Текст книги "Успокой моё сердце (СИ)"
Автор книги: АlshBetta
сообщить о нарушении
Текущая страница: 50 (всего у книги 54 страниц)
– Логичнее было бы заняться подготовкой какого-нибудь более-менее подросшего ребенка, но не будем забывать про маразм, – Эдвард громко прочищает горло, щурясь, – тем более, чужие предают, а свои нет. Ну, в теории…
Ещё раз целует – незаметно, скоро, – безмолвно объясняя, что ни ко мне, ни к Джерри эти слова не относятся. Становится легче, признаю. Ладони уже не намереваются вырваться из «объятий» Каллена. Огорчает лишь то, что губы, бывшие раньше потрясающим согревающим средством, теперь холодные и даже больше – ледяные.
– Я не знаю, где он нашел Эсми… – вот тут баритон вздрагивает. Причем так явно, что я даже не могу сыграть, будто не обратила внимания – невозможно. Но мужчина, приметив мой взгляд – сочувствующе-вопрошающий – ловко выруливает, возвращая голосу прежний тон, – только она каким-то чудом согласилась пойти с ним под венец. И, наверное, даже любила… немного – подонка нельзя любить, как следует… и первого ноября 70-го года мечты сбылись. Мальчик! Какая удача! Сразу!
Эдвард так язвительно выражает мнимую радость своего отца, что во мне самой просыпается к нему неприязнь. И не так уж много ей остается, дабы перерасти в ненависть…
– Детство прошло «как надо» – в перерывах между уроками. И это, наверное, единственное, за что я ему благодарен. А потом серьезная подготовка, вполне достойная его цели. Мое желание особого значения не имело – было решено и кем я стану, и что я буду делать. Тут уж никаких неурядиц Карлайл не допустит – столько лет стараний насмарку? Нет. Ни за что… наверное, он бы превратил и меня в себя – ему не понадобилось бы много времени для этого – если бы не Эсми. Мама…
Его дрожь возвращается. Мелкими мурашками пробирается все выше и выше, пока наконец не достигает лица. Мне кажется, соленые капли – пусть даже всего парочка – внутри не удержатся, вернутся, однако нет. Ничего подобного. Каллен плачет внутри.
– Я… – черт, почему он держит мои руки? Эдвард!..
– Я. Я – причина всего того, что с ней случилось. К моим двенадцати он решил, что она плохо на меня влияет. Надо было убить того кролика, а не отпустить… проверка на вшивость – коты, кролики… негоже Королю щадить тех, кого не нужно, куда уж нам слыть милосердными…
А вот и та грань между ненавистью и неприязнью: заставлять ребенка убивать?! Во сколько бы то ни было лет – это преступление! Мне становится до одури больно за этого маленького мальчика. Подонок, верно. И даже хуже, чем подонок. Кажется, я знаю, кто составит в Аду компанию Джеймсу.
Он хотел увезти меня, но Эсми сама уехала. Условием было лишь то, что я буду знать, где она, чтобы приехать, когда пожелаю – или когда отпустит Карлайл.
Он останавливается. Свободный от моих ладоней кулак сжимается со страшной силой. Костяшки пальцев белеют, вены проступают как никогда заметно. Эдвард выгибается, неестественно ровно держа спину. По сжатым губам вполне ясно, что происходит.
– Полотенце было…
– Нет! – рявкает так громко, что от испуга я сама отбрасываю белую материю, попавшуюся под руки, в угол уборной.
Каллен рывком разворачивает меня к себе, буквально впиваясь в лицо глазами. Не отпускает – велит смотреть на себя и мне. Велит слушать. Слушать!..
– Через четыре года её не стало. Оклахомский округ, твари под управлением Либерия. Разумеется, не сами… разумеется, по приказу…
– Ты думаешь твой?..
– Я не думаю. Больше некому. Кому она ещё мешала?.. Я слишком долго просил возможности съездить туда, увидеться… увиделись – у гроба.
Он явно не думает, что делает. Или делает намеренно, я не могу понять… ударяет по железной тумбе умывальника. Ногой. Правой.
Господи, как хорошо, что у Джерома снотворное…
– Ответили! – основной крик, вызванный таким в крайней степени наплевательским отношением к собственным ощущениям, теряется среди других – тех, что слова сопровождают, – все ответили передо мной! А ублюдок превратился в пыль! В порошок превратился… урок с кроликом!.. Урок с кошкой!.. Я сделал то, что ему было нужно – я Король! А решения Короля всегда выполняются!..
– Выполняются… – согласно шепчу, наскоро поцеловав его висок, – конечно выполняются, scorpione. Потерпи немного…
Пытаюсь встать. Пытаюсь, хотя знаю, что он не отпустит. Только в этот раз он замолкает. Заставляет себя замолкнуть. Дрожит и держит одновременно – вот и все. Как последнюю соломинку, как последнюю надежду.
– Говорят, как началось, так и кончится, – зарываясь носом в мои волосы, бормочет Эдвард, щекоча кожу теплым-теплым, практически обжигающим дыханием, – дорога у меня и вправду была одна. Я её и выбрал.
– Я понимаю, почему. Эдвард, дай мне встать. И тогда дорасскажешь, хорошо? – кусаю губы, все ещё наблюдая посланников боли, затаившихся на его лице, в его позе и даже в голосе. Его трясет не только от эмоций, без сомнений.
– Рано! – мотает головой мужчина, скалясь, – я не закончил…
– Ты закончишь, как только я…
– Сейчас закончу. Ты обещала слушать, – взгляд из-под длинных бронзовых ресниц и заклинает, и умоляет, и пугает. У меня нет иного ответа, кроме как согласия. Очередного.
– К тридцати я добился своей цели – и цели подонка в том числе, как ни прискорбно. А через семь лет, десятого февраля, черт дери эту дату, встретил Ирину. Сбил её на переходе ночью. Жаль, не насмерть…
Яд. Неприкрытый, очевидный яд. Жутчайший по своей консистенции из возможных. Эти слова напитаны им доверху – не осталось ни единого свободного места.
– А Джером как же? – нахмурившись, опровергаю его слова я.
– Награда-наказание. Никто, кроме него, не сделает меня счастливее, но и уязвимее тоже. Больнее чем от его… ухода мне вряд ли будет.
Эдвард с силой зажмуривается, стиснув зубы. Секунда, две – молчание. Он, похоже, даже дыхание задерживает.
– Тебе не придется его терять, – мягко уверяю я, в который раз повторяя эту фразу. Но, судя по её значимости, судя по её нужности – не напрасно повторяю.
– Едва-едва сегодня…
– Сегодня – кончилось. Уже час как «завтра».
Моя шутливость его не трогает. И нежность тоже, к слову. Этот мужчина остановился на одной своей мысли – и не отступится:
– Джером меня не простит… я обещал не предавать – и предал, обещал, что детей не будет – не сдержал… он мучается из-за меня… не простит…
Уверенности, сквозящей в этих словах куда явнее, чем боли, можно позавидовать. Та же фраза, но после всего сказанного и рассказанного, во время того, что теперь происходит, жжет лучшим пламенем, чем самый высокий костер. Нас обоих жжет.
И в этот раз я не выдерживаю. Видимо, хладнокровность – не мой конек.
– Ты самый лучший отец на свете, Эдвард. И никогда не смей сравнивать себя – ни с плохой стороны, ни с хорошей – с кем-либо. Ты на голову выше их всех хотя бы потому, что защищаешь своего сына от сотни людей сразу, вот уже как пять лет. Что бы ни связывало тебя с Карлайлом – или как там его – вы совершенно разные люди. Ты боишься стать таким же – но этого не случится, – освободив-таки, наконец, свои руки, устраиваю ладони с обеих сторон его лица, на щеках, поглаживая кожу, – ты любишь Джерома. Ты по-настоящему, сильнее всех на свете его любишь. А потому, априори, никогда не предашь. Ни за какую цену – мы оба прекрасно это знаем. Все круги Ада не страшны – только бы он был в порядке. И не спорь, – предупреждаю, заранее приложив к все ещё синеватым, холодным губам палец, – я знаю, что это так для тебя – и не изменится. Сегодня в аэропорту ты не предавал его, не отбрасывал от себя, а защищал. Ты спасал ему жизнь от сумасшедшего, желающего пристрелить ни в чем не повинного ребенка. И ты спас! Ты спас, Эдвард! Он с нами, он здесь, спит в соседней комнате. Сомневаешься, что простит?.. Нет, он не простит… он тебя пожалеет и убедит в собственной любви так сильно, как никогда. Он увидит, что происходит с его папочкой и вспомнит, как он к нему относится, как любил. Здесь нет ненависти, Эдвард. В Джероме её нет в принципе, а к тебе – только в параллельной Вселенной… и то вряд ли.
Я заканчиваю, облегчённо выдохнув. Прикрываю на пару секунд глаза, собирая вместе разбежавшиеся мысли. Словно бы после спринта на триста метров или какого-нибудь скоростного полета чувствую опустошение. Легкое, быстро проходящее, но все же именно этим словом называющееся ощущение. Зато дышать становится легче.
Сказала. Сказала правду. Уверила. Убедила. А если нет – повторю. Сто раз. Ещё сто раз.
– И давно ты так думаешь? – после некоторого времени молчания все же интересуется он. Боязно, словно бы своим ответом я что-то опровергну.
– С того самого момента, как ты сказал мне, что ничего дороже сына у тебя нет, – я смотрю на него с любовью. Я знаю, это слово ему не нравится, я знаю, оно для него значит совсем иное, но как лучше убедить, как показать, что верить можно и нужно, что опровержения, отказа от услышанного им здесь нет и не будет, чем подобным уверением? Любовь сворачивает горы. Может быть, и упрямство вкупе с недоверием Эдварда свернет?..
Прислоняясь спиной – осторожно, едва касаясь – к холодной стенке уборной, Эдвард устало вздыхает. Ласково потерев мои пальцы, запечатлевает на них два поцелуя – один сильный, ощутимый, другой нежный, незаметный.
– Ты дашь мне минутку?
– Тебе не нужна помощь? – с сомнением оглядываюсь вокруг, подмечая, что полотенце все ещё в углу, и сидя его не достать.
– Пока нет. Спасибо, viola.
Намек понятен. Вот только боюсь, как бы, пока я буду исполнять вашу просьбу, мистер Каллен, вы не разбили себе что-нибудь, попытавшись встать на плохо слушающуюся ногу.
Однако Эдвард поверил мне – а я должна ему. Мы ведь вместе.
Потому встаю – медленно, выверяя каждое движение – и выхожу наружу. Ледяная комнатка пропадает вместе с не менее ледяным её обладателем, в то время как теплый коридор радушно принимает меня в свои объятья. Но вот парадокс – холодные руки Эдварда были куда теплее, чем теплая кожа кресел внутри салона.
И все же сижу. Терпеливо, стараясь не шуметь – хочу слышать все, что происходит в туалете – жду.
Эдвард появляется через пять минут. Дверь открывается, и я, как по сигналу, оказываюсь рядом. Но от помощи – любой – в этот раз он отказывается. Идет ровно, будто бы ничего не было. Правда, губы держит сомкнутыми, а на лбу все ещё видна испарина. Но ни лишнего звука, ни одного неправильного движения, ни прочего, что может выдать его – нет. Все прекрасно.
Мне на удивление, направляется мужчина вовсе не к своему креслу возле окна. Нет, все наоборот – маршрут проложен к диванчику Джерри.
Ловко опускаясь перед ним на колени (тут уж от тихого всхлипа ему удержаться не удается), Эдвард наклоняется к лобику сына, нежно-нежно целуя его. И ещё раз. И ещё. Маленький ангел спит безмятежно, не подозревая, что происходит, и кто рядом. Его личико абсолютно спокойно и расслаблено. Каллен так восхищенно смотрит на него, будто видит впервые. Любуется.
– Тебе нужно поспать, – не желаю прерывать подобные моменты, но очень боюсь, что приступ перерастет в то, что не даст Эдварду сомкнуть глаз. Ему нужны силы – утром предстоит очередное объяснение-попытка вернуть доверие ребенка, и к черту сегодня те слова, что он «на борту не спит».
– Да, – согласие звучит без единой попытки оспорить. Только ко мне Каллен-старший не возвращается. Осторожно подвинув сына, бог знает как, умещается на крохотном оставшемся пятачке диванчика, надежно обнимая Джерома.
– Спокойной ночи, моя девочка, – шепчет, кое-как выбросив из голоса нежелательные, недопустимые для себя нотки.
Я не тороплюсь отвечать – знаю, что прежде я должна сделать.
Ещё с посадки догадалась спросить у вечно искрящего от белизны рубашки стюарда, где взять второе покрывало. И получила его – вот же, висит на подлокотнике.
Я подхожу к Каллену из-за спины, а потому, наверное, чуть неожиданно, и пугаю его. Эдвард дергается, когда я накрываю его и напоследок пробегаюсь пальцами по сведенной от сдержанности спине. Лишь на мгновенье приседаю рядом с диванчиком, наклонившись к его уху:
– Ты справишься. Даже не сомневайся.
– Думаешь?.. – вижу, как длинные пальцы рассеяно, будто бы от их прикосновений малыш растает, проводят со всей возможной любовью по его щечке.
– Я уверена, – улыбаюсь, поправляя края покрывала так, чтобы ему было тепло и не приходилось совершать лишних движений, дабы устроиться как следует.
Я улыбаюсь и убеждена почему-то, что он слышит эту улыбку. По крайней мере, хмыкает так, будто слышит.
– А ты?.. – баритон искажается хрипотцой и усталостью, когда я поднимаюсь, оставляя их вместе. Кивает на теплую материю, которой оба Каллена теперь обладают.
– О, у меня есть кое-что получше, – тихонько усмехаюсь я, выуживая с багажной полки знакомое черное пальто – достаточно длинное, чтобы и укутать, и согреть. Но главное его достоинство все же не в теплоте и размере, а в запахе. Такой он только у одного человека на свете.
– Спокойной ночи, Эдвард, – расслаблено шепчу я, уткнувшись носом в столь желанную материю.
Это и вправду был слишком длинный день…
*
Светло-голубое небо, безоблачное, растянувшееся вокруг настолько, насколько хватает глаз, просто потрясающе. Его цвет насыщенный, но в тоже время очень нежный, подходящий для тех воспоминаний, что остались у меня об этом маленьком уютном раю. Неужели мы правда сюда вернулись?..
Я делаю глубокий вдох, наслаждаясь свежим и теплым воздухом. Мне кажется, даже пахнет здесь по-особому – цветы, вода, горы… прохлада и жара сосуществуют рядом друг с другом в мире и гармонии. Им нечего делить.
– Смотри под ноги, – наставляет голос Эдварда из-за спины, когда я, опрометчиво не взявшись за поручень, едва не поскальзываюсь на трапе, залюбовавшись пейзажем.
Под ноги? А как же красота вокруг?..
Вдоль линии горизонта – в том самом месте, где небо сходится с землей, выстраивая ровным рядком маленькие домики, виднеющиеся за забором, отгораживающим от внешнего мира взлетную полосу, – тянется темно-синяя полоска. Она то пропадает, то появляется между различными постройками, поблескивая от щедрого солнца и маня к себе, как ничто другое.
Океан.
…В этот раз спасает от падения то, что за поручень я все же схватилась.
– Белла, – устало бормочет мужчина, поддержав меня, когда я пытаюсь вернуть прежнее положение тела в пространстве, – пожалуйста…
– Извини, – щеки становятся пунцовыми, а вокруг – и без того оазисе – становится ещё жарче. Напоминаю себе, что Каллен идет прямо за мной – следовательно, при моем падении упадет тоже.
А падать ему никак нельзя – сегодня Джерри спускается по трапу на руках папы. Интересно, он уже проснулся?..
Но обернуться не решаюсь. Сначала неплохо бы сойти-таки вниз.
Шаг-шаг-шаг… рубашка? Да. Сиренево-синяя, в пресловутый гавайский цветочек, рубашка и человек, идущий с ней в комплекте. Наш проводник – похож на того, что был и в тот раз, но, присмотревшись, вижу все-таки отличия. Новый.
Радушно, как настоящий гостеприимный хозяин, протянув мне руку, незнакомец помогает сойти вниз, на твердую землю и, дав тем самым возможность как следует себя разглядеть, широко-широко, во весь рот, улыбается.
– ¡Bienvenido, invitada cara*! – глубоким и низким, как у истинного испанца, голосом говорит он мне.
Улыбаюсь в ответ, хотя ровным счетом ничего не понимаю. Испанский, да ещё с чилийским акцентом… к такому итальянская школа меня явно не готовила.
Благо Эдвард тоже оставляет позади лестницу, появляясь рядом со мной.
– Gracias, Paulo. ¿Donde el coche?** – на удивление мне ровно тем же языком, даже ничуть не искаженным английским произношением, спрашивает Каллен.
Встречающий с готовностью кивает головой, указывая на припаркованную недалеко темно-зеленую машину. Не могу определить, к какой марке она относится. Да и нужно ли?..
– Откуда ты знаешь испанский? – пропуская гида вперед и становясь возле Эдварда, интересуюсь я.
– Я много чего знаю, – пожимает плечами мужчина.
– Французский, итальянский, испанский… не много ли?
– Самое то. Король, – его губы растягиваются в горькой, неприятной улыбке, которая, как и следовало ожидать, глаз ничуть не освещает.
В голове тут же материализуются мысли о рассказанной вчера истории. Я помню. Но это не имеет особого значения теперь.
– Ты больше не король и не барон, – отрицаю я, обняв его за талию и прижавшись щекой к плечу, глядя, как доверчиво, будто бы ничего между ними никогда и не случалось, Джерри посапывает у груди отца, – теперь ты папа и мой scorpione.
Ему приходится признать, что такие слова немного утешают. По крайней мере, до смерти усталое выражение лица сменяется чуть более радостным, беззаботным. Улыбка, хоть и маленькая, хоть и едва заметная, но теперь искренняя.
Не говоря ни слова, Эдвард поворачивает голову, целуя мои волосы. Не отпускает от себя, глядя куда-то поверх моей макушки, на горы, небо и землю. Ангары аэропорта – как американского, так и чилийского, уже давно позади.
До машины остается около ста метров – наш проводник уже там, его цветочная рубашка недвусмысленно выглядывает из окна водительского места.
– «Ауди»?..
Вопрос Эдварда, так и не получивший ни ответа, ни завершения, прерывается тихоньким вздохом. Джером, ворочаясь в папиных руках, жмурится, стараясь заставить себя открыть глазки. Солнечный свет малышу, только-только покинувшему теплую темноту, явно не по вкусу.
Мужчина, мне кажется, затаивает дыхание, наблюдая за сыном. Идет точно медленнее, боясь выдать себя преждевременно.
Я посылаю встревоженным малахитам ободряющий взгляд, нежно глядя на просыпающегося ангела. Будем надеяться, сегодня, чтобы уснуть, никакие таблетки ему не понадобятся.
Наконец, драгоценные камушки покидают свой плен, являясь нам обоим на обозрение. Сонные и уставшие, несмотря на такое долгое время пребывания в царстве Морфея, они выглядят истинно детскими. И пока ничего, кроме нелюбви к яркому солнцу, внутри не наблюдается.
– Джерри, – аккуратно поправляю немного сползший рукав его кофты, мягко улыбнувшись.
Недовольно насупившись, малыш отмахивается от ненужных, неизвестных прикосновений, изворачиваясь на своем новом месте так, чтобы спрятаться и от них, и от солнца. И ему удается. Зарывшись личиком в белую рубашку отца, Джером, кажется, чувствует себя вполне комфортно. Ладошки, заканчивая с бездельем, обвиваются вокруг папиной шеи, а смешно вытянутые розоватые губки запечатлевают на коже легонький поцелуй.
Настроение Эдварда стремительно поднимается. Практически взлетает к верхней планке, прогоняя прочь и усталость, и настороженность. Восторг – вот чем сияют его глаза.
– Доброе утро, сыночек, – ласковым, мелодичным и донельзя любящим голосом зовет он, приподняв мальчика чуть выше, чтобы поцеловать розовую щечку.
И сначала Джерри явно не имеет ничего против. Довольно хмыкнув, он лишь крепче обвивается вокруг папы. Маленькие пальчики даже гладят ворот его наряда…
Но затем все меняется. Видимо, вместе с ходом мыслей белокурого создания. Задержав дыхание на половине вздоха, Джером резко, как от огня, отстраняется. Вздрагивает, прикусив, едва ли не до крови, губы. Мгновенье назад искрившиеся радостью и спокойствием маленькие глазки наполняются слезами, а губки, уже поджатые, белеют.
Почти то же самое, едва ли не зеркально, происходит с Эдвардом. Только у него, помимо всего прочего, ещё четко прорисовываются на лбу глубокие, знакомые мне линии.
– Джерри, это я, – будто бы мальчик не понял, не услышал, шепчет он, насилу сдерживая прежний тон, – что случилось?..
Страшное… страшное случилось…
Испуганно сжавшись, Джером огромными от испытываемого ужаса глазами смотрит вокруг, ища меня. Знаю, что меня – больше некого.
И заметив, жалобно, тихо-тихо, просит, нерешительно протянув в сторону правую ладошку:
– Мама…
– Мама здесь, – в бархатном баритоне, сменяя растерянность и тревогу, появляется сталь – все за ту же единую секунду, – в машине будешь сидеть с ней.
Джером всхлипывает, упрямо качая головой. Такой поворот событий ему не по вкусу.
– Мама… хочу!
– В машине, – прерывая его и одновременно с тем предупреждающе взглянув на меня, отрезает Каллен. Двигается быстрее – я едва поспеваю.
С остервенением, с трудом сдерживая всю свою силу, распахивает дверь.
С трудом дождавшись момента, когда можно покинуть нежеланные объятья, Джером поспешно, крупно дрожа, перебирается на сиденье. Я сажусь следом, и он тут же, буквально за секунду, оказывается на моих коленях. Прячется от Эдварда, низко опустив голову и глотая слезы. Бормочет только лишь «мама» бессчетное количество раз.
Садиться к нам, хоть сзади и полно места, Каллен не намерен. Сразу же, без лишних объяснений, все ещё пылая всколыхнувшимся гневом, занимает переднее сиденье.
Короткой испанской реплики вполне хватает, чтобы Пауло активировал зажигание.
*
Закат на побережье всегда очень красив, но сегодня – особенно. Есть что-то загадочное, что-то невыразимо прекрасное в ярко-алом солнце, прячущемся за водной гладью. Его огненный круг, послушно исполняя свою роль, опускается все ниже и ниже, постепенно пропадая из поля зрения. Маленькие облачка, плывущие над ним, будто бы желают спокойной ночи небесному светилу. Они и сами уже полупрозрачные – устали. Да и вокруг все затихает – та птичка, что день напролет пела где-то в кустах перед домом, умолкла.
Оглядываюсь назад, на дом, немного поежившись от прохладного ветерка. Джером спит, верно? Внутри не слышно ни звука, да и снаружи, как помнится, легко понять, происходит что-то в спальне или нет. Спит. Все в порядке.
Мне пришлось три раза, с начала и до конца, рассказать ему историю о Маленьком принце. Свернувшись клубком вокруг подушки, затаившись, несмотря на достаточно теплую ночь, под одеялом, малыш отказывался закрывать глаза. Его более-менее пригодного для сна расслабления удалось добиться лишь через час после нужного времени.
Впрочем, это не важно. Важно лишь то, что он все-таки заснул – без лекарств, без таблеток. А это уже очень много значит в сравнении с предыдущей ночью.
…Солнце почти село. Уже больше половины его круга спряталось, скрывшись под покрывалом из волн. Но оставшаяся часть привлекает внимание не только тем, что знаменует собой окончание очередного длинного дня, наполненного горечью и непониманием, но и тем, что на его фоне внезапно прорисовывается человеческая фигура. Прямо на песке, как раз напротив небесного светила, возле самой воды. Крохотные волны, пенясь, к своему неудовольствию, натыкаются на преграду в виде босых ног.
Я думала, Эдвард тоже спит…
Покрепче перехватив легонький палантин светло-серого цвета, по мягкому, пудренному песку, ничуть не боясь упасть, направляюсь к мужчине. Шелест крохотных песчинок от моего перемещения теряется на фоне прибоя, я уверена, но Эдвард все равно оборачивается, когда мне остается не меньше десяти шагов до него. Слишком хорошо слышит и всегда внимателен… прекрасно знаю, чему это обязано, а потому злюсь. Господи, как бы мне хотелось, чтобы оба Каллена забыли все, что было прежде. Мы ведь вырвались на свободу! Мы спаслись! Сколько дней, ночей, месяцев я грезила об этом! И вот – пожалуйста. Радости слишком мало, её должно быть куда, куда больше!
– Ты не умеешь красться, – вздохнув, констатирует факт мужчина.
– Очень жаль.
– Я могу сделать вид, что не заметил, – он пожимает плечами, отворачиваясь обратно, к океану, – давай, я просто сижу и смотрю на воду… птицы летают…
– Эдвард, – оставшиеся пять шагов я прохожу, кажется, быстрее, чем все прежние. Усаживаюсь на песок рядом, не заботясь о том, испачкаются шорты или нет. В конце концов, они не белые, – хватит глупостей. Поговори со мной.
– Я и так слишком много с тобой разговариваю…
– Для кого много? – провожу двумя пальцами линию по его щеке. Как раз там, где четко выступают скулы.
– Для тебя. Это кому угодно опротивеет, Белла.
Закатив глаза, я заставляю его повернуть голову в свою сторону. А затем медленно, давая возможность убедиться в том, что скажу чуть позже, подбираюсь к розоватым губам. Боже, я уже и забыла, как приятно целовать их.
– Что мне в тебе не нравится, так это упрямство, – мягко усмехнувшись, шепчу я, – с ним точно надо что-то делать.
Натянуто хохотнув мне в ответ, Эдвард вздыхает, укладываясь на спину. Белую, идеально выглаженную рубашку, слава богу, сменила нормальная, слегка помятая зеленая футболка. Она куда темнее цвета его глаз, но все равно недвусмысленно подчеркивает, что выбрана была неслучайно.
– Разговоры не помогают, – с горечью бормочет мужчина, привлекая мое внимание к тому, что он говорит, а не как выглядит.
– Может быть, тебе стоит попробовать? – интересуюсь, подвинувшись к нему ближе. Уложив голову на руки, сложенные на песке, Каллен задумчиво смотрит на сине-розовое небо. Уже видны первые звездочки.
– Я пробовал… он не слушает меня.
Джером. Вот о чем мы.
Тут уж возразить нечего, что правда, то правда. Сегодня Эдвард дважды предпринимал попытку разговора тет-а-тет, дабы объясниться с сыном, но оба раза, с невероятной скоростью и ловкостью находя меня и в саду, и на пляже, Джерри прибегал, весь в слезах, сжимая дрожащие губки. Одна лишь мысль остаться с отцом в одной комнате так на него влияет…
Это – самое начало. Мы как будто вернулись туда, в темный особняк, в холодные зимние ночи.
Надо, надо что-то делать. Но четкого плана пока нет.
– Тебе стоит принять, что он не сможет так сразу… поверить, – как бы ни хотелось, но сказать все же придется. Эдвард поймет меня правильно. Он всегда меня понимает.
– Я же не прошу его прощения! Я только хочу видеть его больше, чем пять минут в день. Я хочу завтракать с ним за одним столом, Белла! И держать его на руках, не считая секунды до того, как должен буду отпустить!..
Выдохнув, мужчина запрокидывает голову выше, буквально зарываясь в песок. Его бессилие и беспомощность, рвущаяся наружу, очевидна. За день, хотя я и обещала ему, ничего не изменилось. Времени нужно больше.
– Тебе нужно набраться терпения…
– Терпения? Сколько же?
– Немного. Он очень тебя любит.
– Это утверждать стопроцентно ты уже не можешь.
– Могу. Я все могу, – устроившись на песке рядом с ним, заверяю я. Ещё раз целую – так же нежно, так же ободряюще. Главное ведь вера, не так ли? Вера и способность ждать. В нашем случае не так много, как кажется. Чили сделает свое дело – уже сделало со мной. Как пропал мой вездесущий призрак Джеймса, так пропадет, превратится в простой страшный сон, воспоминание Джерри о папиных словах.
Отвлекшись на размышления, не сразу замечаю, насколько требовательнее становятся калленовские губы. Здесь уже не ласка, нет. Здесь что-то большее. К тому же, оживая, его ладони блуждают по моей спине. Блузка слишком тонкая, чтобы кожа как следует не ощущала их прикосновений. Такие поглаживания вовсе недвусмысленны…
Я не успеваю даже пикнуть, как остаюсь на песке одна. Эдвард стонет, нависая надо мной сверху и продолжая столь опасные поцелуи. Он заходит все дальше и дальше, только лишь набирая обороты, а я не могу его остановить. Толком не могу даже понять, почему. Не хочется?..
Однако все в очередной раз происходит по чьему-то задуманному, непонятному плану. Эдвард, оставляя в покое губы, снова целует меня туда, куда не следует. В этот раз, правда, нежнее.
И тут же сам, не дожидаясь моей просьбы, как по команде отстраняется.
Ещё раз стонет, зажмуриваясь.
– Прости… прости, прости! – просит, отодвигаясь назад, возвращаясь обратно на песок. Зажмуривается, стискивая зубы.
Поспешно поправив блузку, я сажусь следом за ним, пару раз моргнув, дабы выбраться из оков не долгосрочного помутнения.
– Господи, Изабелла, хотя бы ты меня не бойся! Пожалуйста! – отчаянье так же явно звучит в этой фразе, как во всех, что касаются Джерома.
– Я не боюсь, – сделав глубокий вдох, качаю головой, – ни капельки. Все в порядке.
Эдвард смотрит на меня затравленно, когда оборачивается. Тонкая прозрачная пелена заполоняет малахиты, как прошлой ночью. Но уверенность, почему-то, все та же – что ни капли слез не увижу – лишь крепнет.
– Иди ко мне…
Не успеваю толком договорить предложение. Мужчина действует куда быстрее. Мгновенно перемещаясь с нового места на прежнее, он обнимает меня. На самом деле обнимает, без всяких прочих уточнений и жажды продолжения неоконченного действа. Обнимает, как близкого и родного человека. Как того, кем предложил стать.
– Ты ведь не об этом мечтала, правда?..
– О чем?
– Об этом. Обо всем этом. Что там хотят девочки – принц, достойный спутник жизни, белый конь, конфеты…
– Мои прежние мечты были куда примитивнее и хуже того, что я в итоге получила.
– Ты так не думаешь, – отметает Эдвард.
– Я? Я только так и думаю! – усмехнувшись, покрепче обнимаю его, устроив голову на плече, а пальцами поглаживая затылок мужчины.
– И все же тебе больше нравится, когда я веду себя по-другому, – не соглашается он. От меня по-прежнему не отстраняется, явно пользуясь возможностью не смотреть в глаза. Подобное легче говорить, когда адресат рядом, но не настолько, чтобы получать ответы на свои вопросы прежде, чем откроешь рот – без зрительного контакта.
– Когда же? Когда играешь? Глупый… – я улыбаюсь так, как улыбнулась бы только ему – и за глаза, и в глаза, и вообще за сотню километров, – Эдвард мне нравится, когда ты настоящий больше всего иного. Мне нравится твой запах, а не одеколона – демонстративно зарываюсь лицом в бронзовые волосы, делая очередной вдох, – мне нравится твоя улыбка, твои слова – искренние слова, по-настоящему твои. А ещё то, как ты ходишь, спишь, играешь с Джерри… настоящий и теплый – вот каким я тебя люблю.
– Ты пытаешься заставить меня опровергнуть мнение… в который раз, кстати… что мужчины не плачут, – голос совсем капельку подрагивает, но не так, как ночью, конечно же. Тем более, теперь Эдвард явно пытается скрыть этот досадный факт. О моей последней фразе он вряд ли задумался как следует.
– Ты же человек, – напоминаю ему так, будто бы он в это не верит, – а значит, ничто человеческое тебе не чуждо. Родной, мы все можем быть и слабыми, и сильными, когда это нужно. И ничего зазорного в слезах нет.
– Совсем?..
– Совсем, – думаю, как бы отстраниться, дабы поцеловать его ещё раз, но мои желания исполняются куда быстрее, чем можно представить. Просто потому, что у нас обоих они совпадают.
– Мы все начинаем новую жизнь – а здесь трудности неизбежны. Но она всегда, что бы ни случилось, будет куда лучше, чем та, что прежде.
– Tesoro… – он нежно улыбается, расслаблено выдыхая, – да… лучше… куда лучше…
Минутка тишины. Минутка, полная покоя, безмятежности и тихой радости. Я искренне наслаждаюсь прикосновениями мягких, осторожных губ, боящихся ненароком спугнуть меня. Их касания любящие – по-другому и не назвать. Вот, что я хотела. Вот, что представляла. И Эдвард смеет заявлять, будто бы не соответствует моим мечтаниям?! Да он в миллион раз лучше всего, что мое подсознание в принципе могло предложить!
