Текст книги "Non Cursum Perficio (СИ)"

Автор книги: Heart of Glass

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 48 страниц)

_*

Есть эскимо на улице в середине ноября – удел отмороженных и психически нездоровых личностей. Это вам все скажут. Но Полю Боните было начхать на доводы рассудка и грустный опыт всех ноябрьских поедателей мороженого. Один вид шоколадного пломбира сводил Поля с ума вне зависимости от времени суток и сезона. На беду студента-химика в магазинчике, куда он заскочил после занятий, чтобы купить пельменей, эти вот пельмени соседствовали с вожделенным продуктом. Обливаясь похотливыми слюнями, как Гумберт при виде нимфетки, Поль купил сразу пять пломбиров и в экстатическом состоянии выпал на улицу.

С затянутого тучами неба заунывно моросило – этот процесс отчего-то ужасно напоминал лекции по истории химии профессора Товпеко. Прохожие, пряча лица в шарфах и воротниках, торопились убраться с улицы в любое тёплое место, будь то троллейбус, магазин или родной подъезд. Поль не торопился. Бережными движениями он отвернул угол упаковки на первом из пломбиров, любовно посмотрел на подёрнутое дымкой инея шоколадное лакомство и вонзил в мороженое зубы...

...Через полтора часа окоченевший Бонита поднимался к подъезду малосемейки с застывшей на белом лице улыбочкой только что завалившего жертву маньяка-психопата. Килограмм пломбира и охлаждённая до нуля внешняя среда заморозили Бониту получше новокаиновой блокады.

Деревянным шагом преодолев семнадцать ступенек высокого крыльца, Поль сунул онемевшие пальцы в карман пальто и замер, ничего не нащупав. Хотя должен был там нащупать ключи от подъезда и своей квартирки. Немного постояв и подумав о вечном, Бонита неотчётливо вспомнил, что, вроде бы, опаздывая утром, дверь не запирал, а захлопнул на верхний замок с автоматической собачкой. А ключи остались висеть на гвоздике за косяком...

–Бляяя, – выдохнул Бонита, в первый раз за эти полтора часа осознав и моросящий дождик, и царящий вокруг ноябрь. Поплотнее завернувшись в пальто, Поль забился под козырёк крыльца и стал дожидаться, пока кто-нибудь не войдёт или не выйдет из подъезда. Килограмм пломбира лежал в желудке ледяным кирпичом.

Минут через десять, проведённых в оцепенелом самосозерцании, кто-то несмело подёргал Поля за край брючины. Вздрогнув от неожиданности, Бонита опустил взгляд и обнаружил, что из вентиляционной решётки подвала торчит провод, зацепившийся за его джинсы. Маленький такой проводок, в бледно-розовой оплётке.

«Детёныш!» – отчего-то подумал Поль и осторожно отцепил провод от брючины. Тот не упустил момента и тут же доверчиво обвился вокруг Полева указательного пальца. На миг бедному химику подумалось, что он съел не килограмм шоколадного пломбира, а такое же количество ЛСД. От этой мысли у Бониты подкосились ноги, и он неизящно уселся прямо на бетонное крыльцо малосемейки, с ужасом глядя на то, как розовый проводок сам по себе завязывается на его пальце в кокетливый бантик.

–Сгинь, ну пожалуйста, а? – жалостно попросил Бонита, таращась на проводок и обняв колени свободной рукой. Вместо этого на звук его голоса из щели вентиляции высунулись ещё два проводка: белый и синий. Белый начал испуганно дёргать розового за хвостик, словно умоляя вернуться, а синий бесстрашно подполз к левой туфле Поля и заинтересованно потрогал шнурок.

–Кис-кис-кис, – неизвестно зачем сказал Поль, поскольку лёд реальности под его ногами в этот момент окончательно треснул, и химик навсегда канул в тёмные воды иррационального.

Синий проводок бросил подкидывать кончик шнурка и вопросительно вгляделся в бледное лицо Поля. Потом ободряюще похлопал Бониту по коленке и с тихим шорохом втянулся обратно в вентиляцию. Розовый меж тем всё-таки размотался с Бонитиного пальца, и они вдвоём с белым затеяли игру в «оторви Полю пуговицу с манжеты». Бонита наблюдал за этой забавой и, помимо своей воли, несколько нервно хихикал.

–Полли, о ужас! Ты что, опять потерял ключи?! – дверь подъезда распахнулась, и на крыльцо выскочила комендантша Элен Ливали в тонком бледно-голубом платье. Бонита в ответ опять нервно хихикнул.

–Кша! – Элен взмахом тонкой руки отогнала проводки от Бонитиной манжеты и протянула Полю ладошку. – Пошли, Амундсен, напою тебя горячим, иначе простуды не миновать...

Уходя с крыльца, Поль сам оторвал с манжеты пуговицу и кинул её радостно заизвивавшимся проводкам...

_*

Ноябрь – это всегда серое и печальное... Долгий, долгий ноябрь. Здесь, в городе Изборе, на самом северном краю клина, зима кажется вечной, как и моё одиночество. Котельная работает на полную мощность, тены исправно греют комнаты моей малосемейки, хоть с открытыми настежь окнами спи – а душевной теплоты всё равно нет...

Элен печально вздохнула, рисуя на запотевшем стекле веточку ландышей. Она сидела на подоконнике, набросив на босые ноги край длинного голубого платья, и слушала дыхание дома. Не просто одной из многих типовых высоток-малосемеек проекта «корабль», не просто закрытого ведомственного общежития Изборского НИИ – а сообщества, связанного, сплетённого тесными узами. Это родство ближе кровного, эта связь крепче любого менталитета. Узы Некоуза... Элен улыбнулась, ласково проведя рукой по панельной стене, и к её пальцам поспешили подползти, шурша по светлым обоям с узором из ландышей, несколько медных проводов.

–Как там мой сероглазый любитель шоколадного пломбира? – спросила у них Элен, и блестящий провод, обвив её нежное запястье, подарил Ливали видение нескольких минут: Поля, читающего возле окна. Под белой галогеновой лампой его лицо матово светилось, напомнив Элен почему-то крылья бабочек-ночниц, отражающих мерцание фонаря. Она видела это летом, поздно ночью: подёрнутые изморосью липы и мельтешащие клочки флуоресцентной белизны вокруг лампы над подъездом. Снег так не сияет, он ведь неживой... Элен нарисовала на окне бабочку с глазами Поля Бониты на крыльях. Что это – каприз? чувство? одиночество?

–Надо пойти его проведать.

Элен накинула на плечи кружевную шаль, взяла с полочки в кухне банку гречишного мёда, обулась и пошла вниз, насвистывая мелодию из сериала «Секретные материалы». Поль открыл без дурацких вопросов типа «Кто там» – к чему они в их малосемейке, где все друг друга знают и куда чужим хода нет?..

–Привет. Я... мёду принесла, – сказала Элен, опуская ресницы. Бонита не отвечал. Он стоял на пороге и смотрел на новые синие туфельки коменданта Элен Ливали.

–Я, должно быть, невовремя, – Элен отступила на шаг. Тревога шевельнулась в ней, напоминая про вчерашний инцидент с Теодором Шульцем и дурочкой Дори. Но Элен цепкой лапкой ухватила эту тревогу за горло и душила её до тех пор, пока Поль не улыбнулся и не пригласил войти. Поль в это время суетливо барахтался в самых разнообразных чувствах. Он одновременно пытался не шмыгать носом и быть элегантным, и при этом мучительно размышлял, что сталось с предыдущей хозяйкой туфлей, оставивший кровавый отпечаток руки на полотенчике. А также одуревал от аромата волос Элен и паниковал от аромата собственных носков.

–Как ты? – участливо спросила Элен, проходя на кухоньку и самостоятельно щёлкая кнопкой электрочайника. – Промёрз, небось, как цыплячьи суповые тушки в промышленном фризере, до самых костей!

–Могло быть и хуже, – оптимистично ответил Поль и, не сдержавшись, всё-таки шмыгнул носом. Кончики ушей у него покраснели. Подумав, он скрипнул, – тебе очень идёт это платье, Элен.

Та улыбнулась – аромат ландышей усилился, лампа над плитой разгорелась, полыхая и идя радужными разводами.

–Спасибо, Поль. Слушай, ты всегда можешь ко мне обращаться, если нужна помощь или совет. Все так делают. Ты, наверное, уже заметил – мы тут очень дружно живём...

«Заметил, – захотелось съязвить Боните, – дружно скандалим за развешанным бельём, дружно организуем смерть несогласным с корпоративной политикой коменданта, и донашиваем потом их синие туфельки... Просто зашибись, до чего дружная общага!». Но в голове вовсю полыхала алая кнопка с надписью Alarm – и Поль смолчал, кивнув и кидая в чашки по пакетику заварки. К тому же, нежная прелестная Элен ему очень-очень нравилась – а Полева система моральных ценностей включала в себя такую примочку, как «А может, они сами виноваты!» в отношении всех врагов обожаемого существа.

В молчании они выпили чая с мёдом, и Поль, согревшись, совсем размяк. Элен смотрела на него из-под пушистых ресниц с вопросом и еле заметной печалью. Почему она такая одинокая?..

–Ты не останешься? – тихо спросил Поль, отражаясь в серо-голубых глазах Элен.

–Ну... у меня? На ночь...

–Останусь. Но не на ночь, Поль, не на ночь. Навсегда... ты согласен?..

–Оставайся.

В кухне пахло ландышами. Элен Ливали была счастлива.

_*

Элен Ливали очень любила петь за работой – вот и сейчас, развешивая постиранные простынки, сероглазая комендантша тихонечко мурлыкала «Ландыши, ландыши, светлого мая привет». Над лампами на стене сияли радужные ореолы – Элен была просто в отличном настроении. Сегодня ей удалось выменять у перекупщика катушку меди, и Ливали буквально летала по лестницам, холлам и коридорам общаги, распевая свои «Ландыши» и растягивая сети проводов. Из остатков медной нити девушка сделала себе серьги, и сейчас в милых ушках Элен сияли две причудливо изогнутые подвески с разноцветным бисером-рокайль.

–Красиво, – мертвечинно похвалили Эленины серьги из-за очередной простынки. Спустя секунду между гирляндами сохнущего белья пролез Поль Бонита в рваных джинсах и растянутой майке. На майке была корова с крыльями и надпись: «Летайте с нашим молоком! Кривмолпрод – на радость Некоузью!». Элен воткнулась взглядом в этот слоган и нервно сглотнула. Молоко она терпеть не могла.

–Это, – продолжил разговор в одни ворота Поль всё тем же странным голосом зомбированного футбольного комментатора, – здравствуй, Элен.

–Полли, ты чего? – соизволив вглядеться в своего визави, Ливали выронила обратно в тазик мокрое полотенце. – Ты уксуса напился и лимончиком закусил? У тебя такое лицо, словно ты в нефть наступил...

–Хуже, – мрачно отозвался Бонита и высморкался в край висящей на верёвке наволочки. – Я наступил на личное достоинство профессора Товпеко. И теперь он, пока не сгноит меня в банке карбида, не успокоится и не зароет топор священной войны...

–Та-ак... – Элен опустилась на табуретку, сложив руки в длинном подоле голубого платья, и тяжело вздохнула. Профессор Тадеуш Товпеко и студент Поль Бонита полюбили друг друга прямо-таки с первого взгляда, и за последнюю пару недель Элен уже наслушалась кровавых подробностей этого взаимного обожания. – Вы опять валентности не поделили?

–Ты меня сейчас убьёшь, Элли, точно, – Поль покаянно вздохнул, потоптался и опять потянулся к наволочке, но Элен шлёпнула его по руке:

–Ну-ка, не нагнетай панику! Садись и рассказывай, что на этот раз.

–На этот раз мы поспорили именно из-за нефти, – сознался Бонита, приземляясь на соседнюю табуретку и натягивая край футболки на колени. – Я сказал, что её реально можно использовать для контроля психологического фона в местах с плохой энергетикой. И что если смешать её с ртутью и разогнать в магнитной шахте герц так до пяти-шести, то я точно конечно не могу предсказать последствия, но грант мы за одну идею полюбому отгребём как с куста. От моих справедливых и гениальных слов Товпеко нехорошо возбудился и пообещал, что если я подойду к зданию промышленных установок или к полигону на расстояние менее ста метров, то он меня лично изнасилует черенком совковой лопаты. Треснувшим.

–Ох, Полли, – мягко улыбнувшись, Элен поцеловала Бониту в лоб, – когда же ты поймёшь всю узость Изборских научных умов? Такие, как мы, всегда сталкиваются с косностью обывателей. Это неизбежное зло. Не стоит идти напролом, Полли. Ты пока затаись, но от идей своих ни в коем случае не отказывайся. А я постараюсь тебе помочь, у меня есть кое-какие связи в промзоне на улице Стеценко... Выкинь этого гадкого Товпеко из головы, Полли, и пойдём лучше ужинать. Кстати... тебе правда понравились мои серьги?

–Да, Элли, – Бонита бережно качнул ногтём медную загогульку с нанизанными бело-синими бусинами. – Здорово. Тебе очень идёт синий цвет.

–Жаль, что не могу сказать того же об этом ужасе кромешном! – Ливали, сморщив носик, ткнула Поля пальцем в живот, где парила рекламная Кривмолпродовская корова. – У тебя что, больше одеть нечего?

–И чего тебе не нравится? – Бонита опять оттянул подол футболки, критически разглядывая ухмыляющуюся бурёнку. – Это я в акции выиграл. Собирал крышечки от сметаны и обёртки от творожных сырков. Творожный сырок – друг и товарищ каждого студента! Наравне с растворимой картошкой в стаканчиках и пельменями.

–Полли, я тебя умоляю, – закатила глаза Элен, – вот уже три месяца, с тех пор, как ты сюда переехал, твержу тебе: мы все живём одной дружной семьёй! Если нечего кушать или некогда готовить, загляни к соседям, тебя всегда подкормят. Или ко мне загляни, я тебе всегда рада. Завязывай, в общем, со своими ядохимикатами быстрого приготовления и с пельменями, ещё неизвестно, из кого их делают, из собак с Пустырей или из привокзальных ворон... Общежитие – твой дом, Полли. И мой. И всехний.

–Всеобщий, – поправил её Бонита рассеянно.

Мысли его от слов Ливали приняли несколько неожиданный оборот. Весь ноябрь Поль с удивительной изворотливостью избегал всяческих прозрений касательно рода занятий и жизненных приоритетов очаровательной комендантши. Но сочетание растянутых сегодня по общаге проводов из чистой меди, тех самых злосчастных синих туфелек и разговоров о «связях в промзоне» заставило Бониту открыть, наконец, глаза. Элен была такой же пытливой и неистовой личностью, ломающей стереотипы, как и сам Поль. И Бонита понял, что его ни к чему не обязывающее романтическое приключение потихоньку перерастает в сладостный союз двух одичавших сердец. В крепкую связь, основанную не просто на симпатии к хорошенькой блондиночке, а на уважение к самой личности Элен. Ландыши, ландыши...

Да. Вдвоём они способны на многое, Элен права. Бархатная революция в умах жителей Избора – и дальше, по всему Некоузью. Смелые эксперименты, попытки ухватить и сжать в горсти тёмные богатства их проклятой земли, закрытого клина... До поры закрытого...

–Дать нашим землям новое, прекрасное будущее... и разрушить границу, – вслух прошептал Поль, пойманный и отражённый в льдистом серо-голубом зеркале глаз Элен.

В сушилке, залитой радужным светом, благоухали ландыши и творилась магия театра теней: два тёмных силуэта за гирляндами мокрого постельного белья сливались в единое целое, неистово и молча. Опрокинутая табуретка, отколовшая углом кусок керамической плитки на полу. Сквозняк из приоткрытой двери. Тишина. Ни слова, ни стона. Лишь тени на белой ткани – немое кино ни для кого. Отражённое в серых глазах сладкое безумие серых глаз напротив.

Свет, тишина, аромат ландышей...

–...Ну, в общем, ты понял, что я хотела сказать, – произнесла задыхающимся голосом Элен полчаса спустя, стоя в холле в ожидании лифта – какой из трёх придёт быстрее. Её белокурые волосы, заплетённые в косы и закрученные в две бараночки над ушами, растрепались, голубое платье перекрутилось, а помада была где угодно, только не на губах. Поль, впрочем, выглядел не лучше. Футболку с летающей коровой Элен всё-таки порвала, и поэтому стоящий рядом с ней Бонита красовался в чьей-то слегка не просохшей белой рубашке. Видимо, принцип полной коммунальности в малосемейке на Дунаевского распространялся даже на предметы гардероба.

–Да, ты очень... хорошо мне всё объяснила. Я с тобой… абсолютно согласен, – несколько истерзанно откликнулся Бонита, облизывая потрескавшиеся, припухшие от поцелуев губы.

–Я так рада, что встретила тебя, правда, – Элен счастливо зажмурилась, перебирая в пальцах кончик растрепавшейся косы. В эту минуту Ливали была абсолютно искренна – весь ноябрь она каждый день благодарила небеса за то, что они послали ей Поля Бониту. Секс – это, конечно, здорово, но куда слаще то, что Элен испытывает к Полю – к равному ей по силе духа человеку, так удивительно непохожему на её предыдущих, милых, но недалёких любовников. Сладостный союз двух одичавших сердец... Да, да. Это про них. Всё верно.

====== 19. Узы Некоузья ======

...С самого раннего детства Поль Бонита отличался совершенно неуёмным любопытством и постоянно стремился докопаться до сути вещей, для чего с завидным упорством докапывался до всех окружающих. Отец грозился зашить ему рот и отдать в никельщики, на что Поль дерзко отвечал, что в этом случае свои вопросы он станет писать. На стенах. Малярной кистью. И что начнёт конкретно с папиной комнаты. А мама, вздыхая, вела с любопытным сынулей долгие беседы о мироустройстве. Хотя и не уставала предупреждать, что в Некоузе существует весьма большое количество вопросов, на которые лучше даже не стремиться получать ответы. И что от любопытства кошка сдохла.

Именно эту сакраментальную фразу Бонита вспомнил спустя много лет, стоя поздним вечером на припорошенной снегом остановке в ожидании последнего троллейбуса. Первые дни декабря в Изборе традиционно напоминали своей погодой климатические условия на Плутоне, посему обретающийся на остановке Бонита уже через полчаса замёрз до костей и весь покрылся лёгким слоем инея – от кудрявых волос до шнурков на ботинках. Единственное мелькнувшее где-то в перспективе тёмных улиц такси на все крики и подпрыгивания Бониты никак не отреагировало, и несчастный студиозус уже представлял себе глаза Ливали, когда ей завтра утром предъявят для опознания его окоченевший труп.

От мыслей о собственной трагической гибели в снегах Бониту отвлекло появление в круге света от фонаря двоих мужчин. Тот, что постарше, был в клетчатом пальто и курил трубку. А второй, молодой, с прилизанными светлыми волосами, кутался в длинное, ослепительно белое меховое манто, больше подходящее какой-нибудь примадонне. Таращась на эту странную парочку и одновременно выглядывая в заснеженной дали огни троллейбуса, Поль едва не заработал себе расходящееся косоглазие. Пожилой мужчина с трубкой, окутываясь клубами ароматного дыма, продолжал меж тем рассуждать, обращаясь к своему спутнику:

–...собираются эвакуировать население Сливянцев! Это такая тупость невероятная, что затмевает собой даже запрет на использование тяжёлого электричества в городских сетях Избора! Нефтяной ключ, ну и что, мало ли у нас нефти вокруг того же самого вокзала, что ли? Огородили и забыли, всех дел. Нет, властям надо обязательно поднять визг и панику, словно это радиация с жёстким гамма-спектром, повыгонять народ из городка, забегать, засуетиться и всё испортить...

–Вы правы, Герберт, – вздохнул блондин, потираясь щекой о мягкий пушистый воротник, на котором блестело украшение в виде паука. – Кстати, вы не знаете, чем закончился конфликт между горожанами Никеля? До меня доходили слухи, что в него вмешались ведьмы, но насчёт того, на чьей стороне они выступили, нет никакой информации.

–Ничего удивительного, что вы об этом не знаете, Леонар. Ведьмы не примкнули ни к людям, что используют тяжёлое электричество, ни к сторонникам прогресса, потому что ведьмы издревле принимают лишь одну сторону – свою собственную, – Герберт опять исчез в клубах дыма. Бонита к этому времени давно перестал высматривать транспорт и теперь беззастенчиво пялился на мужчин, распластав уши по погонам и удивлённо приоткрыв рот. Собеседники его не замечали, поглощённые разговором, и потому Поль в упоении их безнаказанно подслушивал.

Выдохнув изящное колечко дыма, клетчатый Герберт продолжал рассказывать:

–Всё вмешательство ведьм в конфликт свелось к тому, что главы кланов Кьяра Хмель, Лара Колклазур и Юта Камайнен написали на фасаде проходной Никельного завода странную фразу: «Мир, что разорван вами, будет зашит лишь Иглой хаоса». И улетели обратно на свои озёра.

Надпись с фасада завода пытались оттереть всеми средствами, включая царскую водку, её несколько раз закрашивали, забивали листами железа и фанерой, но она всякий раз появлялась заново, делаясь ещё ярче. Администрация Никеля забеспокоилась и быстренько урегулировала конфликт сама. Разрешила сторонникам прогресса по-прежнему пользоваться коммуникациями завода, а с несогласных временно слезла и больше не развешивает повсюду знаки с зачёркнутыми электрическими лампочками. Видимо, глава города решил, что худой мир лучше доброй ссоры.

–Это радует. Я вот вообще не понимаю, почему нужно столь категорично выбирать между источниками энергии. Использовать можно всё, если знаешь, как, – Леонар опять зябко зарылся лицом в белый мех.

–Что, даже нефть?! – ляпнул ему вопросик на засыпку не удержавшийся-таки Бонита – после чего моментом вспомнил сакраментальную фразу мамули. Под пронзительными взглядами резко обернувшихся Герберта и Леонара могла сдохнуть не то что кошка, а даже средних размеров гиппопотам. Заливаясь помидорным румянцем, Поль выкрикнул: «Извините!!» – и бросился прочь, забыв и про троллейбус, и даже про то, что бежит он в сторону, прямо противоположную улице Исаака Дунаевского и родной малосемейке.

Примерно через пару кварталов бегущий Бонита поскользнулся на любовно раскатанной школьниками замёрзшей луже и рухнул на тротуар, проехавшись по нему на животе и оборвав все пуговки на пальто. Для того чтобы опомниться, ему потребовалась, по меньшей мере, пара минут. Отплёвываясь от смёрзлого снега и кашляя, Бонита с трудом встал, для начала – на четвереньки, и помотал звенящей от удара головой. Осмотрелся, попутно вполголоса желая всего хорошего местной детворе и коварной луже, а поняв, что он собственно видит вокруг – сбился с мысли и испуганно примолк.

С одной стороны от Поля мрачно смотрело в пучины декабря высокое кирпичное здание, на крыльце которого горела электрическая (!) лампочка, скудно освещавшая заснеженный тротуар.

По другую сторону улицы тянулась кладбищенская ограда с погнутыми прутьями. Причём погнуты они были так, словно кому-то с той стороны ограды срочно потребовалось в город. Очень-очень срочно.

Сглотнув, Бонита осторожно поднялся на ноги, боясь лишний раз постонать. Он совершенно не желал услышать, как из-за оградки ему дружелюбно постонут в ответ. Решив, что из двух зол лучше уж подозрительное здание, Бонита двинулся к крыльцу, хромая на обе ноги и кутаясь в лишённое пуговиц пальто. Он даже примерно не мог сказать, на какой улице находится, и в какой стороне теперь столь поспешно покинутая им остановка. Немного поразмыслив, Поль решил постучаться и спросить у сторожа, буде такой обнаружится, дорогу к цивилизации.

Суеверно косясь на безмятежно покачивавшуюся на ветру лампочку в узком прозрачном плафоне, Поль всполз на крыльцо, охая и кряхтя, как выбравшаяся на базар бабка. Немного поколебавшись, робко стукнул в дверь висевшим у почтового ящика молоточком в виде ящерки. Какое-то время висела ничем не тревожимая ночная тишина. Легкомысленно пырхал мелкий снежок; раскачивалась, бросая тени, лампочка; надоедливо болели содранные об асфальт коленки и ладони. Потом в глубине здания зародились неясные звуки, в высоких окнах затрепетали жёлтые огоньки, что-то стеклянно звякнуло и покатилось, словно уронили стакан, зашептали несколько голосов. Бонита на всякий случай попятился от двери и сделал милое ангельское лицо.

В замке скрежетнул ключ, створка со скрипом тормозящего железнодорожного состава нехотя отошла в сторону, и оттуда на Поля хлынула волна странного, совершенно незнакомого запаха: немного пыль, немного смазочное масло, немного незнакомые пряности и что-то кондитерское.

–Э... добрый вечер, – щурясь на высокую фигуру на пороге, торопливо поприветствовал Бонита.

–То есть уже ночь. Извините, что беспокою вас так поздно, я просто слегка заблудился и к тому же расшибся на льду, страшно скользко, а я в этом районе вообще в первый раз, ходил, относил реферат преподавателю, да, задержал сдачу, это плохо, понимаю, но у кого не бывает хвостов, они у всех есть, то есть, я что хотел узнать: где тут троллейбус ездит?..

К концу своей тирады, выпаленной практически без остановки, Бонита задохнулся и почти проглотил «ездит» вместе с вопросительным знаком. А отдышавшись, преданно уставился на стоявшую в дверном проёме смуглую женщину в горчично-жёлтом платье, расшитом мелкими цветками.

–У нас в районе нет троллейбуса, – мягко ответила женщина, чуть качнув коротко стриженной темноволосой головой, – но зато есть трамвай. Он от Сквера до Изборского НИИ ходит, 18-ый маршрут. Остановка вон там, за кладбищем.

–Спасибо, – обрадовался Поль, поскольку, как дойти от родной альма-матер до дома, он знал. Правда, переться там полчаса, но может, такси попадётся, на площади перед главным корпусом института они даже ночью стоят...

–Эй, постой, – окликнула женщина уже повернувшегося, чтобы уходить, Бониту, – ты сильно расшибся-то? До дома доберёшься? Может, дать тебе обезболивающего? У нас и бинты есть, и перекись с йодом, если что... Тебя как зовут?

–Бонита. Поль Бонита, – отрекомендовался тот. Женщина открыто улыбнулась ему:

–А я Стефания. Да ты заходи, всё равно я ещё не ложилась. Я раньше двух ночи редко когда с делами управляюсь.

Вслед за Стефанией Поль вошёл в высокий, в два этажа, холл, отделанный тёмным деревом и освещённый множеством неярких жёлтых бра под матерчатыми колпачками. И во всех бра – Поль затравленно сглотнул – лампочки были электрические. Не галогеновые. Это было, пожалуй, пострашнее стонов из-за кладбищенской ограды. Интересно, что тут за место и кто эта Стефания? На сторожиху или вахтёршу не похожа, слишком горделивая осанка и ухоженные руки, слишком дорогие платье и янтарное ожерелье на тонкой смуглой шее...

–А это что, гостиница? – ляпнул терзаемый любопытством Поль, которого не могло исправить даже случившееся на троллейбусной остановке. И удар лбом об асфальт. Стефания, шедшая чуть впереди, обернулась, улыбнувшись Боните:

–Нет, это школа-интернат. А я его директор, вот уже десять лет.

–А-а, так это ваши детишечки так клёво раскатали ту лужу, на которой я поскользнулся? – не удержался Поль, мрачно рассматривая грязные ободранные ладони и дырку на джинсах.

–Но это же дети, – Стефания положила ладонь Боните на плечо, безмолвно прося успокоиться и не злиться. Поль вздрогнул от прикосновения и не вовремя вспомнил нежное личико Элен.

…О небеса, Элен!! Как она, наверное, переживает, он ведь должен был уже давно вернуться от преподавателя... Надо попросить у Стефании разрешения позвонить на Дунаевского, иначе Ливали не ляжет спать, а будет методично обзванивать морги и больницы. А когда Поль всё-таки вернётся, тут же выскажет сожаление, что Бониту не умертвили в подворотне каким-нибудь мерзким способом, после чего ещё неделю будет дуться и смотреть букой. Женщины-женщины...

Пока Поль философствовал на вечную тему взаимопонимания полов, Стефания сняла с цепочки на поясе маленький ключ с ушком в форме сердечка и открыла дверь, расположенную меж двух поднимавшихся на галерею лестниц. Щёлкнула выключателем.

–А почему вы не пользуетесь нашими городскими коммуникациями? – опять не вынес Поль, обвинительно таращась на зажёгшуюся лампу.

–На то есть две причины, мой любопытный гость, – Стефания опустилась в кресло с высокой спинкой у массивного письменного стола – судя по обстановке, это был её рабочий кабинет.

Продолжая говорить, Стефания достала из нижнего ящика стола коробку с аптечкой.

–Первая причина: мне банально не нравится галогеновый свет, он холодный и неуютный. А лёгкое электричество, которое используют в городских сетях Избора, да будет тебе известно, мой милый Поль, вызывает необратимые изменения в клетках человека, и опаснее, чем генно модифицированные организмы. А вторая причина – я ведьма.

–Вы кто? – Поль шарахнулся назад, едва не слившись с обоями на стене, в которую он вжался всей спиной. Глаза у него стали круглые, как чайные блюдца, и совершенно отчаянные.

–Ведьма, – спокойно повторила Стефания, – из северного клана пряхи Руты Скади. Мы несколько отличаемся от остальных наших сестёр – тем, что не относимся к людям, как к сору где-то внизу, на земле, а стараемся жить среди обычных горожан и по мере сил помогать им. И мы лояльны к трамвайному депо и Гильдии Изгнанников, а наши души не такие, как у других ведьм...

–А какие?.. – бледность и испуг сползли с лица Бониты, уступив место выражению вечного неуёмного любопытства. Поль отклеился от стены, подошёл и сел у ног Стефании на круглую банкетку, протянув женщине свои исцарапанные ладони. Стефания осторожно стёрла грязь и засохшую кровь со ссадин намоченным в перекиси платком, изредка дуя на ранки, чтобы не так щипало. Бонита мужественно терпел в надежде услышать ответ на свой вопрос и продолжение рассказа о ведьмах. Наконец, уже закончив бинтовать Полю ладони, Стефания снова заговорила:

–Души свои ведьмы в тринадцать лет вырывают и выкидывают, чтобы ничто не мешало им продолжать свой холодный, беспечный полёт, чтобы ничто не тревожило их острый, словно наконечник стрелы, стремительный разум. Их души становятся воронами, которые живут возле Центрального вокзала Некоуза и охотятся на опоздавших на свои поезда пассажиров, выклёвывая им глаза... А души северных ведьм почему-то становятся не воронами, а бродячими собаками... и охотятся на Пустырях.

–На кого там охотиться, на вомп-песчанок или на мусорных змеек? – изумился Поль, подставляя рукам Стефании теперь поцарапанную щёку. По здравом размышлении, предъявлять и разбитую коленку Бонита раздумал – для этого пришлось бы снимать джинсы. Стефания, отвечая на его вопрос, выразительно пожала плечами:

–Мы не знаем. Но люди с Северной подкармливают наши души, больше не самой пищей, а собственной добротой – без неё мы бы погибли... Люди вообще в целом все добрые, только запутаннистые – не умеют не то что в близких разбираться, а даже в самих себе. От этого всякие беды... и от равнодушия тоже. Я потому и стала директором школы-интерната, чтобы помочь брошенным, озлобленным детям понять и простить...

–Ну, тут можно долго философски спорить... – обеззараженный Бонита потянулся, чувствуя, как уходят из тела надоедливая боль и холод проведённых под снегопадом часов.

–Но я не буду с вами спорить, потому что вы не профессор Товпеко и вообще... очень милая.

Поль опять покраснел и покосился на Стефанию – та улыбалась, но не насмешливо, а с мягкой теплотой и благодарностью.

–Может, проводить тебя до трамвайной остановки? – спросила она.

–Ещё чего, – возмутился Бонита, – гонять женщину ночью в метель?! Да вы за кого меня принимаете?.. Я сам вполне найду дорогу, спасибо. У меня другая просьба, если можно – домой позвонить, предупредить, а то там наверняка волнуются...