

Он становится прямо позади неё, наклоняется к девушке, одной рукой осторожно, почти нежно, берёт её за подбородок. Девушка вздрагивает от неожиданности. Она никогда бы не подумала, что такое может с ней произойти. Женовева осторожно поворачивает голову, встречается взглядом с этим человеком. Глаза у него светло-голубые, словно лёд. Интересно, у него есть душа? Скорее всего – есть. Он ведь не Танатос. Он должен уметь чувствовать, сострадать… Но он противен ей.

Женовева привыкла, что к ней постоянно кто-нибудь приходит. Привыкла, что к ней обращаются за помощью, пусть и боятся её. Привыкла даже к тому, что какая-то странная девушка берёт у неё настои из трав уже несколько недель подряд, к тому, что иногда ей не платят за снадобья… Но она никогда не сможет привыкнуть к этому своему клиенту. Он приходил к ней каждую неделю-две, щедро платил за гадание, куда больше, чем она за это просила. Он приносил ей дорогие подарки на каждую встречу. Она, как и пристало приличной девушке, разумеется, отказывалась, но он всё равно приносил.

А она отказывалась снова и снова…

Он безмерно раздражал её. Он не мог не раздражать – был слишком настойчив, слишком горделив, слишком надменен… Женовева никогда, даже при большом желании, не смогла бы привыкнуть к его выходкам… Но желания и не было. Говорили, он был принцем. Наверное, этим и можно было объяснить его странности… Привык, что любые его капризы моментально исполняются… Привык повелевать…

– Ну… Дорогая Женовева… – вкрадчиво, почти ласково, шепчет ей на ухо мужчина. – Скажи мне… Пожалуйста, Женовева… Скажи мне – как он будет выглядеть… Или – что будет говорить, делать… Что-нибудь… Хоть общее, хоть не значительное… Женовева… Дорогая… Хорошая… Милая моя Женовева… Будь благоразумна – только ответь мне… Я не прошу от тебя большего…

Девушка презрительно смотрит на него. Ей кажется, что вот-вот она не выдержит – так тяжело чувствовать дыхание этого омерзительного человека на своей шее. Так больше не может продолжаться! Противно! Мерзко! Его губы касаются её шеи, осторожно целуют нежную кожу. Он почти всегда осторожен – в его планах, кажется, нет причинения ей какого-либо вреда. Осознание этого факта заставляет Пророка осмелеть, заставляет плюнуть под ноги её гостю.

Кажется, всё-таки, Женовеве стоило бы быть сдержаннее – стоило подумать перед тем, как сделать такое. Её гость был удивительно терпелив к ней, когда стал пытаться разузнать что-то про того человека, что скоро должен разрушить Осмальлерд. Так не стоило злить его! Не стоило!

Мужчина сразу же изменился в лице. В светлых глазах мелькнуло что-то, похожее на гнев. Он не выглядел, как человек, впавший в ярость, но… Что-то Женовеве подсказывало, что ярость в данном случае как раз имела место быть. Что человек, который приходил к ней, был уже готов даже убить её…

– Говори! – заорал он не своим голосом, сжимая тоненькую шейку девушки так, что кажется, что она вот-вот переломится пополам. – Говори! Говори же – я вырву твои глаза, если не скажешь!

Женовева вздрагивает от ужаса. Этот человек никогда раньше не повышал на неё голоса, никогда не угрожал – она и сумела позабыть, что он является одним из её злейших врагов в борьбе за мир сейчас… Всегда предельно вежлив, предельно внимателен – он даже руки связал ей так, чтобы она чувствовала как можно меньше неудобств, насколько это только возможно в такой ситуации… Пророчица никак не ожидала от него такого гнева. Она ожидала такого от кого угодно, но только не от этого её гостя.

– Боишься меня? – снова вкрадчиво, словно и не было этой минутной вспышки ярости, начинает шептать ей на ухо принц, теперь ей кажется наиболее правильным называть его именно так. – Правильно… Меня стоит бояться.

Боится. Она впервые понимает, что этого человека стоит бояться. Он слишком непостоянен… От него можно ожидать чего угодно. Он готов на всё. Абсолютно на всё – на убийство, пытки, что-то похуже… Принц мог сделать с ней всё, что придёт ему через несколько минут в голову.

– Так что же на счёт него? Ты скажешь мне – каким он будет? Скажешь ведь?

Она смотрит на него непонимающе. Пожалуй, Женовева уже и позабыла про сам вопрос – её до этого занимал только тот ужас, который она ощутила, когда принц гаркнул на неё. Ей не хотелось думать о чём-то ещё. Её сознание было поглощено мыслями только о том, что она, Пророк, совершенно не знает, чего можно ожидать от человека, который стоит совсем рядом, касается тебя.

– Не «он», – выдыхает девушка то ли растерянно, то ли испуганно. – Это будет «она»… Это всё, что я знаю! Отпустите меня!

Это, действительно, всё, что она знает. Она не раз видела те кошмары. И каждый раз она видела эти смеющиеся чёрные глаза и по-девичьи нежное лицо с застывшим на нём выражением удовлетворения. Впрочем, Женовева не была толком уверена, что это была именно девушка…

В мозгу снова всплывает то видение, и девушка вздрагивает. Она снова, как наяву, видит огонь, чувствует тот жар, который покроет Осмальлерд, видит бегущих, плачущих людей, видит женщину, держащую на руках одного ребёнка, и за юбку которой цепляются два других – чуть постарше… Видеть это – так ужасно, что Женовева готова на всё, даже на смерть, чтобы перестать быть Пророком.

– Я не хочу видеть её чёрные глаза! – кричит девушка, размазывая связанными руками слёзы по лицу. – Не хочу! Мне страшно! Прошу вас – помогите мне больше никогда не видеть этих видений! Помогите!

Чего и следовало ожидать – её отпускают. Верёвки на её руках тотчас были разрезаны. Принц медленно отходит от неё, оставляет в одиночестве. Молчит. Тишина, которая воцаряется в комнатке Женовевы, пугает её. Уж лучше было, когда он кричал, когда сдавил её шею… Во всяком случае, не было такой гнетущей тишины…

А в голове снова проносятся те мгновения – бегущая с детьми женщина, какая-то девочка, которой можно на вид дать лет десять-тринадцать, тянущая к ней, Женовеве, свои тонкие руки, хохот той девушки… Теперь, Пророчица уверена, что во главе этого безумия стоять будет именно девушка – она слышит этот дьявольский смех… В голове снова пламя, жар, боль и надрывные крики. Она видит, как обрушивается горящий свод какого-то собора. Прямо на прячущихся внутри людей. Она, как наяву, слышит стоны раненых, всхлипывания сирот, вдов, матерей, потерявших своих детей на этом ужасающем своими масштабами празднике зла…

– Тебе повезло, что ты призналась в том, что ты Пророк, – задумчиво говорит Женовеве её гость, остановившись в дверном проёме, – я убил бы тебя, знаешь? Убил бы, если бы ты не оказалась Пророком…

Теперь графиня Хоффман уже не боится этого человека. Она просто презирает его, как только может кого-то презирать женщина её положения, как только может кого-то презирать та, кто ещё полчаса назад так сильно боялась… Девушке до безумия хочется чем-то «уколоть», затронуть как можно более болезненную тему при разговоре. Ей хочется как-то оскорбить его – как бы опасно это ни было. Это всё превращается для девушки в какую-то увлекательную игру, которой ей так не хватало тогда, когда она сидела дома.

– Что вы за человек? – хмуро говорит Анна, когда они оказываются в кондитерской. – Уверена, что вы даже любить – и то, не умеете.

Ей кажется, что это – высшее оскорбление, какое только можно нанести человеку. Она уже ждёт гневного выпада с его стороны – ни на секунду девушка не забывала о том, как гневлив, несдержан, яростен может быть этот человек. Анна ждёт – ждёт его ярости, криков, обвинений, ответных оскорблений, но никак не простой открытой улыбки и тихих слов.

– Не умею! – как-то слишком просто подтверждает Кордле. – А ты – умеешь?

В его голосе нет ни тени гнева. Он улыбается. Отчего-то графине кажется, что принц ожидал от неё именно такого вопроса, когда привёл её в эту кондитерскую. По правде говоря, Феликс неплохо угостил её, но миссис Хоффман рассудила, что стоит купить пирожные для себя самой, а не полагаться на такого непостоянного и опасного человека, каким являлся племянник короля.

Анна не доверяла ему. Она не может себе позволить попасться на какой-то глупости вроде пирожных. Тем более, теперь девушка отвечает не только за свою жизнь, но и за жизнь их с Георгом будущего ребёнка, которого её муж наотрез отказался называть Дэвидом или Джимом, сказав, что если уж его супруге так уж невтерпёж назвать ребёнка именем кого-то из родителей, то пусть называет в честь своих.

Анна вздрагивает и смотрит на Кордле в каком-то суеверном ужасе. На лице Феликса читается лишь искреннее любопытство. Вероятность того, что он не понимает, чем вызвано замешательство графини, равна практически нулю. Разумеется, принц прекрасно всё понимает – вон как улыбается…

– Не смейте говорить мне «ты»! – восклицает в гневе девушка. – Я графиня Хоффман, Ваше Высочество, а не какая-то служанка!

Это заявление заставляет племянника короля расхохотаться. Анна от досады кусает губу. Ей обидно. До слёз обидно, что она совершенно не понимает, как оскорбить этого человека. В её ссорах с Леоном или Маргарет всё было куда проще… Можно было рассердиться, раскричаться, расплакаться, в конце-концов. А тут… Графиня совершенно не понимала, что ей делать…

– Уверен – детство ты провела среди агратинов! – усмехается Феликс, игнорируя её слова. – Ты похожа на них, знаешь?

Какая из неё агратинка? Она так труслива… Чергэн уже давно влепила этому человеку оплеуху, да такую, что тот вовек к ней близко бы не подошёл. Радда бы сказала что-то такое, что Кордле больше в жизни бы не заговорил с ней… А Анна? Анна попыталась как-то уязвить его, но это не возымело ровным счётом никакого эффекта.

Когда принц тянет к ней руку, девушка с досады почти готова это стерпеть. Она думает, что готова. Но когда его холодные пальцы касаются её щеки, графиня, сама того от себя не ожидая, мгновенно вскидывается, с перепугу сильно бьёт его по руке, заставляя мужчину отстраниться.

– Ух ты! – восхищённо восклицает Кордле. – Я уж думал – ты мне руку отхватишь!

Анна зло смотрит на него. Было бы неплохо, если бы, действительно, отхватила. Впрочем, Феликс ожидал этого. А, значит, это не доставило бы графине такого удовольствия, как то, которое могло появиться только в том случае, если бы Кордле поразился бы ей, если бы на его лице появилось то бесценное выражение удивления.

– Кстати! – вдруг произносит мужчина. – Ты так и не ответила на мой вопрос. Это, по крайней мере, невежливо – я на ваш ответил. Так что – вы умеете любить? Ответьте мне – это не так уж сложно.

Анна молчит. Отчего-то этот вопрос заставляет её задуматься. Умеет ли? А вдруг, действительно, нет? Вдруг всё то, что она чувствовала к Георгу Хоффману, своему мужу – корысть, желание наживы? Вдруг это так? В таком случае, она сама не стоит ни гроша… Вдруг всё то, что она чувствовала к родному брату Леону – просто желание некой защищённости, какое-то соревнование, удальство?

– Милая Анна! – говорит он почти ласково. – Вы зря меня боитесь – вам я ничего не сделаю.

Даже не делает вида, что понял, почему задумалась девушка. Графиня уверена, что он лжёт. Такая лживая тварь, какой, бесспорно, являлся господин Кордле, просто не могла не лгать. Но тут люди… Он же не сделает с ней ничего такого, пока они в столь людном месте? Он же оставит её живой? Он же не причинит вреда её ребёнку? Миссис Хоффман жутко его боится, что бы она не пыталась ему доказать. И самое страшное было в том, что Феликс Кордле прекрасно знал об её страхе?

– Так вы умеете любить или нет? – задаёт он вопрос снова.

Анна молчит и хмуро смотрит на своего собеседника. Ей хочется как можно скорее убраться отсюда. Куда угодно – пусть и домой, в скучную и ставшую привычной обстановку. Лишь бы подальше от этого человека.

Комментарий к II. Глава двадцать восьмая. “Тот” человек.

* Мельница – Тамерлан

========== II. Глава двадцать девятая. Урок третий. Путешествия между мирами. ==========

Вместе с запахом выжженых

Солнцем полей,

Тёмной птицею в сердце

Входит новая осень.

Ты плетёшь свой венок

Из траурных лент,

Из увядших цветов

И почерневших колосьев.

Но кто знает, чем обернутся

Холода и потери

Для того, кто умел верить?

И кто знает, когда над водою

Взойдёт голубая звезда

Для того, кто умел ждать?

Тебе больно идти,

Тебе трудно дышать,

У тебя вместо сердца

Открытая рана.

Но ты всё-таки делаешь

Ещё один шаг

Сквозь полынь и терновник

К небесам долгожданным.

И однажды проснутся все ангелы

И откроются двери

Для того, кто умел верить.

И ненастным январским утром

В горах расцветет миндаль

Для того, кто умел ждать.

Гнётся вереск к земле,

Потемнел горизонт,

Облака тяжелеют,

В них все меньше просветов.

Ты сидишь на холме

Неподвижно, безмолвно.

Все слова уже сказаны,

Все песни допеты.

Но я знаю, найдутся ключи

И откроются двери

Для того, кто умел верить.

И над тёмными водами мрака

Взойдёт голубая звезда

Для того, кто умел ждать.

Обречённо скользит

Одинокая лодка

Сквозь холодные воды

Бесконечной печали.

Только небу известно

Всё о нашем сиротстве

И о боли, что связана

Клятвой молчания.

Где-то есть острова утешения

И спасительный берег

Для того, кто умел верить.

Там рождаются новые звёзды

И в горах расцветает миндаль

Для того, кто умел ждать.

Приземление оказалось более-менее мягким. Для Марии, во всяком случае. Она упала на мягкую траву, пусть и довольно сильно замаравшись при этом. Впрочем, последнее девушку волновало… в последнюю очередь. Она довольно быстро поднялась, отряхнула штаны от земли, завязала развязавшиеся шнурки на правом кроссовке и подошла к Мердофу, приземление которого таким мягким не было. Если Фаррел лишь чуть-чуть повредила ногу, когда переносилась из Осмальлерда на Землю, то с Айстечем дело обстояло несколько серьёзнее. Мария беспокоилась – как бы не случилось с ним чего серьёзного. В конце концов, теперь ей несколько затруднительно путешествовать в одиночестве по Земле, а именно через Мердофа она могла связаться с Хоффманом. Впрочем, всё оказалось почти в полном порядке – лишь несколько не слишком глубоких царапин и, кажется, небольшое растяжение. Всё это вещи, конечно, не слишком приятные, но… Пережить их можно. Мердоф присел на стоявший неподалёку камень и посмотрел на небо. Фаррел тоже посмотрела туда – в это высокое голубое небо с плывущими по нему облаками. Девушке сразу вспомнилось, как когда-то в детстве они с Алом играли под вот таким небом, смеялись, шутили, разбивали коленки, набивали шишек… Это высокое спокойное небо совершенно не такое, как её душа. Джошуа всегда говорил, что в душе человека должно быть так чисто, чтобы он чувствовал себя частью бесконечного бескрайнего неба…

Мария никогда этого не достигнет.

Она так и не научилась прощать. А разве может сравниться с небом тот, кто до сих пор не умеет прощать? Тот, кто до сих пор таит в душе злобу на умершего ужасной смертью человека? Тот, кто готов был убить родную сестру? Тот, кто почти радовался её смерти. И не сразу, а осознав эту смерть? Она так и не смогла простить… Простить за то, что Роза просто появилась на свет. Наверное, это было подло… Подло ненавидеть, а потом презирать человека только за то, что тот сумел родиться. Что же… Значит, Мария Фаррел была подлым человеком. В любом случае, она никогда не стыдилась этого. Подлость – что это? Мария никогда не могла считать подлым человека, который осознавал своё предательство, который предал не по трусости, а за идею… Ей казалось, что она сама была такой – встреться ей на пути человек, который стал бы пытаться убедить её в том, чтобы кого-то предать, она бы, возможно, легко пошла бы с ним. Девушка никогда не считала себя трусихой, она никогда не боялась чего-то настолько сильно, чтобы можно было списать на это.

Быть может, это было даже хуже – осознанное предательство. Выверенное, тщательно продуманное, выгодное во всех отношениях. И совершённое лишь из скуки – потому что ничего больше такого, что повлекло бы за собой какие-то последствия, сделать было не особенно возможно. Совершённое лишь из смертельной скуки… Сколько Мария себя помнила – ей всегда было ужасно скучно. Бывшей принцессе всегда хотелось чего-то большего. Ей хотелось чего-то грандиозного. И было совершенно плевать – сколько людей может пострадать или, может быть, даже погибнуть.

Мария никогда не попадёт в рай…

Порой девушке казалось, что она часть чего-то великого, чего-то тёмного и огромного, что когда-то имело очень большое значение для всех… Что она часть чего-то, чего всегда боялись… И её нисколько это не пугало и не расстраивало. Она лишь радовалась тому, что может наслаждаться этой жизнью, не думая ни о ком и ни о чём. Ей нравилось бежать по этой жизни, менять друзей, видеть всё на свете, ей нравилось не переживать из-за тех людей, что оставляли её, возможно, навсегда, ей нравилось захлёбываться смехом вместо слёз.

Ей нравилось усмехаться в лицо всем опасностям… Она не боялась… Сердце лишь начинало биться быстрее, когда что-то происходило не так, как задумывалось. Это лишь подстёгивало её к новым действиям и выдумкам. Даже в детстве… Хотя, наверное, сейчас ещё больше, чем тогда… Кассандра Фаррел всегда говорила, что с её старшей дочерью невозможно сладить – проще договориться с кем угодно, но только не с ней… Дядя Джошуа как-то сказал Сандре, думая, что Мария не слышит, что договориться с девочкой возможно, нужно просто уметь договариваться…

Она скучала по этому человеку. Скучала, как не стала бы скучать ни по одному другому – он единственный был дорог ей. Во всяком случае, дорог настолько, чтобы она могла переживать за него. За Ала никогда не следовало волноваться – Мария прекрасно знала, что её друг не пропадёт, где бы он не оказался, что бы с ним не приключилось. За Хоффмана беспокоиться представлялось слишком глупым – он был ей никем, пусть интересным собеседником и почти другом, но девушка была уверена, что мужчина рассердится, если она вдруг начнёт тратить свои нервы на него. Мердоф… С Мердофом они были знакомы даже меньше… Впрочем, наверное, за него как раз и стоило переживать и волноваться. Он был добрым парнем. Хорошим. Заботливым. И до жути наивным. Но… Мария не могла заставить себя беспокоиться за него. Он всегда был рядом теперь, как рядом был Ал, но волноваться за Айстеча следовало куда больше.

Девушка вглядывалась в проплывавшее над её головой небо. Ей было немного холодно стоять на ветру и смотреть на эти облака… Но… Не мелочь ли это, когда так хочется жить? Не единожды за свои почти семнадцать лет Мария чувствовала это – ей хотелось жить любой ценой. Ценой ли чьей-то жизни – всё равно. Ценой ли чьего-то благополучия – тем более. Порой на всё остальное, кроме себя самой ей было абсолютно всё равно. Она спокойно могла смеяться, когда кому-то было плохо. И она никогда не считала себя виноватой за это.

Впрочем, так же, Мария никогда не считала себя хорошим человеком. Ей всегда было всё равно. Равнодушие и скука – это то, что досталось её душе. Была ли она виновата в этом? Нет… Этот набор достался ей от рождения. Так стоило ли винить себя? Стоило ли учиться любить, привязываться, калечить эмоциями свои нервы, если, всё равно, не сможешь ничего сделать правильно? Ей досталась мёртвая душа. Так стоило ли изводить себя по этому поводу? Всё равно, ничего нельзя сделать…

Отчего-то вспоминалась Роза. Глупейшее наивнейшее создание, которое всегда изводило её. Которое жутко раздражало. Старшая из сестёр Фаррел подозревала, что девочка умерла в подземельях Хоффмана, возможно, с подачи самого графа, но это нисколько не отталкивало её от этого человека. Девушке казалось, не умри Роза в подземельях Георга, она сама бы когда-нибудь убила свою сестру. Убила бы… Это точно. Когда-нибудь, где-нибудь, каким угодно образом…