Текст книги "Вернуться в сказку (СИ)"

Автор книги: Hioshidzuka

сообщить о нарушении

Текущая страница: 79 (всего у книги 103 страниц)

– Да, – замечает герцогиня Траонт как-то задумчиво. – Очень люблю…

В руках она держит крохотную смятую бумажку, которую парень только сейчас замечает. Эйбис осторожно разжимает пальцы герцогини, чтобы посмотреть, что это. Она почему-то позволяет ему эту безумную наглость, которая, впрочем, всегда была свойственна Вейча. Джулия Траонт смотрит на Эйбиса строго. Впрочем, должно быть, именно так и должна смотреть герцогиня, принцесса на глупого, обнаглевшего безродного мальчишку, что постоянно нуждается в спасении. Строго. Почти зло. Почти презрительно. Почему же она смотрит на него с какой-то скрытой нежностью? Ведь он в действительности – лишь ничтожно мало значащий для него ребёнок, которого она спасла однажды и спасает с того момента постоянно…

Смятая бумажка оказывается старинного вида открыткой, на которой изображены три высокие, тёмные башни. Похожие на те, которые орандорская принцесса рисовала в своих дорожных блокнотах с пометкой «Иль-Кроин». Быть может, это и есть тот город? Назвать то место замком у Эйбиса не поворачивается язык – настолько это место огромно. Тёмное. Мрачное. Грандиозное. Великолепное. Кажется, в своих дневниках Джулия говорила, что свечи гасли там, когда они заходили внутрь, а осветить это место магией было практически невозможно – говорят, там состоялась последняя битва для Сонма Проклятых. Последнее сражение с силами тьмы, в результате которого из четырнадцати представителей Сонма в живых осталось только пятеро – Танатос, Йохан, Деифилия, Драхомир и Рэшн. Со стороны их противников умерло куда больше.

Иль-Кроин – цитадель мрака, в которой Джулии однажды довелось побывать. В своих дневниках она довольно подробно описывала это место. Да, впрочем, даже попыталась зарисовать его. Описывала толстые, сделанные, очевидно, из карторита или какого-то подобного ему материала, стены, описывала почти уничтоженные временем витражи, остатки которых ещё чудом сохранились, описывала узкие окна, петляющие длинные коридоры, винтовые, чудом сохранившиеся за столько лет, лестницы, подсвечники из неизвестного ныне материала, которые висят через каждые три метра (Джулия писала, что сама отмерила это расстояние из чистого любопытства)… Красивое место. Должно быть – очень красивое. Развалины древних городов всегда невероятно прекрасны.

От них веет той тайной, которой теперь так не хватает.

От них веет жизнью, которой теперь уже нет…

Много ли человек осмелится прийти туда – в это логово пустоты и мрака?

Много ли людей осмелится танцевать в одном из бальных залов – в том, в котором по преданию погибли Саргон, Асбьёрн и Лилит?

Много ли людей осмелится взять для своих исследований небольшой камень с тех развалин?

Много ли людей поймёт, насколько это важно – побывать в цитадели Иль-Кроин, пройтись по всем главным залам, протанцевать вальс под изумрудно-рубиновыми сводами?

И есть ли кто ещё, помимо невероятной Джулии Траонт, кто смог бы разгадать тайну сводов иль-кроинской цитадели?

***

Джулия и Эйбис возвращаются только к ужину – весь день они бродят по побережью и по лесу, общаются друг с другом… Герцогиня уже не выглядит такой испуганной – она почти спокойна. Улыбается так же, как и всегда, когда ей хорошо – чуть самоуверенной, чуть снисходительной, чуть высокомерной улыбкой. Как и всегда, когда она себя чувствует лучше, когда ей весело, когда ей радостно – она всегда улыбается так. Очень нежно. И очень по-доброму. Эйбису Вейча иногда становится не по себе от этой её улыбки…

Они приходят только к ужину – Феликс Эсканор и Седрик Солнман бросают на них удивлённые взгляды, но, как того требует от них этикет, ничего не спрашивают и не говорят. Вот что значит – княжеское воспитание… Вейча обязательно бы вставил какое-нибудь нелепейшее предположение, за что ему, разумеется, довольно крепко врезали. Но Феликс и Солнман были людьми благовоспитанными и вежливыми. Они не говорили разные глупости только потому, что в данный момент им этого хотелось. Аристократы так никогда не делают. Какое, всё-таки, счастье, что Эйбис не аристократ… Джулия Траонт насмешливо смотрит на него и проходит в комнату, кидая столь же насмешливые взгляды на Феликса и Седрика – ведь ничего страшного, если Вейча отойдёт от этого набившего оскомину «мистер Солнман»?

Джулия присаживается на диван и жестом просит Эйбиса присесть рядом с ней. Он не отказывает герцогине в этом. Ведьма почти невесомо касается его волос, цепляется пальцами за его кудри и всё так же безмолвно и нежно смеётся. Пожалуй, Вейча очень скучал по ней. Наверное, не будь в комнате сейчас Седрика и Феликса, он прижался бы к ней как можно крепче, обнял бы, снова бы начал болтать всякую ерунду… По правде говоря, дело было совсем не в том, что он чувствовал бы себя неловко, если бы сделал это при князьях. Уж скорее они чувствовали бы себя неловко – Эйбису такое состояние было практически незнакомо. Но герцогиня просила его «вести себя прилично» при посторонних.

Разве мог он пренебречь её желанием?

Джулия осторожно перебирает волосы пикового валета. Ей нравится это делать. Очень нравится. Как-то она даже, улыбнувшись, посоветовала ему не обрезать кудри слишком коротко. Наверное, он действительно бы остригся, если бы не она. Длинные волосы, впрочем, из всех парней их отделения носили лишь Феликс Эсканор и Константин Райн. Первый был наследником древнего рода и обязан был соблюдать некоторые традиции в отношении своего внешнего вида. Второму просто длинные волосы нравились больше. Или, может, была и ещё какая-нибудь причина, но ей Эйбис никогда не интересовался – с Константином они практически не общались, тот был не слишком приятной личностью (даже по его, Вейча, меркам) – снобом, педантом и эгоцентриком. Эгоцентриком, пожалуй, был и сам Эйбис, но… Он хотя бы не был педантом и снобом. Феликс как-то ему говорил, что именно поэтому он и дружил не с Райном, а с Вейча. И, всё же, Эйбис не стриг волосы слишком коротко. Расстроить герцогиню Траонт, пожалуй, он боялся больше всего на свете.

Феликс лежит на кровати – в охотничьем домике всего лишь две комнаты, хоть и достаточно больших, так что, своеобразным «обеденным залом» служила именно та комната, где пришлось спать Феликсу, Седрику и Эйбису. Князь Эсканор привычно бледен. У него, как и у Леонризес – да, да, этой «маленькой ксандрской княжны», как называл ту отец во время своих визитов в Академию – временами случались приступы гемикрании. По правде говоря, Эйбис никогда бы не посчитал подобную болезнь действительно серьёзной, если бы не знал так хорошо Феликса – тот никогда не стремился как-либо отлынивать от работы, учёбы, каких-либо поручений и тому подобного. Вот Вейча скорее придумал бы себе что-нибудь такое именно для этого. Он, в отличие от своего друга, был крайне ленив. Практически во всём. Эйбис на редкость был привязан к своей тёплой постели, комнатке с камином и куче книг, тетрадей и вещей, разбросанных по полу. Аккуратным Вейча тоже никогда не был. Поэтому обязательная для всех учеников Академии еженедельная уборка в своих комнатах обычно производилась Эниф или Феликсом или же не производилась вовсе. Ему, в принципе, было комфортно и в комнате, в которой было невозможно ступить из-за обилия вещей и отсутствия какой-либо упорядоченности в размещении этих самых вещей.

Эниф, по правде говоря, это всегда раздражало. Не только Эниф, если быть совсем честным – Феликс, Леонризес, Юсуфия, Тозеур, Йохан и Доминик тоже не были в восторге от того бардака, который Эйбис учинял, если уж оставить все преуменьшения и оправдания, не только в своей комнате, но и во всех общих комнатах дома команды пик. Вот Джулия никогда не ругала его за беспорядок… Правда, пожалуй, она зато с большим рвением принималась сама разбирать те завалы, которые были самым обыкновенным явлением в комнатах Эйбиса Вейча.

– Мы отобедаем у графов Рогмерских в этот понедельник, – говорит Солнман, поднимаясь со стула и откладывая какой-то научный трактат в сторону. – Думаю, это будет самый приемлемый вариант для нас – отобедать у графа, моего старинного друга, и его любезной супруги.

Джулия Траонт кивает и продолжает перебирать и расчёсывать – подумать только, почти никогда Вейча не приходилось расчёсываться самому, это всегда за него готовы были сделать Джулия или Эниф – волосы своего воспитанника, продолжает что-то тихонько бормотать себе под нос какие-то слова на одновременно неизвестном и знакомом Эйбису языке. Это успокаивает… Пожалуй, думается Вейча, это очень даже неплохо, что Джулия что-то бормочет. По правде говоря, ему нравится. Конечно, было бы ещё лучше, если бы не было рядом ни Седрика, ни Феликса, но… Так тоже было неплохо. Пиковый валет не знал, когда он ещё смог бы увидеть её. Возможно, прошли бы годы – Джулия могла просто перечислить деньги на его счёт в банке, и тогда они не увиделись бы много лет. Эта мысль заставляет Вейча в тайне – и даже не совсем в тайне – радоваться той счастливой – или несчастливой, по мнению Феликса – случайности, которая перенесла их обоих к ней – к герцогине Траонт.

Князь Эсканор же, кажется, совсем не желал этой случайности – считал её почти бедствием для себя. Конечно, думалось Эйбису, всё дело было в его драгоценной виконтессе Мире Андреас, червовой королеве с необычайно миловидными личиком и светлыми кудряшками. В кукольной виконтессе Мире Андреас, поведение которой в последнее время вызывало недоумение, раздражение и практически суеверный ужас сразу у двоих её поклонников – у Феликса и Кристиана. Андреас, кажется, чем-то понравился несчастный сноб из команды треф – Константин Райн. Да, конечно, и для пикового туза, и для червового короля это было огромнейшей проблемой. Кажется – почему-то Эйбису при взгляде на них думалось именно так, – они были даже простить такую неслыханную наглость – влюблённость в Миру – друг другу. Но только не холодно-вежливую улыбку по отношению к ней же от Константина. Константина Эйбис никогда особенно не любил – считал снобом, педантом и эгоцентриком, – но в данной ситуации был даже рад тому, что что-то может, наконец, отвлечь двух влюблённых идиотов от хорошенькой и миленькой дурочки, которой являлась Мира. Райн и Андреас на удивление стоили друг друга – он был человеком, совершенно лишённым сердца, а она была из тех девиц, про которых с пренебрежением говорят, что они абсолютно лишены мозгов.

К сожалению, всё обстояло именно так, и Эйбис, если быть откровенным, был крайне счастлив тому факту, что Феликс Мире был только другом, который, хоть и был незаменим, обречён был навечно остаться только другом. Андреас вовсе не была человеком, которого Феликс был достоин на самом деле. Она была просто глупой, хоть и весьма миловидной, девчонкой, из семьи женщины, на которой и оказалось воспитание маленького князя Эсканора. По, должно быть, субъективному мнению Вейча, Мира была самым раздражающим человеком во всей Академии. И уж своему лучшему другу Эйбис ни за что на свете бы не пожелал связать всю свою дальнейшую жизнь с ней. С этой глупой, сентиментальной барышней, которая вполне была способна на такие неимоверные глупости, на которые не был способен даже пиковый валет, то есть, собственно, сам Эйбис Вейча. В общем, пожелать такого «счастья» он мог разве что Виланду или Райну, которых откровенно недолюбливал.

Феликс приподнимается на кровати и тут же со стоном опускается обратно – всё-таки, иногда Эйбису думается, что быть аристократом не так уж и хорошо. Эти приступы гемикрании… Впрочем, что уж врать – он сам никогда не хотел бы быть аристократом. Слишком много ответственности. Слишком много важности. Слишком много всякой ерунды. Вот посмотреть хотя бы на обоих Эсканоров, что учились в их Академии сейчас – Феликса и Розу, – на Кошендблата, Гакрукса, Отакара, Виланда, Августина, Леонризес или на ту же Миру. Все они были настолько скованны всеми этими правилами этикета, традициями, обычаями, что практически не могли нормально дышать из-за них, если выражаться образно. Они не могли порой даже прийти на занятия – или куда ещё – в той одежде, в которой им хотелось, не могли оскорбить человека, которого им хотелось оскорбить, не могли – ну, чисто формально, если судить по Виланду и Эсканорам, да и по остальным тоже – сделать некоторую мелкую пакость, уж во всяком случае – не могли спокойно и открыто, не опасаясь какого-то ужасно неприемлемого для них осуждения со стороны общества, посмеяться над тем, кому они эту пакость сделали.

Какая неимоверная скука!

Эйбис никогда не смог бы жить так… Быть может, его и считали совершенно невозможным человеком, но… Он хотя бы не был скрытным и подлым. Он делал пакости, оскорблял, всячески высмеивал чужие недостатки и был абсолютно невыносим, о чём свидетельствовали его вечные синяки, шишки и ссадины. Точнее способ их появления на его теле. Но он имел неслыханную для аристократов привилегию – быть честным. Ни один князь или герцог не мог себе этого позволить. Ни один король и император. Даже такой невероятный человек, каким была Джулия Траонт. Все они так или иначе лгали. Так или иначе кривили душой. Даже она. Эйбис всегда знал это. И хоть он обычно относился ко лгущим людям со свойственным ему пренебрежением, Джулией пренебрегать он не мог. Она была человеком, который всегда спасал его, человеком, который был всегда честным с ним, женщиной, которая могла бы быть его матерью и которая была тем, кто мать ему заменил. Джулия Траонт не была тем человеком, которым Эйбис имел право пренебрегать. Она была для него всем – жизнью, смыслом этой самой жизни, женщиной, которую он стремился защищать и оберегать, несмотря на все её уверения в том, что это дело совершенно ненужное.

– Всё так же услужлив? – смеётся Джулия. – Признайся, Седрик, ты всё так же услужлив, как и двадцать пять лет назад!

Эйбис чувствует, как особенно нежно ведьма проводит по его волосам, как случайно зацепляется пальцем за клок нечёсаных светлых волос, как почти невесомо целует его в лоб после этого… Заботится… От осознания этой мысли на душе сразу становится настолько легко и хорошо, что… Вейча не знает, какое слово можно подобрать в этом случае. Он расплывается в улыбке. Пожалуй, он всегда млеет от удовольствия, когда она прижимает его к себе или целует, или перебирает его нечёсаные кудри… Ему всегда настолько невыносимо хорошо в эти моменты, что он иногда забывает, как дышать.

Князь Солнман вежливо улыбается, и Эйбису думается, что, должно быть, Седрик Траонт, сын леди Джулии, чем-то напоминает этого странного мужчину. Впрочем… Лишь самую малость. Только этой безукоризненной, показной вежливостью. Аристократы, что, с едой это впитывают или как? Эйбис так и не смог научиться помалкивать или вежливо улыбаться в те моменты, когда человека хочется скорее задушить, чем пожалеть. Впрочем, кажется, у большинства своих собеседников он сам больше всего вызывал желание придушить, прибить, врезать или чего-то подобного, нежели желание пожалеть, поболтать, дружить или попить вместе чаю.

Вейча осторожно поворачивает голову и смотрит прямо в глаза Седрику. В разноцветные глазки, от взгляда которых большинство людей чувствовала себя не слишком хорошо. От взгляда которых Эйбису хотелось его презирать. Подлая, идеально вежливая, пугающая многих тварь… Если бы только Вейча мог вспомнить, кого ему напоминает этот человек…

Но очевидно, память на данные вещи – а точнее, её отсутствие – была персональным проклятьем Эйбиса Вейча, пикового валета… Ведь, если бы только он сумел вспомнить, кем является он сам, кем является Солнман – всё имело бы совсем другой оттенок. Он хотя бы сумел его уловить…

Сколько человек нашли в себе силы противостоять страшной стихии – Сонму Проклятых?

Сколько человек – из всего мира – нашли в себе храбрость бросить Сонму Проклятых вызов?

Сколько человек – из всей вселенной – были столь отчаянно против тех четырнадцати Отступников?

Их всегда было двое. Сердце и Хранитель Вирджилисской цитадели.

Помощь к ним никогда не приходила.

Комментарий к II. Глава тридцать вторая. Память.

* Fleur – Память

Гемикрания – одно из названий такого явления, как мигрень

========== II. Глава тридцать третья. Ложь. ==========

По дороге в закат

Есть долина одна,

Где убитые спят,

И больная луна там танцует смешно

Танец, дикий как бред,

Тех, кто умер давно, вызывая на свет

Так приходи же к нам,

По чужим следам,

Выпей – коль с живыми не пьется!

На пороге сна

Сказка лишь одна:

Что живому луна – то мертвому солнце…

Что живому луна – то мертвому солнце…

И, почти из засады,

Навстречу луне

Поднимаются всадники

В тусклой броне.

Их разбиты гербы,

И не видно венцов,

И скользит луч луны

Над толпой мертвецов.

Так приходи же к нам

По чужим следам,

Если жить причин не осталось!

На пороге сна

Песня лишь одна:

Что живому печаль – то мертвому радость…

Что живому печаль – то мертвому радость…

И пронзает луну

Мертвых рыцарей взгляд;

Тихой смерти струну

Они слышат – и спят.

Ветви мертвые гнутся

И стонет вода,

Только им не проснуться,

Увы, никогда.

Так приходи же к нам

По чужим следам,

Прорасти в пути в бесконечность!

На пороге сна

Правда лишь одна:

Что живому обман – то мертвому Вечность!

Что живому обман – то мертвому Вечность!*

В кабаке, как и всегда, достаточно шумно. Это далеко не самое приятное место, но Арлен любит приходить сюда, когда Ерин отпускает его. Кабак – именно то место, где можно услышать очень много нового от пьяных мужиков, что становились после трёх-четырёх бутылок спиртного особенно разговорчивыми. Сюда ходят, в основном, либо горожане, чья жизнь совсем не задалась, либо моряки. От первых вряд ли возможно услышать что-то интересное, а вот вторые… могут поведать восторженно смотрящему на них мальчику очень многое. Арлену одиннадцать, и он на редкость любопытен. Даже для своего возраста.

Он шустрый и тоненький мальчик, которому приходится прислуживать клиру Ерину – человеку, по правде говоря, довольно неплохому, хоть про хозяев и не принято так говорить. Ерин несколько ворчлив, скрупулёзный, но, в принципе, не особенно придирается к маленькому слуге. Впрочем, разве он маленький? Многие дети работают и с более раннего возраста, а Арлену пришлось работать лишь последний год. Клир не слишком придирчив, не слишком строг и, к тому же, по рассказам одной из служанок, лет шесть-семь назад сильно застудил поясницу, из-за далеко не всегда мог догнать начавшего дерзить слугу, чтобы преподать ему достойный урок. И был довольно отходчив – уже через полчаса мог и не вспомнить, за что сердился. Самое серьёзное, что грозило Арлену – несильная затрещина. За последний год его наказывали куда серьёзнее, так что… Мальчишка не мог не сказать, что Ерин был достаточно добрым господином, несмотря даже на то, что являлся клиром – священнослужителем, которые, вроде как, были достаточно строги к своим слугам и даже собственным детям.

По правде говоря, приходить в кабак было не самой лучшей идеей, учитывая то, кем был его работодатель. Священники не одобряли подобных заведений. Здесь, должно быть, действительно, собирались не самые образованные и благовоспитанные люди – многие из них, как знал Арлен, едва умели читать, а кто-то и не умел вовсе, к тому же, практически все здесь сквернословили, распивали крепкие напитки и пели весьма похабные песни, о смысле которых Арлен только сейчас стал догадываться. Но так хотелось послушать россказни старого Нильса, получить горсть засушенных, а иногда и засахаренных фруктов, посидеть с людьми, не считавшими его – слуги – общество чем-то оскорбительным для себя.

Мальчик осторожно входит в это покосившееся деревянное здание, становится у стены… Да, здесь шумно – как и всегда, когда в порту стоит хотя бы один корабль, а учитывая то, что город, в котором живёт Арлен, считается главным морским центром во всей Алменской империи, в порту редко бывает пусто. Так что, это означает лишь одно – послушать истории о дальних странствиях можно практически всегда. Главное, конечно, чтобы клир – или, что хуже, кто-то из его знакомых священнослужителей – как-нибудь не узнал о том, что мальчишка здесь периодически бывает, иначе, вполне возможно, сюда он больше никогда не сможет зайти. Или лишится работы. Что, возможно, ещё хуже, потому что Юджин категорически отказывался брать его на свой корабль юнгой, ссылаясь на то, что здоровье у Арлена недостаточно крепкое, характер недостаточно покладистый, а опыта какой-либо физической работы нет вовсе.

По правде говоря, на Юджина Арлен долго обижался. Да и сейчас, если уж быть совсем честным, не мог полностью понять. Да. Арлен был не самым крепким ребёнком своего возраста, достаточно часто болел, но, мальчишка сам видел, как другой капитан брал юнгой на свой корабль Бартоломью, ровесника Арлена, но отличавшегося даже более слабым здоровьем. И ничего – Бартоломью даже стал здоровее за время плаваний! Да и характер у мальчика был не такой уж и скверный – Ерина, конечно, Арлен практически не слушал, но клир сам был в этом виноват. Ну а опыт… Арлен до того, как стал слугой, вообще, никогда не работал! И ничего – со своими обязанностями он постепенно свыкся, разобрался, что и когда должен делать и всё такое…

– Поди сюда! – кричит Арлену Билл – жирный и уродливый старик, который, впрочем, был одним из тех немногих людей, которые относились здесь к мальчишке действительно по-доброму. – А ну поди сюда, паршивец!

Слуга клира осторожно прошмыгивает сквозь толпу, стараясь никого лишний раз не задеть и не разозлить – за время жизни в Алменской империи он успел неплохо тому научиться. Он краем глаза замечает, как Карл что-то говорит Джорджу, из-за чего тот морщится и одним глотком опрокидывает, наверное, с половину бутылки. Джордж часто был благосклонен к Арлену – кажется, по рассказам моряка, дома его ждал сынишка примерно того же возраста, что, наверное, и побуждало мужчину практически всегда заступаться за Арлена, когда его начинали ругать.

Сегодня в кабаке даже более шумно, чем обычно – через пару дней из порта отчаливают сразу два корабля: шхуна «Лигортия» и фрегат «Завет». Арлен иногда боится, что кто-нибудь из тех моряков, что к нему благосклонны, не вернётся из плаванья. Ведь такое тоже может случиться, да? Это было бы крайне грустно. Мальчишка привыкал к этим людям, они становились ему безмерно дороги, как когда-то были дороги покойные ныне отец с матерью да братья.

Джордж и Карл, всё-таки, начинают ссориться. К ним присоединяется ещё и Барри. Арлен даже отсюда слышал глухой голос Джорджа, это гневное «негодяй», которое он произнёс обращаясь к увёртливому подленькому Карлу, что неизвестно каким образом оказался во флоте – всех остальных Арлен, может, и знал, как людей крайне необразованных, часто свирепых, ругающихся самыми последними словами, ужасно гневливых, но, в общем, достаточно честных, прямодушных и, как ни странно это говорить, добрых. Карл был не таков. Он, так же, как и остальные, был малообразован – вроде как, умел читать, немного считать и знал пару псалмов, которые обычно учат в приходских школах, плохо воспитан, но это проявлялось вовсе не в том, что он сквернословил или рукоприкладствовал, а в том, что постоянно подлизывался к любому человеку, которого считал достаточно выгодным для себя, и делал это настолько неумело и противно, что даже Арлену становилось тошно. Пожалуй, большая часть тех моряков, которых знал мальчик – а знал он только тех, кто приходил сюда пить – вела разгульный образ жизни. Но вряд ли кто-то делал это настолько же подло, как умел делать Карл. Ох, бедная Эбби, которой как-то пришлось провести с ним ночь! Эбби была одной из тех шлюх, что есть в портах. Измождённая, уставшая, истасканная – пусть ей и было всего около двадцати пяти лет, она выглядела, наверное, на все сорок. Эбби была грубоватой, могла неплохо наподдать Арлену ремнём, если тот проворачивал что-то, что её крайне раздражало, но, в общем, была хорошим человеком. Во-первых, она всегда помогала мальчику, когда ему нужна была её помощь. Во-вторых, именно Эбби тогда уговорила Ерина взять Арлена на работу. В-третьих, мальчик не мог не верить в её доброту, учитывая то, что именно она была тем человеком, который знал его тайну и который, что следовало сказать, до сих пор её никому не выдал. В-четвёртых, Эбби, может быть, и била его иногда сама, но никогда не давала ударить кому-либо ещё. Из своих клиентов уж точно. А ведь Карл как-то хотел его проучить как следует… Арлену думается, что было бы неплохо, если бы самого Карла сейчас проучил Джордж!

Наконец, ребёнку удаётся пробраться к столу, за которым сидит Билл. Он снова видит рядом с собой эти жирные красные руки, это толстое, некрасивое лицо, эту почти беззубую улыбку, которая казалась ему настолько противной в их первый разговор – кажется, тогда Билл тоже пришёл к Эбби.

– Арли! – говорит Билл, когда мальчишка оказывается рядом с его столом. – Попроси этого скрягу Гарри принести мне ещё рому!

Арлен кивает и отправляется к Гарри – владельцу кабака, одному из самых неприятных, по мнению большинства посетителей этого питейного заведения, людей, который, впрочем, тоже относящийся к мальчику вполне неплохо и даже благосклонно – Гарри нередко подкармливал Арлена сушёными вишнями и финиками, так что сам маленький слуга клира Ерина относился ко всеми ненавидимому хозяину кабака довольно доброжелательно. За что ему было не любить человека, который почти всегда дарил ему разного рода сладости, который почти всегда был готов напоить мальчишку молоком, которое держал именно для него? За то, что не любил давать людям в долг? За то, что обзывал остолопами и тунеядцами? Ну… Арлена Гарри тоже так иногда называл, но в этом мальчик не видел ничего такого. Подумаешь… Клир Ерин тоже называл мальчишку так. Иногда. Вообще-то, как бы эти слова клиру произносить было не положено по статусу. Так что, в Гарри Арлен не видел ничего, за что этого человека можно было бы ненавидеть.

Вот и в этот раз, этот одноглазый мужчина насыпал Арлену в руки целую горсть сушёных фруктов. Когда-то, мальчик на такого рода сладости и смотреть не хотел – дома было полно куда более изысканных и вкусных угощений. Но в последнее время любая еда кажется ему вкусной. А уж тем более сухофрукты – это практически единственное лакомство, которое мальчик может теперь раздобыть. Конечно, когда у клира Ерина приёмы, всегда можно стащить что-нибудь со стола, но… Приёмы духовные лица проводят не слишком часто. К огромному сожалению Арлена.

– Билл просил тебя… – начинает мальчик, когда присаживается рядом с владельцем кабака.

Он кладёт себе в рот засушенный финик. На самом деле, это достаточно вкусно, несмотря на то, что раньше он ни за что на свете не стал бы это есть. Ещё совсем недавно он жил совсем другой жизнью… Жизнью, где не было места грубости, ругани, побоям, грязной работе, где царили мир, покой, хорошие манеры, красивые платья его старших сестёр и матери. Ещё совсем недавно он бегал по отцовскому дому, смеялся, нарочно портил работу слуг, капризничал, устраивал истерики – ему, младшему ребёнку, любимцу матери и старших сестёр, это было вполне простительно. А теперь… Арлен оказался здесь. И он очень скучал по своим родным.

Но что говорить о них, если Арлен их больше никогда не сможет увидеть? Стоило жить. Стоило бороться, как-то справляться с возникающими трудностями – жизнь не могла обойтись без них. Кажется, так когда-то говорил и отец. Мальчик тогда не придавал значения этим словам. Да и какой ребёнок бы стал придавать значение столь серьёзным речам в возрасте восьми-десяти лет? Арлен… Мальчик привык к этому имени. Почти привык. Но его звали совсем не так! Он просто назвался так, представляясь клиру Ерину. Это было лишь первое имя, что пришло ему в голову в тот день. Имя одного из его старших братьев. Имя брата, которому он завидовал больше всего…

– Принести ему ещё рома? – смеётся Гарри. – Что же… Передай ему, что принесу – если он заплатит хотя бы за часть своего долга.

Арлен кивает, сидит с минуту понурившись – Билл будет очень сильно недоволен тому, что он принёс не слишком хорошие новости. А потом встаёт и направляется к старику. Едва завидев дерущихся из-за чего-то Адама, Криса и Дэнни, едва заслышав презрительное «мразь» со стороны Джорджа, обращённое, наверное, к Карлу, едва поняв, что Грег и Боб вполне способны в данный момент наподдать ему хорошенечко за все те дерзости, высказанные мальчишкой дня два или три назад, ребёнок решает, что неплохой идеей будет обойти всех этих господ, попросту пролезая под столами – то есть, под ногами таких людей, как Бен, Энди, Оскар, Филипп, Сэм, Рой, Освальд, ну и других тоже. До Билла от барной стойки, в принципе, недалеко. Арлен вполне сможет пролезть.

Гарри тоже можно понять – он легко может разориться, если будет потакать каждому желанию – а желаний бывает слишком много, в то время как совести, напротив, излишне мало – своих посетителей, что никогда особенно не отличались здравым смыслом и умением останавливаться в своих требованиях. Так что, наверное, нет ничего такого в том, что он совершенно не хочет наливать моряку рома в долг – ещё неизвестно, вернётся ли он после своего плавания.

Билл, ожидаемо, недоволен известиями о том, что для того, чтобы выпить ещё, придётся оплатить хотя бы часть своих долгов, но, впрочем, лишь полусердито отмахивается, а потом подхватывает мальчишку, усаживает к себе на колени и начинает свой новый рассказ. Он говорит о том, как когда-то давно – быть может, лет тридцать, а то и сорок назад – огибал материк – от королевства Орандор к герцогству Ябра, от герцогства Ябра к герцогству Иветт, от герцогства Иветт к королевству Замирт, от королевства Замирт к республике Визей, от республики Визей к герцогству Превейл, от герцогства Превейл к королевству Анез, от королевства Анез к царству Калиар… Он говорит о том, что на корабле тогда была женщина. И эта женщина – пусть это и дурная примета – прокладывала этот маршрут по записям собственного отца, что был когда-то королём Орандора. Он говорит о том, что женщину эту звали Джулия, что она была весёлой и обаятельной, что очень заразительно смеялась, что почти легкомысленно флиртовала с капитаном судна, что глаза – у неё были очень красивые зелёные глаза – сверкали так ярко, так ослепительно, что все любовались ею, хоть она и была далека от идеала красоты – худая, бледная, черноволосая… Он рассказывал о том, как пришлось провести ему больше месяца на Алимандаре, а потом около двух месяцев у реки Везен в герцогстве Ябра…