Текст книги "Вернуться в сказку (СИ)"

Автор книги: Hioshidzuka

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 103 страниц)

За окном дождь льёт как из ведра. Крупные капли скатываются по стеклу, оставляя за собой мокрые дорожки. Они падают так часто, что кажется, что дождь идёт не маленькими своими частичками, а сплошной стеной… В такую погоду пропадает всякая охота кого-то слушать, кого-то слышать. В такую погоду хочется запереться дома в самом тихом месте, накрыться пледом с головой и, не произнося ни слова, читать. Рейчелл так и делает. Она забирается на подоконник – оттуда всё кажется немного светлее – и пытается читать. Девочке хотелось бы уже заснуть, но она не могла оторваться от безумно увлекательной истории о молодом маге, которую подарила ей Сара не так давно… История о том, как кто-то занимается не спасением мира, а научными исследованиями, как ни странно, Рейчелл нравится.

Сара любила такие истории… Она любила истории, в которых рассказывалось не о героях, чьей доблести мог бы позавидовать любой. Она любила истории об обычных людях, с обычными проблемами, пороками, увлечениями… Девушка всегда казалась многим странной. Слишком тихая, слишком покладистая, она никогда не грубила, не огрызалась в ответ на какую-то просьбу, была слишком идеальной во всём – в учёбе, в рукоделии, в умении разговаривать со взрослыми… К ней всегда относились по-особенному. Она всегда и во всём была лучшей. С самого детства. Рейчелл было четырнадцать сейчас, а Саре, следовательно, шестнадцать, и она помнила те дни в детстве, когда их семья приходила в праздничный день в церковь, и маленькая Рейчелл вместе с маленькой Софи и чуть менее маленькой Моникой носились по двору, пытаясь выплеснуть скопившуюся энергию. Сара всегда стояла или сидела где-нибудь в сторонке, тихо читала что-нибудь или просто разглядывала цветы…

Сара всегда любила читать. Рейчелл нравилась эта серьёзность старшей сестры, вечное понимание и возможность в любой момент что-то попросить у неё. Игрушек у сестёр Эливейт было не слишком много – родители потеряли огромную сумму денег, когда были ещё только Моника и Сара, и теперь приходилось выкручиваться с тем, что было. Моника и Сара старались сделать игрушки своими руками, что получалось, конечно, не слишком хорошо. Да и сделать их, если так подумать, было не из чего.

Рейчелл тихо сидела на подоконнике и слушала, как капли бьют стеклу, пыталась читать, пыталась заснуть, но… Нет, заснуть прямо здесь было бы не слишком хорошо – завтра мама опять будет недовольна этим. В комнате, где сидит сейчас девочка, три двухэтажных кровати… Дженни и Шарлотта, как самые маленькие, спят всегда слишком крепко. Их почти невозможно разбудить, когда они сами не желают проснуться. Рейчи не раз приходилось выливать на них по стакану воды, чтобы эти две девчонки проснулись… А вот Софи спит чутко. Достаточно любого не слишком тихого звука. чтобы она проснулась… Моника давно уехала в Реондейм, а Сары пока нет в комнате. Она не поднималась наверх после ужина, на который был какой-то противный суп, сделанный, очевидно, из самых дешёвых продуктов, которые только можно было найти…

Звук бьющегося стекла. Громкие всхлипывания, причитания… Звук удара. Чей-то тихий вскрик. Девочка лет одиннадцати-двенадцати вскакивает с кровати, бежит по коридору и останавливается у лестницы. Рейчелл видит это со своего подоконника. Она и сама встаёт, тихонько идёт туда же, где сейчас оказалась и Софи. Сара стоит внизу в своих привычных истёртых чуть ли не до дыр серой кофте и зелёной юбке, и почему-то едва не плачет. Рейчелл редко видела её такой.

А рядом стоит босая, в мятой потрёпанной одежде мать, которая пристально смотрит на Сару, которая почему-то отводит взгляд. Рейчелл осторожно подзывает к себе напуганную Софи. Та не понимает, что именно происходит. Впрочем, Рейчи сама не совсем понимает это. Она ни разу не видела мать и сестру такими… Сара всегда была послушной и тихой, она ни разу за всё то время, когда Рейчелл стала хоть что-то понимать, не сделала ничего дурного, что могло бы разозлить родителей. Это Рейчелл была непослушной. Ещё Дженни с Шарлоттой, но уж точно не Сара, не тихая, гордая, правильная Сара, никогда в жизни не позволившая себе чего-то лишнего, того, что было бы запрещено родителями и учителями, всегда всё делавшая очень хорошо, учившаяся, беспрекословно выполнявшая всю работу по дому, которую её только просили сделать…

Одежда девушки идеально выглажена. И эта старая истёртая серая кофта, которая когда-то принадлежала Монике, и эта старая материнская юбка, когда-то бывшая более яркого цвета, чем сейчас… Волосы Сары заплетены в привычную косу. Рейчелл думается, что Сара даже в таком простом наряде выглядит благороднее многих богатых барышень…

– Почему ты не можешь хоть раз сделать то, о чём тебя просят?! – кричит мать срывающимся от рыданий голосом. – Почему ты не можешь понять, насколько это важно?!

Софи прижимается к Рейчелл и беззвучно всхлипывает, девочке хочется спуститься вниз, попросить мать и Сару не шуметь, но она чувствует, что не может этого сделать, чувствует, как ей становится страшно от одной этой мысли… Девочка толкает младшую сестру в направлении их комнаты и шёпотом просит сидеть там тихо, пока она посмотрит, чем всё закончится. Мать рыдает. А Сара пока просто молчит, не произносит ни слова.

Стоять босыми ногами на полу довольно холодно, и девочка присаживается на корточки, чтобы растереть ступни. Сара продолжает молчать. Упрямая! Упрямая, гордая Сара! Она всегда была такой – даже выполняя порученные ей задания, в школе или дома. Рейчелл пытается дышать как можно реже и тише, чтобы не обращаться на себя внимания со стороны взрослых. Не хватало ещё того, чтобы её заметили! Ладно, хоть Софи удалось уложить обратно спать…

Рейчелл прислушивается – Дженни и Шарлотта, кажется, спят. Как хорошо, всё-таки, что Софи их не разбудила! Их ещё не хватало тут! Слишком маленькие они ещё, чтобы лезть во взрослые проблемы… Тем более, такие серьёзные, как эта.

– Это очень важно! – продолжает мама, громко всхлипывая. – Сара! Ты хочешь уехать не в Реондейм, а в Саторхейм, но к кому ты там пойдёшь?! Сара! Подумай, пожалуйста! Езжай ка в Реондейм, к сестре, к тётушке…

Со своего укрытия Рейчелл видно красный след на лице Сары и то, как сильно дрожат её губы. Сестра молчит. Это так обычно и естественно для Сары – молчать, когда её обидели. Просто гордо молчать. В те мгновения, когда обидчик уже не знает, что делать с переполняющим его гневом – молчать. Рейчелл видит красные следы на тоненьких запястьях старшей сестры. Останутся синяки. У Сары они долго не проходят.

Мать рыдает. Она вымотана той жизнью, которой ей приходится жить. Моника всегда говорит так, когда приезжает. Кажется, Моника сама вымотана той жизнью, которой приходится жить ей самой, но об этом девушка не говорит никогда. Мать рыдает. Она всегда рыдает, когда кто-то из дочерей её не слушается. Просто Сара никогда не делала ничего, за что на неё могли бы кричать…

Рейчелл вспоминается, что сестра молчала всегда, когда её пытались обидеть. Отходила, никогда больше не заговаривала на ту тему, на которую был разговор в тот раз, снова садилась под большим дубом с книжкой. Но не отвечала. Но не дралась. Но не плакала. Даже никогда не жаловалась старшим на это…

Она и сейчас молчит. Сердит мать ещё больше. Уж кому, как не Рейчи знать об этом? Та ещё больше раздражается, когда ей не отвечают. А Сара молчит. Просто молчит. Не плачет. Не ходит нервно по комнате, не грызёт ногти. Просто стоит и молчит, будто находясь выше этого глупого спора. Впрочем, возможно, она, и правда, находится выше этого. Девочка уже хочет спуститься вниз, чтобы хоть как-то прервать это тягостное повисшее в воздухе молчание, когда Сара начинает говорить…

– Попрошу лорда Чаттерли предоставить мне временный приют, – очень тихо говорит девушка, но её голос будто звенит на весь холл, Рейчелл слышит каждое слово. – Объясню ему ситуацию.

Девочка замирает, сползает на пол и прикрывает рот руками от страха. Только этого ещё не хватало. Упрямица Сара! Она всегда была такой… Тихой, но очень и очень гордой. Словно родилась не в семье обычного рабочего, а в семье какого-нибудь герцога или графа. Про себя девочка молится, чтобы только всё это поскорее закончилось, чтобы всё обошлось, чтобы всё стало, как было до этого рокового разговора.

Мама вскрикивает. Буквально подлетает к дочери. Снова хватает Сару за запястья, отчего та вздрагивает, и шепчет той что-то прямо в лицо. Рейчи знает, что именно. Имя лорда Чаттерли запрещено в их доме. Девочка не знала – почему. Зато знала, как сильно будут сердиться родители, если она скажет хоть слово про него.

– Посмеешь обратиться к нему – больше не смей появляться в моём доме! – кричит мать, отпуская дочь. – Неблагодарная! Да как ты…

Сара смотрит на мать, молчит, просто серьёзно смотрит. Рейчелл хочется спуститься туда, но она очень боится. Тогда ей достанется очень сильно, а Сара… Сара всё равно сделает всё так, как ей хотелось… Девушка кивает, так же молча хватает свою старую куртку с вешалки, одевает и выскакивает за порог. Прямо в этот ужасный дождь…

Мама оседает на пол рыдая. Рейчи слышен каждый её всхлип. Девочка смотрит на входную дверь, за которой только что исчезла её сестра, и думает, что ей совсем не хочется, чтобы Сара ушла навсегда, совсем-совсем не хочется, как бы неинтересно с ней играть было… Имя лорда Чаттерли, как и следовало ожидать, сыграло роковую роль. Кем был этот человек, чтобы его так не любили в семье Эливейт? Рейчелл не знала, да и не хотела знать…

– Вон! – орёт мать, уже не сдерживая рыданий, вслед Саре, исчезнувшей в этом ужасном ливне. – Вон, неблагодарная! Никогда больше не возвращайся!

Несчастная женщина плачет, закрывает лицо руками. Девочке видно, как вздрагивают её плечи. Ей хочется спуститься вниз, обнять мать, заплакать вместе с ней об ушедшей Саре, но что-то подсказывает ей, что мама плачет вовсе не об этом. Скорее о том предательстве, которое в её глазах совершила дочь, решившись обратиться за помощью к ненавистному лорду Чаттерли…

Рейчелл чувствует, как ей хочется во весь голос зареветь, чтобы стало хоть немного легче, но до ужаса боится. Не здесь. Не при маме, которая, вероятно, не хотела бы, чтобы её кто-то увидел в таком состоянии. Девочка как можно тише встаёт и прошмыгивает в комнату, где сейчас спят Дженни и Шарлотта и тихонько, свернувшись на кровати калачиком, плачет Софи.

– Ты всё слышала? – шепчет Рейчелл сестре. – Ты ведь слышала?

Софи кивает и начинает плакать ещё горше… Девочка ложится рядом с сестрой, обнимает её и тоже начинает плакать. Теперь дождь уже не кажется ей таким прекрасным. Теперь он словно олицетворяет её душевное состояние…

Комментарий к II. Глава двадцать третья. Одиннадцатый обрывок веры.

* Fleur – Голос

Да, глава какая-то странная, получилось немного не то, что задумывалось…

Автору очень стыдно просить об отзывах ввиду того, что есть человек, который комментирует всегда, но автор, всё-таки, об отзывах просит.

========== II. Глава двадцать четвёртая. Двенадцатый обрывок желаний. ==========

Поёт, беснуясь, ветер,

Ночь, таинству под стать,

Нагая в лунном свете,

Твой пульс чеканит такт,

Лишь час на всё отпущен

Хозяином Времён,

Но танец так воздушен,

Что Царь Ночной пленён…

Когда всё это было?

Как будто жизнь назад,

В ладони гвозди вбили,

И дальше только Ад…

Калёное железо,

Приняв печать огня,

Змеёй впивалось в тело

Шипя, искрясь, звеня…

Тебя хлыстами били,

Но им не слышать плачь,

И сложенные крылья

Не видит твой палач…

В удушливой неволе,

Наперекор судьбе,

Не покоряясь боли,

Ты смерть звала к себе.

Так истерзана плоть, эту боль не унять,

Не в постели из роз суждено умирать…

Смерть придёт не таясь, среди белого дня,

Чтобы душу принять из объятий огня.

Сгорит чужая кожа,

С чела стерев клеймо,

И ты явить всем сможешь,

Что зрить им не дано…

Рёв пламени чуть стихнет,

Умолкнет гул толпы,

Юродивый воскликнет:

– «Чиста, невинна ты!»

Нетронута, прекрасна,

В одеждах из огня,

Казнённая невеста

Полночного Царя…

Над лобным местом нечисть

Кружит, как вороньё,

И собирает жизни -

Приданное твоё…

Среди белого дня Смерть явилась сама,

Чтобы душу принять из объятий огня,

Скрыло Солнце свой лик, Тень укрыла любя

Небо вырвало крик и простило тебя…

Среди белого дня Смерть явилась сама,

Чтобы душу принять из объятий огня,

Скрыло Солнце свой лик, Тень укрыла любя

Небо вырвало крик и простило тебя. *

Знаете… В омеловой галерее орандорского королевского дворца слышен даже самый тихий звук. Каждый шаг, даже самый осторожный, будто бы звенит, ударяясь об этот светлый мраморный пол, а в зеркалах, в старинных прекрасных зеркалах, что были привезены сюда ещё во времена наместничества и которые висят теперь между портретами наместников и монархов Орандора, отражали прекрасный сад, на который выходили окна… Иногда казалось, что здесь будет слышно даже то, как вода будет литься из стакана на мраморный пол… Альфонс слышал каждый свой шаг во время походки в галерею. Здесь можно было стоять и просто слушать всё, что происходит в яблоневом павильоне орандорского дворца – всё это было прекрасно слышно, каждый звук, каждый шорох, каждый шёпот…

Ал любил стоять здесь в одиночестве и прислушиваться ко всему… В этом почти всегда светлом помещении было так легко сосредоточиться на своих мыслях, на переживаниях о том, что происходило с ним… Сосредоточиться на том, что было важно, а не на том, что постоянно напоминало о себе… Альфонсу нравилось сидеть тут на подоконнике и просто слушать, что происходило вокруг. Не говорить, не читать, не делать что-либо – просто сидеть с закрытыми глазами и думать. Думать о разном – о том, чего никогда не могло и не должно было случиться, о несправедливости и жестокости судьбы, о прочем… В первый раз именно Алесия привела его сюда, а уже потом он привёл сюда же Марию. Глупое воспоминание. Всего лишь воспоминание. Обычное воспоминание, как сотня других, таких похожих на это. Обычное воспоминание, которое теперь ни за что не сделать реальностью снова. Теперь уже поздно говорить об этом. Ничего больше не будет так, как было раньше.

Как бы этого не хотелось…

Тут – в этой галерее – не нужно было думать обо всей этой политике, о том, сколько тонн зерна было произведено и не будет ли страна голодать в этом году, о том, что нужно будет куда-то уезжать, не нужно было думать о том, какой камзол лучше всего надеть на приём, чтобы выглядеть в соответствии со всеми правилами этикета… Можно было подумать о том, что волновало его куда больше – о Марии, об Алесии, об отце, о Леонарде… О людях, которые были ему дороги, признавал он это или нет. О людях, которым он был дорог, признавали они это или нет. Альфонс сильно скучал по ним всем, сильно переживал за всех них. И как оказалось в случае с Элис – не напрасно. И почему Ал не мог пригласить её в Орандор на недельку-другую для того, чтобы тот человек, убивший её, не нашёл её, не убил, чтобы сейчас Браун мог смотреть на весёлое, живое лицо мисс Хайнтс, которая так помогла ему в первые дни правления? И почему только он не догадался сделать это? Как не догадался не отпускать далеко от себя Марию тогда… Всё же, он идиот, каких поискать ещё следует. А ещё – король! Какой из него был король? Но всё же, почему-то, так не хотелось делить эту, незаконно доставшуюся ему, власть с кем-то ещё – с Теодором, Алесией, Леонардом, Джулией, даже с Марией. Почему-то хотелось властвовать, властвовать единолично, не подчиняясь никому и ни к кому не прислушиваясь, делая только то, что он сам считал нужным… Только вот правление страной подразумевало совсем не это. Совсем не то, о чём он всегда думал.

Галерею ещё называли фальранской. Альфонс и не обратил бы на это внимания, если бы Теодор не сказал ему не так давно о том, что скоро в Орандор приедет для решения неких особо важных политических вопросов император Фальрании. Что представляло из себя это государство? Граф сказал только то, что находилось оно на севере и было богато рудами, драгоценными камнями, углём, а сам король больше ничего и не знал. Альфонс Браун после своей коронации был вынужден заняться своим образованием. Точнее, той его частью, которая касалась мифов, легенд и традиций этого мира и конкретно этого королевство. Было так стыдно осознавать, что среди всех этих напыщенных лордов он один не знает ничего о своём собственном королевстве, которое досталось ему так неожиданно. Ал чувствовал себя чужим. Он и был чужим здесь, как бы ни прискорбно было это признавать. Мария хотя бы была внучкой предыдущего короля и сыном графа Траонта – одного из самых влиятельных и владетельных лордов Орандора, а Альфонс Браун был просто мальчишкой, простолюдином, воцарением которого мало кто был доволен. Что же… Первоначально, он сам не был им доволен. Ал чувствовал себя чужим. Ему было не избавиться от того болезненного ощущения ненужности и ущемлённости, которое теперь преследовало его повсюду. Омеловая или фальранская галерея в орандорском дворце пересекала яблоневый, весь застеклённый, павильон и «входила» в основной корпус дворца. Альфонс как-то измерил расстояния от окон до стены в самой широкой части омеловой галереи, это было ещё до того дня, когда убили старого Генриха… А они тогда ещё с Марией сидели там, и она смеялась над тем происшествием с Алесией в конце бала… Принцесса сидела на подоконнике и по-девчачьи хихикала над ним, над Альфонсом, и он был готов прощать ей этот смех… Он был готов прощать почти такой же смех Алесии, когда та в первое время после коронации приезжала в Орандор и сидела рядом с ним… Теперь же в королевском дворце не было ни Марии, ни Алесии… Да и Леонарду день ото дня становилось только хуже, и ничего нельзя было с этим поделать.

Он остался совсем один…

Один – среди тех людей, которые сейчас кричали, что поддерживают его, но в любой момент готовы предать, как предали когда-то Генриха Траонта, пусть не слишком хорошего короля, но, всё же, человека, старавшегося как-то справиться с доставшейся ему страной… Что удивительно, при всём своём властолюбии, Джулия Траонт и Теодор Траонт править страной не хотели. Отказывались. Отказывались от предложения Ала занять трон вместо него. Впрочем, теперь молодой монарх и сам вряд ли хотел, чтобы кто-то стал королём вместо него. Словно кто-то теперь вместо него говорил, что хочет править, не хочет делиться теми толиками власти, которые Брауну достались в результате действий Малуса. Кажется, демон был благодарен парню за то, что тот сумел найти его дочь. Интересно, как там сейчас эта девочка? Наверное, неплохо. Ал сам хотел бы снова увидеть своего отца, но… Он не знал ни того, что ему придётся тому говорить, не представлял самой этой встречи. К тому же, злость ещё до сих пор не прошла. Пройдёт ли она когда-нибудь? Альфонс этого не знал, да, впрочем, и не особенно хотел знать. Ему должно было быть хорошо здесь теперь. Он сам думал всегда, что жизнь королей, других людей, приближённых к власти или властью являющихся, мало отличается от жизни в каких-нибудь сказках. Теперь же приходило осознание того, что всё было несколько не так, как он раньше считал… Точнее, всё было совсем не так. Все его убеждения теперь летели к чертям, то, во что он всегда верил, оказывалось ненужным и совершенно бессмысленным… Альфонсу Брауну до смерти хотелось изменить это королевство, сделать его лучше, помочь всем тем людям, которые в нём жили. Он до безумия хотел помочь им всем, но не толком не понимал, что именно он должен сделать. Мария бы понимала… Она всегда понимала это. Лучше чувствовала, что и как можно и нужно сделать, да и рисковать не боялась. Орандор был не слишком большим королевством, но Альфонс постоянно чувствовал, что он не справляется с возложенной на него задачей.

Ал вздохнул и перевёл взгляд с пола на стену, на которой висели портреты всех королей и наместников Орандора. Теодор всё хлопотал над тем, чтобы портрет Альфонса тоже скорее написали, чтобы можно было смотреть и на его изображение в омеловой галерее. Браун не слишком хотел этого. Видеть своё лицо, постоянно видеть своё лицо не только в зеркалах, но и на чёртовом портрете, было бы не выносимо. По правде говоря, он уже не слишком понимал, чего именно хочет от себя и от жизни в целом. Быть может, вернуться на Землю? К родным и близким людям, к привычному укладу жизни, в котором не было места всей этой ответственности, всей этой придворной мишуре, в которой он успел погрязнуть даже за то короткое время, которое являлся королём? Но без гроша в кармане, без планов на будущее, в ужасном районе ужасного города… Или остаться здесь – среди шелков, золота, самоцветов, среди той ответственности, которая доселе не была известна ему, ответственности не только перед собой и близкими людьми, но и перед всем королевством, перед всем миром…… Альфонс чувствовал себя чужим среди всех этих людей – напомаженных вельмож в расшитых золотом камзолах, но само это место было для него чем-то важным, хоть он и не мог понять – почему. С тех пор, как Браун в последний раз видел Марию прошло уже полтора месяца… С тех пор, как он видел Алесию в последний раз – недели две. И Алесия погибла. Её похороны должны были состояться дня через четыре. Ал не представлял, как он смог бы смотреть на её мёртвое тело, смотреть на эти прекрасные, вероятно, теперь поблёкшие, светлые волосы… Только сейчас в голове на самом деле стала рождаться мысль, что убить могли и Марию… Нет, нет, этого не могло быть! Он бы почувствовал! Альфонс всегда чувствовал, когда той становилось плохо, она всегда звала его… Нет, нет, она просто не могла умереть, сдаться перед трудностями, которые её ожидали! Нет! Мария не могла сдаться! Это он, Альфонс Браун всегда так хотел сдаться и остаться в сторонке во время их игр, это он, был готов отсиживаться там, где было бы комфортнее, спокойнее, безопаснее… Известия о том, что происходило теперь из-за него с близкими ему людьми, подкашивали его.

Сначала ушла Мария, потом – Алесия… А теперь ещё и болезнь Леонарда, так старательно пытавшегося служить ему… Те лекари, которые ещё остались во дворце после того, как правление Генриха закончилось, разводили руками и что-то бормотали о заклятье, которым ударило юного Кошендблата… За что? За службу новому королю? Как бы не стали люди бояться служить Брауну после всего этого… Как бы не остаться парню наедине со всеми проблемами, которые означало то, что он был королём этого всеми проклятого королевства. Как бы не стать совершенно беспомощным перед людьми, преимущественно, аристократами, презирающими и ненавидящими его, готовыми в любой момент наброситься на него, словно свора псов, разорвать…

Альфонс скучал по Марии всё то время, которое они не виделись. Где там она – его сестрёнка? Как она там? Что с ней происходит сейчас? Ал разрывался из-за желаний, терзавших его душу – бросить всё, чтобы только увидеться с ней или остаться здесь, чтобы не потерять то, что он так неожиданно приобрёл.

Джулия была пару раз во дворце после коронации нового монарха, и каждый раз молодой правитель натыкался на её строгий, осуждающий взгляд. Пожалуй, она знала то, чего Альфонс Браун пока не знал. Разумеется, она знала то, чего Альфонс Браун пока не знал, и, может быть, никогда не узнает. Зелёные глаза ведьмы смотрели каждый раз зло и настороженно, в них не было ни капли того тепла, которое было в глазах Алесии. Впрочем, может быть, королю только казалось так на счёт герцогини Траонт, потому как он сам относился к ней настороженно. Да и сама ведьма казалась какой-то монументальной при всей своей хрупкости… Монументальная хрупкость… Что же… Нужно запомнить это словосочетание. Оно звучит довольно любопытно. Как раз то, что подходит такой эксцентричной женщине, как леди Траонт!

Говорили, все короли, которые когда-либо правившие Орандором, сходили с ума так же, как начинал сходить с ума и Ал. Что это было за проклятье такое? Альфонс никогда ранее в них не верил, считал себя разумным человеком, а не ребёнком или психом, верящим во все эти сказки. Никогда раньше он не верил в проклятья, а тут… Браун с ужасом осознавал, что он сходит с ума, что всё, что было дорого и привычно ему ранее, становится другим, что он сам меняется и меняется не в лучшую сторону. Словно какой-то демон пожирал его душу изнутри. И имя тому демону было – жадность. Альфонс никогда не считал себя жадным. Может, зря? Может, зря он не видел в себе этого ужасного порока, который теперь рвал на части его душу? Может, следовало с самого начала следить за этим? Почему раньше гордость не давала ему увидеть этого ужасного демона, сидящего внутри него? Потому что сама гордость тоже была страшным демоном, сидящим внутри него? Может быть, именно поэтому Малус помог ему – увидел в нём кого-то похожего на тех, кем он правил в своём мире. Впрочем, кем именно был Малус? Альфонс не знал о нём ничего, кроме того, что демон был очень силён и являлся отцом той девчушки…

Ал обернулся и подошёл к зеркалу. На секунду ему показалось, что там отразилось не его лицо. Отразилось чьё-то ужасное, тёмное, со злобно сверкающими глазами, лицо, так похожее на его собственное. Но ведь – не его? Существо отразившееся в зеркале вместо него быстро исчезло, но Альфонс почему-то до сих пор стоял и не двигаясь смотрел на своё отражение. Будто не верил самому себе, своим глазам, своему разуму… Впрочем, он действительно уже не верил.

Омеловая галерея… Странное название, впрочем, происходило оно из того, как говорил как-то Теодор Траонт, из-за пристрастия королевы Аделаиды к веточкам этого… А чем являлась омела? Деревом? Альфонс никогда не задавался этим вопросом. Портрет Аделаиды висел тут, напротив клёна с порыжевшими уже листьями, ветки которого стучали прямо в окно галереи… Альфонс зачем-то снова посмотрел на этот клён. На это прекрасное дерево, которое отчего-то напоминало ему о доме, о Земле…

Потом король зачем-то снова глянул на портрет. Женщина на нём была одета в довольно простое серое платье и по какой-то причине казалась весьма суровой. В ней не было той величественной аристократичной строгости, что сквозила в каждом движении, даже самом лёгком и простом, герцогини Джулии Траонт. Герцогиня была красива, красива той возвышенной королевской красотой, тогда как Аделаида не казалась даже симпатичной. Её худое, бледное лицо было лишено той строгости, той утончённости, как это было с Джулией или Алесией, да даже с Марией, которая совсем не была похожа на принцессу. Живое, подвижное лицо Фаррел всегда отражало её мысли, её эмоции, девушка просто не считала нужным, что-то скрывать. И всё же, Альфонсу подумалось, что Аделаида совсем не была похожа на королеву, даже больше, чем Мария не была похожа на принцессу, Аделаида казалась скорее изнурённой тяжёлой работой фабриканткой, нежели владычицей Орандора… Её серое платье было слишком простым, а вид в целом – слишком измождённым, но на шее её красовалось рубиновое ожерелье, которое до свержения Генриха. Браун никогда в жизни не видел чего-то более парадоксального, нежели эта королева. Впрочем, возможно, он всё ещё увидит. Не следовало думать, что всё, что видел он когда-либо – единственное, что на самом деле существует. Нужно было уяснить это ещё с того самого дня, когда Седрик появился в их дворе. Но Ал почему-то правильных выводов тогда не сделал. Только подумал, что стоит чуть меньше всему удивляться и всё.

Послов из Фальрании ждали, кажется, через две недели. Нужно было всё подготовить к их прибытию. А ведь новый король толком и не знал, что делать в таком случае – ранее он принимал у себя в гостях только Марию. Впрочем, что за слово такое – «принимал»? Эту девушку никогда не нужно было принимать. Она была ему почти родной. Нет, не так! Она была ему родной. На самом деле. Она была его сестрой, его младшей сестрой, которая никогда не любила, когда её защищали.

Альфонс тяжело вздохнул и подошёл к окну. Отсюда прекрасно виден тот сад, в который его однажды потащила гулять Алесия… Подумать только – он её больше никогда не увидит. Не увидит её смеющихся голубых глаз, её светлых волос, которые так приятно было сжимать в руке, её красивого лица, гибких рук… Он никогда больше не почувствует её дыхание на своей шее, никогда больше не обнимет её… Подумать только – умерла! Умерла, ушла, бросила! Как и все, кто когда-либо был ему дорог! Мама, отец, Мария… Почему они все уходили? Почему бросали его одного, среди этих всех проблем? Почему они не могли остаться рядом с ним? Почему не могли помочь ему? Остаться, просто остаться рядом и немного побыть с ним, помочь хоть как-то.

– Ты бросила меня здесь одного! – воскликнул король отчего-то зло. – Почему ты это сделала?! Я так нуждаюсь в тебе!

Хотелось кричать. Плакать. Умолять. Но ничего из этого монарх не мог себе позволить – не позволяло положение, не позволяли те глупые уставы, соблюдать которые от него постоянно требовал Теодор Траонт. Глупости! Зачем ему этот трон, эти богатства, когда он не имеет права даже на то, чтобы сожалеть о ком-либо? Альфонс буквально разрывался из-за переполнявших его чувств и эмоций. Разрывался не только из-за жадности, вдруг пробудившейся в нём, но и от того чувства брошенности, незащищённости, которое раз за разом появлялось в нём всё с новой силой.

Он уже не знал, откуда и когда появилось это чувство. Оно было давно, ещё после того случая с матерью, но теперь все эти ощущения возобновлялись – исчезновение Марии, потом смерть Алесии… Всё это не давало ему покоя. Теперь становилось только хуже, с каждым днём, и он ничего не мог с этим поделать.

Постоянно вспоминалось то время, время, когда он имел возможность к кому-нибудь обратиться за помощью, за поддержкой, когда он мог хотя бы решить проблемы самостоятельно… Теперь всё было иначе. Ал никогда не собирался становиться королём какого-то странного королевства из книжек, которыми зачитывались Мария и Бесси, он, вообще, всегда больше любил детективы, в которых не было всей этой глупой магии и прочих причуд выдуманных миров. Только преступление, преступник и тот, кто преступление раскрывал. Остальное было лишним.

Бесси… Его противная маленькая кузина… Впрочем, не такая уж она была маленькая – кажется, ровесница Марии. Зато противной Бесси была точно. Чего стоил только один её запрет называть её полным именем. Ал порой начинал путаться – называл Марию кратким именем, Бесси полным, за что обычно получал от обеих. Впрочем, что с них возьмёшь, с этих капризных девчонок, толком не понимающих того, чего именно они хотят? Альфонс всё ещё вспоминал ту глупую куклу в синем платьице с белыми оборочками, за оторванную голову которой потом сильно досталось от отца. Как же он ненавидит теперь этих кукол! Прямо терпеть их не может! Бесси ещё тогда ревела на всю улицу о том, какой у неё плохой брат, и отец чуть ли не за шиворот тогда оттащил его в дом. Мария никогда так не делала. Она сама никогда не любила кукол. Правда, немного по другой причине. Фаррел не нравилось то, что ей дарили кукол на праздники, в итоге, разумеется, все эти куклы оказывались в копилке игрушек Розы, а Мария снова лазала по деревьям, разбивала нос и коленки, пыталась драться с Алом (тот после серьёзного разговора с отцом на эту тему старался всячески не позволять ей это делать)…