Текст книги "Вернуться в сказку (СИ)"

Автор книги: Hioshidzuka

сообщить о нарушении

Текущая страница: 60 (всего у книги 103 страниц)

– Что же… – хмыкает трефовая дама. – Это ещё хуже.

Тедд Раймон бледнеет и с надеждой смотрит на девушку. С надеждой… Он, должно быть, был глуп, если смотрел на неё с надеждой. Впрочем… Она сама себе противоречила – она же всегда считала его глупым…

Перед девушкой встаёт выбор – продолжить и узнать или не продолжать, прогнать Тедда и спать после этого спокойно. Ей кажется, что оба варианта являются неправильными… Что она должна поступить неким третьим образом. Что же выбрать? Трудно… Как же трудно… Впрочем, разве не нарушила она уже правила, начав гадать об Избранной? Следовало продолжать…

– Загляни в пламя! – требует Мери. – Думай о глазах. Об её глазах. Да смотри внимательно.

Тедд послушно вглядывается в огонь. Долго не отводит взгляда. И Сестра Обета начинает волноваться. По какому-то преданию – смотреть так долго было нельзя. Вроде как, пламя являлось откликом Бездны, если посмотреть прямо в которую – или долго всматриваться в отклик которой – можно сойти с ума. Стать безумцем… Кто знает – может она сейчас толкала ни в чём неповинного человека в ту самую Бездну. Может, она в данный момент калечила ему жизнь…

Раймон, червовая девятка, всё смотрел и смотрел, словно видел там что-то, на что следовало смотреть, на что следовало обратить внимание… Он смотрел, и девушке его глаза казались уже не синими, какими были раньше, а несколько посветлевшими… Почти небесно-голубыми…

– Видел? – спрашивает его Земирлонг, когда любопытство и волнение, наконец, берут верх над ней. – Ты их смог разглядеть?

Парень кивает. Молча. Это кажется на него отчего-то абсолютно непохожим, и Сестра Обета осторожно ударяет его по плечу. Он поворачивается. Нет… Глаза всё те же – синие… От осознания этого почему-то становится несколько спокойнее. Возможно, всё ещё обойдётся. Возможно, она ещё не искалечила его душу… Возможно, Бездна на него ещё не повлияла, и он останется таким же, каким был прежде…

– Ну? – девушка смотрит на него заинтересованно. – Что именно ты видел? Я гадалка, я могу только толковать символы, но ничего не вижу сама.

Тедд сглатывает и снова смотрит на неё своими синими глазищами. С надеждой. С надеждой, что она не даст его в обиду, что всё будет хорошо… Он снова кажется ей маленьким ребёнком… Ребёнком, прибежавшим к маме, чтобы та подула на его разодранную коленку…

Что такого он мог видеть в огне?

– Я видел кровь… – испуганно бормочет парень. – А потом… Потом я видел смеющиеся тёмные глаза…

Он дрожит от ужаса, и Мери чувствует, что его дрожь передаётся и ей самой. Её саму охватывает ничем необъяснимый страх. Это очень плохо. Страх мешает мыслить здраво. А в данной ситуации ей это просто необходимо.

– Боги… – выдыхает Земирлонг, пытаясь взять себя в руки. – Боги…

Её просто трясёт. Как де ей страшно сейчас! Никто, никто не мог представить, насколько уязвимой и беспомощной она чувствовала себя сейчас… Все эти Пророчества, Избранные – она никогда их не любила… Но больше она боялась историй о Танатосе. Историй о властителе, который мог сделать со всеми живущими что угодно. Это было в его силах…

Полностью неуязвимое в плане чувств и привязанностей существо. Чудовище. Человек с самой чёрной душой, которую только можно представить. Который не любил ни мать, ни отца, ни друзей, ни соратников… Полюбивший только раз в жизни и – убивший эту любовь, потому что та ему мешала…

– Что? – голос Раймона дрожит.

Тедд… Что же он за горе такое? Почему именно из-за него это произошло? Всё было бы куда проще, будь на его месте Константин или Феликс – они, по крайней мере, были достаточно решительны и мужественны, чтобы осознать этот факт, чтобы принять его, чтобы придумать хоть что-то… Всё было бы проще, будь на его месте Эйбис – он бы не боялся так. Он словно уже давно знал, что такое Бездна…

– Скажи мне, что ты – дурак! – требует девушка, и в её голосе Раймон чувствует страх. – Скажи мне, что ты, как всегда, подумал о чём-то не о том! Скажи мне… Скажи мне что угодно!

Возможно, она слишком резка… Это не важно… Она чувствовала себя вечно усталой, словно прожила не восемнадцать лет, как было на самом деле, а все сорок. Она чувствовала себя вечно раздражённой… А теперь ещё и – напуганной. И девушка абсолютно не понимала, как ей справиться с этим ужасом. Ей бы выйти на улицу, ей бы прокричаться, прореветься… Ей бы…

– Что? – растерянно спрашивает Тедд.

В голову приходит догадка, которая объясняла бы произошедшее не таким ужасным образом… Мери обеими руками хватается за эту догадку. Лучше бы всё это было так… Лучше бы… В таком случае, не всё будет так ужасно. В таком случае, только её жизнь будет такой безрадостной и серой.

Точно! Всё так и есть! Это просто наиглупейшее из недоразумений, которые только могли произойти в Академии! Ничего страшного в этом не было и в помине, а Мери просто пора уже лечить нервы. А она… Нафантазировала тут себе невесть что! Распереживалась! А на самом деле, всё, скорее всего, было очень даже в порядке. Ничего из ряда вон выходящего… Ничего, что могло бы на самом деле её напугать. Он – просто обычный идиот, из-за которого не следовало переживать. Всё будет хорошо…

И у неё будет хоть один человек, которому она будет целиком завидовать…

– Ты думал о рождении времени? – спрашивает его трефовая дама. – Ты, что, начитался любимых книжек Эсканора?!

На неё смотрят непонимающе, и девушке думается, что как бы не оказалось, что о рождении времени Тедд даже ничего не слышал. Он был одним из самых худших учеников и на уроках постоянно спал… Боги… Нет, нет, нет… Как бы не оказалось… О, нет… Неужели, тогда получится, что разволновалась она не зря?

– Нет! – восклицает парень раздражённо. – Я не думал об этом!

Нет… Нет! Земирлонг хочется закричать – она чувствует себя опустошённой. Испитой до дна. Силы будто покидают её. Голова начинает сильно кружиться… Ей не хочется даже думать о том, о чём она уже успела подумать благодаря этому недотёпе… Следовало прогнать его сразу… Не следовало продолжать гадание… Не следовало…

Что же она наделала! Нужно остановиться, пока не поздно. Остановиться. Прогнать Тедда прочь… Да, именно… Прогнать… Выпить успокоительного… И никогда больше не возвращаться к этой теме… И тогда всё будет в порядке… Тогда всё будет хорошо… Она выпросит у Райна стирающее память зелье и всё забудет…

Всё же, это было неплохо – то, что Константин смог разобраться, из каких компонентов состоит данное зелье, и как его нужно готовить. Это теперь играло на руку, что пикам, что трефам. Первые – ввиду знатного происхождения как минимум троих представителей данной команды; вторые – ввиду их принадлежности к той же команде, тузом которой был Константин.

– Тогда плохо… – говорит девушка.

На глаза уже почти наворачиваются слёзы. Чёрт! Лишь бы не зареветь. Да ещё в присутствии этого идиота… Какой же это будет позор – разреветься, как ребёнок. Нужно сдерживаться. Она боится. Ужасно боится. Потому что все пророчества Сестёр всегда сбываются. Дело было именно в том огне…

– Что именно плохо? – озадаченно спрашивает её Раймон. – Я не понимаю…

Не понимает… От осознания этого слёзы вмиг просыхают. В груди поднимается непонятная злоба. Непонятная ей самой. Она никогда не была такой – никогда не кричала ни на кого, вела себя скромно и послушно, вела себя как полагается вести себя Сёстрам Обета… А теперь… Теперь в её душе полыхала такая необъяснимая ей злоба. Теперь в её груди просыпалось неизведанное до этого желание – желание как-то навредить, причинить боль… Она не понимала его. И не знала – как с этим бороться. Всё всегда было намного проще.

Надо будет обязательно попросить зелье забвение у Райна. Это ей поможет. Будет хорошо, если она не вспомнит даже этот день. Будет хорошо, если она никогда не узнает того, что узнала теперь. Потому что она даже не знает, каким образом можно бороться с тем, что когда-то предсказали Пророки. Она никогда не сомневалась в том, что всё, что было написано в тех книгах – правда. Она училась жить с этим с самого рождения. И уж тем более, она никогда не пыталась сопротивляться этому. Пророчества были неотвратимы.

– И не поймёшь! – зло роняет Мери Земирлонг. – Это означает, что Избранная каким-то образом будет связано с Хейденом!

Тедд удивлённо смотрит на неё. Смотрит своими большими синими глазищами, и от этого злоба в её груди только разрастается. Кажется, он даже не знал, кто такой Хейден… Дожили… Она слабо представляла, что такой человек, как Раймон, мог делать в Академии. Да ещё и как-то сдавать эти проклятые экзамены, которые, нужно сказать, были довольно сложными, что сдать их без должной подготовки было просто невозможно.

Но Тедд, кажется, даже не знал, кто такой Хейден. Или… Этот идиот просто не знал, что это то имя, которое было дано Танатосу при вступлении в орден? Оставалось надеяться, что так оно и было на самом деле. Мери Земирлонг не выдержит, если окажется, что он даже не слышал о том человеке.

– С кем? – непонимающе спрашивает парень. – Я не совсем понимаю, кто это такой…

Не понимает… Дурак. Какой же он дурак… И зачем только она с ним связалась? Было бы проще, если бы она не открыла дверь сегодня. В дни, когда Мери выдавалось погадать, она редко жалела об этом, но довольно часто думала, что хорошо быть человеком без этого дара, что хорошо жить настоящим, не уметь заглядывать в будущее… Что хорошо не знать ничего, что тебя ждёт в дальнейшем. Хорошо ловить каждый момент, не ожидая смерти или неудачи, которая ждёт тебя через несколько секунд…

– С Танатосом, идиот! – шипит гадалка. – Это означает, что Избранная каким-то образом будет связано с Танатосом! Тебе напомнить, кто это такой?

Тедд Раймон вздрагивает. Неужели, он настолько слабак, что не может выдержать даже её взгляда? Или она, всё же, переборщила? Ступни ужасно болят, но сейчас Мери не смеет взглянуть на них – если взглянет, не сможет отделаться от мыслей о боли в ногах и о крови на них…

Ей ещё повезло, думается девушке.

Ей ещё повезло. На вступлении в Сестричество её ровесницы Вималы, рука у сестры Идхар – Сестры Безмолвия, которая отвечала за ритуал вступления – дрогнула. Теперь Вимала теперь не могла ходить и вовсе… Каждый раз, когда Мери посещала Монастырь, где жили Старшие Сёстры – Сёстры Справедливости и Сёстры Безмолвия, она думала о том, что ей повезло куда больше, чем бедняжке Вимале, которая теперь постоянно жила в Монастыре и не имела возможности даже с кем-то поговорить: что на Сёстрах Справедливости, что на Сёстрах Безмолвия, был Обет Молчания, а первые, к тому же, были ещё и слепы.

Ужасная жизнь в логове молчаливых сестёр – вот, что теперь было уделом Вималы…

Ей повезло. Она была здесь – в Академии. Она общалась со своими сверстниками, пусть порой и не понимала их. Она видела их радости и неудачи, она могла хотя бы говорить с ними… Она могла делать практически всё, что ей только заблагорассудится. Она могла ходить. С трудом, но… Она могла это делать… Могла жить в окружении прекрасных людей, пусть и не всегда правых… Пожалуй, ей стоило научиться снисхождению. Нет. Ей определённо стоило сделать это. Подумать только – Вимала жила в куда более худших условиях, но никогда на это не жаловалась. А она…

– Нет! – вздрагивает Тедд и виновато смотрит на девушку. – Но я не совсем понимаю, как…

Не совсем понимает… Раймон смотрит на неё своими большими наивными синими глазищами, и девушке хочется рассмеяться. Этот парень был младше её всего на два года, но… Какой же он до сих пор ребёнок! На него просто невозможно смотреть без улыбки… Он явно из тех сторонних наблюдателей основных исторических событий, смотрящий удивлённо и восторженно, но имеющий право не скрывать лицо… Мальчишка… Ребёнок… На которого так хотелось рассердиться, но на которого невозможно было сердиться долго…

– Как?! – восклицает Земирлонг раздражённо. – Как?!

Тедд ловит себя на мысли, что прижимает голову к плечам, пытается как-то сжаться, стать меньше… Он, и так, не слишком высок, думается Мери. Он, и так, маленький и щупленький… Почти такой же худенький, как Вейча…

– Что ты ещё видишь? – спрашивает девушка, чуть-чуть остыв. – Говори же!

Невысокий русый парнишка шестнадцати лет с наивными синими, как ночное небо, глазами… Что он забыл на факультете практической магии оставалось для Мери Земирлонг загадкой. На факультете, где учили сражаться друг с другом. Где основными предметами считались боевые искусства: фехтование, единоборства, метание кинжалов, стрельба из луков – на выбор, кто что предпочитал – и магия проклятий и отражений, чтение мыслей и тому подобное. Всё для ближнего и дальнего боя. Всё для войны. На факультете, где учеников заставляли сражаться друг с другом – командами и по одиночке…

– Буквы, – кажется, из червовой девятки всё придётся вытягивать, словно щипцами.

Он не хочет говорить, рассказывать всё подробно, как стараются рассказывать бубны или червы обычно, когда обращаются к тому, кто может им погадать. Они обычно рассказывают всё-всё, что только могут рассказать. Они обычно говорят много, хоть и не по существу. Что забыл Тедд Раймон в команде червов? Ей бы хотелось это знать. Как и то, что именно означает то Пророчество, которое они, вероятно, сейчас видели. Точнее, видел которое Раймон, но толковательницей которого являлась именно она – Мери Земирлонг, восемнадцатилетняя Сестра Обета, трефовая дама, дочь акорлского хедифа и просто обычная девушка, которую заставляли жить иначе, нежели жили её сверстницы.

– Какие? – спрашивает гадалка, словно у ребёнка.

Ей хочется знать… Раз уж они полезли в Пророчества – нужно знать всё. Иначе очередное Пророчество не будет стоить и ломанного гроша. Ей нужно знать. Она должна понимать как можно больше. Только тогда они смогут что-то сделать с этим. И, быть может, она всё расскажет сестре Раджни, которая обязательно всполошит всё Сестричество этим случайным Пророчеством, которое было выведено из-за такого дурачка, каким несомненно являлся Тедд Раймон…

Да… Тедд был всего лишь мальчишкой. Обыкновенным восторженным мальчишкой. Не беспрекословным и немым рабом, каким являлся Мицар для Леонризес, нет. Обывателем. Почти. Временным фанатиком, которые принимают то одну сторону, то другую сторону, но не из корысти, как это делала, скажем, Мира Андреас – да, именно она, эта ложно благочестивая королева сердец, – а только по незнанию того, чего именно так страстно жаждет его душа. Тедд был почти ребёнком. Милым. Светлым. Наивным. Пытающимся сражаться за непонятные ему идеалы, выдуманные, как ни странно, им же самим. Пылко защищающим эти выдуманные идеалы. Готовым постоять за них и даже отдать за них свою жизнь. Он был совсем ещё ребёнком…

– «М» и «Ф»! А теперь – «Дж» и «Б», – говорит парень, стараясь всё внимательнее и внимательнее вглядываться в пламя. – «Дж» и «Б» исчезли, растворились в буквах «Г» и «Х»… А ещё есть буквы «У», «Н», «А», ещё одна «Б», ещё одна «Дж», «Т», какая-то странная буква «Р», постоянно меняющая очертания, ещё одна буква «Ф», буква «К»… Их много, Мери… И многие повторяются.

Девушка молчит. В её голове появляются смутные опасения. Она судорожно пытается вспомнить тех людей, которые как-то относились в Пророчестве, и как-то, во время её поездки в Монастырь, упоминались Сёстрами Печали… И она вспоминает… Вспоминает. Эти имена имели те же инициалы, которые произносил сейчас Раймон.

Значит, всё было более чем серьёзно. А она-то, дура, надеялась… Впрочем, она ещё и лгунья тоже. Она давно уже не надеялась на то, что это окажется какой-нибудь мелочью. Понимала, что то, с чем она совершенно случайно столкнулась этой ночью – то, от чего зависит дальнейшее существование трёх миров. И, быть может, в её силах что-то изменить…

– Убирайся… – неожиданно упавшим голосом произносит трефовая дама. – Я никогда больше не буду тебе гадать…

Тедд Раймон непонимающе смотрит на неё. Молчит. Тянется было за графином с водой, пытается налить воды… Ей не нужно это! Ей не нужна его помощь! Земирлонг сама встаёт, смотрит волком на него… Ей необходимо побыть какое-то время в полном одиночестве. Подумать над тем, что произошло только что…

– Убирайся! – кричит она, когда понимает, что парень не спешит покинуть её комнату. – Я тебе не ясно сказала?!

Раймон подскакивает, смотрит на неё – на этот раз обиженно… Но на этот раз хотя бы уходит… Ей хочется благодарить богов за это… Она просто не выдержала даже ещё минуты его общества сейчас…

Когда дверь, наконец, захлопывается с той стороны, Мери Земирлонг медленно оседает на пол, закрывает лицо руками… По её бледным щекам катятся крупные слёзы. Ей вдруг вспоминается, что в тётиной книге говорилось о чём-то, что её теперь так интересовало. У неё нет сил даже встать и проводить его за пределы дома команды треф, за что ей завтра непременно выскажет Райн. Но… Разве не всё равно, что там может сказать Константин, если она сейчас может узнать…

Она почти подползает – настолько нет сил – к книжной полке, хватает первую попавшуюся книгу, смотрит на неё… Золотые буквы на тёмно-зелёной обложке… Она плохо понимает сначала, что именно написано… Её трясёт… Она почти ничего не видит от страха, переполняющего её, пожирающего сейчас её душу…

«Девятый обрывок недуга» – видит она. Тот самый, который она раньше перечитывала много-много раз. Тот самый, в котором говорилось о безвременной кончине Блудницы. Интересно, кто был Блудницей… И интересно – умерла ли та женщина уже… И если умерла – то как?

Она открывает Книгу Знания – ту часть «Обрывка недуга», в которой тётя записывала имена людей, относившихся к Пророчеству… Открывает. Беспомощно водит пальцем по строчкам, написанным мелким изящным почерком её тёти тупым карандашом, пытается разобрать имена.

– Мария Фаррел, Джордж Блюменстрост, он же Георг Хоффман, Альфонс Браун, Джулия Траонт, Алесия Хайнтс, – бормочет девушка, водя пальцем по карандашным строчкам. – Но кто такие «Р», «Ф.К.» и «У.Н»?..

V.

Уолтер злорадно следил за тем, как этот мальчишка, этот безмозглый франт, Валентин проигрывал ему всё большую сумму денег. Мальчишка! Дурак! Уолтер злобно смеялся тому, что Валентину даже не приходила в голову мысль о том, что с ним, Уолтером Нойманом, лучше переставать играть в карты более, дабы не проиграть всё отцовское состояние. Вергилий Ланд, отец Валентина, который раз уже проклинал как пристрастие сына к азартным играм, так и Ноймана, как человека, который отчасти и являлся причиной банкротства рода Ланд. Валентин краснел и бледнел, то и дело поглядывая на Ноймана, понимая, что отыграться ему, скорее всего, не удастся. Уолтер вальяжно опрокинулся на спинку кресла. Выигрыш его был настолько велик, а он сам настолько удачлив в сей игре, что… Уолтер и сам не знал «что». Ему было весело сейчас. Игра почти всегда приносила ему выигрыш. Разве этого было не достаточно? В свои двадцать шесть лет Нойман успел прославиться знатным кутилой, гулякой. Кто мог упрекнуть его в том, что он вёл такой образ жизни? Парады, казино, гулянки, сражения, дуэли… Так текла жизнь молодого офицера. Впрочем, так жили многие другие люди. Театры, шумные свидания, забавные похищения знатных девиц прямо из-под носа родителей тех… Что могло быть прекраснее? Великолепные балы, знатные гулянья, весёлые маскарады… Уолтер был готов захохотать, когда Валентин проиграл ему ещё двадцать тысяч сайбрен. Это был знатный выигрыш. Почти сто тысяч! Нойман был готов поклясться, что эта сумма в разы превышала его годовое жалованье! Что же… Уолтеру определённо везло.

Валентин краснел и бледнел, глядя на то, как растёт сумма его долга, но ничего не мог поделать с этим. Сколько денег давал ему отец? Около трёх тысяч. И это была не малая сумма, только юному Ланду, всё равно, не хватало её. Он не мог больше обращаться к отцу за деньгами. Не мог. Это было выше его сил, это было ниже его достоинства. Но поделать ничего было нельзя. Следовало послушаться совета старших офицеров и не садиться играть с Нойманом. Руки юноши дрожали. Он не мог заставить себя успокоиться. Уолтер представлялся Валентину чуть ли не демоном. Руки старшего офицера так же ловко, так же спокойно и быстро метали карты. Так же, Нойман постоянно говорил что-то. Голос офицера был таким же спокойным, таким же весёлым, как и два часа, когда они выходили из театра. Валентина сильно отвлекало это. Каждое слово старшего товарища было пронизано каким-то чувством собственного превосходства. Нойман смеялся так, будто бы на его глазах не происходило ничего. Будто бы не решались сейчас судьбы людей.

Валентин был красивым молодым человеком. Он представлял собой тот идеал красоты, который описывался в некоторых дамских романах. И поведение его было иногда несколько схожим. Воспитывавшая его мать не могла нарадоваться на своё драгоценнейшее чадо. Он нравился женщинам. Его многие любили. С правильными чертами лица, с доброй улыбкой, со своими белокурыми волосами, он был похож скорее на красивую статую, нежели на человека. Уолтера же назвать красивым было нельзя. Лицо его было слишком подвижным, рот слишком большим, губы были тонкими и, из-за привычки мужчины кусать их в приступах гнева или злости, казались несколько ярче, чем следовало бы, в глазах всегда читалось то выражение истинной гордости и дерзости, некого бравурства, иногда дополняющееся выражением злобы, жестокости… Волосы его были тёмными и жёсткими и никогда не приходили в порядок.

– Ладно уж! Хватит на сегодня! – усмехнулся Уолтер Нойман, выиграв у Валентина Ланда ещё тысячу.

Снова откинувшись на спинку кресла, стал что-то рассказывать своим компаньонам по игре. Валентин почти не слушал. Ему страшно было слушать. Он мог думать лишь о том, что скажет отец, увидев эту баснословную сумму. Нет! Разве мог он позволить ему узнать об этом?! Разве был выход из этого проклятого лабиринта страстей и долгов?! Валентин был готов рвать на себе волосы от отчаяния и ужаса, переполнявших сейчас его. Но разве было дело этому бесчувственному офицеру до страданий юноши? Разве было дело этому демону до человеческих страданий?! Разве можно было назвать Ноймана человеком? Разве был Нойман человеком? Валентину оставалось только с ненавистью смотреть на того, кому с сегодняшнего дня юноша был должен такую сумму, уплатить которую было почти невозможно. Он никогда не простит себе, если из-за его оплошности, из-за его неслыханной глупости, с отцом или матушкой что-нибудь случится.

Кто-то из офицеров, проходя к выходу, похлопал Валентина по плечу, пытаясь выказать этим жестом свою поддержку. Но юноша не мог думать о чём-либо, кроме своего долга. А Нойман смеялся. Его смех сейчас звучал, как хохот отвернувшейся Фортуны. Валентин Ланд ненавидел этого человека. Он был причиной всех несчастий, случившихся с его семьёй.

Уолтер Нойман проговорил что-то. Не сразу будущий граф Ланд понял, что обращались к нему. Оказывается, офицер говорил, что хотел бы получить все деньги, которые должен ему Валентин, завтра, но, понимая, что за столь короткое время юноша вряд ли сможет найти такую сумму, даёт ему сроку две недели. Две недели… Подумать только! Какое неслыханное благородство со стороны этого человека! Валентин едва мог сдерживать себя из-за обиды и отчаяния. Ему хотелось убить Ноймана. Убить за то, что теперь ему, Валентину, придётся мучиться все эти две недели, соображая, где он сможет взять хотя бы часть этого долга… Разве можно было просить сейчас о снисхождении?

Нойман ушёл. Нужно сказать, что это уже было огромным облегчением для всех, присутствующих в зале. Его не любили. Да и разве можно было любить человека, для многих ставшего причиной разорения или бедствования? Валентин, всё равно, чувствовал себя просто ужасно, хоть уход Уолтера и был для него, так же, как и для всех остальных, спасительным.

– В Лат-Чайхар говаривают, что этот Нойман просто шулер! – крикнул какой-то, изрядно выпивший, офицер.

Валентин сразу узнал его. Это был тот самый вояка, у которого на днях происходила та гулянка, на которой Уолтеру Нойману бросил вызов Джордано Майер. Дуэль должна была произойти послезавтра. И юный граф Ланд поймал себя на мысли, что был бы рад, чтобы этого бретёра, этого ужасного человека, этого шулера убили на этой дуэли. Он был бы сам рад стать секундантом Майера, если бы выпала такая возможность. Приблизить гибель этого человека было бы благородным делом. Даже более, чем просто благородным.

Юноша сам не заметил, как гости, обсудив теорию шулерства Ноймана, обсудив то, что, по их мнению, должно будет произойти на дуэли, потихоньку, стали расходиться. Валентин, всё ещё бледный от мыслей, преследовавших его сейчас, выскочил на улицу.

Город, никогда не спящий, даже в самые спокойные и тихие ночи, встретил его холодным и неприятным ветром. Юноше казалось, что город будто отталкивает его от себя. Будто бы, город, предчувствуя что-то, не хочет больше видеть его своей частью. Стад-де-Хайлиген был городом, которого Валентин никогда не любил. Яркие огни, вечное движение, не прерывающееся ни на минуту, множество спешащих мрачных людей, вечный холод, вечная сырость… В любом другом городке Рейнской империи было место для любого человека, но не здесь. Столица империи меняла любого, кто пребывал сюда. Она делала его одиноким, чужим, ненужным… Живой город империи… Город всех святых… Каким же было неподходящим это название! Валентин почти бежал по прямой и широкой улице Хайлигена и думал о том, что хорошо было бы снова оказаться дома, в любимом Лат-Чайхаре…

Комментарий к II. I. Глава третья. Трефовая дама.

Когда капризная луна плывёт по небу, остаётся только наблюдать.

Наблюдать за тем фальшивым карнавалом жизни и смерти, когда не знаешь, что есть смерть, а что – жизнь.

Расставлять фигуры на шахматной доске и наблюдать… Наблюдать свысока, вечно закрывая лицо.

Наблюдать, как жизнь приглашает смерть на танец.

Бояться произносить слова вслух.

Прятать свои желания, мечты, фантазии.

Быть только наблюдателем с вечной маской на холодном лице… Быть смотрителем в пустоте.

Любые исправления латинского перевода данного текста (если вы знаете латынь) только приветствуются, так как это то, что перевёл гугл-переводчик.

========== II. I. Глава четвёртая. Пророчество для пикового короля. ==========

A series de conciliis et discidiis persequitur omnis partus.

Ab immemorabili tempore sicut vinculum rumpere extendere non potest – divisa enim…

Accidit pedibus astra cadunt, nec ullum vidi qui velit…

Conciliis et discidiis series potest salvum facere Totum mundum. Et destruere potest. Subalternum. Occidere.

Contingit procidens ad pedes stellae…*

VI.

Одиночество. Оно, пожалуй, всегда сидит внутри человека, иногда – разъедая его личность изнутри, а иногда – спасая его от неизбежных разочарований. Оно может причинять боль и страдания, а может спасать человека от них. Иногда одиночество – всё, что у человека есть, и Альфонсу Брауну казалось, что, возможно, одиночество – всё, что есть у него сейчас… Впрочем, возможно, одиночество было единственным, что было у него всегда. Просто он как-то не замечал этого… С Марией всегда было не до того. Она то и дело придумывала всё новые и новые шалости и приключения, которые им двоим приходилось притворять в жизнь, она то и дело шутила, смеялась, говорила, действовала, не особенно заботясь о том, что в этот момент хочется Альфонсу, что он делает и что чувствует. И он привык за эти годы ставить её желания выше своих. В конце концов – она помогала ему не чувствовать себя чужим и одиноким… Она делала всё для себя, иногда, правда, сильно беспокоясь за Ала, своего лучшего друга, умела растормошить его в любой момент… Её тёмные, почти чёрные, глаза всегда смотрели с вызовом, Ал не знал ни одной вещи, которую бы Мария не сделала, чтобы доказать, что она-то ничего не боится, что она-то всё на свете может, что уж ей-то по плечу всё, что она только может захотеть… Сейчас он каждый день видел этот взгляд тёмных глаз, но только Марии рядом не было… Он видел этот взгляд у Теодора Траонта каждый день. Ему тоже всё было по плечу. Он тоже постоянно что-нибудь выдумывал, смеялся, мастерил, предпринимал что-то, отчего Джулия Траонт заваливала его, очевидно гневными, письмами. Именно он помогал Альфонсу проводить реформы… Впрочем, реформы проводить было достаточно трудно, да и люди вряд ли понимали, что так лучше будет для них… Может, стоило, вообще, их не проводить? Он уже чувствовал себя до безумия уставшим, а что будет дальше? У королей нет отпусков и выходных… Они работают постоянно… С Алесией тоже было не до того, когда она приезжала. Она смеялась, совсем другим смехом, нежели Мария, она поправляла своё пышное голубое платье с десятком подъюбников и с кучей кружев и лент, она носилась вместе с Алом по коридорам дворца, щебетала, о чём именно – Альфонс не знал, он никогда её не слушал… Она улыбалась, улыбалась своими прекрасными голубыми глазами, к которым он так привязался… Вскакивала, вскидывала длинные тонкие руки, кружилась по комнате… Говорила какие-то глупости… Но почему-то Алу всегда казалось, что эта девушка совсем другая, совсем не такая, какой кажется… Даже с Розой ему было не до этого – девочка всегда была слишком не самостоятельной, ей всегда надо было во всём помогать… Он до сих пор вспоминает, как завязывал ей бантики на первое сентября, когда Мария категорически отказалась это делать. Он утешал плачущую Розу, когда девочки ссорились, и успокаивал рассерженную Марию. Сколько он помнил их – они ссорились всегда. Его подруга не слишком любила младшую сестру, он всегда это знал – она была слишком обижена на мать, чтобы хоть сколько-то любить Розу. Сам Ал, правда, девочку тоже выносил с трудом… Она не раз ябедничала на них с Марией, когда те умудрялись перессориться и подраться. Ему каждый раз хотелось наорать на Розу, сказать ей, что их с Марией ссоры и драки – не её дело. Роза никогда не понимала этого… И Мария сердилась. В последнее время, правда, отношения между сёстрами несколько исправились, стали чуть лучше, что не мешало, правда, Розе хмуриться при каждом действии Марии, а Марии зло усмехаться в сторону, когда Роза начинала делать ей замечания.

Он смеялся над ними тогда…

Леонард – этот мальчишка-герцог – смотрел на него с неподдельными интересом и восхищением. В его мире всё было по-другому, и ему так хотелось понять, что есть там – на Земле. Он восхищался Алом, когда тот начал говорить с Теодором Траонтом об обязательности, как минимум, начального образования для большей части населения Орандора, он восхищался им, когда король решил распустить совет министров – из которых все были знатные лорды, не особенно понимавшие проблемы королевства и занимавшие своё место только потому, что оно досталось им по наследству – и сформировать Сенат и парламент, он восхищался тем, как просто Альфонс мог общаться с Алесией, со слугами и со служанками. За всё то время, которое они здесь пробыли, Ал ко всем относился по-доброму. Даже с той предательницей Каей – он просто выслал её из дворца, хотя, Лео был в этом уверен, даже добрый король Генрих приказал бы казнить эту девчонку немедленно. Альфонс Браун, по мнению Леонарда Кошендблата, был тем символом идеального короля. Он был для Леонарда королём Артуром из Орандора. Справедливым и добрым деятельным человеком, ценящим в людях не только богатство и родословную, но и личностные качества. И Алу совсем не хотелось признаваться, что он совсем не такой… Что он – вовсе не легендарный король Артур Пендрагон из Камелота, что он – самый обычный человек со своими слабостями, недостатками и пороками. Пожалуй, в этом его понимала только Мария. У неё самой недостатков и пороков было предостаточно. Быть может, именно поэтому она всё понимала? Потому что сама могла совершить такое… «Полумальчишка-полуволчонок» – кажется, так писалось в одной из книжек Марии про одну девочку? Книгу он, правда, не читал, но видел выписанные Марией в тетрадь цитаты. Что же… Альфонсу всегда думалось, что та девочка из неизвестной ему книжки была очень даже похожа на его подругу.