Текст книги "Non Cursum Perficio (СИ)"

Автор книги: Heart of Glass

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 48 страниц)

Военные замерли, по-прежнему держа меня на прицеле, и обменялись косыми взглядами, самыми краешками глаз.

–Мы не обязаны отчитываться перед тобой, – сквозь зубы процедил тот, что стоял слева, и чуть сощурил глаза. – Скорее, наоборот.

Я в ответ презрительно пожал одним плечом, скопировав любимый жест Норда. Это как бы означало: «Думайте себе, что хотите, всё равно я прав, и вы все скоро в этом убедитесь».

–Пошли в комендатуру разбираться, – предложил правый, более молодой – видимо, моё атипично нахальное поведение посеяло некоторые сомнения в его квадратном рассудке. – Если этот тот самый физик-нулевик, он нужен нам живьём.

–Это, – подчёркнуто вежливо сообщил я в пространство, – директор Антинеля. Если вы не в курсе. А вот кто вы такие, я выясню у генерала. И приму соответственные меры.

Встав, я небрежно отряхнул с плеч пиджака бетонную крошку и независимо пошёл к двери в другое крыло, повернувшись к военным спиной. Во мне не было ни капли страха – лишь остро заточенная решимость показать им всем, что такое на самом деле Сао Седар. За моим левым плечом ощущалось молчаливое присутствие тени в чёрном – Норда, моего непостижимого то ли ангела-хранителя, то ли демона. Я был уверен, что они не осмелятся стрелять.

…И был очень удивлён, когда они всё-таки осмелились. Выстрелы слились в дуплет, потом разделились на две звуковые дорожки. Разворачиваясь на каблуках, я уже ждал неминуемой боли… и тем сильнее был шок от увиденного. Военные с перекошенными от злости лицами дырявили двери лифта! Дальнейшую фантасмагорию я наблюдал, замерев в позе пингвина, проглотившего мячик для пинг-понга – с раскрытым клювом и глазами на затылке. Дверцы лифта за спинами военных разъехались, и оттуда выглянула веснущатая мордашка Поля Бониты.

–Ля-ля-ля! – пропел профессор химии, показал резко развернувшимся врагам язык и тут же исчез в лифте, словно кукушка в ходиках. С криками ярости военные принялись расстреливать магазины своих пистолетов в закрывающиеся створки.

–Ку-ку, долбоёбы гнутые, – радостно заорал в эту же минуту Поль из другого угла холла, и прицельно метнул в молодого военного сырое яйцо. Шмяк! – по чёрному мундиру расплылся полуфабрикат для омлетов, придав военной форме слегка импрессионистский вид.

–Убью!! – взвыл оскорблённый в лучших чувствах парень, грудью бросаясь на успевшие закрыться двери и стуча в них прикладом пистолета. Его старший товарищ, заметив движение створок четвёртого подъёмника, тут же принялся стрелять в медленно расширяющуюся щель. Крик, удар упавшего тела… На полу кабины, раскинув ноги в высоких шнурованных ботинках, сидел ещё один штурмовик с развороченным пулями животом.

–Низачот! В Бабруйск, жывотные! – крикнул Бонита теперь уже откуда-то из коридора, гадко хихикая. Военные, доведённые до стадии пароиспускания из ушей, ломанулись на голос Поля прочь из холла в коридор с каким-то жутким утробным воем, на бегу перезаряжая оружие.

–Саечка за испуг, Седар! – непонятно как возникший сзади Бонита двумя руками ухватил меня за бока. Потом высунул из-под моего локтя кудрявую голову и приветливо боднул меня макушкой подмышку. – Рад видеть моё улыбчивое лицо в этих ненастных широтах?

–Поль, очень рад, честно, – я развернулся к Боните и крепко пожал ему руку.

–Ну и славно. Пошли отсюда, я жрать хочу. Два дня уже ничё толком не жрал, вот как мы с тобой расстались, – химик решительно подтащил меня к лифту и запихал в кабину. Его пальцы запорхали над кнопками, как у пианиста над клавишами рояля, набирая какие-то немыслимые десятизначные коды.

–Поль, как тебе удалось уцелеть в той перестрелке и вернуться из Никеля? Где ты был? – тихо спросил я, глядя на Бониту. Он так похудел, что казался почти прозрачным – сквозь кожу на висках просвечивали синие русла вен, а резко выступившие скулы сделали Полеву веснущатую мордашку треугольной, как у нарисованного котёнка. Белая водолазка и чужой, невесть где надыбанный Бонитой клетчатый пиджак болтались на нём, как на вешалке.

–Где я был… – серые глаза Поля затуманились и обратились куда-то внутрь себя, совсем как у Сильвы, когда она касалась своих шрамов.

–Очень далеко, Сао, так кромешно далеко. Да, – Поль зябко обхватил себя за плечи и тряхнул каштановыми буклями. – Я не устал, Сао, и не опустил руки. Просто… немного печально. Так, на минуточку. Не обращай внимания.

Я не нашёл, что ему ответить – лишь молча кивнул и отвёл взгляд. Мы вышли из кабины на первом этаже, миновали коридор и очутились в том самом холле, что навязчиво и непонятно вспоминался мне весь сегодняшний вечер. Холодно, сыро, я жду кого-то зимней ночью...

–Седар, едрить твою кактусом! – я аж подскочил от этого вопля и нервно завертел головой. В дверях, повиснув на косяке, маячил мелко дрожавший Патричек, остекленело таращившийся на нас с Полем. И тут в голове с силой термоядерного взрыва полыхнуло воспоминание…

Я стою в холле, среди унылых синих стен, под жужжащей от сырости лампой. Пахнет сигаретным дымом, и я роюсь по карманам в глупой надежде на не выкинутую при отказе от курева пачку «Davidoff», выворачивая пиджак с энергией юного бульдозера. От этого занятия меня отрывает резкий окрик хирурга Баркли – он, вместе с Теодором Коркораном, стоит на ступеньках к входу в коридор, и держит в руке шприц с блестящей на игле прозрачной каплей...

–Седар, не разбредайся, – Поль тряхнул меня за плечо и помахал всё ещё обтекающему по косяку профессору. О’Филлон собрал глаза в кучку и, ткнув трясущимся пальцем в угол, еле слышно проскрипел:

–Седар, чума носатая, колись – твоих рук дело?..

Я несколько рассеянно посмотрел на пытавшегося убить меня вахтёра, валявшегося под стеной с распоротым горлом – рана на его шее походила на второй рот. Улыбающийся…

–Нашатыря… – на выдохе попросил я, закрывая глаза и пытаясь сдержать тошноту. Бонита в ответ только презрительно хмыкнул:

–Сао, родной, нашатырь в Антинеле пьют только аристократы и дегенераты, а от нервенных болезней всё население лечится исключительно Це два аш пять о аш.

–Иди ты, – слабо откликнулся я, выгребая на свежий воздух. Патрик потащился следом, тихо бормоча себе под нос что-то о том, что стрессы сокращают жизнь, и что все индусы в глубине души истинные маньяки.

–Куда идём, господа? – осведомился Бонита, когда мы миновали полосу берёзопосадок и оставили позади странный 7/1 корпус.

–Давайте ко мне, в дальний, у меня там двушка, – предложил слегка очухавшийся Патрик. Я не стал спорить – не было сил. Кутаясь в пиджаки и ёжась, мы втроём шли по растрескавшейся асфальтовой дороге мимо инфекционки, где полыхали в окнах бактерицидные кварцевые лампы, мимо закрытой на ночь осиротевшей онкологички и тюремного корпуса. Я всё думал, думал, – не мог прекратить думать о мёртвом охраннике с двумя ртами… и о том, что убило его, оставив эту рваную рану на горле. Мысль зацепилась краешком за другую – о брякнувшем тогда телефоне. Я выудил из кармана свою Nokia, лихорадочно щёлкая кнопками. «Одно новое сообщение от твоего предшественника», – издевательски известила мобила, подмигнув мне. У меня, как в той песне, «и биться сердце перестало». Холодный ветер принёс тихий шелестящий смех того, кто на моей памяти никогда не смеялся – и медная ящерка чуть вздрогнула на груди, поворачиваясь мордочкой на Север. Не дыша от волнения, я открыл sms-ку.

–Что там у тебя? – влез с одного бока Патрик, встряхивая кучеряшками.

–Читай вслух, – с другого бока потребовал Бонита, нетерпеливо щипая меня сквозь пиджак.

Откашлявшись, я озвучил очередное наставление своего алогичного ангела-хранителя: “Как сыр неправильный без дырок, прекрасный ландыш ядовит. Красное и белое – две разные разницы. Не пей молока! Ц.о., и.о.! Норд”..

Повисло молчание. Мы, сбившись в кучку, словно испуганные дети, стояли посреди пустой дороги, глядя на лежавший в моих ладонях и мерцавший призрачным светом телефон. Холод жёг кожу, невысказанные слова и мысли жгли душу. Первым молчание разбил Патрик:

–Ребятки, или вы мне рассказываете, что это за хороводы напополам с панихидой вокруг хим общаги, или до свиданья навсегда!

–А чтобы я сам знал, – истово отозвался я, и покосился на Бониту, изображавшего полную абстрактность. – Просто последние пару недель за мной, Сильвой, Оркильей и вот им гоняется толпа штурмовиков и очень хочет ухайдакать. Потому что им так велел некий комендант второго корпуса общежития города Никеля, с ровного места загоревшийся жаждой мщения… А Норд то и дело шлёт мне странные sms, даже в тех местах, где телефонной сети нет как таковой. В общем, в эти дни лучше даже не пытаться рассуждать логически – я вот выживаю на сплошных инстинктах.

–Если ты не в состоянии охватить разумом цельную картину чьей-то логики, это не значит, что её совсем нет, – неожиданно выдал Бонита, который так туго завернулся в свой пиджак, что стал похож на личинку тутового шелкопряда. – Есть там и причины, и следствия, всё есть, вот только оно такое… длиннющее, растянутое во все стороны, и во времени, и в пространстве…

Пока мы с Патриком стояли столбиками и втыкали в эту сентенцию, Бонита деловито пересёк газон с жухлой травой и скрылся за углом обшарпанного пятиэтажного дома с квартирами для высшего звена Антинельской администрации.

–Поль!! – осознав, что источник драгоценной информации вот-вот скроется в тумане, я резко вышел из ступора и включил третью скорость. С О’Филлоном на буксире я влетел в вестибюль здания и, проигнорировав робкие попытки охранников поздороваться, молча схватил со стойки лежавший там ключ с брелоком в виде белого лотоса.

–Пятый этаж, прямо до конца коридора, – вежливо проинструктировал пожилой военный и повернулся к начавшему как-то нервно косить глазами Патрику, – профессор, вы будете брать ключ, или вы к господину директору Антинеля?..

Патрик в ответ только выругался по-итальянски, в бессильной злости ударив ладонями по краю стойки. Потом резко обернулся ко мне:

–Слышишь, ты, чучело коронованное нах, только попробуй меня выкинуть из Антинеля, я уходить тихо не умею, заруби себе топором на высоком директорском лбу! Ты уяснил себе эти прописные истины, или тебе, как гению нулевой физики, нужно несколько раз повторить?

–Патрик, – я серьёзно посмотрел на него – отражение в злых карих глазах итальянца.

–Патрик, ты помнишь кафе «Седьмая грань» в Ницце и наш исключительно эмоциональный разговор о том, настоящая наука нулевая физика или погремушки для безмозглых индусов? Так вот, чудо ты моё кучерявое, уясни теперь ты себе: если после той беседы я не задушил тебя ночью в общаге подушкой и не заставил сожрать твой же нелепый зелёный галстук, то больше за свои жизнь и здоровье ты можешь не опасаться. Потому что я не обижаюсь на…

–Молчи! – страшным голосом вскричал О’Филлон, энергично запечатывая мне рот ладошкой.

–Ещё одно кукареку на эту тему, Седарус охрененнус, и ты сейчас и немедленно, не сходя с этого места, сам насладишься вкусом моего нелепого зелёного галстука!

Я улыбнулся под его пальцами, признавая и принимая договорённость о перемирии, и Патрик отпустил, тут же попытавшись незаметно для меня вытереть ладонь о брючину.

–Как, вы всё ещё здесь? – изумился Поль, появляясь в вестибюле из соседней круглосуточной кофейни с надкусанной ватрушкой в руке. – Что вы тут так долго делали, целовались, что ли?.. Я уже поужинать успел!

–Неважно, – я жестом вождя мирового пролетариата указал на лестницу. – Идёмте ко мне, нечего тут по углам позировать. А ты, конопатый, не занимай рот всякими подозрительными булками, он тебе сейчас для других целей понадобится…

–Сао, ты меня пугаешь! – сквозь ватрушку прошамкал Поль, сделав квадратные глаза. Патрик неприлично хрюкнул и жестами специально для Бониты конкретизировал, для каких именно.

–Вы оба! Нечего меня перетолковывать сообразно своим внутренним скрытым потребностям, – сердито распихав в стороны веселящихся профессоров, я открыл дверь в личную квартиру Норда (теперь мою), где всё ещё витал аромат осенних листьев и дорогого чёрного кофе.

Продолжая глупо хихикать, О’Филлон плюхнулся на мягкий диванчик, сбросил свои белые туфли и тут же водрузил ходули на журнальный столик. Погружённый в ватрушку Поль добрёл до кресла и забрался в него с ногами, так что мне не осталось ничего иного, кроме как усесться на диван рядом с Патриком. В четыре карих глаза мы молча вопросительно уставились на нашего конопатого химика.

–И что же с чем взаимосвязано в этом холерном Никеле? – прорвало меня через три минуты обстоятельного Бонитиного ватрушкожевания.

–Да комендантская вендетта, – Поль стряхнул с брюк крошки и откинулся в кресле, глядя в потолок дымчатыми серыми глазами. – Вот ты, Седар, являешься фаворитом Норда и первым кандидатом в его вакантное кресло – не отрицай это с твоим извечным лицемерием, из вашей с директором дружбы-вражды нитки белые наружу торчат. Ты знаешь, какое у тебя погоняло в народе подпольное, за глаза? «Первый после бога». Вот так-то, Седар.

–Полянка, глуши дизель, носатый Кришна уже просто первый, – О’Филлон покосился на меня с лёгкой брезгливостью, покривив губы. – И через неделю мы все тут будем ходить с бритыми головами, бить в барабаны и распевать мантры. А по ночам изучать Камасутру. Понял?

Бонита оторвался от изучения потолка и воззрился на меня в упор.

–При в корне неверном понимании моей дальнейшей корпоративной политики, Патрик прав, – бесцветным голосом информировал я Бониту и послал О’Филлону не менее косой взгляд. Поль неожиданно просиял, широко улыбнувшись и обняв себя за плечи:

–Это же просто здорово, Сао! Значит, по крайней мере в ближайшую пару недель ты будешь в безопасности. Наихудшие опасения коменданта сбылись – ты успел стать директором до того, как тебя утопили в нефти чернявки.

–Меня кто что? – мне показалось, что я, умываясь с утреца компотом, забыл у себя в ушах парочку косточек. Персиковых. Бонита закатил глаза:

–Чернявки, или чернявцы. Так этих штурмовиков жители Никеля называют. Я тогда правильно догадался. А топить в нефти – это у них такой традиционный метод казни несогласных. Как у нас – кремация и изготовление из пепла удобрений для окрестных совхозов… Думаете, почему у них так картоха прёт?..

–Ладно, не уводи в агрономию, – я подпёр щёки ладонями. – Дальше!

–Оркилья попалилась на том же самом – на близости к Норду. Да и место для онкологички, конечно, выбрали, не подумав, – Поль невольно поёжился, метнув быстрый взгляд за окно. За сплетениями голых ветвей американских клёнов смутно виднелось здание инфекционки и торчащий из-за него угол двухэтажного отделения онкологии с высокой трубой. Странно, что Моллар не сдал её на металл, как только крематорий остановили и запечатали…

–К тому же, она беременна, – добавил Поль потусторонним голосом. Я даже как-то не сразу въехал, о ком говорит Бонита.

–Орк беременна?! – первым заорал Патрик и попытался зачем-то вскочить, забыв о том, что положил свои ласты на журнальный столик. Получилось шумно… Вернув мебель на место и вытащив из носка парочку заноз, О’Филлон плюхнулся обратно на диван и пробубнил:

–Не сочтите меня личностью с убогим воображением, но я даже укуренный в дрова не смог бы представить себе совместного киндера траурной моли и испанской стервы… Я, в общем-то, где-то даже начинаю понимать этого коменданта! Потому что, Полянка, названных тобой двух особ у меня у самого руки чешутся убить. Даже не знаю, кого больше. Продолжай же, продолжай, конопатый, ты меня заинтриговал! Кто ещё в списке смертников?..

–Я, – сухо ответил Бонита таким тоном, что Патрик моментом увял, поскучнел и принялся ковырять ногтём обивку дивана.

–Поль, ты ведь уже давно находишься в состоянии холодной войны с комендантом, и… и не жил ли ты до Кесселя в маленьком городишке Никеле, Поль? – я попытался поймать его взгляд. Тщетно. Бонита ускользал, рассеянный и потусторонний, и казалось, что сейчас в кресле сидит одно его тело, а душа витает где-то среди заброшенных, покинутых человеческих нор – домов на ночных улицах Никеля. С тем же успехом я мог бы ловить руками сигаретный дым. Патрик нервно кусал губы в кровь.

–Мне страшно, – неожиданно выпалил он, бледный до такой степени, что казалось – Патрик на грани обморока. – Я ничего не понимаю, а эти, вместо того, чтобы объяснить!!! Один тупо верит в собственную святую неприкосновенность, а второй витает где-то в атмосферах! Ну, вашу ж мать!!

Я молча коснулся его руки, с силой вцепившейся в белый лён брюк. Что я мог сейчас сказать этому маленькому, одинокому, напуганному итальянцу, который так и не смог признать своим отражение в зеркале?

Мы молча тонули в темноте – три одиночества в масках беззаботной самовлюблённости. А из глубины ночи смотрели, не мигая и не отрываясь, чёрные глаза Норда – всё понимающие, но ничего не прощающие. Мне сейчас казалось нелепым, что через несколько часов наступит рассвет и будет утро. Это было как-то не про меня.

–Почувствовали? – еле размыкая губы, спросил Бонита, и сгорбился в кресле, обняв колени руками. – Я могу воевать, сражаться и противостоять лишь до тех пор, пока не вижу в своём противнике личность – такую же страдающую, такую же одинокую, как я, с глупыми детскими мечтами, превратившимися в нереализованные амбиции. Мне нужны вы, чтобы завершить свой путь. Норд знал. Он всегда и всё знал. Влейте в меня новые силы, научите меня заново слепой ненависти и безудержному куражу драки за свою драгоценнейшую жизнь.

Твой элегантный, гламурный эгоизм, Сао Седар, и жестокая страстность Марио Оркильи, и даже истеричная, отчаянная смелость погибающей Сильвы Катценкэзе – мне всё это так нужно сейчас. Нужно, чтобы завершить начатую годы назад, мили назад вендетту. Чтобы милый и алогичный хаос вновь взял верх над попытками сотворить карманную утопию…

Голос Поля прервался и стих, как стихает ветер в знойный день. Мы с Патриком барахтались в собственном молчании, как мухи в сиропе.

–Я не знаю, что за психологические конструкции ты тут сейчас нагородил, Бонита, – словно со стороны, услышал я вдруг собственный голос, – но мне ясно, что тебе необходимы конкретные императивы, и ты их у меня получишь. Сейчас и незамедлительно. Возвращайся в Никель и ищи там Оркилью. Мне не интересно, как ты это сделаешь, это всецело только твои проблемы, мне интересно получить правильный результат, то есть Оркилью здесь, и если не сейчас, то как можно быстрее. Вот.

–Ну ты мочишь, шоколадный, – присвистнул Патрик, разинув рот. – Сам не хочешь сходить?

–Нет, он прав, Фил, сейчас он нужен Антинелю, а мне куда проще добраться до цели, и я действительно больше знаю про Никель, – встав, Бонита чуть тряхнул головой и улыбнулся.

–Он ещё не понимает, что происходит, но живёт, действительно, на инстинктах. И это просто безотказно работает… Посмотри, Фил, как просыпается от долгой спячки в пуховых перинах, в сувенирном самаритянстве и вечной тёплой равнодушности его персональный кусочек Норда. Видишь ли, Фил, тут такое дело – Норд есть в каждом из нас, только нужно поймать его за локоть, или разбудить, или просто заметить. Ну, то, что он есть. Седару проще. Он не боится правды, как боишься её ты, и не хочет понимать других, как хочу я…

Ещё раз мило улыбнувшись и взмахнув пушистыми ресницами, Бонита бесшумно покинул комнату, исчезнув за дверью.

Патрик, у которого на искусанных губах выступила кровь, согнулся, уткнувшись лбом в колени и запустив пальцы в густые каштановые волосы. Простонал еле слышно:

–Ну зачем Поль так всё запутал? Я еле-еле выкарабкался из этой воронки, только-только сумел закрыть глаза и перестать задумываться, как он… Сао?..

–Вот именно. У меня от него мигрень началась, – пробубнил я, продолжая втыкаться взглядом в стоявшую на журнальном столике икебану из ковыля.

–Забей, на всё забей. Ржавыми гвоздями-шестисотками. И вообще, тебе лучше, Патричек, у тебя хоть про распределение бюджетных средств башка не болит…

О’Филлон слабо улыбнулся из последних сил – как солнце сквозь сизые облака антициклона, перед затяжными дождями. Встал, опустив ресницы.

–Я к себе в квартиру пойду, – сказал он. – Если что – звони, зови… господин директор.

Кивнув, я запер за профессором дверь, и в пустоте, в бесчувствии, разложил диван, сделав себе норку среди пледа и оставленного Нордом палантина. Ничего внутри, ничего снаружи.

Пусть так будет, хоть немного, хоть одну ночь, иначе давление мыслей разнесёт мою хрупкую, растрескавшуюся оболочку души на осколки. За ночь трещины зарастают… Я видел. Я знаю.

Я спал и видел какие-то сны, а Норд, которого больше нет, молча стоял у окна – по бледным щекам катились слёзы, капали на чёрную шёлковую блузу, на стиснутые пальцы…

Слёзы по Сао Седару, который теперь есть.

====== 13. Задний Двор ======

Как всё-таки просто, когда не думаешь! Вся уходишь в движение вперёд – летящая стрела! – и важна лишь твоя цель. Остальное такая ерунда, что даже не страшно. Примерно с таким настроем я вслед за Сен шла по аккуратненьким безликим коридорам вперёд к своей свободе.

Потому что когда назло – силы утраиваются…

Сен нервничала, мяла в тонких пальцах край своей безразмерной, когда-то розовой кофты. То и дело она принималась щёлкать пальцами – почему-то на поворотах коридора. То ли отпугивала злых духов, то ли, наоборот, приманивала удачу. Несмотря на довольно поздний (начало 11) час, всё общежитие кипишилось в какой-то на редкость бестолковой, суетливой деятельности, словно разворошенный муравейник. Мимо нас тенями шмыгали навеки застрявшие в среднем возрасте тётки – кто с чайником, кто с кульками, кто с тряпками. Они искоса, сбоку заглядывали мне в лицо, из-за чего походили на бродячих собак с вокзала, сурово бдящих границы своей суверенной территории. Потом они втягивали голову в плечи и втягивались в двери комнат, оставляя после себя только странный запах, словно бы от работающего принтера. Иногда попадались и мужчины с незажжёнными сигаретами в пальцах – все они явно искали укромное местечко, где можно втихаря подымить в открытую форточку, чтобы не тащиться в курилку. А вот детей тут почти не было. Лишь на какой-то кухне я промельком заметила девочку лет двенадцати с двумя косами, задумчиво пьющую молоко из большой глиняной чашки.

–У вас мало семейных, – заметила я вполголоса, обращаясь к Сен. Та свернула в очередной холл, пощёлкала пальцами и неохотно отозвалась:

–Комендант не очень любит детей, которые ничем не заняты. Дети живут отдельно, на окраине, в Кирпичном. У них там школа-интернат. Круглогодичная и круглосуточная. Я тоже там жила, но я совершенно неспособная. Проку обществу с моей учёбы никакого нет, вот меня сюда и вернули, чтобы работала. Полы мою, посуду иногда у верхних этажей. Денег не дают, зато живу и кормят.

–Почти как у нас. У наших младших лаборанток похожая жизнь, – я мысленно прикинула, сколько мы уже шляемся по этажам, и вышло, что четверть часа как минимум. Хм, странно…

Я искоса взглянула на Сен, вспомнив добрую и поучительную историю про стайку польских туристов и их русского гида со сломанным компасом, и спросила:

–Не хочу показаться навязчивой, но… ты не заблудилась?

Сен подняла голову – в её серых глазах смешались обида, злость и немая укоризна. Поджав и без того узкие губы, девчонка чуть слышно прошипела, чтобы не привлекать к нам внимания:

–Ты обманула меня, Мария, я вообще не понимаю, зачем помогаю тебе, лгунья из Антинеля! Ты вообще совершенно ничего не знаешь про наш город и про земли Некоуза, и у тебя полно всяких сумасбродных идей. Типа пойти через Задний двор, на рельсы, без единого талисмана, даже без хлеба. Всё равно ты в Бараках сгинешь, мимо них только безглазые и могут пройти, потому что им уже всё равно! Даже ведьмы туда не суются, берегут свои шкуры… я…

Сен неожиданно выдохнула, тряхнула грязно-русой чёлкой и сипло закончила:

–Ладно, я тебя всё-таки провожу, до самого крыльца. Только не спрашивай у меня пока ничего, я вспоминаю дорогу. Ведь я очень давно уже не ходила на Задний Двор. А будешь меня сбивать – точно заблудимся.

–Ладно, ладно, – смиренно кивнула я, внутренне егозя от нетерпения. Мне казалось, что потолок падает мне на голову, а стены сдвигаются, грозя раздавить в сочащуюся мякоть. Хотелось нестись, пробивая телом бетон и железо, хотелось быть пулей сорок пятого калибра… «С сорок первым размером ноги», – додумала я, и хихикнула совсем тихонечко, чтобы не мешать Сен заниматься спортивным ориентированием на местности.

Девчонка не обманула – пробравшись по странному, сплошь облицованному белым кафелем коридору с закрашенными чёрной краской окнами, мы спустились по лестнице в гулкий холл первого этажа. Я уже хотела было быстренько поблагодарить Сен чмоком в макушку и бодро выскочить на свежий воздух, но застряла на полуразвороте, увидев, куда мне надлежит выходить. А вернее, не увидев.

В другом конце холла, у разнесённой явно из фугаса будки вахтёра с побитыми стёклами, темнел прямоугольник забранного решёткой окна. Иных выходов наружу не наблюдалось в принципе, как таковых.

–Да, Сен, согласна: я ничего не знаю про ваш город, и должна тебе сообщить, что в Антинеле в подъездах, как правило, делают двери! – я упёрла здоровую руку в бедро и с прищуром осмотрела облезлый холлопейзаж. – Посему я с трепетом жду дальнейших инструкций по выполнению операции выхода из общежития!

–Это просто, – прошептала Сен, непрерывно щёлкая пальцами. Стекляшки в её простеньких серьгах, даже не пытающиеся притвориться стразами, вспыхивали искрами голубого света.

–Чтобы вернуться назад, нужно идти вперёд. А чтобы попасть на Задний Двор, нужно идти назад. Ворон ты не бойся, их только пассажиры интересуют, а вот в нефть ни в коем случае не наступай. И ещё с живыми не разговаривай. Это самое главное. Ты готова?

Я серьёзно кивнула и вместе с Сен вновь отсчитала восемнадцать ступенек лестницы – теперь уже вверх. Белый кафель, чёрные окна, облезлые двери… и одна – ржавая, металлическая, в конце коридора. Я собственной головой могла поклясться, что десять минут назад её там не было.

Влекомая непреодолимой силой, я буквально притянулась к этой двери, словно гвоздь к мощному магниту. Все мои жилки звенели от напряжённого ожидания: кто-то играл на струнах вен и артерий, натягивая их до предела, заставляя меня дрожать всем телом.

–Спасибо! – крикнула я через плечо в полный голос, радуясь ощущению наполнявшей меня жизни. Толкнула ржавую створку и, более не оборачиваясь, устремилась вперёд. Наконец-то!

Надо мной раскрылось полное мартовской влаги тёмное небо с редкими, похожими на крупицы манки звёздами. Я сбежала с крыльца, раскинув руки, и осмотрелась широко распахнутыми глазами, стараясь вобрать в себя и сохранить там эти первые минуты долгожданной свободы.

Задний Двор тонул в темноте, начинавшейся за нечёткой границей пятна света: над крыльцом чахоточно мигала, раскачиваясь на ветру, лампа в жестяном абажуре. Рассеянно взглянув выше лампы, я изумлённо присвистнула – крыльцо принадлежало многоэтажному разрушенному зданию без крыши. Верхний фронтон казался на фоне более светлого неба хребтом древнего ископаемого ящера; из провалов пустых окон за мной кто-то ощутимо наблюдал. Показав этому «кому-то» средний палец (так, чисто для самоуспокоения), я пошла через двор, путаясь ногами в высокой сухой траве и периодически налетая сослепу на столбики с верёвками для белья. Не было ни холодно, ни тепло – никак. И очень тихо. Лишь какой-то полупридушенный шорох сухих стеблей и моё дыхание.

–Ну ёб!.. – налетев на очередной столбик, я схватилась за плечо, смаргивая выступившие на ресницах слёзы, и краем глаза заметила левее себя что-то белое. Оно неподвижно висло в десятке сантиметров над землёй и смахивало на привидение, как их рисуют в детских книжках.

Заинтригованная, я подкралась поближе и увидела висевшее на верёвке свадебное платье, сотканное из кружев настолько белых, что они светились в темноте. Призрак Белой Дамы устроил постирушку?.. Я вздохнула, коснувшись лёгкой паутинки кружев кончиками пальцев. В моей жизни этого так и не случилось. Фата, белое платье, флердоранж, лимузин, шампанское и крики «Горько» пришли мимо дверей лаборатории, где я заперлась от всего мира. Монашка от науки, добровольная арестантка, бесприданница. Мать-одиночка, блин…

Где-то в сердце, толкнувшись, родилось из горячего комка страстное, маниакальное желание надеть это платье. Оно подступило к самому горлу, раскалённой лавой выжигая равнины моего рассудка, и я трясущимися руками скинула с себя джинсы и футболку убитой девицы – честно говоря, я от них уже давно вся чесалась. Постояла полминуты, вбирая кожей прикосновения молодого марта, потом сдёрнула с верёвки свою мечту цвета сливочного мороженого, и ящеркой скользнула в кружевной наряд. Платье село идеально, словно было соткано прямо на моём теле белыми пауками, и я с горькой сладостью шепнула себе: «Невеста Норда…».

Продолжив свой путь в темноте, я сумела разглядеть, что двор сузился до проулка между какими-то сараями, собранными и сколоченными из серых досок. Причём ни одной одинаковой доски не было в принципе, и потому сараи походили на хижину Робинзона, построенную из обломков кораблекрушения. В сараях раздавались шорохи; потом неожиданно над одним из них загорелся на столбе яркий белый фонарь, похожий на огромную «снежную» ягоду.

Я немного подумала, стоит ли мне пугаться, но потом решила, что не стоит – мне не хотелось отвлекаться от своей главной цели, движения вперед. Столб сочетал в себе фонарь, часы с одной стрелкой, показывавшие 42 (мой возраст), и гроздь матюгальников. Пока я пробиралась между корабельных сараев, в громкоговорителе кто-то солидно высморкался и произнёс:

–Этой ночью бригада никельщиков из третьего цеха перевыполнила план на десять процентов. Ура, товарищи!

Я кивнула, как бы соглашаясь, и обошла последний из сараев.

–Знаете ли вы, дорогие мои, – доверительным голосом поделился со мной матюгальник, – что лишь благодаря усилиям Центра планирования и репродукции семейных ценностей в посёлке Кирпичное была установлена причина высокой детской смертности в семьях староверцев?..

Я помотала головой, невольно вовлекаясь в слегка однобокое общение со столбом. Давненько я с ними не общалась, право слово, успела соскучиться…

–Всё дело в электричестве, – тем же голосом доброго дедушки, наставляющего свору внуков, продолжил матюгальник. – Лёгкое электричество укрепляет связь ребёнка с общественной жизнью, хотя некоторые учёные до сих пор утверждают, что это является вторжением в личную сферу человека. Забудьте о заблуждениях ретроградов, товарищи! Исследователи из Кирпичного настойчиво рекомендуют всем староверцам, особенно из 111-ого района, наконец, отказаться от довоенных коммуникаций и последовать примеру передовых умов города!