Текст книги "Non Cursum Perficio (СИ)"

Автор книги: Heart of Glass

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 48 страниц)

–Что такое, Рыж? – спросила Элен с тревогой и заботой. На краткий миг в её памяти солнечными зайчиками блеснули золотистые глаза ведьмина отродья, Майло Пеккала. Смогла бы она коснуться руки того, другого мальчишки – с тем же желанием защитить и уберечь? Нет ответа.

–Гроза будет, – повторил Рыжик своё странное суждение и повернул голову к Камилло. Антрацитовые глаза вновь взирали с убийственным равнодушием, не делая различий между живым и мёртвым, прошлым и будущим, иллюзорным и настоящим. – Ты со мной пойдёшь?..

–Куда? – хором спросили Элен и Камилло, и слегка неприязненно покосились друг на друга, странным образом ревнуя. Рыжик замолк на длинных три минуты, глядя куда-то внутрь себя, потом так же бесстрастно объявил:

–На колодец с лёгким электричеством. Осталось не больше часа, – его пальцы скользнули по шее, там, где уходила под воротничок рубашки трещина, в тщетной попытке остановить неизбежное.

–Ртутная Дева хотела, чтобы это произошло – чтобы я принял на себя узы. Наверное, ей было известно что-то такое, чего не знает никто из нас... Так ты идёшь, Камилло Диксон.

Рыжик не потрудился поставить вопросительный знак в конце фразы – как и Элен, он в них совершенно не нуждался. Но Камилло всё-таки кивнул в ответ – и, не думая уже о том, что на него смотрит Ливали, провёл рукой по волосам Рыжика, от которых призрачно пахло снегом.

–Конечно. Идём.

Втроём они вышли из здания засыпающего, гасящего потихоньку огни интерната. Элен Ливали мимолетно оглянулась через плечо на окно второго этажа – на субтильную тень за немым стеклом, молча глядящую вслед свинцовыми глазами. И тут же резко отвернулась – ей было страшно.

Камилло шёл рядом с молчаливым, безразличным ко всему Рыжиком, невольно принюхиваясь к холодному, металлическому запаху. Он был, словно белой кружевной каймой, подчёркнут сладким ландышевым ароматом Ливали – и оттого казался ещё беспощаднее. Это был запах высокого напряжения и остывшей крови. Элен, поправляя на плечах кружевную шаль, вновь обернулась через плечо – окно, за которым стоял Поль Бонита, уже погасло... но зажглись дрожащие бледные блики в зрачках Рыжика. Впереди, на холме, хрустальным веретеном уходила ввысь стремительная шахта озонатора, в которой блуждали слабые голубоватые огни. Камилло с внезапным ознобом подумалось, что это украденные Элен Ливали, безвозвратно утраченные души детей из Кирпичного. Потерянные души, которым ничего не остаётся, кроме как вечно танцевать в стеклянной темноте без возможности коснуться друг друга. Он бросил быстрый взгляд на хозяйку интерната – её лицо снежного ангела было печальным и потерянным, словно Элен что-то забыла и теперь никак не могла вспомнить.

Почти инстинктивно Ливали замедлила шаг, чтобы идти рядом с Рыжиком, как шёл Диксон, и даже чуть качнула ладонью, будто собираясь взять его за руку. Камилло негромко рыкнул на Ливали – больше для острастки, чем действительно сердясь; та в ответ виновато улыбнулась, потерев уголок глаза:

–Пророчество, каким бы кривым и спутанным оно ни было, сбывается своим чередом. А я этого не знала, ввязываясь в ваши жизни. Глупо.

–Не прошло и года, сообразила, поздравляю, – не без издевки поклонился ей Камилло, заодно и пропуская на узкую кованую лестничку, что прорезала крутой склон холма. Снизу казалось, что эти ступени с чеканным узором из ландышей уводят прямо в чёрное беззвёздное небо.

–В том, что так вышло, Элен Марилетта Ливали, не виновен никто из нас – и виновны все мы, – негромко произнёс Рыжик, кладя руку на перила, с силой стискивая тонкие пальцы и со странным удовольствием ощущая, как острая металлическая кромка врезается в линии жизни на ладони.

–Не сожалейте ни о чём сделанном и несделанном, вы оба. Потому что по-другому всё равно быть не могло. Никак не могло. Слышите?!

Рыжик почти крикнул это последнее слово – резко, со звуком хрустнувшего фарфора. И тут же смолк, замерев и неестественно прямо держа голову. Первым пошёл вверх – stairway to heaven… Его потускневшие, выцветшие до оттенка старого золота волосы бились в порывах ветра, как последнее знамя разгромленной армии. Следующим устремился Камилло, подавляя в себе желание ухватить Рыжика за выбившийся из-под ремня джинсов, тоже трепетавший на ветру край чёрной блузы, чтобы удержать здесь, с ним, хотя бы ещё на пять минут дольше. Ощущение неизбежной потери росло в нём с каждой новой ступенькой дрожавшей под ними ажурной лестницы.

Элен цокала каблучками синих туфелек в хвосте процессии, заранее начиная будить дремлющее в подземных колодцах электричество, медленно и неохотно тянущееся вверх сонными всплесками. Бледные языки разрядов словно через силу пару раз лизнули изнутри стёкла шахты, и Элен глубоко вдохнула, чувствуя, как искры окутывают её пушистые косы, подобно льдистому свечению нимба.

Шерстяные свитер и пальто Диксона тоже начали как-то подозрительно потрескивать и пускать колючие синие искорки, напомнившие ему один сырой ноябрьский вечер. Вечер, когда сорванные провода лежали на асфальте, свернувшись тугими колечками, как озябшие дворняги, и кухню освещала лишь синяя корона метана под чайником. А тот пел какую-то свою песню, посвистывая и поваркивая, и эти легкомысленные звуки создавали вокруг Камилло и Рыжика кокон уюта, в который было не пробраться стылому ноябрю, не проскрестись сквозь стёкла чёрным ветвям клёнов. «Интересно, а он помнит прошлый ноябрь? Помнит... хоть что-то?» – подумалось Камилло уже как-то отстранённо, как сквозь новокаин. Он поймал себя на том, что насвистывает себе в усы, и сердито засунул руки поглубже в карманы пальто; Рыжик тут же полуобернулся через плечо и просвистел в ответ следующие несколько тактов, забавно выгнув брови. Его глаза уже не были чёрными и ничего не отражающими – в них текло и переливалось восьмым цветом радуги октариновое, тягучее пламя. Элен откуда-то позади придушенно ахнула, прижав ладошку к округлившемуся в аккуратное «о» рту, и едва не поскользнулась на узких металлических ступеньках. Камилло инстинктивно поймал её запястье, удерживая – и тут же, рассердившись на себя, резко дёрнул за руку вверх, словно Ливали была тряпичной куклой. Глава Кирпичного мотнулась от этого рывка белым лоскутом, даже не воспротестовав против подобного обращения: мысли Элен испуганными, задыхающимися рыбинами бились сейчас на раскалённой сковородке реальности. Той самой реальности, где к шахте в самый глубокий в Некоузье колодец с лёгким электричеством поднимался Рыжик, чья связь с первородной энергией на порядок превосходила самые смелые мечты Элен. Чья пустота отчаянно жаждала быть заполненной этим живительным нектаром...

–Рыжик, ты... прошу тебя, сумей вовремя остановиться... – взмолилась Ливали из-за плеча сурово зыркнувшего на неё Диксона, глядя, как стеклянная шахта озонатора стремительно наливается бело-голубым холодным огнём. Между её косами и свитером Камилло сверкнул разряд, и оба одновременно вскрикнули. Диксон наконец-то выпустил запястье Элен, на котором остались синяки от его хватки, и посмотрел Рыжику в макушку. Его осенний найдёныш, так и не сумевший добраться до любимого Камилло яблоневого лета...

Рыжик ощутил взгляд и обернулся ещё раз, хотя тело его уже словно само по себе стремилось вперёд, к озонатору – так наэлектризованный клочок чёрного шёлка сам летит к эбониту.

–Камилло, – сказал он, утверждая тем самым неизбежное; над его волосами ледяными светляками вились огни Святого Эльма. И улыбнулся – одними глазами, в которых воскресали из безмолвного холодного пепла все его прошлые жизни.

Дрожь по жилам, сладостная лава – как тогда, на озере, когда Алия Селакес ударила по нему электрическим разрядом... только тогда это было каплей. А сейчас... а сейчас...

Рыжик с присвистом втянул воздух сквозь сжатые зубы, чувствуя, что сгорает сам в себе – и что нет пытки желаннее, чем это пламя, вот-вот польющееся через край растрескавшегося фарфорового тела. Торопливо коснулся руки Диксона, на миг сжав пальцы в обещании помнить – и, подхваченный белым электрическим ветром, унёсся в своё одинокое светлое будущее... по крайней мере, так это представилось Камилло, что замер в оцепенелом отрицании неотменимого.

«Моя любовь, взгляни на меня: моя ладонь превратилась в кулак... и если есть порох, дай огня – вот так!..» – вспомнилось ему, и это нежданно стало противоядием от убийственной горечи.

Диксон даже придержал на месте Элен, тянущую руки Рыжику вслед и всё ещё слабо и бессвязно лепечущую что-то вроде «Только не до дна, Рыжик, умоляю тебя... только оставь и для нас, для всего интерната...». Сказал ей рассудительно и даже строго, пошевелив усами:

–А хоть бы и до дна, главное, чтобы это Рыжику на пользу пошло…

И вдруг – неожиданно крепко обнял замолчавшую от удивления Ливали, вкладывая в это объятие безмолвный крик своего горя...

Он всё так же не отрывал глаз от прильнувшей к стенке шахте тонкой тёмной фигурки – рисунка гуашью на стекле.

Рыжик некоторое время стоял неподвижно, окутанный северным сиянием; потом отклеился от озонатора, встав лицом к Элен и Камилло. Его губы беззвучно шевельнулись, и первой прочитавшая по ним «Пора!» Ливали стремительно развернулась – чтобы встретить усмешку тёмно-серых глаз Поля Бониты. Он стоял за её спиной, в резкой расштриховке светотени, весь какой-то скульптурный в тяжёлом, с чужого плеча, военном бушлате офицера охраны Кирпичного. Элен промельком вспомнилось что-то про Медного всадника и шаги Командора, пока она медленно пятилась от этого просвинцованного, насмешливо-надменного взгляда к полыхающей в ненастном небе белой башне – своей белой башне из слоновой кости, которую Ливали не могла уже сберечь.

–В эту ночь все что-то да потеряют, Элли, – негромко произнёс Бонита и поднял в руке цепочку, бывшую недавно элементом конструкции генератора накачки отрицательного магнитного нуль-поля.

Ливали ахнула и двумя руками попыталась поймать её неловким, нелепым жестом падающего в пропасть человека, но Поль отвёл руку и сладчайше улыбнулся, блеснув очками:

–Это одноразовая любовь, душа моя. Цепочка замкнула контакты, и всё, на что она годится, так только на сувениры о тех недолгих ста днях, когда Некоузский клин был открытым... дети, помашите Лейденским дожам и власти над Антинелем ручкой! Что нужно сказать на прощание?..

–Как ты можешь! – горло Элен сдавило рыдание. Она была готова к тому, что Поль подставит ей подножку – но была не готова к тому, что ей будет так больно от подтверждения страшной истины: Стрела больше не представляет ценности для Лучника. И он может её сломать...

–Нет, Элли, – голос профессора неожиданно стал мягким. Бонита присел на одно колено перед бессильно опустившейся в снег Ливали и чуть тронул её за подбородок, чтобы подняла голову.

–Я очень не хочу, чтобы ты сломалась. Именно поэтому я...

–В эту ночь все что-то да приобретут, – раздался тихий, невыразительный голос Рыжика. Он успел пройти несколько шагов к ним, и стоял чуть поодаль, в вуалях и шлейфах трепещущего мерцания.

–Даже...

Его голос утонул в раскате грома – а мгновением раньше громко вскрикнули Элен, Поль и Камилло, ослеплённые ударившей в холм белой молнией, раскинувшей над ними ветви, словно дерево Минас Тирита. Мир превратился в зыбкие радужные пятна, плававшие перед глазами, словно мыльные пузыри – не успели все трое толком проморгаться, как шарахнула ещё одна белая молния... в Рыжика. В стоявшего в нескольких шагах безмолвного Рыжика, поднявшего лицо к тёмному небу, где распускались голубые орхидеи грозовых разрядов.

–Рыжик!.. – крикнул Камилло, не услышав собственного голоса. Отчаянно дёрнулся вперёд, когда неподвижную фигурку вновь объяло нестерпимое, выжигающее глаза магниевое пламя; Поль и Элен поймали его под руки, удерживая на месте. Но Диксон продолжал вырываться и звать, глядя, как от разрядов молний по белому фарфору, по чёрному шёлку змеятся трещины, открывая слепую пустоту внутри, и как отваливаются и падают в раскисающий снег черепки того, что было Рыжиком...

– Нет, нет! – оставив в руках Поля и Элен пальто, из которого он выдрался, словно из собственной кожи, Диксон всё-таки рванулся к своему найдёнышу. Подхватил на руки сломанную, с наполовину отбитым лицом и с дырой в груди фигурку, в которой не было уже того, кого звали Рыжиком.

Хруст трескающегося в руках фарфора, последний грозовой раскат – и Камилло, не веря, смотрит на чёрно-белые осколки на своих ладонях, на своих коленях, на земле вокруг. Мальчишка, которого он подобрал на обочине прошлой осенью... не погиб, не умер, нет. Его просто больше не стало. Здесь, в этом мире... но, может быть...

Диксон отёр щёки запястьем, глядя во вновь тёмное небо, где медленно остывало над башней озонатора снежистое зарево. Мутное стекло шахты, кое-где расплавившееся, словно потёки воска на погашенной свече, было расколото продольной трещиной – от верха до самой земли.

Камилло знал, что уже не вернётся домой, когда отдавал Боните ключи от «Паккарда»: профессор предупредил, что однажды включенный генератор запрёт границы клина раз и навсегда. И что даже если прибор разбить, отрицательное нуль-поле продержится куда дольше их жизней... Он знал это, надеясь на чудо, которое оставит их с Рыжиком жить в Некоузье. Но проблема с чудесами не в том, что они не происходят. Проблема в том, что на них нельзя надеяться...

На глаза вновь набежали непрошеные слёзы, и Диксон сердито сморгнул их. Где-то слева в груди, словно отпущенная пружина, начала раскручиваться тугая, неумолимая боль, заставлявшая сердце испуганно замирать на долгие такты. Пускай. Уже неважно...

– Я же просила его... но он не сумел остановиться... – по щекам Элен текли слёзы. Она вжималась лицом в плечо обнявшего её, молчаливого Поля, изредка отчаянно впиваясь зубами в его воротник и шею. – Поль, он вытянул из клина всё, всё, ты это понимаешь?.. Поль, он убил всех нас...

–Не убил, нет. Всего лишь исцелил Некоузье. Как и было сказано в пророчестве, – глухо отозвался Бонита. Ему было больно говорить; каждое слово с трудом протискивалось сквозь горло, словно оно заросло изнутри металлической шерстью. Ему было страшно представить, что ощущал Рыжик, в которого безжалостно хлынуло всё то, что питало тёмные тайны их проклятого клина, уничтожив, растерзав и расколов на черепки. Но ещё более страшно было представить, что ощущал Камилло Диксон – здесь и сейчас...

Самого его, как и Элен, как и всех обитателей интерната, как многих людей по всему клину, уже сушила и выкручивала потребность в озоне. Но Поль отлично понимал: это всё ерунда по сравнению с тем, что испытывает Камилло. И, превозмогая сильное головокружение, профессор поднялся из растаявшего в кашу снега, поднимая с собой и Элен Ливали – свою любимую, свою Стрелу, отныне и навсегда свободную от необходимости вести в светлое будущее кого-то, кроме себя самой. Ничего, вдвоём они справятся. Ведь он сам, в своё время, сумел выжить в другом мире безо всякого лёгкого электричества... и они с Элен смогут. Теперь им нечего делить, не из-за чего расставаться...

– Всё будет хорошо, ландыш, – тихо сказал Поль на ухо дрожащей Элен, которая, цепляясь за него, судорожно хватала ртом ставший жёстким и разреженным воздух. – Потерпи, Элли. Всё будет хорошо. Пойдём... домой.

Элен молча дёрнула головой в жесте согласия. У неё не было сил даже на то, чтобы обрадоваться ласке в голосе Поля, когда он назвал её ландышем. Она снова умирала – как тогда, когда её заперли в душевой эти две твари, Мария Селакес и Ирина Маркес, как тогда, когда заживо горела в топке крематория, царапая стены и сдирая об них ногти вместе с кожей... Она снова умирала, зная, что уз, которые способны вытащить её из небытия, больше нет – потому что Элен Ливали сама привела в Кирпичное свою погибель.

«Ртутная Дева знала, что делает», – прошуршал в памяти Элен невыразительный голос Рыжика, и она не сдержала горького смешка, закрыв глаза и обвиснув на плече Бониты.

Леди Джанне, неизмеримо жестокая и неостановимая в своём чувстве, принесла в жертву целый мир – лишь для того, чтобы вновь разжечь в своём возлюбленном октариновое пламя первородных стихий. Чтобы вернуть... того, кто был до Норда.

Любовь, любовь... там, где живёт любовь, нет справедливости.

Кажется, она сказала это вслух: Поль издал некий неопределённый звук, который можно было трактовать как несогласие. Потом вздрогнул, и Ливали через силу открыла налитые жгучей тяжестью веки, повернув голову к мёртвому озонатору. Камилло на боку лежал в снегу, впившись пальцами в пряжу свитера и страдальчески кривясь. Он тоже дышал рывками, как выброшенная на берег рыба, и Ливали практически слышала рваный стук его усталого сердца. Ещё немного, и...

–Дай... мне, – Элен отпустила Поля, пошатнувшись, и приблизилась к Диксону, тоже опустившись в кашу из мокрого снега и битого фарфора. Камилло из последних сил попытался ощетиниться на протянутую к нему руку, но набравшая обороты боль в груди дала лишь вздрогнуть, когда холодные пальцы Ливали нырнули под его свитер. Склонив набок голову с растрепавшимися косами, Элен шарила сейчас по всем укромным уголкам своего существа, собирая крохи былой силы.

Всего полчаса назад она выправила бы аритмию Камилло в одно касание. Но теперь...

Ливали вновь сердито всхлипнула, вспомнив, как в зрачках Рыжика танцевало танго всё то, что составляло её сокровенную суть, превращало её из простой, пусть и хорошенькой комендантши в светлого ангела Некоузья. Вставший за её плечом Бонита изумлённо вопросил:

–Элли, ты... ты ещё можешь?..

–Да. Правда, это последнее, что я сделаю в этой жизни при помощи уз, – спокойно отозвалась Элен, вздёрнув плечо, чтобы Поль не видел её лица. Она не могла объяснить, почему сейчас отдаёт последнюю энергию старикану из чужого мира, который пытался уничтожить её жизнь и брезговал её улыбок и прикосновений так, словно Элен была с ног до головы вываляна в грязи. В этом не было справедливости, но была...

–Любовь.

Забытая во всех перипетиях тень Поля внезапно набрала краски, отклеиваясь от земли, и рядом с пропустившим вдох Бонитой встала худая высокая женщина с короткой стрижкой и золотистыми глазами. Длинное платье мягко светится янтарными бликами, как Камиллов фонарик, подаренный ему Тамсин, у ног вертит хвостом здоровенная лохматая псина – душа северной ведьмы Стефании Пеккала.

–Любовь, – продолжала она негромко, – толкает нас на чудовищные поступки. Не так ли, Элен Марилетта Ливали? Ты знаешь, о чём я.

«Ну, вот и всё... – сквозь обморочную дурноту обречённо подумала Ливали, ощущая, как прожигает ей тонкую кожу на виске немигающий, вопрошающий, требовательный взгляд Бониты. – И не будет никакого «долго и счастливо...».

–О чём это она, Элли? – почти не размыкая губ, спросил Поль, и лицо его стало каменной маской, сквозь которую смотрели слепые глаза статуи.

–Тчш, любимый. Успокойся, – невесомая ладонь Стефании легла на плечо Бониты, и он, повернув голову, прижался к ней побледневшими губами. Его лицо оттаяло и стало совсем детским, словно прикосновение ведьмы стёрло с него два десятилетия игры на выживание. Ливали до этого никогда раньше не видела у Поля такого лица – и, даже находясь на краю потери, отчаянно приревновала к мёртвой сопернице.

–Это наш маленький женский секрет... да, Элли? – ведьма едва заметно шевельнула густыми бровями. – Ведь точно так же любовь толкает нас на... прекрасные поступки. Не бойся, Элли – я помогу, если что. Действуй – пока Камилло ещё не разжал пальцы...

–Да. – Ливали коротко кивнула, бережно вливая по капле свою энергию в жилы Диксона, уговаривая его измученное сердце вновь биться ровно и спокойно. Камилло выпустил из зубов прикушенную нижнюю губу, приоткрыл глаза, глядя на Элен с вопросом: почему?

–Я ... я сама не знаю. Просто... ты такой мухняшка... – едва слышно отозвалась Ливали с улыбкой, дрожавшей в уголках губ – и, чуть слышно всхлипнув, без сознания упала щекой на пальцы Камилло, всё ещё державшие пряжу свитера.

–Она что – спятила? – недовольно осведомился Диксон, выравнивая дыхание и садясь. Камилло был зол на Элен из-за того, что она – мерзкая белая герцогиня, убийца староверов! – оказалась куда человечнее, чем он сам. И что он теперь обязан ей жизнью.

–В мире нет ни добрых, ни злых людей, Камилло, – тихо отозвалась Стефания. Её золотистые медвяные глаза заволокло туманом, хотя ведьма продолжала улыбаться. – Мы все просто действуем... по ситуации. И стараемся защитить себя, своих любимых, или свои идеи, в конце концов...

–И к какой из этих категорий непосредственно у нашей пересветлой я отношусь? – никак не мог утихнуть Камилло, при этом бережно держа на коленях беловолосую голову Элен. Ведьма в ответ только мягко улыбнулась уголками губ и прислонилась виском к виску Поля.

–Скучно жить, зная все ответы на все вопросы. Когда-нибудь... ты поймёшь это сам, – сказала она.

–Ведь это не точка за словом «конец».

–А что? Чем это... ещё может быть? – глаза Диксона предательски блеснули талым льдом из-под сердито насупленных бровей.

–Началом новой главы, Камилло…

Северная ведьма взяла Бониту за руку. Подвела его к неподвижной Элен, свернувшейся, словно смертельно усталый пушистый зверёк, на начавшем подмерзать снегу. И легонько, но настойчиво потянула за рукав бушлата вниз – Поль, поняв, присел и положил ладонь на льняные косы.

–И началом новой главы, Поль, мой неистовый ветер перемен... сшитые воедино Иглой Хаоса, будьте счастливы...

–А ты? – горько спросил Поль, не поднимая глаз на Стефанию.

–Ты сможешь быть счастлива, зная, что я предал тебя?

–Я не Жизель, мой милый... но я буду стараться. Честное ведьминское, – рассмеялась в ответ та. Присела, обняв душу-собаку – и слилась с ней воедино, и рванулась прочь, взметнув два снежных крыла – прочь, раз и навсегда.

–Поможешь мне? – помолчав, спросил Бонита у Камилло; возле его губ лежала горькая складка, но глаза были спокойны и серьёзны.

–Да...

Вдвоём они подняли Элен на руки и начали спуск по узкой металлической лестничке – прочь, прочь от своего прошлого. Под подошвами ботинок Камилло хрустели и лопались фарфоровые черепки, но он стоически думал о Рыжике – о смеющемся, прикрывшем рот ладонью живом Рыжике с озорными блёстками на ободках антрацитовых зрачков – и ему становилось легче. Бездоказательно и слепо, упрямо и наперекор всему Камилло Диксон верил в то, что его осенний найдёныш жив.

Где-то, как-то... но жив. И помнит о мухнявом старикане по имени Камилло.

====== 42. За чертой ======

Око шторма

...Мне никогда не жилось спокойно, это факт. Намагниченное шило – это пожизненно. Приговор, диагноз, судьба – всё смешано и взболтано в одном высоком гранёном флаконе тёмного стекла со снежно-белой этикеткой, надписанной «Сао Седар». И что толку бегать от бумеранга собственной натуры? Всё равно догонит и припечатает по затылку...

В постапокалиптическом состоянии я лежал в кабинете директора Антинеля, то есть как бы в моём, и бездумно пускал дым в потолок. Где-то снаружи вертелись шестерни, качались маятники и балансиры, сжимались и разжимались тугие пружины чудовищной механики, до сих пор каким-то чудом приводящие в движение этот Городок в табакерке – без моего участия.

«А так ли оно нужно, это моё участие?» – подумал я вяло, и скосил глаза на девственно пустой стол с матовой лампой в углу. «Ой, не ври себе сам, Седар – нужно, и ещё как. Директор Антинеля – это не только существо, шепчущееся с лампочками глубоко заполночь и летающее на крыльях сквозняка по пустым коридорам. Это ещё и куча рутины, которую Норд как-то на редкость элегантно умудрялся проворачивать – и никто не замечал этого, потому что всё шло как надо... А сможешь ли ты, Сао, исполнять его обязанности?..». В эти минуты мой сарказм стремительно линял. Перед собой можно не притворяться: та моя давняя попытка руководства институтом СИИЕС была действительно сокрушительным провалом, из которого меня за шкирку, ободрав по пути до крови, выволок Норд.

«Интересно, а что ощущал профессор Северус Снейп, который стал директором Хогвартса после смерти Альбуса Дамблдора?» – подумалось мне внезапно, и я слегка истерично хихикнул, едва не подавившись собственной сигаретой. Отвесил себе мысленную оплеуху; встал.

Глянул в окно на подъездную дорожку в нелепой надежде увидеть там чёрный бронированный «Мицубиси Лансер» – хотя ощущал уже, что Садерьер не вернётся.

Глянул, ага... и окаменел на месте в лучших традициях Лотовой жены: над знакомыми до последней чёрточки крышами и антеннами Антинеля вставало стеной северное сияние.

Мерцающие, прозрачные полотна света иных миров, с тихим потрескиванием опускающиеся на территорию НИИ, словно облетающие лепестки – и стремительно размывающийся пейзаж за кованой оградой. Фигурки охранников на вышках показались мне вырезанными из картона – потому, что сохраняли пугающую неподвижность среди всей этой многоцветной феерии. По коже моей разрядом прошёл озноб. Сердце пискнуло, как проколотый мячик, и провалилось куда-то сквозь перекрытия этажей, когда до меня дошло, что именно сейчас происходит...

Антинель, не выдержав собственной тяжести, собственного перешедшего критическую отметку напряжения магнитных полей, проваливался в чрезмерно широкую прореху в мир Некоузья. Что именно подтолкнуло его? Почему ушли за красную черту стрелки всех датчиков?.. Но теперь уже поздно искать ответы на эти вопросы. Только молча стоять в проёме окна, раскинув руки, касаясь гладких стен кончиками пальцев. И практически бесстрастно наблюдать, как сворачивается вокруг территории Антинеля в воронку радужная пелена и как податливо плавятся от прикосновения этой чистой энергии края реальности...

–Огонь к огню, прах к праху, – негромко произнёс за моей спиной знакомый, тихий, лишённый выражения чуть придушенный голос. Я дрогнул, но не обернулся: боялся, что взгляд обнаружит позади меня всё тот же пустой, неприкасаемый склеп чужого кабинета. Далеко внизу на оттаявшие, наконец, после нескончаемой зимы тропинки выбегали сотрудники из разных корпусов – и замирали, глядя на закручивающееся в диковинный воздушный кокон пространство. Голос из-за левого плеча с хрипловатой иронией продолжал:

–Чем не шахматная доска, Сао Седар? Ты только руку протяни. Ты не понимаешь ещё, что тебе досталось в наследство от Норда. Эта власть абсолютна. Это просто какая-то сферическая власть в вакууме, Сао Седар! Ты можешь сделать всё, что тебе только угодно, с любым из этих людей. Когда примешь это понимание, процесс завершится к всеобщему удовлетворению.

–Даже если мы все дружно провалились в Некоузский клин с его, гм... оригинальной местной спецификой? – скептически поинтересовался я, тихо удивляясь на себя. И отсутствию дрожи в голосе, и этому отточенному скептицизму вместо привычной панической беготни кругами по кабинету с криком «А-а-а!». Должно быть, когда количество стрессов на одну личность достигает критической массы, то эту личность уже ничего особенно и не колышет. Ни факт самопроизвольного переезда подотчётного НИИ в мир иной, ни факт появления бывшего руководства этого НИИ, вроде как уже не существующего. И кстати о птичках...

–Вы случайно не знаете, куда подевался Дьен Садерьер? Он поехал Вас искать, между прочим. Потому что Вы почти умерли...

–Не почти, а совсем, Сао Седар... – Норд неслышно рассмеялся, но в этом смехе не было ни грана веселья. Я невольно поморщился – чувство было, словно я хлебнул кофейной гущи со дна чашки.

–Но Дьен Садерьер разыщет своего милорда, в каком бы обличье тот ни пребывал. На то он и командор войны, электрический пёс... Впрочем, это всё вряд ли тебе интересно, мокко и сливки, Сао Седар. Что ещё сказать?.. Да, в Некоузье станет чуть меньше специфики – энергия, что питала тёмные тайны клина, частично влита целебным бальзамом в мои жилы, а частично бушует сейчас за стеклом... но границы вновь будут на замке, Сао Седар. От этого никуда не уйдёшь: Кронверк не допустит, чтобы Некоузский клин появился на картах. Впрочем, вряд ли тебе придётся там скучать: Некоузье для странных наук вроде нулевой физики – просто целинные земли.

–А, то есть Вы наивно полагаете, что мне не по силам будет пробить барьерную защиту Кронверка? – я нагло ухмыльнулся уголком рта, уже воображая, как вылезут на лоб, да так там и останутся навсегда глаза товарища Мишани Скицына, научного руководителя таможенной станции.

–Qui vivre verra, – отозвался на это Норд с непонятной интонацией. Некоторое время мы молчали.

За ирреальным, холодным перламутровым свечением магнитного поля постепенно проступали из ниоткуда черты иного мира: тонкий березняк, перечёркнутый железнодорожной веткой.

–Мне пора... – придушенно, печально прозвучало совсем рядом, за левым плечом. По спине под пиджаком прошёл озноб, но я просто кивнул, соглашаясь. И отозвался, буднично и словно о само собой разумеющемся:

–До встречи.

–До встречи, Сао, – непривычно мягко повторил за мной Норд; на грани слуха хлопнула дверь кабинета, и я остался в тишине, наводнённой ароматом осенней листвы и первых холодов. Вдохнул поглубже, прикрыв глаза, и неожиданно улыбнулся. Ниотчего. Просто так.

Потому что мне наконец-то стало спокойно.

Навстречу судьбе

...в горячей воде, налитой в оцинкованный тазик, отражалась узкая, похожая на полоску голубоватого льда, еле-еле мерцающая галогеновая лампа. Её тихое потрескивание напоминало Полю хитиновое шуршание крыльев умирающего насекомого. Интернат сейчас весь был похож на разворошенное и безжалостно вытравленное осиное гнездо: слабо шевелящиеся по углам фигурки принципалок, тусклый свет, сдача без боя.

–Полли, брось. Я просто назло всему оклемаюсь, ты же знаешь... – лежавшая под тёплым одеялом из лебяжьего пуха, но всё равно трясшаяся в ознобе Элен сжала пальцы Бониты ледяной ладошкой.

Тот недоверчиво хмыкнул, наполняя из тазика очередную грелку, но ничего не ответил.

–Лучше сходи, успокой девочек. У них ещё нет такого опыта по выживанию, как у меня... – продолжила Элен. – Им это нужнее, чем мне.

–Тараканья княжна, – довольно отчётливо произнёс Камилло Диксон с детской упрямой непримиримостью. Он уже почти не относился к Ливали, как к врагу, но совершенно не собирался этого ей демонстрировать. В воспитательных целях. К тому же, это хоть как-то отвлекало от...

Камилло едва заметно вздрогнул, проводя стынущими пальцами по рукаву свитера.

Сгорбившись, он сидел у полыньи окна и бесцельно вглядывался в ночную темень. Казалось, рассвет не наступит уже никогда, что Некоуз накрыла полярная ночь. Из-за отключения энергии здание интерната перестало отапливаться. Температура в помещениях неумолимо падала, и от спасительно горячей воды, которую Поль успел набрать, поднималась сизая туманная дымка, напоминавшая Камилло сигаретный дым. Закурить бы сейчас... мечтай, Камилло, мечтай.