Текст книги "Non Cursum Perficio (СИ)"

Автор книги: Heart of Glass

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 48 страниц)

–А у нас нет коменданта в корпусе, – рассеянно отозвалась я, размышляя в этот момент о своей онкологичке и о том тихом шёпоте из-за дверей в конце коридора на первом этаже…

–Хотя непоняток, конечно, своих хватает.

–Весной, наверное, везде так. Тает всё, – глубокомысленно кивнула Сен, бросив взгляд часы.

–Как твоя рука? Ещё есть время сменить повязку.

–Да нет, я выпила обезболивающее, с кистью всё в порядке, – с улыбкой поблагодарила я, и, неожиданно для себя самой, призналась, – меня, честно говоря, больше эта ссадина донимает. Ноет и ноет, просто спасу нет, – и я, поставив пустую тарелку на пол, протянула Сен палец с до сих пор не засохшей, алой, как ягода калины, каплей крови.

–О небеса! – неожиданно воскликнула девчонка, и так резко дёрнулась назад, что ударилась затылком о стену. Её серые глаза стали круглыми и налились ужасом, словно чайные блюдца. Я зачем-то спрятала руку за спину, и тоже немного испуганно спросила:

–Чего? Это я давно где-то поранилась, ещё… у себя дома.

–Это не обычная рана, – прошептала Сен, прижав к губам дрожавшие пальцы и глядя на меня так, будто уже видела лежащей в гробу среди горшков с гладиолусами. – Это метка кровной мести коменданта. Мария, ты… ещё не проходила под красной лампочкой? Ты ведь от чего-то пряталась тогда в душевой…

–От ваших дурацких галогенок я пряталась, – созналась я, чувствую себя невменяемой дурой. Сен, тем не менее, восприняла это объяснение как должное, и удовлетворённо кивнула:

–Это хорошо, что ты не ходила за двери, за которыми нет ламп. У тебя есть шанс выбраться, Мария… Пойдём, нам уже можно.

–Погоди ещё чуточку, ладно? – я достала с подоконника мобильник, удобно лёгший в мою ладонь, и задумчиво посмотрела на льдисто мерцавший экран с волшебными цифрами 20:02. Вместе с ветром за окном зашелестели тонкие листы фотобумаги с мгновенными вспышками памяти: чёрно-белые немые кадры, застывшее движение, жесты и слова в формалине времени...

…Антинель, октябрь, и сырая земля жадно пьёт холодные дожди. За тучами нет неба, как нет мира за коваными кружевами забора и стеной хмурых мокрых сосен.

Вводный инструктаж в нулевом отделе, где пахнет мандаринами. Руководитель отдела – красивый, смуглый, с шоколадным взглядом и длинными пальцами пианиста – ходит вдоль окон, заложив руки за спину. Я сижу у дверей на стуле, сдвинув колени, с блокнотом в руках – прилежная школьница. Старательно записываю коды доступа, опасные этажи и лестницы, время прохождения наиболее сильных волн и их локацию… Но я даже не понимаю, что пишу: все мои мысли, мои мечты и надежды сплетаются вокруг сидящего в кресле у окна директора Антинеля, слетаются к нему, словно бабочки к огню. Интересно, есть ли у него… любовница? А если есть, то какова она – женщина, которая сумела привлечь это воплощение убийственного арктического холода, которая получила привилегию целовать его родинку на верхней губе, чуть прихватывая её зубами и стягивая на пол чёрный шёлк его блузы…

–Госпожа Оркилья! – я вываливаюсь из очень неприличных грёз, чувствуя, как краснею, и покорно расписываюсь в журнале о том, что меня проинструктировали, а я всё выслушала и поняла. Ха! Чёрта с два. Мария, тебе надо пойти и выспаться. Или принять холодный душ. Это очевидно. Во-первых, это твой директор. Во-вторых, по-моему, ты его старше лет на десять как минимум. В третьих…

В третьих и в основных, я его очень хочу, так, что ноги подкашиваются. Если я сейчас встану, то не удержусь и непременно рухну на колени. Милый индусский мальчик, за коим фигом ты притащил на этот банальный, в сущности, инструктаж господина директора Антинеля Норда? Повыпендриваться перед ним своим профессионализмом захотелось, что ли? Мне кажется, что одного взгляда на меня, сгорающую от румянца и желания, достаточно, чтобы всё понять. Хотя физику-нулевику, может быть, и не достаточно, говорят, они все вообще не от мира сего…

–И самое главное, – неожиданно заговорил Норд. Его голос осязаемо коснулся моей кожи, как бархат, и я сжалась, стиснув ручку с блокнотом до ломоты в пальцах, от упоительной щекотки где-то внутри меня.

–Марио, если вы попадёте в трудную ситуацию, например, окажетесь в незнакомом месте, заблудитесь или что-то такое, не медлите и сразу же найдите телефон. Любой. И звоните в диспетчерскую по номеру 3331. Вас найдут и выручат, даже если вы оказались на самом краю миров. Запомните это, Марио, запомните хорошенько…

–Три тройки, единица, – послушно повторила я за ним тогда.

И сейчас, набирая этот номер на мобильнике убитой мною девушки, улыбнулась, вспомнив тот октябрьский вечер.

Шорох эфира, потрескивание помех, длинный сигнал вызова.

–Диспетчерская, слушаю!

–Пробейте координаты по пеленгу, – произнесла я одну из тех фраз, что бездумно записала тогда в блокнот, выучила наизусть, но до сих пор всё равно не понимала. – Говорит директор онкологички Марио Оркилья. У меня проблемы. Скажите мне, где я нахожусь?

В трубке застрекотал коммутатор, и стрекозиными крыльями зашуршала лента с пробитыми метками пеленга, как на меркаторских картах. Я её буквально вживую видела – и то, как диспетчер чуткими кончиками пальцев пробегает по координатной строчке, считывая с неё информацию… Сен, притихнув, недоверчиво смотрела на меня и теребила пуговицу на своей вытянутой кофте.

–Из… извините, госпожа Оркилья, – немного задыхаясь, проговорила девушка-диспетчер, и судорожно сглотнула, – должно быть, аппаратура засбоила. Я сейчас перезагружу сервер…

–Постойте, – жёстко оборвала я, внутри себя обмирая от ужаса. – Какие координаты выдаёт пеленг? Озвучьте, будьте любезны.

–Он показывает, будто вы сейчас находитесь в к… крематории, в первом, остановленном, у вас в здании, внутри т… топки, – продолжая заикаться, дрожащим голосом ответила диспетчер. На секунду мне стало плохо – сдавило грудь, виски пронзило болью, в глазах потемнело. Но резкая ледяная боль в безымянном пальце с «меткой» удержала меня в сознании и, как ни странно, взбодрила.

–Допустим. И в какую сторону мне полагается двигаться, чтобы покинуть… место, в котором я сейчас нахожусь? – изо всех сил стараясь не впасть в истерику, спокойно осведомилась я. Секундный дробный перестук клавиш и немного растерянный голос:

–Госпожа Оркилья, я вам говорю, аппаратура точно сбоит. Компьютер не даёт координатной строки, вообще наглухо завис… Ой!!

Судя по звукам, в диспетчерской что-то упало. Возможно, что сама девушка-оператор. Я скрипнула зубами, приготовившись ожидать, но диспетчер неожиданно быстро вновь схватила трубку и, задыхаясь, затараторила:

–Простите, тут такая чертовщина творится! Пеленгатор распечатал мне вместо расшифровки к картосхеме какой-то странный текст…

–Читайте, – с металлическими нотками велела я. Похоже, мой тон подействовал на диспетчера успокаивающе: прекратив заикаться, она громко и внятно зачитала мне с ленты пеленгатора:

–Мария, иди через Задний Двор, ни с кем не разговаривай, не наступай в нефть, потом по рельсам лицом ко мне, но всё равно вернёшься, Никель не отпустит, пока не срастутся две половины жизни, я люблю тебя, – повисла пауза, и трепещущим вздохом пролетело через эфир последнее слово, – Норд.

–Спасибо, – сдержанно поблагодарила я оператора.

–Да я, собственно… – растерялась девушка и неожиданно пылко прибавила, – не волнуйтесь, мы вас обязательно вытащим, госпожа Оркилья!

–Ага, – поверила я напоследок и отключила связь. Звонок на номер 3331 бесплатный с любого телефона, но зарядного у меня нет, и аккумулятор чужого мобильника следует трепетно беречь.

–Так вы не из первого корпуса? – потрясённо спросила Сен, не сводя с меня напряжённого взгляда хмурых серых глаз. – Вы вообще не из Никеля? И даже не из Некоузского клина? Как те, кого сегодня пытались взять охранники на нижнем уровне?

В мозгу у меня что-то громко щёлкнуло. Я рухнула с тахты на колени и схватила за плечи испуганно вскрикнувшую Сен.

–Как они выглядели? – жадно спросила я. – Прошу, скажи мне!

–Я плохо рассмотрела, – Сен наморщила лоб, честно пытаясь вспомнить. – Тот, кого убили – высокий, смуглый, в белом костюме. О, у него была брошь в виде медной ящерки, я помню, ещё удивилась, откуда у него такое дорогое украшение, из настоящей меди.

–Сао Седар, – горько констатировала я, вспомнив так и не соблазнившие меня шоколадный озорной взгляд, тонкие смуглые пальцы пианиста и праздничный запах мандаринов.

–А второй – …

–Маленький, с веснушками, с длинными завитыми волосами, как у девчонки…

–Поль Бонита, – я отпустила Сен, уткнув лицо в сложенные корабликом ладони. Замерла так, балансируя на грани ужасной догадки. Хватая ртом воздух, с безумным взглядом, сжала в руке телефон, щёлкая кнопками, и перечитала полученное час назад сообщение…

–Сен. Послушай. Я действительно не из Никеля. И я очень крупно вляпалась. Прости, что не сказала сразу, – пробормотала я, в отчаянии глядя за окно, в сырой февральский вечер.

–Я понимаю, что не могу подвергать тебя риску, торча в твоей комнате, поэтому мне нужно как можно быстрее смыться отсюда. Помоги мне, прошу. Послушай, что мне сейчас сказали!

Я, стараясь не забыть ни слова, процитировала текст с ленты пеленгатора.

–Мария, – девчонка умоляюще коснулась моих рук, заглядывая снизу вверх в лицо, – это какая-то ошибка. На рельсы нельзя ходить, они уводят туда, откуда нельзя вернуться.

–Видишь ли, солнышко, не вижу никакой альтернативы, – я вздохнула, покачав головой.

–Так как попасть на этот ваш Задний Двор?..

====== 11. Корона из тёрна ======

…Темнота, на которой прочертил тонкую белую линию меж штор лёдный, азотный свет фонаря над подъездом. Шорохи, запахи, смутное тепло. Мурлычет в ногах свернувшаяся в круглый клубочек, неразличимо полосатая в темноте кошка.

Мир вокруг постепенно заполняется стылыми утренними обязанностями: необходимостью вытягивать сонное тёплое тельце из ракушки одиночества, необходимостью плести мысли и интриги, и врать всем лицом для тех, кому на тебя наплевать. Я лежу тихо и молча, боясь нарушить хрупкое, нежное равновесие последних минут покоя неосторожной мыслью.

–Сао Седар… – как странно, что моё имя умеют правильно произносить только два человека: мой директор и моя любовница. Ксандья изящной змейкой проскальзывает в мои пушистые шесть утра и садится на край постели. Её кошачьи глаза мерцают потаённым пламенем – фосфорное свечение шкалы генератора магнитного поля, холодные искры электрического разряда, сжигающего сердце на каждом вдохе.

–Сао Седар, вечность – лишь край старой газеты в сравнении со временем, что я ждала тебя среди одинаковых дней, – прошептала она с горечью столь неистовой, что я содрогнулся от озноба.

–Я оказалась слаба, как сломанный тюльпан в дни жестоких заморозков. Я плакала и молилась, Сао Седар, и носилась по дорогам пустым конфетным фантиком, и я выплакала и вымолила для нас это утро… Прости меня.

Я лежу, придавленный и распятый своей памятью, словно разметавшая по асфальту мокрые крылышки полуживая бабочка. Длинные коридоры и непонятные загадки, одинокие дети и охота на Сильву, двери, за которыми нет ламп, и Задний Двор, с которого некуда идти, кроме как на рельсы… Нереальная реальность городка под названием Никель и всех тех кошмаров, что вернулись ко мне спустя годы безмятежности и покоя в Антинеле.

Бессмысленно отрицать очевидное и лицемерно полагать всё неправдой.

–Ксандья, ты была так права, пророча мне странные дороги, – я сел в постели, охватив колени руками. Под ногтями засохла кровь, и это меня почему-то ужасно раздражало. – Я запутался в этих километрах коридоров и комнат, в проводах и сетях! Что мне делать, Кса? Продолжить путь по накатанной дороге, с широко закрытыми глазами, и идти, пока асфальт не оборвётся пропастью? Или вломиться в расставленные на меня капканы и силки, поверив несказанным словам того, кто ныне мёртв? Что мне сделать, любовь моя?

–Иди, – сглотнув слёзы, жёстко и чётко ответила Ксандья. – А я буду страховать тебя, покуда держат крылья. Лучше умереть рядом с тобой, чем жить без тебя, Сао Седар. Мне ведомы все следствия, хотя я давно позабыла все причины. Пять и четыре с половиной – у вас есть шанс противостоять силе навязанных вам грехов.

Я молча смотрел на Ксандью, впив ногти в собственные запястья, чтобы не завыть от горечи, отчаяния, предчувствия будущей боли. Тонкий фарфор моего уютного мандаринового мирка, десять лет хранимого за стеклом в серванте Норда, сейчас трескался под напором неумолимой памяти. Норд ушёл, и сервант вынесли из его кабинета, пару раз ударив о стены, ободрав лак, и из распахнутых створок посыпались на пол милые его душе безделушки. Яркий фарфоровый мандарин, стеклянная роза, керамическая кошечка и тряпичная собачонка с курносой мордочкой и подкупающим взглядом серых глаз-пуговок…

Ксандья, шепча что-то бессвязное и утешающее, прижалась ко мне, обвивая теплом тонких рук, целуя ресницы, виски, губы, заворачивая в шёлк своего морского аромата и сладостных прикосновений.

–Я буду твоим бальзамом, твоим новокаином, твоим вторым дыханием, – шептала Ксандья, бережно стирая сочащийся из ран моей души мандариновый сок, – твоим клеем, цементом и краеугольным камнем. Я буду твоим всем, Сао Седар. Верь мне. А я верю тебе. Всегда.

Утро мы провели вдвоём, слушая шум сосен, растревоженных непогодой, и наше невесомое дыхание. Последнее откровение первого месяца весны. Последняя возможность пожить в призраке прежнего мира.

Потом Ксандья, безмолвная и окаменевшая, как сфинкс, исчезла прочь, в готовящийся полдень, оставив меня у зеркала созерцать собственное отражение и не верить тому, кого я вижу.

_*

–…Да. Ты прав, только вот здесь, – я постучал карандашом по план-схеме десятого этажа флигеля, – здесь есть сильный незарегистрированный скол, где-то три или три с половиной герца, но непрогнозируемо нестабильный…

Длинный уставился на меня из-под грязно-русой чёлки со смесью недоверия и восхищения. Потом чихнул и тряхнул головой:

–Сао, ты горазд находить эти сколы, как свинья трюфели! Либо это вообще они тебя находят, ориентируясь в межтеневом пространстве на твой маячок, – он указал подбородком на медную ящерицу, всё так же приколотую к пиджаку над сердцем. Я невольно передёрнул плечами, вспомнив, как отчаянно протискивался затухающим сознанием сквозь миры, ведомый лишь слепыми инстинктами выживания, древними и мощными. Как бежал прочь от готовых жадно вгрызться в тело свинцовых градин, от мучительной смерти на плиточном полу Никельской общаги. Точно так же, как и двадцать лет назад, в первый раз совершив нуль-переход, я смог обмануть свою судьбу, готовую спустить курок и разбрызгать по земле Ассама солнечный сок жизни.

–Андре, ты даже не представляешь, насколько сейчас можешь быть прав, – я глубоко вдохнул, поставил подпись в рамке внизу чертежа и с шорохом скатал миллиметровку. – Ладно, гуляй, можешь не переделывать, так, подрисуй аккуратненько эту точку. Всё равно я пока ума не приложу, что там происходит. И не смогу приложить, пока Бастардовы выблядки, извини за тавтологию, не уберутся оттуда нафиг со своим ремонтом.

Длинный сочувственно покивал, оттопырив нижнюю губу в знак неодобрения реконструкции десятого этажа флигеля, невесть с чего затеянного Бастардом посреди квартала.

–Делать ему больше нечего, что ли? – риторически вопросил он. – Тут такая хрень творится, что просто страшно жить! Мир сходит с ума! За примерами далеко ходить не надо. В девятом лифт застрял, причём хрен знает, на каком этаже. Ихнего коменданта, Дина Ачесона, оттуда седого достали, он там почти сутки просидел. Когда он только застрял, лифт стали на лебёдке тянуть, вытащили на шестой, открыли автогеном двери – а кабина пустая!!! Ты что! Ла Пьерр глушит валерьянку литрами, рядом Сомбрера в полуобмороке рвёт свои роскошные патлы. И тут слетает стопор, и кабина без дверей уходит вниз на всю длину лебёдки, а это без малого километр… И вот когда её вытащили ещё раз, там в этом лифте сидел комендант Дин Ачесон, без единого тёмного волоса, и – сиди на стуле крепче, дыши как можно глубже! – с зашитым ртом!!! Вот.

Длинный, придушенным шёпотом рассказывая эти ужасти, почти лёг на мой стол и во время разговора то и дело нервно озирался на сидевших в другом углу Кармелли и Анильку. Я молча внимал, чувствуя, как кровь стынет в жилах, и даже если бы хотел, не смог бы заговорить.

–Ачесона генерал быстренько упрятал под замок в своём тюремном корпусе, подальше от общественности и журналистов, а присутствовавшие при сём техники и лифтёры кучно исчезли в сторону моря, не дойдя до своих рабочих мест. Я же узнал всё это от Сомбреры, только тсссс, Седар, это тайна! Я Тшелю верю, потому что у этой селёдки мороженой в принципе не хватит мозга выдумать такую историю. Короче, ты понял месседж? Хочешь жить, в девятый ни ногой, и на лифтах ты бы тоже не катался, Седар, с твоими-то способностями находить всякие… аномалии на свою… голову!!

Я молча кивнул, не став говорить Длинному о том, что уже имел сомнительное удовольствие прокатиться на лифте в девятом корпусе, и что известие о поседевшем после аналогичных покатушек Ачесоне меня не очень удивляет. Меня больше удивляет, как это я сам до сих пор сохранил сурьменно-чёрный цвет своей шевелюры…

Сердечно попрощавшись с принёсшим столь информативную сплетню Длинным, я заварил себе зелёного чая с лотосом, и откинулся в кресле. У меня наконец-то появилась за эти два дня в Антинеле возможность подумать и подвигать кусочки разложенной передо мной мозаики.

Ох, как неспроста Бастард пригнал своих ремонтников на десятый этаж флигеля и перегородил строительными лесами и штабелями досок коридор, ведущий к двери с тем сакраментальным предупреждением Норда! И ещё я очень тревожусь за судьбы покинутого в Никеле сероглазого профессора химии, и за тех четверых детей из первого корпуса – Анияку, Тин-Тин, Смайлика и Шэгги. Прошло уже два дня с момента моего возвращения в Антинель, и я продолжаю жить по инерции, следуя привычным ритуалам, всё ещё дарующим мне эфемерное утешение. Но меня пугает и злит полная неизвестность и плотная пелена загадок, скрывающая от меня Никель, в котором ведётся странная игра со мной, Сильвой, Полем, Марио… Я больше не могу спокойно жить в Антинеле. Мне нужно знать. Докопаться до истины. Кса права – я должен это сделать.

Потягивая зелёный чай, и задумчиво глядя на прилежно трудящихся подчинённых, я перебирал в памяти всё, что могло, так или иначе, быть связанным с галогеновыми лампами, комендантом и его солдатами в чёрной форме с белым кантом, с далёким городком под названием Никель и произошедшей там какое-то время назад странной войной. Всё то, что могло быть связующим звеном между физиком-нулевиком, доктором онкологии, профессором химии и посредственным руководителем общежития. Так…

Чувствуя близость озарения, и дрожа от этого ощущения, я встал и распахнул дверцы шкафа, в котором хранились исходники чертежей корпусов. Провёл пальцем по корешкам толстых папок, беззвучно шевеля губами. Общежития стоят отдельно – второй, четвёртый с флигелем…

–Господин Седар! – окликнул меня мягкий, чуть пришёптывающий мужской голос от дверей.

Досадливо сморщившись, я обернулся и обнаружил на пороге отдела слегка смущённого своим вторжением Дьена Садерьера.

Несмотря на безупречный щегольской костюм и гладко выбритые щёки, Дьен выглядел измученным и уставшим – это проскальзывало в его глазах в те секунды, когда он был не в силах удержать на лице маску безмятежной приветливости. Повинуясь моему по-прежнему чуть досадливому жесту, Дьен подошёл к стеллажу, пожав мне руку, и негромко проговорил, глядя вдоль меня на Кармелли с Анилькой в углу:

–Господин Седар, мне необходимо серьёзно пообщаться с вами тет-а-тет. Вы можете уделить мне некоторое время?

Я пожал плечами, недоумевая, что за тайны мадридского двора собирается мне поведать водитель Норда, с которым мы общались от силы десять раз за десять лет. Но, движимый неизгадимым нулевицким любопытством, прошёл в свой кабинет, который завёл себе чисто для comme il faut – мне больше нравилось сидеть среди коллег, в отделе, а не запираться от них, подобно многим руководителям. И вообще, там всегда барахлили радиаторы – вот и сейчас температура в кабинете приближалась к идеальной для промышленных морозильников.

Зябко потерев плечи, Садерьер опустился в кресло, а я защемился за стол и принялся слегка нервно ломать лежавшую на нём плитку шоколада на мелкие кусочки.

–Послушайте, Сао, дело в том, что я… нет, вернее сказать, мы, – Дьен посмотрел мне в глаза, заметно побледнев, – мы хотим, чтобы вы заняли пост директора Антинеля.

Повисло молчание, нарушаемое лишь треском фольги под моими пальцами – я продолжал бездумно ломать шоколад, вглядываясь в спокойные, усталые тёмно-карие глаза Садерьера и пытаясь обнаружить там хоть тень улыбки, хоть намёк на несерьёзность его слов. Тщетно.

–Прошу, только не говорите сразу «нет», – мягко попросил Дьен, легко касаясь моей манжеты.

–Я ни в коей мере не шучу и не пытаюсь вас разыграть, Сао. И эта просьба продиктована лишь сложившейся в Антинеле ситуацией и теми знаниями, что я располагаю о вас, господин Седар. Если вы позволите, я объясню?..

Пользуясь тем, что я всё ещё безмолвствую в жестоком ступоре и таращусь на него, как укуренный Сомбрера с сигаретой в лапке на табличку «No smoking» в крематории, Дьен продолжал давить:

–Нам нужен сильный, харизматичный руководитель, который будет способен нейтрально относиться ко всем представителям топ-менеджмента – и который сумеет вернуть обитателям Антинеля веру в силу законов и жёсткого регламента. Такой, как вы, Сао.

–Но почему сразу я?! – прорезался-таки у меня дар речи. Вернее, хриплого карканья.

–Генерал ла Пьерр – куда более подходящая кандидатура на этот пост!..

–Видите ли, – кротко отозвался Дьен, доверительно наклоняясь ко мне и окутывая запахом вишен и шоколада, – генерал, при всех его несомненных достоинствах, не имеет того, что есть у Норда – и у вас, господин Седар. Мне сложно обозначить это качество словами… нечто сродни чутью на события и людей. Сокровенное умение видеть и разгадывать тайные знаки, символы, иероглифы, проявляющиеся в потоке событий, и с хирургической точностью оперировать этими знаниями. Это особое мироощущение, если угодно. Скрытый дар понимать сердцем то, что недоступно рациональному осознанию.

Пока он говорил, меня накрыло водоворотом чувств, среди которых доминировал скрытый восторг оттого, что кто-то, наконец, назвал «сокровенным талантом» то самое, что все прочие именовали не иначе как «лёгкой пожизненной придурью, присущей всем нулевикам», а то и «синдромом отклонения крыши от плоскости на сорок пять градусов».

Правда, слегка напрягало на этом фоне сравнение с Нордом, потому что моя придурь – она придурь уникальная, неповторимая и единственная в своём роде! Но то, что у нас с Нордом есть нечто общее, мне весьма польстило. Изо всех сил стараясь не дать улыбке растянуться до ушей, я коротко и сухо кивнул, побуждая Садерьера продолжить свой монолог.

–Надеюсь, господин Седар, в ближайшее время услышать от вас положительный ответ, – со странной, невнятной мольбой в тихом голосе произнёс Дьен, накрывая ладонью мои пальцы. У меня сложилось впечатление, что южанин с трудом удерживает готовую сорваться с языка личную просьбу о помощи.

–Le roi est mort, vive le roi, – проговорил я с усмешкой, встав и глядя на Дьена сверху вниз.

–Я хорошо вас понял, капо Садерьер. Я сообщу Вам о своём решении завтра в это же время. Договорились?

–Да, – Денёк выжал из обескровленной постоянным соблюдением политеса души несколько капель искренней улыбки. Похоже, лекции по искусству мимикрии в рабочем коллективе южанин в своё время прогулял. Или ему лживости на это не хватало.

Помолчав капельку, Садерьер неожиданно заявил:

–Странно после стольких лет пребывания штатным водителем Норда слышать это обращение, господин Седар. Но да – я действительно капо и командор войны. От этого невозможно, нельзя отказаться... или спастись. Ты есть то, что ты есть, сколько ни притворяйся перед собой и ни беги от правды. Запомните это... запомните это хорошенько, господин Седар.

Не дав мне времени среагировать, Денёк бесшумно ускользнул прочь, оставив невесомый шлейф из благоухающих спелых вишен и шоколада. Я выпал из кабинета, приваливший спиной к косяку, и осторожно прислушался к эху отзвучавших слов.

Бесспорно, в Антинеле происходят события, пугающие даже детей Са – а исток этого недуга, поразившего нас, там – в маленьком городке со странным названием Никель, откуда принесло споры охватившего Институт безумия. Как? Как кошмары Никеля просочились в кирпичные стены корпусов, в жилы проводов? Где та трещина, тот первый зазор, в который втёк вместе с оттепелью свет холодных голубых галогенок? И отчего, отчего мне так не дают покоя эти лампы? Куча вопросов и ни одного внятного ответа – Седар в мотке разноцветной пряжи…

Тихонько вздохнув, я вновь пробежался кончиками пальцев по разноцветным корешкам тяжёлых папок, вытянул синюю, с ярлыком «Семь/один, общежитие сотрудников корпуса семь, 1998 год». Открыл – и ахнул, невольно отшатнувшись и выпустив документы из рук, брезгливо проведя ладонями по бёдрам в попытках счистить с них непонятную дрянь. Чертежи, схемы и планы, сотворённые в своё время Бастардом, оказались залиты вязкой, похожей на смолу тёмной жидкостью с запахом масла. Кое-где сквозь жирные пятна проглядывали обрывки и кусочки планировок, но цельную картину по ним было не восстановить.

–Что это? – ошарашенно спросила Кармелли, подходя и осторожно присаживаясь на корточки над измазанной папкой. – Что за чертовщина?

–Не знаю. Срочно проверь другие папки, – отрывисто приказал я, и в суеверном ужасе резко шарахнулся к окну, почти ожидая увидеть на месте седьмого/первого корпуса дымящуюся воронку. Но нет – за завесой, сотканной из сумерек и мелкого дождя, уютно светились окна в торце общаги химиков, скрытой в березнячке. У меня прямо от сердца отлегло!

–Остальные чистые, – отрапортовалась Кармелли, и боязливо подвигала носком туфельки распростёртую на полу синюю папку. Наморщила загорелый носик, принесла со своего стола линейку и ею принялась переворачивать страницы в надежде отыскать неиспорченные листы. Я безмолвно возвышался у окна, сожалея, что в те далёкие времена не имел привычки вести дневник. Да и сейчас, собственно, не имею.

В стекле призрачно и зыбко отражалось моё лицо с появившимися лишь в последний месяц морщинками в уголках глаз. Чтобы не подпадать под власть отражения, я принялся изучать лабиринт крыш и стен, открывавшийся мне с десятого этажа. Внизу мокли муравьиные тропки, проложенные от крыльца к крыльцу, а наверху, под пеленой лохматых серых туч, светились разноцветные окна в сплетениях сосновых веток.

«Интересно, – подумалось мне, – какой гений не с той буквы «гэ» надумал строить жилой корпус из панельных плит? Мало того, что там комнаты вышли не пришей, не пристебай, так ещё выпадает из общего кирпичного архитектурного ансамбля Антинеля. А ведь я там внутри и не был ни разу!». Я честно запустил руки по локоть в помойку собственной захламленной памяти, весьма неинтеллигентно таращась за окно, и попытался откопать воспоминания об этом корпусе. У меня никогда не было знакомых среди химиков, а поскольку общежитие стояло на самой стабильной зоне территории с индексом минус пять Герц, работы там для нулевого отдела не имелось. И лишь однажды ночью мне довелось ожидать кого-то в их холле. Как сейчас помню, было очень холодно, дыхание белым облачком зависало в волглом воздухе, а свет галогенок не мог разогнать копошившиеся по углам тени. Убийственно пахло куревом – а я в очередной раз бросал! Грязные окна холла казались чёрными провалами в небытие, синие стены нагоняли тоску, а тут ещё этот пробирающий до костей стылый холод…

Кого я там ждал? Почему именно ночью, в глухой час между тремя и четырьмя? Не помню. Из памяти выплывает только этот мгновенный снимок, вспышка сознания: я в одиночестве жду кого-то в пустом холле. Холодно. Ночь.

–Сао, смотрите! – оживлённо позвала меня Кармелли. Пока я занимался погружением в себя без акваланга, девушка долистала папку до конца, и сейчас нетерпеливо шлёпала линейкой по чудом сохранившемуся листочку в клетку, подколотому к одной из схем. Стараясь не вляпаться в чёрную жижу, я вытащил бумажку из папки и расправил на подоконнике. Кармелли тут же засунула кудрявую голову мне подмышку и засопела от едва сдерживаемого любопытства.

На листке был от руки карандашом сделан набросок, судя по всему, подъезда малосемейки на манер дома-«корабля», уродливого детища архитектуры северной и приморской полосы. Мой наставник, умнейший профессор Тейяр де Шарден, говоря об этом выродке конструктивизма, неизменно отделял в слове «корабля» последний слог выразительной запятой. В ближайших окрестностях Антинеля такого сроду не строили, и было непонятно, каким ветром занесло в документацию этот обрывок. Кармелли неожиданно заявила:

–Смотрите, тут было что-то написано сверху на этом листе, писали с сильным нажимом, и оно сюда пропечаталось! Ну-ка!

Развив бешеную активность, Кармелли в мгновение ока слетала в архитектурку за мощной лупой, и мы склонились над бумагой, как Шерлок Холмс и доктор Ватсон. Я сумел разобрать надпись первым:

–«Я хочу, чтобы здание выглядело именно так! Подпись, дата – 17.02.97. P.S. Внимание, при заливке фундамента ни в коем случае не используйте цемент марки «Кнауф», он у них фонит». Справедливое, между прочим, замечание… Стой, Кармелли, не убирай лупу, дай-ка я получше планировочку рассмотрю.

Я едва ли не обнюхал листочек вдоль и поперёк, но без толку: больше никаких загадочных надписей на нём не нашлось.

–Скорее всего, кто-то из Бастардовских замов пытался пропихнуться со своим проектом, – печально резюмировал я, откладывая лупу. Но листок на всякий случай засунул в карман пиджака.

–У нас на сегодня есть что-нибудь срочное? Если нет, то пошли по домам.

–Лучше к Каренье в «ЕДУ», – услышав волшебные слова «пошли по домам», Кармелли со скоростью электровеника прибралась на своём столе и накинула белый жакетик, расшитый маками. – У неё сегодня баклажаны в цветочных горшочках и пиздорада на теппане. Такая вкуснятина, просто пальчики оближешь!

–Извини, что на теппане? – переспросил я осторожно, выходя и запирая дверь.

–Золотая рыбка, – смиренно перевела с сарларо Кармелли и решительно увлекла меня к лифту.

Сидя за столиком, на котором горела глиняная лампа-горшочек, и проглатывая двадцатую по счёту «пиздораду» под белое вино, я невнятно посетовал Кармелли на свою плохую память в отношении 7/1 корпуса.