Текст книги "Non Cursum Perficio (СИ)"

Автор книги: Heart of Glass

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 48 страниц)

Новинки и продолжение на сайте библиотеки https://www.litmir.me

====== 1. Колодцы памяти ======

… Шарля Моллара я, после сорока минут поисков, обнаружил в девятом корпусе на девятом этаже сидящим под дверью туалета на табуретке и читающим журнал «Vanity Fair». Это зрелище убило меня наповал. У меня даже слова нашлись не сразу.

Заметив, как я маячу возле лестницы с лунным видом, Моллар приложил палец к губам и жестами велел если и разговаривать, то очень тихо.

–Шарль, ты что, увлёкся нумерологией? – я подпер собой безотносительно чистую стену цвета переспелой хурмы. – Говорят, тебя вчера заловили за попытками проникнуть в восьмой корпус на восьмой этаж, а неделю назад ты шастал в центральном здании в цоколе…

Моллар загадочно блеснул очками и указал глазами на дверь в туалет.

–Это должно остаться между нами, Сао, – тихо, но внятно произнёс он. – Потому что это всё – ненаучные и недоказанные факты, и всякие реалисты типа Окады непременно поднимут меня на смех. Боюсь, что даже ты не сможешь среагировать адекватно, Седар, хотя ты уже двадцать лет в нулевой физике и одиннадцать из них в нулевой физике Антинеля. Ну что, рассказывать?

–Да, да! – этими вступлениями и постоянными взглядами на дверь Моллар заинтриговал меня окончательно. Шарль поправил на вздёрнутом носу круглые очки и прошептал:

–Тогда давай отойдём подальше. На кухню, например, там сейчас никого нет и оттуда можно продолжить следить. Я не хочу и сегодня вернуться домой не солоно хлебавши.

Одуревая от любопытства, я вслед за Молларом проник на общую кухню, где смачно и непререкаемо пахло гороховым супом, и лилась в оцинкованную раковину рыжеватая водичка из плохо прикрученного крана. За окном свирепствовала вьюга.

–Началось всё, как ни странно, с бабуси уборщицы из административного здания, – Моллар оседлал кривоногий стул и уткнул подбородок в скрещенные на спинке руки.

–Она выловила на крыльце Окаду и начала жаловаться, что кто-то пораскидал её метлы в подвальчике. Окада куда-то шибко спешил, так что он просто стряхнул с себя бабусю и пообещал ей во всём разобраться и кого-нибудь наказать. Да не дослушал самого интересного. На двери подвальчика висит многопудовый архаичный замок, а единственный ключ от этого замка бабуся носит на шее, на верёвочке. У неё там, помимо мётел и тряпочек, хранится самогонный аппарат для дачи взяток натурой коллегам-сантехникам, и попасть в подвальчик так же нереально, как дозвониться в наш ЖЭУ. Выводы будут?

–Будут. При определённой компоновке граней при Волне даже локального масштаба можно попасть хоть в спальню к ла Пьерру, – я пожал плечами и скромно сознался, – по крайней мере, у меня это получилось.

–Да-а? А ты вспомни схему административного, и конкретно место подвальчика на ней.

–Ой, ёлки… – я подпёр щёку кулаком и впал в глубокую задумчивость. Подвальчик был в одной из самых стабильных зон.

Шарль пошевелил носом, как мышь, и продолжил излагать:

–Меня ещё тогда это серьёзно задумало. Через два дня в «Еду» к Каренье пришла зарёванная Линда Глебофф, упала лицом на стойку и, нервно вздрагивая, рассказала, что неведомая сволочь вырвала и унесла в неизвестном направлении три галогеновые лампы с лестничной площадки второго этажа. При этом сволочь действовала очень быстро и уложилась в пару минут: когда Линдуся спускалась в холл класть деньги на телефон, лампы были, а когда она пошла наверх, их уже выдрали.

–И Волны, я так понимаю, самописцы в помине не регистрировали? – убито догадался я.

–Правильно говоришь, Сао, – тёмные глаза Моллара зловеще сверкнули. – У меня уже в это время возникли мысли о цикличности и прочих взаимозависимостях, но я, честно говоря, ещё не очень верил. А поверил, когда у девчонок-северянок на третьем в холле общаги за одну ночь зацвели все растения, в том числе и те, что не цветут в принципе. Одинаковыми серо-белыми цветками с пятью лепестками и запахом полыни.

–Точно, мне Ксандья рассказывала, но я решил, что она мне лапшу на уши развешивает, даже сходить проверить поленился, – покаялся я печально, и вдруг вспомнил, – а вот у нас в корпусе ничего такого не произошло…

–Это тебе так кажется, – зловеще изрёк Моллар. – А ну-ка, вспомни, что у вас на лестнице на четвёртом этаже?

–Э… дай вспомнить… А-а, туда Тангрен лет пять назад поставил свой старый шифоньер, ему надоело об него спотыкаться у себя дома. Он же сам на четвёртом в угловых комнатах живёт. А потом какие-то криворукие товарищи сломали замок в двери на лестницу так, что она вообще открываться перестала, и её кирпичом заложили. Тангрен очень расстраивался, он только-только решил втащить шифоньер обратно домой, потому что ему дали ещё одну комнату, и у него появилось место для шкафа…

–Так вот! – торжественно сообщил Моллар, – скоро твой Тангрен расстроится ещё сильнее, потому что на четвёртом этаже никакого шифоньера больше нет, зато там теперь привинчена какая-то левая красная люстра…

–?.. – окосел я от такой заявочки.

–Честно говоря, у меня самого волосы дыбом встали, когда я обнаружил вместо засиженной мухами лампочки этот кровавый привет, – сознался Моллар и почесал в затылке.

–И уж после этого я решил подглядеть, кто или что совершает все эти загадочные штуки. Но уже пятый день, а результатов у меня кот наплакал. Вчера меня вообще не пустили в восьмой корпус, сказали, что туда можно только по спец. допуску...

–А с чего ты решил, что твой барабашка полезет именно в туалет в этом крыле? На этом этаже много мест, в которых можно напроказничать, – я встал и выглянул в коридор. Пусто, из-за ближайшей двери играет старинная «Рио-Рита», на подоконнике вылизывает хвост пятнистая чёрно-белая кошка. Лампочки в целях экономии горят через одну, поэтому линолеум похож на зебру в тельняшке. В стёкла скребётся-стучится злая вьюга.

–А того, – неожиданно заявил Моллар прямо над моим ухом, так что я аж подпрыгнул.

Неугомонный Шарль уже упёр из чьего-то холодильника бутерброд с колбаской и теперь вкусно им чавкал. Обстоятельно разжевав очередной кусок, Моллар продолжил:

–Я не рассказал тебе самого интересного. Точки происшествий, проставленные на картосхеме Антинеля и последовательно соединённые линией, весьма очевидно образуют латинскую букву S. И я с помощью подробного плана сумел вычислить новое место с точностью до двух метров.

–А время рассчитать возможно? – полюбопытствовал я, напряжённо таращась на дверь туалета, щеголявшую удивительным цветом овощного рагу, то есть всего понемногу на общем буром фоне.

–Неа, я пробовал, но у меня ничего не вышло, – печально сознался Моллар. – У меня из-за этой чертовщины три контракта горят, но это просто превыше моих сил – закопать голову в песок и оставить сию тайну без разгадки.

–Понятно, – одолеваемый нехорошими предчувствиями, я ещё раз бдительно огляделся… и едва не взвизгнул, словно гимназистка, нечаянно севшая на мышь! Потому что из-под соседней с туалетом двери медленно вытекало что-то тягучее, маслянистое и чёрное, похожее на нефть.

Моллар медленно повернул голову и так же медленно приоткрыл рот.

–Живо туда! – я очнулся первым и привёл Шарля в чувство, ткнув ему локтём под рёбра.

–Ой мама, – среагировал бесстрашный торговый представитель, обморочно закатил глаза и тихо осел на пол. Плюнув со злости и попав раскинувшемуся на полу Моллару куда-то на галстук, я одним решительным шагом пересёк коридор и толкнул таинственную дверь.

В душевой, куда собственно и вела эта дверь, суматошно горели все лампы. Больше никаких аномалий вроде бы не наблюдалось. Сделав пару шагов, я едва не растянулся на полу – по керамическим плиткам медленно текла та самая чёрная жидкость. Я проследил глазами вязкую струйку и обнаружил, что капает из крайнего душа, криво висевшего на стойке. Стараясь не наступать больше на эту скользкую дрянь, я осторожно подобрался к душу и на пробу крутанул кран с холодной водой.

То, что произошло дальше, я затрудняюсь описать!

Шланг протестующе изогнулся металлической змеёй и попытался хлестнуть меня по щеке, при этом на кране сорвало буксу, и из душа фонтаном брызнула вода.

Словно ошпаренная кошка, я спиной вперёд вылетел из кабинки, сильно ударился спиной о кафельную стену и заорал что-то вроде «Шарль, хватит валяться, помоги мне!».

–Фигушки, – отозвался на это вероломный Моллар, очень предусмотрительно не высовываясь из-за косяка, – я ещё жить хочу! Причём со всеми своими конечностями…

В довершение всех ужастей галогеновые лампы на потолке начали взрываться одна за другой, осыпая меня мелким и оччччень горячим стеклянным крошевом. Натянув на голову пиджак и согнувшись, как солдат под обстрелом, я бросился прочь из душевой, оскальзываясь на полу и призывая на помощь всех богов, которые мне в тот момент пришли на ум.

Дверь за моей спиной сама по себе захлопнулась с грохотом пушечного выстрела, и – я бы сам не поверил, если бы мне рассказали! – закрылась изнутри на шпингалет! Я по инерции долетел до Молларовой табуретки и рухнул на неё в полуобморочном состоянии. Шарль всё ещё сидел на полу со слегка остекленелым взглядом; из дверей комнат начали высовываться напуганные шумом обитатели общаги и задавать нам массу нетактичных вопросов.

–Водка есть? – быстро пересёк я общий гомон, отклеивая от ног мокрые брючины.

–Щас! – рядом возникла моя хорошая знакомая, Барклина секретарша Тиа Дейла Манзана, и сунула мне в руку откупоренную бутылку мартини. Моллар при виде знакомой емкости начал подавать первичные признаки жизни и даже зашевелился.

–Немедленно рассказывай! – велела Дейла. Сделав пару глотков прямо из горлышка и слегка отдышавшись, я рассказал. Народ внимал мне, словно мессии. Моллар с пола подтверждал мои слова тихим поскуливанием и постоянно кивал, словно собачка из авто.

–Надо взломать дверь, – загорелась жаждой действия Дейла, обводя соседей по общаге взглядом вождя мирового пролетариата.

– А как же мы тогда мыться будем – без двери? – пискнула какая-то белобрысенькая девушка, похожая на лабораторную мышку.

–Боюсь, душа моя, что там мы мыться не сможем вообще, – увесисто ответила на это Дейла, деловито отнимая у Моллара наполовину пустую бутылку мартини и завинчивая её пробкой.

Моллар обижено икнул, но протестовать не посмел.

Народ какое-то время напряжённо обдумывал Дейлино предложение, молча таращась на дверь в душевую. За дверью царила тишина – из разряда тех, от которых непроизвольно сводит скулы, подмышками бегают мурашки, а затылком ощущаешь чужой взгляд.

Я на всякий случай поплотнее прижался спиной к стене цвета хурмы и покосился на Шарля. У того на лице отражалась титаническая работа мысли.

–Нельзя так! – неожиданно заявил Моллар и, опираясь на руки сочувствующих девушек, поднялся на ноги. Поправив криво сидевшие на вздёрнутом носу очки, он продолжил:

–Нельзя сразу действовать силой и агрессией. Сначала всегда нужно проявлять дружелюбие и демонстрировать склонность к продуктивным переговорам.

–Ха-ха, – чётко и внятно изрекла Дейла, скрестив на груди руки и сложив узкие алые губы в некий презрительный бантик.

–Ты предлагаешь вежливо постучаться и попросить открыть? – ехидно осведомился я и изобразил церемонный поклон, не вставая с табуретки. – Надеешься, что с тобой продуктивно поговорит кафель на стенах?..

Шок от произошедшего у меня уже прошёл, и, в отличие от заметно повеселевшего после мартини Шарля, я мог рассуждать трезво. Вот я и рассуждал:

1. Текло что-то чёрное. Жидкое. Очень может быть, что просто вода. Если кто не знает, то в девятом корпусе чёрная вода – это ещё нормально. Иногда и серо-буро-малиновая идёт.

2. Душ на меня вовсе не накидывался, просто я сорвал кран, и под напором шланг извивался, как живой. А сейчас вода не течёт, потому что диспетчер её перекрыл. Наверняка ему уже оборвали телефон народы с восьмого этажа, у которых начался дождик с потолка.

3. Лампы повзрывались, потому что где-то из-за фонтанирующей воды замкнуло проводку.

4. Дверь захлопнуло сквозняком.

Придя к таким выводам, я поудобнее устроился на табуретке и, совершенно успокоившись, принялся снисходительно наблюдать за Молларом. А тот, шикнув на народ, решительно подошёл к двери, поднял руку и замер, склонив набок голову.

В повисшей тишине был слышен вой пурги за окнами и добродушное побулькивание чьей-то кастрюльки на кухне. Шарль сглотнул, побледнел, но всё-таки постучал и тихо проблеял:

–Извините… а можно зайти? Поймите, людям же нужно где-то мыться.

Глухо лязгнула шпингалета. Судя по плеснувшейся в глазах панике, Шарль от этого звука мгновенно протрезвел и жутко пожалел о собственной храбрости. Обитатели общаги в гробовом молчании дружно сделали шаг назад. Дверь со скрипом приоткрылась…

Над коридором взлетело дружное «Ах!». В тёмной душевой, залитой водой и усыпанной битым стеклом галогеновых ламп, стояло большое оцинкованное корыто, налитое до краёв. В корыте плавал маленький жёлтый резиновый утёнок с красным клювом и хохолком на голове. Каких-то иных изменений в интерьере душевой не наблюдалось.

–Ну, вы тут подметите, – прорезался голос у Моллара, – и мойтесь на здоровье. А я пошёл, пошёл-ка я отсюда, пошёл-ка я домой…

–Истина где-то рядом, – Дейла спрятала руки за спину и обличительно уставилась на утёнка прокурорским взглядом. Утёнок со счастливой улыбкой безмятежно дрейфовал в корыте.

–Говоришь, Седар, в этой петрушке присутствует цикличность?

–Это не я говорю, а Моллар, – несколько контуженно отозвался я, поскольку появление корыта с утёнком в пустой душевой никак объяснить не мог. Волны соединяют грани, меняют ткань реальности, создают переходы из мира в мир. Но никак не создают и не переносят материальные объекты! Волны не могут напрямую влиять на материю. А вот, скажем, нуль-поле, если вспомнить некоторый мой жизненный опыт, связанный как раз с переносом материи…

Я притих на табуретке. Это не укрылось от бдительной Дейлы.

–Пойдём-ка покурим-ка, Сао, – цепкой крысиной лапкой Барклина секретарша схватила меня под локоть и практически выволокла на лестничную площадку. Здесь было холодно и светили голубые лампы; несколькими этажами ниже, в черноте пролётов, что-то негромко гудело.

Дверь соседнего крыла поскрипывала на сквозняке. Я отсутствующе смотрел, как Дейла распечатывает пачку «Vogue». В голубом холодном свете её кожа казалась мертвенно-белой, домашняя красная маечка приобрела неприятный бурый оттенок, словно засохшая кровь, в складках юбки прятались тени. Не люблю я галогеновые лампы. Не люблю.

–Что-то Шарль не идёт, он вроде домой собирался, – заметил я, чтобы стряхнуть наваждение.

–Наверное, уже очухался и теперь впаривает моим соседям новые небьющиеся лампочки или супер-веник для выметания осколков, – Дейла усмехнулась и выпустила из узких губ изящное колечко дыма. У меня так никогда не получалось. – Я так понимаю, завтра вся эта красота переберётся в гости к нашим волновикам в десятый корпус?

–Правильно понимаешь, – я облокотился на широкие деревянные перила и устало прикрыл глаза.

–Мне кажется, все эти события так и останутся неразгаданными. Слишком уж поздно мы спохватились. И слишком уж непонятные они, просто пьеса абсурда какая-то.

–Истина где-то рядом, – повторила Дейла, щелчком ногтя стряхивая пепел в лестничный пролёт («Вот повезло кому-то, если он в этот момент там шёл!» – подумал я).

–А утёнок славный. У меня в детстве был такой. А у тебя, Седар?

Я покачал головой. Я редко вспоминал о своём детстве в беззаботном лете золотого Ассама. Все те солнечные дни, все мои улыбки, смех моих родителей украла чёрная тень войны. И если бы не смутные и данные природой знания о сущности нулевой физики, то имя Сао стояло бы седьмой строчкой на фамильном надгробии семьи Седар. Детство кончилось в тринадцать лет…

Детство кончилось, а вера в странные сказки осталась навсегда.

–Я бы на твоём месте, – задумчиво сообщила Дейла, – поотиралась бы в волновом. Жаль, что сама не могу – завтра к Баркли приходят заказчики, он один не сладит. Раньше Норд помогал, а теперь что? А теперь у нас ла Пьерр, который слишком апельсин и практик, чтобы вмещать в себя всю местную иррациональную муть, и Оркилья, которая хочет ла Пьерра в крематорий, в майонезную банку и в земельку. А сама Оркилья хочет в кожаное кресло Норда, за его письменный стол…

–Хотеть не вредно, – абстрактно отозвался я. Страусиная политика ла Пьерра в отношении первого корпуса, то есть бюджетников, то есть нас, меня очень нервировала. Окада третью неделю плюётся кипятком и не разговаривает с нами, а Айвин обещает уйти работать на Цветоградскую АЭС, если её волновому опять не выделят квоты. Честно говоря, я всё сильнее задумываюсь над тем, что пора нацепить лыжи и пойти в партизаны. У меня есть квартира в Марчелле и готовая к защите докторская… Что мне теперь ловить в этих соснах, когда Норд исчез неизвестно куда, и никто не будет заниматься первым корпусом, и давать деньги на наши изыски, и помогать в исследовательской работе? Ответ: в лучшем случае, это будет геморрой от сидения на заднице в опустевшем отделе. В худшем, это будет «сокращение штатов», а я хорошо знаю, как эти самые штаты сокращают у нас в Антинеле.

–Короче, помыться мне сегодня не судьба, – философски закруглила наш перекур в одни ворота Дейла, – так что я сразу спать. Или ты меня пустишь к себе помыться, Седар?..

–Нахалка, – развеселился я от этой танковой атаки на мою личную жизнь.

–А ты как думал, – удовлетворённо отозвалась Дейла, чмокнула меня дымными алыми губками в левую скулу и ушла, довольно хихикая и пожелав через плечо спокойной ночи.

Спускаться по тёмным лестничным пролётам, где в гулкой пустоте бродит эхо чьих-то шагов, было страшновато. Но я всё-таки пошёл – на ходу всегда легче думается. Два этажа подряд света не было; на шестом в вахтёрке, пустой, как ракушка древнего моллюска, яростно полыхала белая ртутная лампа. И столь же яростно надрывался на столе допотопный телефон.

Странно – почему-то показалось, что кто-то звонит мне. Именно мне и никому иному.

…С замирающим чувством обречённости я захожу в вахтёрку. Белый ртутный свет заливает выкрашенные салатовой краской стены, металлический сейф в углу, глупо-ненужные графики мытья мест общего пользования под стеклом на столе. Я снимаю трубку с вздрагивающего в жестяном звоне аппарата и подношу её к виску, как заряженный пистолет. В груди – холод и скрученный комок неясных предчувствий.

–Алло, – говорю я негромко, глядя сквозь открытую дверь на штрихи перил и ступеней. В трубке – тишина и ощутимый скорее нервами, чем слухом, звон огромного пространства. Потом прямо возле уха раздался негромкий сдавленный смешок. Очень почему-то знакомый.

–Привет из Номонхана, Сао Седар, – отчётливо произнёс слегка насмешливый, приятный мужской голос с лёгким акцентом. И тут же – суматошно короткие сигналы отбоя… Я очень аккуратно положил трубку обратно на телефон. Зачем-то похлопал по ней ладонью. На сгибе безымянного пальца алела капелька крови – наверное, ссадил о деревянные перила,… не помню.

Вот мне интересно, а где же вахтёр? Крадучись, я подобрался к слегка перекошенной двери в крыло, заглянул. Длинный общежитский коридор на двадцать комнат, тусклые зеленоватые лампы, где-то журчит вода. Ни под одной дверью не горит света – то ли народ уже спит (это в восемь-то вечера? хм…), то ли ещё не пришёл со смены (что более вероятно).

Ниотчего сделалось жутко. Проклиная всё на свете (но в основном, заварившего всю эту кашу Моллара), я на цыпочках пробрался к середине коридора – там на редкость логичный архитектор сообразил сделать холл с балконом и лифт. В холле было чуть светлее за счёт проникавшего сквозь окна и метель отблеска рыжих фонарей над подъездом.

Нет, хватит с меня лестниц и размышлений на ходу. Хочу домой, в знакомый до последней герани, слегка обшарпанный и попахивающий канализацией, но такой родной 4 корпус!

Лифт пришёл сразу – относительно новая кабина с ненавистной голубой галогеновой лампой. Вспомнилась почему-то недавно прочитанная культовая Антинельская книга «Чёрный муар»: «Вниз, на работу, я шла по лестнице, а на обратном пути попробую прокатиться на лифте – интересно всё-таки, где опаснее?».

Хмыкнув, я погрузился в кабину и вдавил кнопку первого этажа – под ней загорелась маленькая лампочка, такая же ярко-рубиновая, как капелька крови на моём пальце. С лёгким шорохом двери сошлись, кабина плавно нырнула вниз. И не успел я толком вспомнить о том, что не люблю ездить на лифте, как уже был на месте. Вновь лёгкий шорох – так шуршит клеёнка, накидываемая на лицо умершим, когда гасят лампу и молча вывозят каталку ногами вперёд. Ошибки, за которые некому прощать. Ошибки, за которые никто не заплатит…

Я поднял взгляд от носков своих модных туфлей с медными пряжками в виде ящериц – и так и не сделал шаг через металлический порожек лифтовой шахты. Потому что там, по ту сторону этой железной полоски, жгли стерильный воздух яркие светильники с синеватым отливом, и прямо в белый пустой холл выходили двустворчатые двери операционной.

Во мне бесшумной волной поднялась паника. Что происходит?! В девятом общежитском корпусе нет, не может быть, не должно быть таких холлов, там не может гудеть беспощадная энергия под белым кафелем, там не могут хищно звенеть за дверями операционной какие-то инструменты…

–Отпустите! – неожиданно со стоном закричали где-то совсем рядом.

–Пожалуйста, не нужно, отпустите! – в этом голосе смешались боль, отчаяние и бессильная ненависть, столь жгучие, что я вздрогнул. Отступил назад. Упёрся лопатками в гладкую стенку кабины. Пытаясь не терять самообладания, нажал кнопку шестого этажа.

Ничего не произошло. Паника вцепилась в горло, когда за гулом работающей аппаратуры послышались шаги и голоса. Створка двери в операционную качнулась, потом открылись обе – оттуда вывозили на каталке чьё-то безжизненное тело под белой простынёй. Не в силах шевельнуться, я остановившимися глазами уставился на упавшую из-под простыни смуглую руку с исколотыми венами и ярко-алой, ещё не засохшей капелькой крови на сгибе безымянного пальца. Меня сотрясло в жестоком ознобе – я узнал голос, моливший о пощаде, голос из телефонной трубки в пустой вахтёрке на шестом этаже, мой собственный голос.

Остатками разума цепляясь за фразу «Не может быть!», я одурело, словно в кошмарном сне, наблюдал, как один из хирургов поднимает голову, ловит мой взгляд и трогает за локоть коллегу. Тот лезет в карман брюк под халатом, доставая воронёный «Magnum»…

Первая пуля вошла в металлическую окантовку дверей, вторая чиркнула по манжету пиджака, сорвав пуговицу. Последним рывком утопающего, уже ни на что не надеясь, уже чувствуя, как свинцовый град рвёт меня и алыми кляксами навсегда метит белый пиджак, я дрожащими пальцами набрал на панели шесть нулей, две восьмёрки и ещё один ноль.

С лёгким шорохом двери лифта схлопнулись, приняв на себя рой беспощадных пуль, и кабина взмыла вверх. Я обессиленно привалился к стене – ноги меня не держали. У правой туфли валялась оторванная медная пуговица – круглая, с маленьким отчеканенным лотосом. На её ободке горел блик голубой лампы. Почему-то я очень хорошо запомнил эту пуговицу, лежащую на чистом клетчатом линолеуме. Было в ней что-то реальное, успокаивающее…

Странный лифт отвёз меня обратно на шестой этаж, в облезлый холл с метелью за окнами.

–Ссобака, – немного нервно сказал я ему через плечо, подобрал пуговицу и вышел на лестницу мимо дежурного по этажу, удивлённо вытаращившегося на меня из открытой двери вахтёрки.

В наводнившем лестницу запахе щей из кислой капусты было что-то поистине родное и уютное. На третьем этаже из-под ног с мявом бросилась кошка, а через секунду я наступил на её еду, лежавшую на газетке. В цоколе же меня поймал Кросс из отдела радиооптики и минут двадцать компостировал мне мозги жалобами на недостаточное финансирование его великих исследований.

–Мне бы твои проблемы, – вздохнул я на двадцать первой минуте жалобной песни, и ушёл, оставив Кросса растерянно моргать мне вслед.

Центральный холл у лифта встретил меня привычным шумом и гамом – нечто среднее между славянским базаром и цыганской ярмаркой. Я иду среди оживлённо сплетничающих коллег, словно выходец с того света, не здороваясь, даже не кивая. Мне больше не интересны слухи о любовных похождениях Коркорана и завтрашнее меню в «Еде» – страх прорастает в моей душе, и никто не поможет мне выполоть эти всходы. Никто? Или?..

_*

Я закончил говорить и умолк, перебирая в пальцах пепельно-белый длинный локон Ксандьи. Конечно, я не мог словами передать все свои чувства, свои сомнения и страхи, но Ксандья поняла меня. В темноте комнаты горели свечи – на полочках, в чашах с водой, среди герани на подоконниках, в подсвечниках на столике, даже на полу. Множество тёплых, чуть дрожащих огоньков. Мы с Ксандьёй, переплетясь руками, лежали на расшитом пёстрыми птицами шёлковом покрывале, и тепло гибкого девичьего тела под моим левым боком согревало мне сердце. За окнами продолжала неистовствовать февральская вьюга.

–Знаешь, сакилчи говорят: время – это бусины на нитке темпорального вектора, – задумчиво произнесла Ксандья, положив узкий подбородок мне на ключицу. В её кошачьих серо-зелёных глазах трепетали и таяли цветочным мёдом отражения огоньков свечей. – Иногда нить рвётся, бусины рассыпаются, и пока их не нанижут обратно, время выкидывает странные штуки. Есть такая пословица: «Когда конь несёт тебя всё вперёд, не думай, что не наткнёшься на его следы; когда ложишься спать, не будь уверен, что проснёшься завтра, а не вчера». Когда оживает твоя память, может умереть твоё будущее, Сао…

–Спасибо, я понял, – буркнул я довольно-таки зло. – Мне уже весьма доходчиво намекнули.

–Сао, мой любимый… – задумчивые глаза Ксандьи потемнели, она погладила меня по плечу узкой ладошкой, – я предчувствую беду, разлуку, расставание с тобой. Грусть в моих ветрах, Сао. Зима опоздала, и Норд ушёл, не дождавшись – а теперь его мир сходит с ума, и бусины времени со звоном катятся с порванной нити. Тебе нельзя оставаться в Антинеле, Сао. Уходи, пока крепки морозы, иначе ты не выберешься из его коридоров и лестниц.

–А ты пойдёшь со мной, Кса? – я обнимаю её, живую, горячую, ласковую, и с внезапной тоской осознаю, что наше время неостановимо утекает сквозь мои пальцы. Ксандья молча отрицательно качает головой, и её длинные пушистые локоны щекочут мне кожу.

–Но почему? Почему мы не можем уйти вдвоём?

–Я не знаю выхода на… Дорогу, – тихо отозвалась Ксандья. – Дети Са обретают это знание лишь после смерти. А я ещё не готова познать, пойми это… и прости меня, Сао, прости меня.

–Конечно. Я всё равно буду любить тебя до последней секунды, Кса, до последней бусинки времени, до последнего мига вдвоём.

–Так люби же! – в тёмных глазах Ксандьи блеснули слёзы, когда она отбросила за спину гриву пепельных волос и с вызовом посмотрела на меня. – Люби и верь – стрела рассекает все преграды, даже преграды времени!

…Утром она тихо ушла – тонкая фигурка в прозрачном белом платье. Улыбнулась светло и ясно, и было так нелепо думать, что когда-нибудь утро наступит без её аромата «Princess in white», её хрустального смеха, ванильных губ и кошачьих глаз… Я потёрся щекой о подушку и посмотрел в кружащий за окном узорчатый снег. Вьюга устала и обессиленно стихла; в семь часов Антинель, ещё в полудрёме, сонно потягивал кофе на натопленных общих кухнях и разминался в ежеутреннем трёпе по пути на работу. Можно ещё поваляться в постели, а можно зайти в «Дырку от бублика» выпить горячего шоколада со сдобным рожком…

Совершенно невежливый стук в дверь не дал мне выбрать ни один из этих вариантов.

Потянувшись за халатом, я брюзгливо осведомился у закрытой двери, кого это чёрт принёс в такую рань, когда все нормальные люди мирно похрапывают в своих уютных постельках, а не шляются по гостям, подобно одному медведю с опилками в голове.

–Сао, извини, – пробормотал из-за двери женский голос с сильным испанским акцентом. Ещё через минуту, отперев, я обнаружил напротив растрёпанную и – не может быть! – зарёванную Марио Оркилью в наспех натянутом красном платье. Кутаясь в чёрную шаль с вышитыми розами, Марио устроилась в кресле, скрестив длинные безупречные ноги, и нервно закурила, избегая на меня смотреть. Решив, что злиться на неё сейчас бессмысленно, я решил проявить гостеприимство и занялся завариванием каркадэ.

–Сао, – глухо повторила Марио мне в спину, – скажи, насколько Норд был откровенен с тобой? Я знаю, что вы часто общались, он даже жил у тебя какое-то время в Марчелле, когда ты перевёлся в Кессельский филиал, в СИИЕС, из-за войны с Патриком… Ведь это Норд уговорил тебя вернуться в Антинель. Он что-то тебе рассказывал… про себя?

–Марио, ты сама себя послушай, – я покачал головой, глядя в мельтешение пузырьков закипающей воды на чай. – Норд никогда и ни с кем не откровенничал. Не хочу тебя обидеть, Марио, но объект твоей неудобопонятной мне страсти был на редкость неприятной в общении личностью.

–Ясно, – просто и без обиды кивнула Марио. – Значит, слова «Лейденский исследовательский центр» тебе ничего не говорят. Как, впрочем, и слово «Номонхан»…

–Что?! – я едва не обварился кипятком, вздрогнув так сильно, что на плиту выплеснулось сразу полковшика. Марио безучастно посмотрела на свою сигарету измученными чёрными глазами и с силой смяла её в пепельнице. Помолчав, она тихо повторила:

–Номонхан и его луговые колодцы, Сао Седар. Его колодцы памяти.

–У тебя тоже проблемы… с этим? – деланно безразлично осведомился я, доливая воды взамен расплескавшейся, вытирая лужицы на плите и тихо надеясь, что Марио не придёт в голову ещё чем-нибудь меня столь же кардинально ошарашить.

–У кого из нас нет с этим проблем, Седар? – невесело рассмеялась Оркилья в ответ. – Я поняла, как Норд сумел получить абсолютную власть над Антинелем. У него не было памяти, сердца и имени. И ушёл он потому, что обзавёлся чем-то из этого ассортимента…

–Скорее, ему просто надоело жить так, как он жил – если это его занятие вообще можно назвать жизнью, – кисло отозвался я.

–Вот видишь! – непонятно чему обрадовалась Оркилья и запустила обе руки в густые, вьющиеся чёрные волосы.

–И что именно я должен увидеть? – я сварливо передразнил Марио. – Вагончик тронется, перрон останется? Сосны за спиной и нас не догонят?.. Может быть, это всё вообще были мои личные галлюцинации, потому что я наелся в гостях у Баркли сомнительных грибочков…

–Не твои, не личные и не галлюцинации, – очень спокойно ответила Марио и протянула мне руку с засохшей на сгибе безымянного пальца алой каплей крови.