Текст книги "Non Cursum Perficio (СИ)"

Автор книги: Heart of Glass

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 48 страниц)

Немного больше откровенности, чем нужно

–…Садерьер, ты меня глубоко ужасаешь порой. Ты в курсе?

–А вы для меня, как Зона для сталкера, милорд. Так что мы квиты.

Рыжик молча вскинул брови на этой реплике, пристально взглянув на Садерьера. Дьен в ответ чуть смущённо пожал плечами:

–Ну, или как ящик Пандоры. Или теорема Ферма. Или кубик-рубик, который, как ни крути, сложить просто невозможно. Или запутанный лабиринт, где нет выхода. Много про вас можно сказать, и выписать словами рамку для вашего образа, но всё это останется внешним, так и не затронет сокровенной сути… Вам не странно такое про себя выслушивать?..

–Я не знаю. Да и не хочу знать, – Рыжик тяжело посмотрел на Дьена, заливая этим взглядом, словно раскалённым воском, уста южанина, накрепко запечатывая их молчанием. Дьен невольно дёрнул губами, чтобы убедиться в том, что в самом деле не онемел. Горевшая за спиной Дьена лампа золотистым ореолом очерчивала полукруг света над черноволосой головой южанина, и Рыжику мерещились деревянный крест и кулёк гвоздей, которые Садерьер неистово тащит к месту собственной казни – всю свою жизнь.

Рыжик впервые осмелился ступить на запретные территории души Дьена, впущенный за колючую проволоку сдержанности и бетонные стены непрошибаемой вежливости владельцем этих непостижимых полей. И сейчас тревожно слушал звуки вечных сумерек одной печальной и самоотверженной души…

–Знать и понимать, Дьен – это так невыносимо, – Рыжик со вздохом склонил голову, и его лицо скрыли прядки волос. – И всё же я никогда не откажусь от этой своей привилегии – прогулок по минному полю с завязанными глазами. Не откажусь быть тенью любого, кто сможет ненадолго завладеть моим вниманием, рассказать мне самого себя. Хоть это и тяжелее, чем отдать всю свою жизнь на благо абстрактному большинству, но всё же как-то повеселее. Ведь меня привлекает всё узорчатое, необычное, рвущее рамки серой обыденности. Что и составляет разницу между тобой и мной… Небольшую. Но весьма и весьма ощутимую.

–Я всё-таки пытаюсь сложить кубик-рубик, не забывайте, – улыбнулся Дьен неловко. Он в который раз от души позавидовал умению хирурга Баркли собирать на гранях вышеупомянутого кубика-рубика красивые разноцветные узоры: максимум, что получалось у него, так это темнота с редкими светлыми вкраплениями непонятной формы. Рыжик не ответил на улыбку Дьена:

–Лучше не трогай, Садерьер, а то сломаешь. Да… грустный у нас с тобой получился разговор, Дьен. Немного больше откровенности, чем нужно: ощущение скользкой, обледенелой жестяной крыши под ногами – одно резкое движение, и… всё кончено. Я… пойду, наверное. Поздно уже.

Рыжик со вздохом встал, отодвинув полупустую чашку с недопитым вишнёвым чаем. Нервно постучал ногтями по полированному дереву – кончики пальцев едва виднелись из-под длинного тёмно-вишнёвого рукава Дьенова свитера. Посмотрел за окно, чуть прикусив нижнюю губу.

–Вы скучаете по Камилло? – неожиданно спросил Садерьер.

–Так заметно, да? – Рыжик досадливо ударил ладонью по столу – чашка подпрыгнула, тонко звякнув, как будто испуганно вскрикнула. – Да, я понимаю, что это невыносимо глупо – но не могу ничего с собой поделать, – он быстро взглянул из-под чёлки на Дьена и зло пробурчал:

–И поделывать не хочу! В кои-то веки до нас дошла электрификация…

–Откровенность может быть глупой – но искренность вряд ли, – Садерьер задумчиво взял со стола чашку, рассматривая плававшую в вишнёвой заварке перевёрнутую комнату и кусочек перевёрнутого Рыжика: косую чёлку и, как всегда, слегка изумлённый глаз.

–А может быть, ты прав, – глубокомысленно отозвался Рыжик, чихнул в воротник свитера и умчался подальше от всяческих археологических раскопок в гости к клёцконосому хирургу. У него-то откровенности всегда было столько, сколько нужно – и ещё вкусный шпротный паштет.

Фонарный столб и покатушки на лифте

…История Дьена по-прежнему приводила Рыжика в необъяснимый трепет, заставляя думать о том, что бы выбрал он сам. Стоя на коленях на стуле и глядя в окно на кусочек дороги, у которой не было названия, Рыжик продолжал взвешивать двух братьев Садерьер на аптекарских весах своего сердца и искать ответы. В стекло лупил крупный град, ветер неистовствовал в кронах сосен, столь ирреально зелёных среди всей этой мартовской льдистости. За спиной Рыжика Мишель вслух выразительно читал описание палочки Коха, а Франсуа, чертыхаясь, пытался зашить свой носок. Четвёртый обитатель их комнаты, поляк со странным именем Лех, опять где-то бегал. У него была невыносимая в условиях Антинеля способность моментально запутываться и теряться. А ещё (Рыжик это подозревал, но вслух не говорил) поляк Лех не умел отличать право от лева…

Рыжик вздохнул, поудобнее пристраивая подбородок на скрещенных кистях, и поёжился под великоватым ему вишнёвым свитером Садерьера. Его постоянно преследовало опасение, что торчащий под их окнами бетонный фонарный столб непременно завалится, не выдержав безумия мартовского антициклона. Причём это восхитительное событие произойдёт как раз тогда, когда Рыжик отойдёт от окна – согласно закону подлости. Именно поэтому третий час кряду Рыжик сидел на стуле у окна, подвернув под себя ноги в Дьеновых же вязаных полосатых носках, и неотрывно таращился на пейзаж. За окном наблюдались безумно зелёные сосны, серое небо, собственно герой дня фонарный столб, и периодически весьма энергично осаждающиеся на всё это осадки.

Добросердечный Франсуа, устав от борьбы с носком, принёс всем троим с кухни чая с овсяными печеньками. Рыжик, которому тоже выделили чашку с падающим в обморок волком и похабной Красной Шапочкой, вдохнул дымок горячего дарджилиньского чая и преисполнился благодарности.

–Ты знаешь что, – сказал он, не оборачиваясь (а вдруг столб тут-то и упадёт?..), – ты носок свой напяль на лампочку и зашивай себе. Так в триста раз проще.

–О, точно… – восхитился Франсуа сермяжной гениальности этого совета, и даже Мишель, оторвавшись от подробностей интимной жизни палочки Коха, заметил, наконец, присутствие в комнате Рыжика.

–Ты сначала на ложках потренируйся, – зевнув, посоветовал он Рыжику. Тот от изумления даже обернулся, отбросив в сторону тюль нетерпеливым жестом невесты, убирающей с лица фату для поцелуя.

–Что? На каких ложках?..

–Ну, на обыкновенных. Чайных там, столовых. Для начала. Столб – он же, сцуко, большой, его так просто взглядом не согнёшь… – невинно отозвался Мишель, положив учебник на живот.

–Неостроумно, – обиделся Рыжик, сполз со стула и гордо удалился из комнаты, стянув по дороге со стола пачку Мишелевых «Gitano». На коврике у двери, сшитом из разноцветных полос, стояло несколько пар обуви; Рыжик натянул свои сапожки, из-под чёлки покосился на дверь и мстительно плюнул в левый Мишелев кроссовок. А потом с чувством хорошо выполненного долга пошёл курить на лестницу.

Сидя на широком подоконнике с ногами и рассеянно подглядывая за работой химиков из стоящего рядом седьмого корпуса, Рыжик с удовольствием перебирал в памяти чётки их с Камилло общих дней. Ему было грустно без Диксона – в чём он сам не хотел себе признаваться.

Из заплыва по водоворотам собственной памяти Рыжика вырвал нарисовавшийся на тему покурить Франсуа. На свитере у него была нарисована японская мультяшная кошка в панамке. Рыжик был уверен, что в один прекрасный день этот свитер будет похищен из сушилки вместе с прищепками капо Салузаром. Он сам в своё время недосчитался очаровательно-уродливой подставки для карандашей в виде чёрной лоботомированной кошки – пылкая любовь Салузара ко всем мяукающим не знала такого понятия, как чужая частная собственность.

–Столб ещё не упал, – информировал ответственно относящийся к Рыжику студиозус.

–А Мишель таки дочитал главу и теперь намерен доказать миру, что его палочка значительно лучше, нежели у господина Коха…

Рыжик неопределенно фыркнул на это заявление и протянул Франсуа пачку сигарет:

–Угощайся. А ты, кстати, не в курсе, куда убежал наш волшебный сосед, как его там, м-м… вех ядовитый, он же борщевик Сосновского?..

–Насколько я смутно помню сегодняшнее утро, – Франсуа задумчиво почесал живот, отчего у кошки на свитере изумлённо вытянулась морда, – сегодня утром Лех активно собирался пойти к господину Седдрику Коллинзу, чтобы поговорить насчёт своей будущей научной работы. Вот он похавал, значит, в столовке сырников, и пошёл…

–Эм… Франсуа, – слегка подзамявшись, окликнул его Рыжик, – мой тебе совет: не хочешь свести тесное знакомство с санитарными местами общего пользования и поселиться там навек – не ешь Антинельских сырников, не пей воду из-под крана и не трогай хирурга Баркли голыми руками…

Оба засмеялись, подмигнув друг другу через сигаретный дым. Дождь за окнами, словно кто-то невидимый повернул регулятор мощности, постепенно набрал силу и заскакал по жестяным подоконникам, выбивая на них некий маршик Мендельсона – специально для всех мартовских котов и котиц. Тьфу, то есть кошек.

–Ты сегодня ночью что, опять в инфекционке работаешь? – спросил Франсуа с сочувствием. Рыжик ему вообще был глубоко симпатичен, потому что в основном молчал и передвигался в пространстве практически бесшумно. А также не раскидывал свои вещи и варил вкусный кофе.

–Да, вахтенным при инкубаторе, – Рыжик сполз с подоконника и уже шагнул к ступенькам, когда где-то наверху пронзительно закричали. Это был крик, который порой раздаётся в Антинеле во время комендантского часа в каком-нибудь запрещённом к посещению месте, и после которого в освободившуюся комнату в общаге заселяют новых жильцов. Франсуа едва не проглотил свою сигарету от неожиданности.

–Давай за мной, – Рыжик невесомой тенью взлетел по ступенькам, едва касаясь их подошвами сапожек, и замер у входа в коридор седьмого этажа. Сумерки заливали всё вокруг серым вязким киселём, стирая очертания предметов. На всём этаже не горело ни одной лампы, только над просвинцованной дверью какой-то лаборатории светилась стеклянная табличка с надписью «Не входить».

–Ну что?.. – сзади возник запыхавшийся Франсуа, слегка присыпанный сигаретным пеплом и с прожженной дыркой на брючине.

–Сейчас скажу, сейчас… – Рыжик положил ладонь на холодный полированный мрамор стены, чуть вздрогнув под вишнёвым свитером. В темноте его закрытых глаз развернулась многомерная паутина пустот, пронизывающих корпуса Антинеля – узор вен, артерий и капилляров здания, сердцем которого был, есть и будет сам Рыжик.

–Ну всё, приехали. Кто-то в лифте застрял, – через пару секунд определил Рыжик с нотками непонятного удовлетворения в голосе. – Пошли посмотрим, может, удастся его оттуда достать.

–Уф, вот поэтому я и не люблю эти лифты, – Франсуа ухватил Рыжика за локоть и, понизив голос, продолжил, – у меня дома, в Ницце, в подъезде два лифта, и оба – психи, маньяки и ваще убийцы кровавые. Один постоянно останавливается между этажами и открывает двери, а когда пытаешься вылезти – тут же едет. А второй больше всего любит закрыться намертво и никуда не поехать. И ведь часа по три стоит и не открывается, сцуко!

–Жесть, – проникся Рыжик, которому эти выходки по сравнению с любимой игрой местных лифтов в гильотинку показались вполне невинными. Он просто не хотел раньше времени окунать Франсуа в суровую правду по самые жабры. К Антинелю вообще нужно привыкать постепенно, как к погружениям с аквалангом…

Оба подошли к широким дверям лифта, веки вечные назад выкрашенным в некий странный сыроежковый цвет. Матовая кнопка вызова равнодушно светилась в полумраке с видом полного и окончательного пофигизма. Франсуа пару раз ткнул в неё пальцем, в ответ в шахте что-то жутко скрежетнуло и сдавленно вякнуло. Кнопка продолжала светиться.

–Бесполезно, эту рухлядь если заклинит, то заклинит, – Рыжик опять коснулся гладкой стены кончиками пальцев и задумчиво поднял глаза к табло над дверцами, на котором тускло светилась сложенная из зелёных палочек цифра «-18». – Кто бы там ни сидел сейчас в кабине, ему нельзя позавидовать… /никому, кроме меня/… – антрацитовый, ледяной блеск чуть раскосых глаз, тень понимающей улыбки на тонких губах. Рыжик обожал Антинель именно за его страшные загадки немого от рождения сфинкса.

–Надо попытаться хоть что-то сделать, – в отчаянии воскликнул Франсуа. Он был почти на сто процентов уверен, что в лифте захлопнулся их непутёвый польский сосед. Это было в его духе.

–Сбегай за техником, они на первом у входа сидят, – велел Рыжик, перестукивая ногтями по дверце, – а я тут подожду, мало ли что. Вдруг Ури Геллер заедет за свежими ложками или там адронный коллайдер всё-таки запустят…

Франсуа практически помимо своей воли тихо хихикнул: нуаристый юмор Рыжика всегда напоминал ему почему-то шуточки кота Бегемота. Потом кивнул в знак согласия и исчез в сумерках, окончательно загустевших вокруг. «В таких сумерках нужно включать сирену, как кораблям, идущим в тумане. Чтобы не сталкиваться. Или включить свет, но это скучно…».

Рыжик, заложив руки за голову, встал на цыпочки и потянулся всем телом. Среди теней и тишины он чувствовал себя уютно, как рифовая рыбка в кораллах. Прекрасный и ядовитый анемон темноты защищал Рыжика от чужих взглядов, не подпускал никого слишком близко, жалил назойливых и неосторожных. Темнота вообще прекрасна тем, что даёт тебе свободу…

–Впрочем, – вслух произнёс Рыжик, вдоволь напотягивавшись, – это всё умствования, а нам сейчас нужны действования! Воть.

Он выудил из кармана свой чёрный LG с бриллиантом на крышке и вызвал Дьена Садерьера, который в это время мирно ел оладьи с вишнёвым вареньем на своей кухне и меньше всего ожидал звонка от Рыжика.

–…Здравствуй, Дьен, – потусторонне прошуршал в трубке Садерьеровской «Моторолки» чёрный бархат, и командор войны вздрогнул от озноба. Потом положил надкусанную оладью обратно на тарелку и суетливо облизал измазанные пальцы, воровато оглядываясь, словно его мог кто-то видеть.

–Дорес тэхе, милорд, – Дьен всем своим голосом пытался не выдать тот факт, что трепещет, будто наколотая на иглу и ещё живая бабочка. Вишнёвый телефон в его руке наливался спелым холодом октябрьской ночи. Рыжик вытянул паузу и потом осведомился:

–Я тебя там ни от чего, ни от кого не отвлекаю?..

–Нет, – соврал Садерьер, втыкаясь взглядом в банку варенья.

–Bueno… Тогда не выполнишь ли ты одну мою ма-аленькую просьбу? – судя по интонации Рыжика, его просьба была дюймов двух в размере и помещалась между разведёнными большим и указательным пальцами. Садерьер безусловно согласился, потихоньку начиная испытывать любопытство. Раньше до него ни с какими просьбами не снисходили вообще.

–Сходи, пожалуйста, во флигель с геранями на нулевой уровень. Я не стану отключаться и немного побуду твоим GPS…

–Уже иду, – Дьен ухватил с собой оладью и, элегантно поедая её на ходу, пошёл вниз по широкой парадной лестнице – он обитал в полногабаритной пятикомнатной квартире на десятом, последнем этаже этого самого флигеля. Конечно, в те времена, когда не носился по мирам, сшивая из дорог и трасс новые узоры для своих ладоней.

–Ты там что-то кушаешь? – расслышал Рыжик звуки, которые издавала погибающая оладья.

–Я надеюсь, это не сырник?!

–Нет, милорд, – успокоил его Садерьер и опять облизал пальцы. – Так, я спустился на нулевой уровень по парадной лестнице, ну, где эти витражи с малиновыми птеродактилями, что дальше?

–Прости, с малиновыми что?.. Ты про купидонов?..

Дьен обернулся и внимательно осмотрел высокое витражное окно, освещённое висячими, стилизованными под винтаж ДК шестидесятых годов светильниками. Существа, которых Рыжик назвал купидонами, хищно скалили мелкие треугольные зубки, неприятно поблёскивая голубыми глазками на ярко-алых лицах.

–Ну да, – согласился он, – я про купидонов.

–Так, иди прямо по узору из чёрных плиток на полу, и упрёшься лицом в дубовую дверь с резьбой в виде львов. Открываешь её, слева в стене утоплен щиток. Там ещё фантик от ириски между дверец запихнут, чтобы не распахивались, – деловито объяснял Рыжик. – Открываешь щиток, открыл? Теперь смотри, там два провода разного цвета склеены между собой изолентой.

–Да, вижу. Два красных проводка, – отчитался Садерьер послушно.

–Нет, Дьен, один красный, а другой – карминовый! Смотри внимательнее.

–Ааргх, – выразился Дьен вполголоса. – Да, вижу. Что нужно сделать?

–Оторви их друг от друга, – велел Рыжик, обрадованный Садерьеровской сообразительностью. Обычно Дьен плохо понимал с первых пяти раз, что именно хочет от него милорд, но вся эта история с побегом и поисками истинного севера явно пошла Садерьеру на пользу.

–Сейчас, секундочку, оп!.. о, ллять, – с чувством откомментировал Дьен погасший свет, после чего добавил ещё кое-что на сарларо, перевода чего (он очень на это надеялся!) милорд не знает.

–Подождите, я фонарик в телефоне включу. Тут электричество отрубилось…

–Странно, – искренне изумился Рыжик, – я думал, флигель давно на автономке стоит. Ну да не суть важно. Ладно. Посмотри, там внутри у щитка есть такой большущий, покрытый паутиной рубильник с подписью под ним «Не включать!», видишь? Включи его.

Садерьер испустил тяжкий вздох, ощущая себя слепым сапёром на минном поле, и послушно потянул вниз массивную рукоять. Матовые лампы под потолком мигнули и плавно разгорелись, навеяв воспоминание об окончании сеанса в кинотеатре. Больше ничего интересного и ужасного не случилось. Дьен даже слегка обиделся.

–Не дуйся, – почуял его настроение Рыжик, – птичка вылетела в другом месте. И радуйся, потому что это было довольно-таки страшная птичка…

–А зачем это всё вообще было? – полюбопытствовал Дьен, поднимаясь обратно по лестнице и стараясь не озираться на «купидонов». Парой пролётов выше витраж был безобиднее – всего-то сексуальная оргия бесхвостых лиловых коней и белых баклажанов с глазами. Директор Антинеля называл эту витражную картину «Почтовая тройка», и Дьен всегда завидовал его способностям к восприятию сюрреализма в искусстве и прочего артхауса.

–Да тут в инфекционке какой-то головоногий в лифте умудрился застрять, – объяснил Рыжик.

–Простым нажатием Ctrl+Alt+Del он оттуда не достался, вот я и решил перезагрузить систему подъёмника – она автоматически запускается заново при отключении электроэнергии. Только на базовом генераторе бесперебойник воткнули, простым замыканием его не убьёшь. Поэтому ты там полностью отключил этот самый генератор от сети и перевёл всё энергоснабжение Антинеля на мощности подстанции в старом крематории. Она ближайшие шесть часов продержится, пока электрики обратно красный проводок к карминовому не прикрутят, раньше на совесть строили. Где эта подстанция, ты спрашиваешь? Ну я же говорю – в самом старом крематории, мы его ещё давным-давно законсервировали и сделали там резервный энергоблок. Ты над ним как раз сейчас стоишь… где парадная лестница, там трубы вытяжные были. Потом их разобрали на кирпичики, когда нужно было вам гаражи строить… Тогда туго было, со стройматериалами-то.

Садерьер от таких известий едва не упорхнул ласточкой с очередной ступеньки. Рыжиковы «сказки на ночь» ввергали южанина в тихий ужас. От удара нижней челюстью о гранит Дьена спасли только вовремя подвернувшиеся под руку перила. Не обращая внимания на несколько невнятные восклицания прикусившего язык Садерьера, Рыжик безмятежно продолжал:

–Правда, при переходе с ветки на ветку неизбежны сбои, да и мощность подстанция набирает не сразу. Поэтому ты если пойдёшь в другие корпуса, не пугайся, что все лампы горят вполнакала и багровым светом… Минут через двадцать, когда аппаратура разогреется, это должно пройти. Или не должно. Мы ещё ни разу за все эти годы не включали тот рубильник… Ну ладно, спасибо тебе за помощь. Я к тебе ещё утром забегу после гепатита позавтракать, оставь мне оладий. Пока.

Рыжик дал отбой и, довольно хмыкнув, ещё раз нажал кнопку вызова лифта. Загудел мотор, со скрипом поехала лебёдка, и зелёные цифры на табло принялись суетливо перестраиваться, складываясь из палочек в последовательно загоравшиеся 7, 12, -14, -5, 7, 1, 2 и снова 7. Похоже, конструктор счётчика этажей перед сдачей проекта неудачно сыграл в рулетку. Русскую.

Дверцы лифта разъехались, открыв взгляду Рыжика сидящую на полу на коленях женщину в зелёных джинсах и медицинском халате на белый свитер.

–Ну надо же, не вех ядовитый! – вслух удивился Рыжик, разглядывая узницу лифта. Несмотря на отвратительную память на лица и пренебрежительное в целом отношение ко всему персоналу Антинеля рангом ниже директора корпуса, Рыжик мог поклясться, что видит эту дамочку первый раз в жизни. Хотя бы потому, что местные не имеют дебильной привычки застревать в лифтах.

–О Господи, неужели, – женщина, цепляясь за стену, встала и тут же поспешила выбежать из кабины, пока та не уехала во второй тур покатушек. – Что за кошмарное место этот Антинель!

–Макдональдс тоже не все любят, – вполголоса откомментировал слегка уязвлённый Рыжик и покосился на дамочку. Та как раз трясущимися руками выудила из кармана длинный узкий пузырёк с валерьянкой и проглотила сразу три таблетки. Рыжик вежливо осведомился:

–Может, лучше спирта?

–Что? Ах, нет. Я не до такой степени медик. Я иммунолог, – дамочка, наконец, прекратила бесцельно суетиться и посмотрела на Рыжика. Не дождавшись от того никакого отклика, она накрутила прядь тёмных волос на палец и нервно продолжила:

–Марика Маркес меня зовут. Я сюда на стажировку приехала. На передовую науки, так сказать. Только как-то тут всё… странно. Для ведущего НИИ округа, я имею в виду.

Рыжик неопределенно пожал плечами. Спасённая из лифта дамочка, не пробыв на свободе и пяти минут, уже начала вызывать у него желания запихнуть госпожу Маркес обратно в кабину и перерубить трос. От сорочьей трескотни Марики у Рыжика разболелась голова. Он поморщился и попытался заткнуть говорливую дамочку злым взглядом, но не преуспел:

–А вообще, мне Антинель ужасно не нравится. Здесь слишком много запутанностей. Такое впечатление, что здание строили по кускам и назло друг другу несколько разных архитекторов, и коммуникации напихали как зря, лишь бы было. Фу! Вот у нас в институте…

Дальше Рыжик спокойно слушать уже не мог. Зашипев от злости, он резко шагнул к Марике, но от страшной судьбы болтливую дамочку спасло явление Франсуа, пары электриков и группы сочувствующих лиц с разных этажей. Пришлось срочно сделать милое лицо и отступить в угол, дабы не быть затоптанным обитателями инфекционки. Оказавшись в центре внимания, Маркес расцвела, словно арбузы на заре, и под испуганные и взволнованные вздохи начала рассказывать, как настрадалась, сидя в лифте, и какое ужасное место этот Антинель.

Рыжик в досаде топнул было ногой, но потом решил, что, во-первых, всё равно никто из присутствующих не осмелится написать по собственному, даже после антирекламы Марики, а во-вторых, напуганные медики – это довольно забавно. Особенно остолбеневший Франсуа. И, тихонько фыркнув, Рыжик растворился в темноте – слушать дальше загадки немого сфинкса.

Выговорившись всласть и обеспечив своим слушателям бессонницу и нервный тик, Марика нежно оперлась на крепкое плечо Франсуа и с отвращением огляделась по сторонам. Странно… Злой рыжий мальчишка, каким-то чудом вытащивший её из проклятого лифта, куда-то делся. Маркес опустила ресницы, не понимая, отчего ей так неуютно при мысли об этом злюке. Нет, не может быть, чтобы это был тот самый, из её ужасного прошлого, из проклятых земель…

Не может быть. Не может. Не надо об этом думать. И о доме, которого больше нет. И о…

Я сказала – не надо.

Марика открыла глаза, нервно хихикнула и позволила Франсуа проводить себя до комнаты.

Decadence

Где-то звонил телефон. Далеко-далеко, в лабиринте пустых, сырых комнат с отваливающейся штукатуркой и грязными окнами, почти не пропускающими дневного света. Телефон стоял на стуле у батареи, и тянущийся от розетки длинный чёрный шнур, завиваясь петлями на полу, странным образом складывался в слово «Nevermore». По рассохшимся доскам комками каталась мягкая пыль. За окном скребли по проржавевшей крыше голые ветви тополя, да позвякивала сетчатая ограда, пытавшаяся поймать сырой ветер.

Телефон звонил с невыносимой, рвущей душу настырностью штатного дознавателя из ГБ. В лабиринтах комнат в ответ на этот звон зарождались ещё не сами шаги, но их эхо. Неожиданный сквозняк всколыхнул обрывки обоев, бумажными языками свисавших со стен.

Отпечатки собачьих лап на песке, мёртвые камни заброшенных домов, оборванные провода. Методичное постукивание трамвайных колёс – здесь нет ни рельсов, ни самого трамвая, а оно всё равно слышно. Бурые потёки, засыхающие на железе. Осколки стекла на полу. Древний ветер прошлого. Шаги. Голоса…

Когда дверь в комнату, где звонил телефон, тихо приоткрылась, его окликнули.

–Да, Дьен? – Рыжик с металлическим лязганьем опустил телефонную трубку на рычажки.

Ему не нужно было оборачиваться, чтобы увидеть слегка смущённого Садерьера в белом свитере с вышитым слева алым сердцем. Он и так нервами чуял за своей спиной взмахи крыльев Дьена – его ангела-хранителя с перьями цвета вишни.

–Милорд, этот телефон давно не работает, – Дьен кивнул на беспомощно распластавшийся у их ног, вырванный из розетки провод, похожий на сброшенную змеёй шкурку. Рыжик опустил ресницы, стоя возле старинной медной этажерки с чёрным телефоном, ровесником самого Белла, и не шевелясь. В слабом утреннем свете, еле пробивавшемся сквозь запотевшие окна, он казался бы монохромным снимком, выцветшей чёрно-белой довоенной фотографией, если бы не яркие, золотисто-рыжие волосы.

–Я знаю, Дьен, – тихо прошептал Рыжик. – И поэтому звоню туда, что давно не существует.

–Не надо, милорд, прошу вас, – Садерьер подошёл поближе, накинув Рыжику на плечи его тёплый чёрный палантин с меховой оторочкой. – Я знаю, насколько притягательным может быть упадок. Декаданс. Умирание. Но не давайте затянуть себя в омуты просроченной памяти, забейте ведущие туда двери крепкими досками, новыми гвоздями. Оставьте Некоузье ведьмам, бродячим псам, воронам, фабрикантам и водителям алюминиевых трамваев. Оставьте этот гнилой плод разлагаться дальше – его обманчивая сладость таит в себе смертельный яд. Поверьте мне, я знаю.

–Ты мой второй якорь на отмелях реальности – после Камилло, – Рыжик завернулся в свой палантин, зябко поёжившись. – Ты видишь, Дьен – я чувствую эти проклятые земли даже здесь, в моём Антинеле. Мне нужно меньше… – он задумался, подбирая слова, – меньше сумерек. Ведь в сумерках всё не то, чем кажется.

–Я понимаю. Ложитесь спать, милорд. У вас была ночка не из лёгких, вам нужно отдохнуть.

–Да, Дьен, спасибо. Я пойду. Перелиняю немножко.

Рыжик коротко усмехнулся одними глазами, и ушёл из квартиры и из утра Дьена, продолжая кутаться в свой палантин и чуть вздрагивая от холода. Шлейф из аромата умирающих осенних цветов и дыма летел за ним почти осязаемым лоскутом сумерек. «Найдите десять отличий от прежнего Норда», – тяжело подумал Дьен и коснулся пальцем вышитого на свитере сердца.

====== 18. Малосемейка на Дунаевского ======

/когда-то давно/

...Наблюдать за передвигавшимися по сушилке чьими-то ногами было значительно веселее, чем писать курсач, поэтому Поль Бонита сидел к двери вполоборота, время от времени накорябывая какие-то бессмысленности, и вёл наблюдение.

Часа полтора назад при смелой попытке пожарить мойву Поль успешно сжёг полкило рыбы, чугунную сковороду, прихватку, которой он тушил сковороду, и полотенце, которым он тушил прихватку. Коврик, на котором Поль затаптывал дымящиеся тряпки, слегка обуглился по краям, а кафель на стенах приобрёл элегантно-зловещий антрацитовый блеск. Китайские тапки, в отличие от коврика, достойно вынесли контакт с высокими температурами, так и не сумев загореться, зато развонялись на всю малосемейку. Вынеся тапки проветриваться на балкон холла, Поль распахнул в квартирке оба окна и дверь, дабы обеспечить циркуляцию свежего воздуха в зоне задымления, и сел писать курсач. Но – отвлёкся на ноги и всё никак не мог заставить себя вернуться к линалоолу с пропилен гликолем.

Дверь Полевой квартирки находилась как раз напротив сушилки, где покачивались на верёвках гирлянды разнородного тряпья. А из-под мокрых простыней и полотенец виднелось пять штук ног. Причем три из них были непарные, а ещё две принадлежали комендантше Элен – Бонита вычислил её по белым носочкам с вышитыми ландышами. Время от времени ноги двигались. Те, что в синих туфлях и двух разных чулках, нервно ходили вдоль верёвки с бельём и почёсывали друг друга, а сиротливая нога в модном штиблете «под крокодила» периодически поднималась куда-то вверх и исчезала за краем голубенького полотенчика.

А вот голосов Поль, как ни старался, услышать не мог: этажом выше кто-то активно сверлил и забивал гвозди. Но по нервному поведению ног и по колыханию километров мокрой х/бшки Бонита догадался, что обладатели разномастных конечностей о чём-то яростно спорят. Возможно, даже скандалят.

«Первым делом мы применяем его здесь, а потом везде», – не глядя, нацарапал Поль в черновике и вместе со стулом слегка сдвинулся вбок, чтобы было лучше видно. В этот момент ноги Элен яростно затопали, а сиротливая мужская конечность испуганно заелозила. Хозяйка синих туфлей стояла столбом, даже прекратив чесаться. Потом неожиданно – (Бонита даже вздрогнул и чуть не проглотил ручку, которую со вкусом грыз) – потом неожиданно за верхний край полотенчика судорожно схватилась чья-то рука. Подержалась за верёвку пару секунд и отпустила, бессильно соскользнув обратно. Синие туфли как-то странно, неуверенно шевельнулись, мужских ног сделалось всё-таки две, и все шесть штук исчезли. «Пошли через прачечную в холл», – догадался Поль с некоторым огорчением. Увлекательное зрелище, позволявшее ему последние двадцать минут забивать на курсач, подошло к концу. Посожалев, что он не курит и не может пойти подымить на балкон, Поль тяжело вздохнул и погрузился во взаимоотношения пропилен гликоля и компонентов EDTA-группы.

...К вечеру курсач был почти добит. Поль же был добит окончательно, а его квартирка успела проветриться от китайских тапок и провоняться от соседского кота. К тому же из-за открытых окон и ноября за ними в комнате стало холоднее, чем в древнем, чихающем и трясущемся Полевом холодильнике «Морозко». Ёжась, Поль захлопнул рамы и пошёл проведать тапки, ибо в слегка прогоревших носках ноги у него основательно замёрзли.

Вслед за тремя парами нервных конечностей, повторив их путь через сушилку и прачечную, Бонита вышел в холл. Потом замер и озадаченно почесал в длинных каштановых лохмах. Там было что-то не так, он видел... Поль вернулся в сушилку, неуверенно остановившись в дверях и обводя помещение взглядом. На голубом полотенчике засыхало бурое пятно в форме ладони – наверху, возле верёвки. Как раз там, где за него хваталась владелица синих туфлей.