Текст книги "Вернуться в сказку (СИ)"

Автор книги: Hioshidzuka

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 103 страниц)

– Арлен! Арлен! – услышал слуга строгий голос господина Ерина.

В голове промелькнула невесёлая мысль о том, что вот теперь ему, Арлену, точно не отвертеться от наказания. Эх! Недолго же мальчишке удалось избегать заслуженной кары. Впрочем, так ли уж недолго? Но, учитывая характер клира, можно было говорить об этом спокойно, не кривя душой. Ерин не был тем человеком, который быстро выходил из себя, но, как оказалось, даже его вполне возможно было вывести из состояния спокойствия. Арлену это оказалось по силам. Впрочем, мальчик сам был виноват в том, что его ожидает в ближайшем будущем. Он остановился посередине лестницы и замер в ожидании кары, которая должна вот-вот настигнуть его.

– Арлен… – тяжело вздохнул клир, когда схватил мальчика за руку. – Арлен! Ты же понимаешь, что должен попросить прощения у принцессы Марии, не так ли?

Мужчина тяжело дышал от быстрого бега, и мальчик не совсем понял, почему он ещё не получил хотя бы подзатыльник. Даже отец Арлена за подобное уже давно бы наказал его, если бы матери не оказалось рядом.

Клир тяжело дышал от быстрого бега. У него адски болела спина, и он уже сам был не рад, что решился пуститься в погоню за этим мелким наглецом. Мальчик уже смотрел в пол, как бы извиняясь за произошедшее.

За столом сидят знатные лорды и леди, но маленькая девочка не боится находиться среди них: она дочь короля и королевы. Кто может сказать что-то плохое о ней, не расплатившись за это головой? Правильно, никто. Мария чувствовала себя лучшей, любимой, признанной. Её мать – лучшая королева на свете, а отец – лучший король. Что ещё может быть у шестилетней девочки? Ей кланяются самые знатные лорды, а отец с матерью лишь улыбаются. Правда, мама как-то говорила, что не стоит внушать принцессе гордость за своё происхождение, на что отец снисходительно улыбнулся и поднял Марию на руки. Девочка счастлива. Она прекрасно знает, что её обожают родители, боготворят подданные, а сама она является, как говорят все, самым очаровательным ребёнком на земле.

– Ваше Высочество! – подходит к принцессе Леон Крайн, один из лордов, которые постоянно наведываются в королевский дворец. – Могу ли я пригласить вас на танец?

Девочка вопросительно смотрит на отца, тот кивает. Мария почти взвизгивает от радости: она будет танцевать прямо как взрослая! Королева Рэйна качает головой, но улыбается, так что можно не беспокоиться: мама ругаться не будет. Принцесса важно протягивает руку, лорд Крайн осторожно берёт её и ведёт в центр зала. Малышка старается вышагивать как можно важнее, чинно, так, будто бы она – это её мама, величественная королева Рэйна.

Мария делает реверанс, и весь двор начинает улыбаться. Принцесса важно смотрит на знатных лордов и леди. Ведь она, только она – наследница престола, очаровательная малышка Мэри. Разве может кто-то говорить, что она не достойна купаться во внимании всей этой знати? Король Джон смотрит на дочь и улыбается. Мария чувствует себя увереннее.

– Вы так прелестно танцуете, Ваше Высочество! – слышит девочка после танца почти от каждого взрослого. – Вы так хороши! Вы так очаровательны!

Мария делает очередной реверанс и улыбается. Она чувствует себя королевой бала. Она чувствует себя лучшей в этом зале. Она – принцесса, она навсегда останется любимым ребёнком родителей, если, конечно, мама родит ещё одного ребёночка, а если не родит… Тогда ей будет и лучше! Она точно останется единственной!

Королева Рэйна улыбается, глядя на дочь. Когда-то Рэйна сама была такой. И могла не беспокоиться о завтрашнем дне, могла не плакать ночами, понимая, где проводит свободное время дорогой супруг, могла не молиться богам о том, чтобы никто из любовниц Джона не родил ему сына, могла не переживать о том, что скоро, возможно, королевой она уже не будет… Марии шесть лет, и она самый счастливый ребёнок на свете. И Рэйна не знает, что будет лучше – если Мэри уже сейчас начнёт потихоньку понимать своё шаткое положение или если девочка подольше будет оставаться в неведении. Королева вздыхает. Не стоит думать о плохом сейчас: Джон и Мария рады этому балу, значит, стоит радоваться и ей, королеве, которая едва может говорить о том, что её положение при дворе устойчивое. Она вообще не может что-либо говорить наверняка.

Рэйна снова вздыхает. Стоит улыбаться и делать вид, что она не видит похождений своего мужа. Так её положение при дворе будет наиболее безопасным. Говорить что-либо о гордости уже не приходится.

Арлен стоит перед принцессой и извиняется перед ней за своё поведение, клир же только усмехается. Если честно, мальчик не совсем понимает, почему с ним поступили так мягко, хотя подозревает, что это только из-за нехватки времени. Принцесса Мария внимательно слушает извинения слуги и кивает головой. Она тоже не совсем понимает поведения клира. Лицо того выглядит скорее уставшим и лишь немного раздражённым. Мария была уверена в том, что слуге не поздоровится. Правда, ей всё же казалось, что Ерин вряд ли оставит это происшествие безнаказанным, когда вернётся в Алменскую империю. Арлен стоит перед принцессой и извиняется, по правде говоря, он уже не знает, что сказать – весь словарный запас исчерпан, а клир Ерин ещё не сказал, что уже достаточно. Арлен правда не знает, что ещё сказать. Он вопросительно смотрит на мужчину, и тот вздыхает и качает головой.

– Иди отсюда! – произносит клир и выдворяет мальчишку из комнаты. – Надеюсь, Ваше Высочество, вы получили достаточно извинений от моего слуги?

Принцесса не понимает вопроса. Причём тут это? Этот мальчишка оскорбил господина Ерина, а вовсе не её, она не совсем понимает и то, для чего священник заставил извиняться перед ней этого ребёнка. Она не понимает… Мария робко улыбается, скорее просто потому, что так надо, нежели потому, что ей действительно хочется улыбаться. Клир смотрит на неё внимательно, будто пытаясь прочитать все её мысли, и от этого девушке не по себе. Хотя она должна была привыкнуть к таким взглядам. Но Ерин смотрит по-особенному. Он в разы умнее многих лордов и леди, он в разы мрачнее, хотя, как почему-то теперь кажется принцессе, и в разы честнее. Он другой. Он не тот, кого привыкла видеть девушка. И его вопросы всегда застают её врасплох.

– Почему вы спрашиваете? – удивляется принцесса.

Клир смотрит на неё ещё внимательнее. Мария сама готова ругать себя за то, что спросила это. Возможно, скажи она что-то другое, она бы смогла избежать такого пристального взгляда. Девушка не знает, удивлён ли Ерин её вопросу – ему всегда хорошо удавалось скрывать свои чувства и эмоции. Принцесса уже хочет забрать свой вопрос обратно, сделать так, чтобы она и не произносила его никогда.

– Не хочу огласки, – произносит клир Ерин холодно. – Ненавижу сечь своих слуг. Особенно таких идиотов, как этот ребёнок.

Девушка не понимает, к чему тогда это всё? Она никогда не ябедничала! Никогда! Мама говорила, что делать так не слишком хорошо, и Мария всегда слушалась её. Разве она кому-нибудь рассказала бы? Она прекрасно понимает, в какое неловкое положение она поставит этим клира Ерина, учитывая его звание, она прекрасно понимает, что это должно оставаться в пределах только этой кельи, и никто больше этого знать не должен. Она прекрасно знает… Мария удивлённо смотрит на клира. Тот молчит. Правда, через мгновение он уже снова хочет что-то сказать, но не даёт словам вырваться наружу. Хотела бы принцесса быть такой же холодной и бесстрастной, как он. Хотела бы… Осознание того, что господин Ерин просто не хочет наказывать этого мальчишку, приходит внезапно. Девушка правда не понимает. Не понимает! Клир всегда казался ей человеком даже жестоким, почему он не хотел наказывать этого Арлена, если тот действительно был виноват? Любой, даже такой добрый человек, как клир Леафан, наказал бы этого наглеца. И был бы прав. Почему же тогда господин Ерин этого делать не собирался? Мария старается выглядеть как можно более спокойной и не показывать своё удивление. Господин Бейнот вряд ли хочет сейчас слышать лишние вопросы. В голове девушки вдруг возникает мысль о том, что и она сама, хоть и считала клира только что человеком, не проявляющим милосердие, вряд ли бы стала терпеть к себе такое отношении. И почему этот ребёнок не боялся клира Ерина?

Мария забывает, где она находится, думая об этом. Она забывает, что рядом с ней стоит человек, что он ждёт ответа, ждёт ответа от неё… Принцесса может думать только об этой ситуации. Теперь отчего-то она забывает и про то, зачем именно пришла сюда. Её боль, мысли о горе, об её горе, отступают на задний план, она отвлекается от них…

– Миледи? – спрашивает клир Ерин, когда понимает, что ответа он может и не дождаться.

Девушка не совсем понимает, что именно она должна ответить. Всё это касается только клира, а она просто оказалась не в том месте и не в то время. Разве могла она судить этого мальчишку? Мама всегда говорила, что, хоть Мария и будущая королева, она не имеет права указывать знатным лордам и леди, как именно тем стоит обращаться со своими слугами.

Мария встаёт и делает реверанс. Это движение привычно для неё, она уже и сама не замечает мгновений, когда делает его. Её учили танцевать, учили вести себя в обществе, учили всегда быть вежливой и милой, она должна быть самим совершенством, самим очарованием. Потому что она не просто леди, она – принцесса, будущая королева. Разве она имеет право быть несовершенной?

– Да, Ваше Высокопреосвященство? – спрашивает принцесса в ответ и тут же добавляет. – Это ваш слуга, и я не имею никакого права вмешиваться в ваши дела.

Клир кивает, и девушка понимает: это именно то, что он хотел услышать от неё сейчас. И она рада этому, ведь теперь, скорее всего, задавать лишних вопросов он не будет. Девушка не хочет слышать лишних вопросов. Она вдруг вспоминает про то, для чего именно она здесь, и отчаянье снова завладевает ею. Развод. Ещё чуть-чуть, и всё. Она более не принцесса Мария, не любимая дочь короля Джона и королевы Рэйны, а незаконнорожденная. Отец объявит её бастардом, и от этого становится только больнее. Вся её жизнь будто летит к чертям. И Марии не остаётся ничего, кроме как просто сидеть и наблюдать за этим, тихонько утирая слёзы, когда вся её жизнь рушится, когда всё, что она знала, любила, уходит в небытие. Клир Ерин подходит к ней ближе и смотрит прямо в глаза.

– Вам не стоит оставаться здесь на время бракоразводного процесса ваших родителей. Вы и так слишком переутомлены и расстроены этим событием, – произносит мужчина мягко, но настойчиво.

Мария подносит платок к лицу и утирает слёзы, вдруг навернувшиеся ей на глаза. Принцесса не понимает, как так вышло, что она заплакала прямо здесь, ведь ей так не хотелось плакать при этом человеке… Зачем он сказал это? Она только успела чуть-чуть отвлечься от своих мыслей.

– Их брак не спасти? Церковь же может запретить развод? – спрашивает девушка, ещё лелея последнюю надежду.

Клир качает головой, шепчет, что так лучше для самой королевы, если она хочет остаться в живых, и Мария, слыша это, уже совсем не может сдержать рыданий, она бросается на шею этому человеку и начинает рассказывать всё, что беспокоило её уже давно, начинает говорить о том, на что она ещё надеялась, чего ещё хотела… Отец хотел развода, и он является королём, никто не вправе запретить ему. Мария плачет. Клир Ерин проводит рукой по её волосам и говорит что-то о том, что новую королеву народ всё равн, не полюбит так, как Рэйну, что совсем необязательно новая жена родит королю наследника… Мария почти не может слушать… Она только плачет, понимая, что последняя её надежда на спасения брака родителей разрушена, разбита…

Комментарий к II. Глава вторая. Другая Мария.

* Эпидемия – Сумеречный ангел

========== II. Глава третья. Прибытие в “Погибший” город. ==========

Тень, ты мой светлый мир,

Вакуум жизни моей,

Как кровавый пир,

Сломано прожитых дней.

Может, я смешон,

Так, словно шут для толпы.

Чёрный капюшон

Режет глаз, словно серпы!

Любовь и смирение – вот смысл Бытия!

Ты мой крест, ты мой свет – Вера!

Ты навеки моя сфера!

Да, я в молитвах живу,

Славя имя Христа, но безумно устал.

И я знаю, что

Жизнь даётся лишь раз свыше,

Но я жить не хочу тише.

Дьявол в душу проник,

Ведь она, как родник,

Словно горный хрусталь!

Я так устал от снов,

Я не могу больше спать!

Свет своих оков

Я так хочу разорвать.

Ты меня прости,

Всё-таки я не святой

Лучше отпусти

И не кричи во след «Стой!»

Грешник, покайся, и я тебя прощу!

Ты мой крест, ты мой свет – Вера…

И в витраже кривых зеркал

Я твою душу отыскал.

И тень сомнения в ней

Таится изнутри.

И ты боишься согрешить,

Но без грехов не можешь жить

Забудь свой страх, глупец, -

В глаза мне посмотри!

Открой глаза, раб божий, ха-ха,

Я дарю тебе огонь, который согревает

Душу и волнует кровь. Открой глаза

И спустись с небес на землю.

Нет, это смертный грех

И искушение тьмы,

А я слышу смех,

И это смех Сатаны.

Лучше во Христе

Буду свой век доживать,

Или на кресте

В муках за вас умирать!

Тени сомнений вновь обратятся в прах!

Ты мой крест, ты мой свет – Вера…*

Мария сидела в карете напротив Хоффмана, тот что-то говорил ей, она едва ли могла слышать это, понимать это. Если говорить честно, ей просто хотелось спать. Граф вытащил её и Мердофа из гостиницы в шесть утра, даже не предупредив о столь ранней, и весьма утомительной, поездке заранее. Раньше он всегда говорил о таких вещах, хотя бы, за день, но в этот раз… Граф что-то говорил, но Мария даже не пыталась слушать его, только кивала, как только слышала в его голосе вопросительные нотки, девушке хотелось спать, и остальное для неё сейчас казалось настолько маловажным, что даже вникать в это не хотелось. Мердоф сидел рядом и просто спал, совершенно не стесняясь присутствия в карете Хоффмана и Марии. Девушка, возможно, в шутку возмутилась бы этим фактом, но сейчас ей самой так хотелось спать, что всё, кроме этого, уходило на второй план. Принцесса сама клевала носом, так что обвинять сейчас Айстеча в том, что он заснул здесь, было бы просто глупостью.

А за окном мелькают деревья, которые они проезжают. Деревья. Такие же, точно такие же, как и в её мире. На Земле. От этого становится грустно. Её мир там. Там, а вовсе не здесь, и она, как все люди на свете, тянется к дому, к тому месту, которое ей является родным. Девушка смотрит в окно и понимает, что не стоило ей ввязываться во всё это, не стоило подвергать жизнь Розы, жизнь мамы опасности. Мария тяжело вздыхает. Ей больно проезжать мост через неширокую речку, сразу вспоминались те дни, когда она на автобусе ехала в клинику, где лечили Розу. Чем болела её младшая сестрёнка? Да чем только не болела… Мама говорила, организм её был очень ослаблен. И Мария сама видела это, прекрасно видела и в то же время прекрасно понимала, что помочь сестре ничем не сможет, как бы ей не хотелось…

– Мария… – уже почти устало произносит Георг, впрочем, даже не устало, скорее просто обречённо. – Прошу вас, дослушайте меня. И я больше ни разу не побеспокою вас следующие четыре часа.

Принцесса резко поворачивается к нему. Слишком резко для девушки её статуса и происхождения. И Хоффман чувствует, что усмехается, про себя отмечая это. Девушка смотрит на него с удивлением и интересом. Она не слушала. Он и сам это знал. Прекрасно знал. Просто так хотелось убедиться в этом. Мария, действительно не слушала, и ему, пожалуй, его положение позволяло прикрикнуть на неё, отчитать, но из-за чего же ему так не хотелось этого делать? Девушка внимательно смотрела на него, и он прекрасно понимал, чем именно вызван этот интерес. И Хоффман понимал, чем обусловлен его интерес к ней. Она не винила его в смерти сестры. Хотя могла бы. Мужчина прекрасно понял бы её, если бы она кричала, психовала, плакала, но она просто молчала, и Георг чувствовал, что проникается уважением и даже симпатией к ней, чего он совсем не чувствовал ни к покойной принцессе Кассандре, ни к её, тоже уже покойной, дочери Розе.

– Вам нужно будет войти в круг приближённых короля Джона, Мария, – спокойно произносит Георг Хоффман. И тут же добавляет: – И той девушки, которую он захочет сделать королевой.

Мария удивляется ещё больше. Но в чём дело? В чём причина её удивления? Хоффман прекрасно понимает, в чём именно дело, и прекрасно понимает, что совсем не зря попросил это сделать именно её. Она, во всяком случае, не строила из себя важную особу, хотя, наверное, даже являлась ей. Девушка удивлённо смотрела на мужчину, но в её взгляде не было той презрительности, той важности, которая могла быть присуща Алесии, к примеру, или кому-то ещё. Если говорить по правде, порой Хоффман стал замечать во взгляде Алесии ещё что-то – что именно, понять он не мог. С какого-то момента в её взгляде стало проявляться любопытство, которого раньше не было, и страх. Страх… Она раньше никогда не боялась его, а теперь начал появляться и страх. Алесия раньше задирала нос перед Анной, Хоффман даже знал, что не однажды мисс Хайнтс назвала будущую невесту графа «пустышкой» и «ничего не стоящей». Точно так же, как слышал, как Моника называла Анну «дорогой шлюхой». Вступать в споры трёх девиц мужчине не хотелось. К тому же, как он заметил, Анна и сама смогла прекрасно справиться. Более к ней не лезли.

– Как я понимаю, я должна вас благодарить за то, что мне нужно будет понравиться и новой королеве? – усмехается Мария.

Хоффман начинает хохотать. Нет, эта девчонка определённо ему нравилась! Моника бы обиделась на такое поручение. А сейчас понимание со стороны подчинённых или хотя бы просто молчание с их стороны были так необходимы графу.

– Вероятно, – улыбается Георг, стараясь не захохотать вновь.

Мария тоже смеётся. Пожалуй, стоит рассказать ей основную часть его плана, но позже, сейчас Хоффману совсем не хочется этого делать, всё-таки пока ещё совсем не наступило то время, когда принцессе будет нужно знать об этом всём. Она ещё ребёнок, хоть и пытается казаться старше. Мердоф старается притворяться спящим, и у него неплохо это получается. Во всяком случае, он не пытается приглушить дыхание, как делал Гораций вчера, стараясь подслушать разговор графа с Анной. Девушка, нужно отдать ей должное, вела себя куда спокойнее, нежели её сестра, когда Георгу нужно было уехать по работе: она не скандалила, не плакала, не кричала, даже не просила остаться, хотя, по её взгляду это было видно, она была совсем недовольна отъездом жениха прямо перед свадьбой, и это недовольство не могло просто так укрыться от взора Хоффмана, впрочем, он видел и то, что она, как он её и просил, не устраивала ему никаких скандалов.

В последнее время головные боли у графа только участились, не проходить они могли долго, и каждый день казался невыносимым. Немыслимо. Нужно было ещё четыре часа трястись по плохой дороге в этой карете прямо до прибытия в столицу. Граф ненавидел королеву Рэйну, та всегда была о нём плохого мнения. Поначалу мужчина пытался расположить к себе королеву, но та считала его своим врагом. Всегда считала. Хоффман смотрел на Марию, сидящую сейчас перед ним и ждущую каких-нибудь указаний. Указаний… От него все ждали указаний, приказов, распоряжений, из-за этого было слишком скучно. Граф больше всего на свете ненавидел скучать. Мария напоминала мужчине скорее леди Джулию, нежели свою мать. Обеих этих женщин Георг видел, с обеими общался, но, следует заметить, герцогиня Траонт внушала куда больше уважения, нежели принцесса Кассандра. Джулия, безусловно, была взбалмошной, более эмоциональной, нежели следовало бы, её настроение менялось слишком часто… Но она была искренней. Она была надменной, но эта гордость была именно её, её личной, а не кого-то ещё или просто потому, что так нужно, что так обязывает положение. И с ней было проще общаться. Намного проще, чем с той же Кассандрой. Даже Хоффман мог бы спокойно назвать её девчонкой, хоть она и была его старше. Принцесса не могла справиться со своими проблемами самостоятельно, и у мужчины иногда возникал вопрос, как же она смогла вырастить двоих дочерей, если сама не могла разобраться в своих делах. Роза, впрочем, была похожа на мать. Такая же безвольная. Такая же пассивная. Такая же слабая. С ней было скучно. И смерть её была лишь вопросом времени. Георг Хоффман был просто уверен в этом – такие люди не живут долго, просто не могут. Мария сидела перед ним, и мужчина чувствовал, что девушка была уже готова заснуть, всё-таки, наверное, не стоило будить её так рано, к тому же без предупреждения, всё же все, кроме неё, знали о предстоящей поездке, наверное, стоило хотя бы сказать ей об этом вчера. О чём же думал тогда граф?

– Вы представитесь королю, как Моника Эливейт. У меня есть документы, которые докажут двору, что вы – она.

Мария кивает и берёт в руки документы, читает их. Ей интересно, она никогда не чувствовала подобного, никогда не оказывалась в подобной ситуации, девушке было интересно всё новое, и этим можно было воспользоваться. Принцесса была слишком любопытна, лезла, куда лезть не следовало, и совала нос туда, что её не касалось вовсе. Но это было куда лучше той пассивности, того постоянного уныния, плача, что были присущи её сестре…

– Хорошо. Мне бы хотелось спросить у вас кое-что, – девушка видит, что граф жестом просит её продолжить, и продолжает говорить. – Моника – реальный человек или просто прикрытие?

Хоффман усмехается. Мария видит: он ожидал этого вопроса и удивился бы, если бы она не задала его. Он словно видит её насквозь, из-за этого в душе остаётся настолько неприятное странное ощущение, что девушке порой хочется чем-то ударить графа, но она уверена: он предугадал бы и это.

– Я когда-нибудь вас познакомлю, – произносит граф. – Я не хочу, чтобы она находилась рядом со мной сейчас. Ты меня понимаешь?

Мария кивает. Она прекрасно понимает, что это значит. Хоффман показывал ей свои эксперименты; наверное, будь она пацифисткой или идеалисткой, она обязательно бы возмутилась теми методами, которыми этот мужчина докапывался до истины: принцесса слышала крики, плач тех, кому не посчастливилось стать подопытными этого человека, пожалуй, девушка даже жалела их, но вряд ли могла в чём-то осуждать графа, наверное, другого пути у него и не было, и не могло бы быть, Мария понимала это. Интересно, а кем была в его подземелье Роза? Во всяком случае, она не была похожа на остальных подопытных, на руках её не было ни одного пореза, вроде не было даже синяка, во всяком случае, Мария не обратила тогда на это внимания. Граф сказал, что она просто задохнулась во время какого-то пожара. Или отравилась тем, что было вылито для того, чтобы потушить огонь. Ожогов на теле Розы было совсем немного, вряд ли они могли быть причиной её смерти.

Она понимала. Понимала, почему именно граф просит её притвориться той девушкой. Чтобы никто не узнал. Хоффману не нужны проблемы. У него и без них часто болит голова. Зачем ему лишние волнения? Мария ещё раз кивает. Она обязательно справится с тем, что от неё требуют, просто не может не справиться.

Девушке хочется спать. Сколько у неё остаётся времени до их прибытия? Наверное, когда она проснётся, у неё будет болеть голова… Но у графа должны быть с собой какие-то таблетки. Во всяком случае, Мария сейчас надеется на это.

Юноша стоял посреди храма. Это место немного пугало его, здесь он был впервые; предыдущие одиннадцать лет он мог разве что разглядывать картинки в книгах, что хранились в отцовской библиотеке… Купол здания находился так высоко, что просто кружилась голова рассматривать все эти витражи, фрески… Всё это было так увлекательно, что юноша просто не мог оторвать свой взгляд от этого. Как звали того парня, который приезжал в поместье отца, чтобы отпевать сестру? Может быть, он верил во всё это именно из-за этого блеска, золота, драгоценных камней, что украшали каждую картину здесь, каждую статую. Всё это было настолько великолепно, как парень никогда раньше не мог себе представить.

Правда, внутреннему голосу всё это великолепие не нравилось. Джордж слышал, как кто-то внутри него возмущается, требует того, чтобы парень немедленно вышел из этого здания. Джорджу не хотелось выходить отсюда. Здесь всё было настолько незнакомым, красивым, что хотелось остаться подольше, посмотреть на это… Парень с удовольствием разглядывал это всё.

– Юноша, что же вы стоите здесь? Исповедь давно прошла. Вы опоздали, – слышит юный Блюменстрост голос какого-то старого человека.

Джордж удивлённо поворачивается. Перед ним стоит пожилой мужчина, не слишком высокий, в каком-то странном одеянии, впрочем, наверное, тот человек, отец называл его клиром Леафаном, был одет во что-то подобное, Джордж уже не помнит, в последний раз он видел того человека десять лет назад, ровно десять, в день смерти Мари.

– Я не на исповедь, – произносит Джордж тихо.

Он и сам не до конца понимает, что это такое. Отец никогда не объяснял ему этого. Впрочем, когда этот человек что-то объяснял своему сыну? Проще было запереть своего ребёнка, окрестить его умалишённым, нежели что-то объяснить ему. Джордж не знает, что такое исповедь. Просто не знает. И, следовательно, он не совсем понимает, что это такое. Да и что он вообще может знать о мире за пределами особняка, в котором рос?

– Тогда что же вы тут делаете, юноша? – удивляется пожилой мужчина.

Парень пожимает плечами. Что он тут делает? Просто ему хотелось посмотреть, что именно привлекало его знакомого в церкви. И, пожалуй, он почти нашёл это. Почти. Джордж смотрит на все эти картины, статуи, слушает тихое пение хора… Всё это слишком странно. И слишком гармонично. Слишком красиво. Джордж никогда не бывал здесь раньше, и всё кажется ему новым. Каменные колонны, огромные каменные колонны, как кажется пареньку сейчас, служат вовсе не для украшения. Если вскочить на подножие, можно будет спокойно наблюдать за тем, что происходит в центре храма. Джорджу хочется вскочить туда. Было бы интересно наблюдать за всем этим. Правда, народу сейчас тут нет… Мраморный пол здесь – тоже произведение искусства. Джорджу почти жаль ходить тут. Причудливые линии, растительный орнамент – как можно ходить по этой красоте? Юноша не понимает смысла в том, чтобы делать такой пол в месте, куда каждый день приходят тысячи людей. Зачем? Чтобы каждый мог ступать грязной обувью по произведению какого-нибудь архитектора, художника? Чтобы никто не замечал, как на полу появляются грязные лужи?

– Любуюсь картинами, сэр, – произносит парень ещё тише, чем раньше.

Священник удивляется ещё больше. Возможно, этот мужчина даже разозлился на этого мальчишку, правда, виду он старался не показывать. Лишь тяжело вздыхает, видимо, коря нынешнюю молодёжь за невежество, и просит Джорджа следовать за ним. Юноша пожимает плечами и идёт туда, куда его просят пройти. Себе он твердит, что, даже если случится что-то нехорошее, он сможет за себя постоять – магия внутри него не дремала никогда, значит, не будет дремать и сейчас, если понадобится.

– Картины… Юноша, вы когда-нибудь бывали раньше в храме? – голос пожилого мужчины кажется уставшим.

Наверное, можно было понять этого человека – возможно, ни одному приходящему сюда ему не приходилось объяснять элементарные истины. Джордж качает головой. Нет, он не был никогда. Впрочем, возможно, его, как и других младенцев, в возрасте двух-трёх месяцев относили в храм, чтобы прочитать какие-то молитвы, но он уже и не помнил этого. Священник вздыхает и продолжает куда-то идти. Юноша следует за ним и не задаёт пока ни одного вопроса.

Вскоре они оба оказываются в какой-то галерее. Картин там куда больше, и все они другие. Джордж с интересом смотрит на них и понимает, что на некоторых изображено почти то же самое, что и в самом храме. Или как ещё назвать то огромное помещение?

– Благодарю вас, сэр, – тихо шепчет Джордж, разглядывая одну из картин, особенно поразивших его.

На ней изображён странный человек. Отчего-то он кажется юноше слишком знакомым. Кто он такой? Парень хотел бы узнать, кто это. В его глазах странный красный блеск. Будто бы тот самый, который иногда замечает Джордж, глядя в зеркало в минуты приступов.

– Кто это, сэр? – спрашивает юноша, глядя прямо в глаза человеку, изображённому на картине. Отчего-то кажется, что изображённый здесь мужчина живой. Что это именно он смотрит на Джорджа так, что…

Священник вздыхает и сам подходит к этой картине. На секунду юноше кажется, что человек, изображённый на картине, пошевелился, дёрнулся… Священнослужитель грустно смотрит на Джорджа, от этого взгляда становится не по себе даже больше, чем от взгляда человека на картине.

– Этого человека называли Танатосом. Порой его величают богом смерти. Не человек – исчадие ада!

В голове Джорджа тут же всплывает тот день, те слова отца: «Не ребёнок – исчадие ада! Разве ты не видишь, Эллис, что он проклят?!» – парень вздрагивает от этой мысли. Тут же промелькнувшее было доверие к пожилому священнику исчезает. Юноша выбегает из галереи. Несколько минут – и парень за пределами храма. Храма, куда он более не вернётся. Джордж уверен в этом. Медальон, который постоянно висел у него на груди, вдруг начинает будто обжигать. Парень срывает его и кидает куда-то в сторону. Какая-то девушка, что стоит рядом, удивлённо и испуганно смотрит на него. Прохожие спешат побыстрее уйти отсюда, чтобы не видеть того, чего им видеть не хочется.

– Исчадие ада… – бормочет парень.

В голове всплывают картинки из прошлого. Крики отца. Плач матери. Испуганные и растерянные глаза Мари. Джордж подносит ладони к вискам. Голова раскалывается просто ужасно. А ещё эти воспоминания…

– Исчадие ада! – кричит парень, и боль, что сидит в его голове, потихоньку начинает отступать. Юноша уже улыбается. И он кричит снова. – Исчадие ада!

Люди оборачиваются. Люди пытаются уйти подальше поскорее. А Джорджу хочется хохотать, видя всех этих жалких убегающих людей. Они боятся его… Исчадие ада… Отец был прав?

Мария с трудом заставляет себя выкатиться из кареты. Именно выкатиться. Девушке было трудно проснуться сейчас. Хоффман подаёт ей руку, и только с его помощью принцессе удаётся, наконец, выйти из кареты. Мердоф тоже сонный, хотя кажется куда более бодрым, нежели Мария. Граф говорит, что он читал всю дорогу, пока Мердоф и Мария спали. Девушке интересно, что же это за книга. Хоффман протягивает ей какой-то свиток, который, кажется, развалится, если к нему только прикоснуться. Так же граф говорит, что он переписал всё, что было в этом свитке.

– Сначала вы сказали, что просто читали, – усмехается принцесса.