Текст книги "Успокой моё сердце (СИ)"
Автор книги: АlshBetta
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 54 страниц)
Напряженное, хмурое, с явными проблесками злости – ничуть не похоже на того жизнерадостного, удовлетворённого жизнью человека, который вышел из спальни меньше часа назад.
Что-то случилось?..
– Папа… – едва слышным шепотом зовет Джером, поднимаясь со своего места. Оставляет в покое и карандаши и рисунок. Забывает про них сразу же.
Недоверчиво смотрит на отца, желая понять, что происходит. Подходит совсем близко, глядит прямо в глаза. Просит…
– Привет-привет, – губы Эдварда нехотя вздрагивают в улыбке, когда, исполняя немую просьбу сына, он поднимает его на руки, – уже соскучился?
Пытается состроить на лице подобие чего-то умиротворенного.
Уверено кивая, малыш вздыхает, обнимая его. Утыкается носом в шею.
Каллен покрепче перехватывает мальчика, направляясь к большому белому креслу. Целует светлые волосы, поправляя сползшую темно-зеленую кофту, скрывающую два неровных бледно-розовых шрама на маленькой спинке.
Малахитовые глаза обращаются ко мне лишь тогда, когда мужчина достигает своей цели, усаживаясь на белую кожу. Усталость и подозрение смешались в них воедино.
– Белла, – в этот раз бархатный баритон, несомненно, обращается ко мне, – Марлена уезжает через три часа. Если ты хочешь попрощаться с ней, стоит спуститься сейчас.
– Уезжает?..
Эдвард кивает, поглаживая плечи сына:
– Я разрешил ей вернуться домой.
Что же, отрицать что подобная новость неожиданная – не стану. Насколько я помню, он собирался говорить с Джаспером. О бомбе, само собой. Неужели между ними всплыла тема домоправительницы? Или она сама их нашла?.. Не знаю, что и думать. Мысли за секунду обращаются в кашу.
– Ты пойдешь? – напряженность так и сквозит в его голосе.
Медлю, обдумывая оба варианта ответа. Надеюсь, то решение, к которому прихожу, в штыки принято не будет.
– Я могу?
– Можешь, – Каллен напрягается, прикрывает глаза, – но только прямо сейчас. Иди.
Похоже, таким вариантом развития событий он не обрадован. Быть может, мне все же стоит остаться? Не хочу злить его. Этот день должен быть безоблачно-счастливым. Обязан.
– Я..
– Иди! – почти приказной тон. Не оставляет никакого права остаться. Путь назад отрезан.
Что же, я сама это выбрала.
Поднимаюсь со своего места, улыбнувшись Джерри, настороженно глядящему на меня из объятий папы. В драгоценных камушках поблескивает тревога.
– Я быстро приду, мой хороший, – уверяю его, – а когда вернусь, покажешь мне, что нарисовал?
Беззвучное «да» повисает среди белых стен. Малыш возвращает личико к папиной коже, скрываясь от меня. Дает уйти. Как и Эдвард, разрешает.
Тихий коридор встречает потоком холодного воздуха, резко сменяющего теплую обстановку детской. Стены излучают враждебность, деревянный пол не внушает доверия. И даже солнце, в кои-то веки освещающее это место, не в состоянии исправить впечатление.
Хочется вернуться обратно в обитель Джерри. Усесться рядом с ним, наблюдая, как юный художник вырисовывает контуры деревьев и речек, струящихся по зеленой траве, пока его папа с мягкой улыбкой за этим наблюдает. Но что-то удерживает. Мысли удерживают.
Во-первых, если Эдвард сказал правду и домоправительница действительно покидает особняк, не сказать ей «до свидания» я не могу. В конце концов, и для меня, и для Джерри эта женщина немало сделала.
Во-вторых, каким-то шестым чувством ощущаю, что в детской моему похитителю и маленькому ангелу лучше на некоторое время остаться вдвоем. У них есть время поговорить… о маме.
Вот черт, неужели сегодня? Можно ведь выбрать другой день. Не такой счастливый, не такой спокойный. Я не знаю, как Джером воспримет эту новость. Даже больше – не имею ни малейшего понятия. И рисковать испортить ему настроение – непростительно. Не нужно.
Подумать только, что «мама» – идея того самого человека, что через две недели после приезда едва не вернул меня мужу, за то, что я спала с мальчиком в одной кровати.
Того самого, что едва не испепелил меня на место за то, что Джерри обнимал меня и приходил, когда хотелось, чтобы его пожалели.
И сейчас мой похититель, так панически боящийся лишиться сына, так яро оберегающего их маленький мирок, хочет включить внутрь него меня?
Не верится. Совсем.
Наверное, я должна думать иначе. Я должна радоваться и прыгать от счастья, что он позволил. Только вот что-то мешает… что-то подсказывает, что такое решение не совсем своевременно…
Надеюсь, я ошибаюсь.
Ступени лестницы сменяют друг друга с завидной четкостью. Вниз и только вниз. Эдвард сказал, что надо спуститься. Значит, столовая. Извечное место встреч и расставаний. Место, где мы впервые встретились с Марленой. Надо бы вспомнить, что я иду именно к ней. И иду не просто так.
Знакомые двери с иероглифами гостеприимно раскрыты. По их зеленой поверхности гуляют солнечные блики из большого окна на северной стене.
Женщина с белокурыми волосами, собранными в пучок на затылке, стоит возле огромного деревянного стола, окруженная десятком картонных коробок и упаковочной бумагой, заслоняя большую их часть. Рядом, на полированной поверхности, выстроились цветные кружки. Среди них не сложно угадать самую большую, ярко-оранжевую, с выведенной большими желтыми буквами надписью «Darling». Догадка оказалась верной. Марлена здесь.
Тихонько скрипнувший пол, на который я ступаю, привлекает её внимание, отрывая от сбора вещей. Поворачиваясь ко мне, держа в руках небольшое фарфоровое блюдечко, домоправительница выглядит удивленной.
С опозданием замечаю, что её одежда вместо светлых брюк и блузок сменилась на прежний фиолетовый брючный костюм. И даже балетки-тапочки на ногах – те же.
– Изабелла?
– Здравствуйте, – поспешно киваю, отрываясь от дверного косяка, – простите за беспокойство, Марлена, я…
– Какое беспокойство? – к моему совершенному изумлению она добродушно улыбается, опуская блюдце обратно на стол, – проходите, я очень рада.
Рада?..
Нерешительно переступаю порог, направляясь к женщине. Я ожидала от неё чего угодно, но только не такого теплого приема. Я – желанная гостья? После всего, что произошло? После того, как не оправдала возложенные на себя надежды?
Синие глаза, до краев наполненный теплотой и дружелюбием, подтверждают положительный ответ.
Да, все так и есть, каким бы невозможным подобное не казалось
– Садитесь, – домоправительница, наскоро скинув на пол пустую коробку, выдвигает для меня стул.
– Спасибо.
– Спасибо вам, Белла, – произносит Марлена, присаживаясь рядом и серьезно глядя на меня. Это вовсе не шутка.
– За что? – надеюсь, то, что мое удивление неподдельно, она понимает. Такое в принципе нельзя изобразить.
– Вы знаете, – женщина негромко усмехается, поправляя оберточную бумагу на одной из чашек.
– Но ведь ваша дочь… – прикусываю губу, не решаясь произнести страшное слово, просящееся на волю.
– Да, – она кивает и тонкие красноватые губы вздрагивают. Кожа слегка бледнеет: – Я помню.
– Марлена, извините…
– Белла, я понимаю, что мистера Каллена нелегко отговорить, – домоправительница выдавливает улыбку, качнув головой, – наверное, это правильно – виновные должны получать свое наказание. Это справедливо.
Справедливо?! Она же рыдала и молила меня спасти Марту!.. Я бы тоже рыдала и молила за Джерри кого угодно… а теперь: справедливо? Правильно?!
Сегодня день открытий. И все они кажутся невероятно подозрительными.
– То есть вы… – мнусь две секунды, теребя краешек своей блузки – не обижайтесь на меня?
Даже звучит сказочно. А как же игнорирование и намеренное избегание даже случайных встреч?
– Ну что вы! – Марлена всплескивает руками, искренне посмеиваясь, – Белла, я благодарна вам за помощь и участие. Вы пытались сделать невозможное, а это уже огромная заслуга.
Молча наблюдаю за ней, пытаясь понять, правда ли все, что произносит эта женщина. Та самая безутешная мать, которую я помню вдребезги разбитой оглашением приговора дочери, полна странного оптимизма. Может быть это – помешательство? Потому Эдвард и позволил своему самому доверенному человеку покинуть дом? Дабы не подвергать лишней опасности Джерома?
– Мне сказали, вы уезжаете?
– Да, можно и так это назвать.
Она глубоко вздыхает, жмурясь от солнца. Морщинки у глаз и рта как никогда четко прорезаются. Они почти такие же глубокие, как у Эдварда.
– И, если не секрет?..
– В Италию, – не давая мне закончить, дает ответ домоправительница, – я родом из Италии, Белла. Вы ведь тоже?
– Нет, – качаю головой, с трудом заставляя губы изогнуть в подобие того выражения, что застыло на лице Марлены, – я просто знаю итальянский. La voglio la buona fortuna, Marlene (желаю вам удачи).
– Grazie, Isabelle, – она улыбается шире, почти смеется.
Воцаряющаяся в комнате пауза давит не хуже самого низкого потолка, пригибает к земле. Чувствую, пора возвращаться. Джерри ждет, да и Эдвард, наверное, тоже.
– До свидания, Марлена, – робко улыбаюсь, заглядывая в глаза женщины, – мне очень жаль, что все так получилось. И я очень благодарна вам за все, что вы для нас сделали.
Искорки, появляющиеся в её взгляде, вдохновляют.
– До встречи, моя милая, – теплые нотки расплываются в голосе домоправительницы. Делают его мягким и нежным, как когда-то мамин. Немного успокаивают.
Глубоко вздохнув, поворачиваюсь к дверям, намереваясь подняться обратно в детскую, как меня останавливают. Женщина окликает, не давая ступить и шагу.
– Изабелла, – когда оборачиваюсь, начинает она, каким-то невероятным магическим образом выудив из ниоткуда стопку одежды, – я постирала ваши вещи, которые не вместились в прошлый раз. Лучше заберите их сейчас, чтобы не потерялись.
– К-конечно, – с заминкой бормочу, забирая аккуратно сложенную одежду, – большое спасибо.
– Пожалуйста. Положите на третью полку, я взяла их оттуда.
На третью полку?..
– Конечно, – снова повторяю, уже быстрее поворачиваясь к лестнице. По непонятным причинам из столовой тянет поскорее удалиться. Миролюбие Марлены немного настораживает…
В этот раз я успеваю до того, как домоправительница вспомнит ещё о чем-либо. Преодолеваю ступени лестницы и коридор, с трудом вынуждая себя повернуть к собственной спальне. Вернуться к Калленам и ощутить себя в безопасности, выкинуть из головы непонятное поведение Марлены – единственное желание. Не могу понять, что со мной происходит.
Кофейная комната все та же. И шкаф, и кровать, и кресла и даже дверь на балкон. Но она – не моя. Не теплая, не домашняя, не уютная. Детская – моя. «Обитель Дракулы» – моя. В обеих этих спальнях комфорт и умиротворение зашкаливают. Приходить сюда только для того, чтобы переодеться – подходящий расклад. Но спать в огромной кровати в одиночестве, надеюсь, мне больше не придется. Это уже невозможно.
Я поспешно открываю шкаф, отыскивая глазами третью полку. Не сложно. Она и вправду не заполнена до конца по сравнению с другими, в буквальном смысле забитыми блузками, кофтами, брюками и футболками.
Укладываю вещи поверх других, тоже недавно постиранных, судя по запаху, когда глаза цепляют бумагу. Точно такую же, на какой рисует Джером. Из его альбома. Краешек листа хорошо заметен на розовой поверхности одной из маек.
Глаза сами собой распахиваются, когда на белой поверхности обнаруживается незнакомый мелкий почерк. Размашистый, крупный Эдварда отличается от него по всем статьям. Я никак не могла их спутать.
В содержание короткого послания вникнуть додумываюсь немного позже. Сознание все ещё отказывается отпускать предыдущие мысли. Буквы пляшут перед глазами, мешая прочтению.
«Изабелла, мне жаль.
Но поверьте, так будет лучше. Для всех. И, к тому же, терять уже нечего…
В любом случае, что бы ни произошло, будьте уверены, и вы, и Джером, всегда можете рассчитывать на мою помощь. Мои координаты в Италии написаны ниже – обращайтесь сразу же, как что-либо будет нужно.
Большое спасибо за все.
Марлена»
Если сказать, что подобный текст удивляет, лучше не говорить ничего. Он вводит в ступор, не меньше. Маленькие черные буковки превращают семь невинных строчек на итальянском в древнее заклинание. По-настоящему пугающее. А уж их смысл… она извиняется за то, что уезжает? Передо мной? Кому нечего терять? И что за «мне жаль», вызывающее табун мурашек на спине?
Боже, за этот день у меня возникает больше вопросов, чем когда-либо!
Думаю, стоит…
Ход мыслей нарушает громкий хлопок широко распахнувшейся двери. С грохотом ударяясь о стену, она чудом не оставляет в ней вмятину. Вздрагиваю, машинально отбросив бумажку обратно к одежде, будто обжегшись.
Не успеваю даже и подумать о том, кто может быть на пороге, как ответ находится сам собой.
Крепко впившиеся в ногу маленькие пальчики – самое красноречивое его подтверждение. Джером.
– Эй? – присаживаюсь перед малышом, заглядывая в огромные, широко распахнутые, до ужаса напуганные малахитовые глаза, те самые, что надеялась больше никогда не увидеть, – солнышко, что случилось?
Не давая никакого ответа, громко всхлипнув, мальчик прижимается ко мне, судорожно вздыхая. Его бьет крупная дрожь, а соленые слезы уверено прокладывают дорогу по бледным щечкам.
Пугаюсь больше прежнего.
– Джерри, – ласкаю детскую спинку, попутно чмокая белокурые волосы, – маленький мой, не бойся. Ничего не бойся, я здесь, видишь? Скажи мне, в чем дело?
– Моя! – неожиданно громко вскрикивает малыш, больно дернув мои волосы в ответ на прозвучавшую просьбу. Заходится слезами сильнее. Неудержимыми водопадами они стремятся вниз, пропитывая собой кофту ребенка.
– Твоя, – растерянно киваю, обнимая его крепче, – конечно твоя, мой дорогой.
Малыш не отвечает. Кажется, уверение не срабатывает.
Открываю рот, чтобы добавить ещё что-то – хоть что-то, что может утешить ещё двадцать минут назад полностью безмятежного мальчика – как меня перебивают.
– Джером? – голос Каллена из того самого места, откуда мгновенье назад прибежал ко мне малыш, появляется неожиданно.
Мальчик, заслышав его, тут же давится воздухом, с трудом скопившимся в легких, сжимает меня ладошками с невероятной для него силой. Почти душит.
– Моя! – ядовито выкрикивает он, отчаянно цепляясь за это слово, – моя!.. Моя!..
Рыдания лишь усиливаются, но голос затихает. Будто бы специально уменьшили громкость.
– Моя… – придушенно стонет он, ежесекундно всхлипывая.
– Джерри, – Эдвард обеспокоенно глядит на сына, походя ближе к нам, останавливается в полуметре отдаления, напуганный невероятно громкими рыданиями.
С силой зажмуриваясь, белокурое создание прячется на моей груди, не позволяя даже как следует обнять себя, сжавшись в комочек, насколько позволяют мои руки.
Я думала, что в таком виде моего мальчика точно больше не увижу. Как же горько ошибалась…
– Что произошло? – одними губами спрашиваю у моего похитителя, с болью оглядывающего дрожащее детское тельце.
Заметив мой вопрос, он морщится, качая головой: не время.
Что же, с этим соглашусь. Самое главное – успокоить Джерри.
– Солнышко, – поворачиваюсь к ушку белокурого создания, предпринимая очередную попытку помочь унять такие горькие слезы, – мой маленький, я очень сильно тебя люблю. И папа очень-очень тебя любит. Чтобы не случилось, ты все можешь нам рассказать. Я обещаю, что ничего страшного больше не случится. Мы все тебе поможем.
Джером судорожно вздыхает. Морщится.
– Папа… – едва слышно бормочет он, а затем отстраняется, заглядывая мне в глаза, – папа…
Эдвард наблюдает за происходящим со своего места с каменным выражением лица. Боится подойти ближе, дабы не вызвать истерику сына снова, но вместе с тем хочет этого так отчаянно, что подобное нетерпение густо заполняет комнату.
– Да, милый, папа, – подбадриваю я, кивая, – с папой все хорошо. Он здесь, видишь?
– Папа… – снова повторяет мальчик, низко опуская голову, сглатывает. Я не поняла. Он хочет сказать другое.
– Джером? – мужчина приседает, стремясь поймать взгляд сына. Зовет его тихим и нежным голосом.
Взволнованно глядя на малыша, не сразу подмечаю немой ответ. Изгибаясь, едва розоватые губки произносят уже знакомое слово. По слогам.
«Ма-ма».
Мама…
– Мама?
Эдвард настораживается, хмурясь. Джером кивает.
– Пло-хая, – проговаривает, съежившись. Вздергивает голову, заглядывая внутрь моих глаз быстро наполняющимися новыми слезами «драгоценными камушками». Надеется, что повторять заново не придется.
Плохая – я? Или Ирина? Эдвард поговорил с ним о ней, обо мне?
Черт!
– Солнышко, я буду хорошей, – обещаю, пожимая бледные ладошки, – если я тебя обидела, прости, пожалуйста.
Малахиты распахиваются сильнее прежнего. Со свистом втянув воздух, мальчик прижимается ко мне, целуя, как и папу утром, в щеки.
– Моя… – шепчет и гладит по коже, – моя…
– Хорошо, – не могу скрыть некоторого успокоения, что поселяется внутри при обнаружении, что прежнее слово предназначено не мне, – хорошо, мой маленький. Я твоя. Полностью твоя. Не бойся.
«Мама», «нет».
– Не мама, нет, Белла, – соглашаюсь с немой фразой, целуя его, – я твоя Белла. И я тебя люблю.
По-прежнему подрагивая, мальчик устало кивает, устраиваясь на моем плече. Продолжает плакать, но уже гораздо тише. Слезы кончаются.
Глажу детскую спинку, смотря на Каллена-старшего, по-прежнему сидящего на полу. Беспомощность явно прорезается на выбеленном лице. Происходящим он напуган ничуть не меньше маленького ангела.
Разговор был несвоевременным. Я оказалась права.
Одними губами зову его подойти ближе. Не хочу видеть там.
Сначала Эдвард отказывается, но затем, устав сдерживаться, дает свое согласие, поднимаясь с пола.
Нагибается к белокурым волосам сына, оказываясь рядом с нами, зарывается в них.
– Прости, мой маленький, – раскаявшись, шепчет он, готовый в любой момент отойти, если Джером не примет извинений, – мамы больше здесь не будет. Я тебе обещаю.
Выждав не более десяти секунд, Джером, тихонько всхлипнув, высвобождает одну из рук, обвивая ею папу. Прижимается к нам обоим.
Верит.
…К вечеру у Джерри поднимается температура. Горячая, почти обжигающая детская кожа сводит с ума нас с Эдвардом обоих. Дрожа и хмурясь, белокурое создание лежит посередине кровати, укрытое двумя, как после побега, одеялами, не отпуская ни меня, ни папу, от себя ни на шаг. Изредка малыш что-то едва слышно бормочет, крепче стискивая мою руку. Действие таблетки, принесенной Джаспером, начинается на десять минут позже заявленного времени, и лишь тогда, когда мальчик засыпает, у Эдварда появляется возможность позвонить Флинну.
– Через час, – сообщает он, вернувшись в комнату и откладывая телефон на тумбочку, – пока он все равно спит.
– Мне кажется, здесь нет ничего серьезного, – негромко говорю, с нежностью глядя на маленького ангела, – он просто перенервничал.
– Наверное… – мужчина закрывает глаза, укладываясь на кровати и прижимаясь губами ко лбу сына. Шепчет что-то настолько тихое, что уловить не предоставляется никакой возможности.
Похоже, верит настолько же, насколько я сама, не смотря на все уверения.
– Покажешь Флинну свои руки, – напоминаю я, взглянув на белые повязки.
Эдвард горько усмехается.
– С ними все в порядке, – как и демонстрировал Джерри утром, Эдвард сжимает и разжимает кулаки, наглядно подтверждая для меня свои слова.
Забывает лишь об одном: мне не пять. И я видела их прошлой ночью.
– Они будут в порядке, если покажешь, – исправляю я.
Мужчина даже не утруждается кивнуть. Вздыхает.
Что-то мягкое и шершавое касается моих пальцев, обвивает их, некрепко удерживая в кольце собственных.
Взглянув в нужном направлении, понимаю, в чем дело.
– Все хорошо, – заверяю, выдавливая улыбку и ответно пожимая ладонь моего похитителя, – он поспит и все пройдет.
– Не пройдет.
– Эдвард, – второй, свободной рукой провожу по его плечу, скрытому за синей материей рубашки. Дожидаюсь, пока усталые малахиты предстанут на обозрение, впустят внутрь себя. И лишь тогда произношу:
– Не бойся.
– Легко сказать… – он медлит, выдерживая недолгую паузу. Не отпускает моей руки, сжимает даже сильнее прежнего. Решается что-то произнести.
Мне ли не знать, как сильно он переживает, едва Джерому хоть немного, хоть чуть-чуть, становится плохо.
– Я тоже хочу заснуть, – наконец, негромко признается Эдвард, опуская глаза на простыни.
– Ты можешь поспать, конечно, тем более…
– Заснуть и проснуться на… Аляске, – перебивая меня и горько усмехнувшись, мой похититель зажмуривается. Две ровные, глубокие морщины прорезаются на коже лба, – где-нибудь посереди леса, в доме с двумя спальнями и большой кедровой дверью… и чтобы, – он глубоко вздыхает, облизывая губы, – Джером был там, спал в своей кроватке со стеганым разноцветным одеялом… – останавливается, громко прочищает горло. Моргает чаще нужного. Длинные бронзовые ресницы словно кого-то прогоняют.
– Ты хотел бы жить на Аляске? – участливо спрашиваю я, разглядывая другие, мелкие морщинки, собирающиеся у его глаз.
– Мне все равно, где жить. Я только хочу, чтобы все это… закончилось.
Внутри меня, в груди, что-то колет. Пока ещё маленький, но уже готовый увеличиться в размерах комок подкатывает к горлу.
Вид Эдварда сейчас настолько уязвимый, настолько тоскливый, что ничего, кроме как утешить его, мне сделать не хочется. Знать бы только как…
– Что закончилось? – придвигаюсь немного ближе, насколько позволяет затихший Джерри, обвивший ладошками подушку. Слежу за большими драгоценными камушками, надеясь поймать их взгляд при первой же возможности.
– Марта, Марлена, Кай, – шепотом перечисляет мужчина, резко выдыхая, – вся эта канитель…
Получаю то, чего так жду, когда глаза Эдварда все же отрываются от кровати. Касаются меня, не прячась. Как ночью после «теплого».
– Я ненавижу это, – с чувством произносит мой похититель, стиснув зубы, – я ненавижу, но ничего не могу сделать. От Организации нельзя освободиться, – он скалится, вынуждая меня нахмуриться. Глаза искрятся чем-то непонятным и даже пугающим. На миг, как и с Марленой кажется, что Эдвард помешался.
– Представляешь, Белла, король имеет, оказывается, те же права, что и пешка! Помнишь шахматы? Он ходит так же! Он ничего не значит… – Каллен снова прочищает горло, снова часто моргает. А после с силой зажмуривается, с трудом заставляя себя удержать прежний ритм дыхания.
Завороженно смотрю на него, стараясь заставить тело и сознание хоть что-нибудь сделать. Как назло, они будто бы заморожены.
Король в шахматах? Одинаковые ходы?..
– Зачем ты это выбрал? – непонимающе спрашиваю я, сама пугаясь своего вопроса. Направление действий в корне не верно.
– Я ничего не выбирал, – Эдвард запрокидывает голову, поджимая губы, – все, что от меня зависело: кем я буду на доске. Казалось, что король все же важнее. Надо было остаться пешкой.
– Разве ты смог бы тогда защищать Джерри? – в этот раз гляжу на мальчика с болью. – Пешку ведь легко скинуть со счетов.
– Если бы все шло как надо, если бы не король, Джерома бы не было вообще, – мужчина тяжело вздыхает, поворачиваясь на бок. Одной рукой прижимает к себе сына, другой притягивает ещё ближе, насколько это возможно, меня.
– Я не хотел детей, – нахмурившись, признается он, поглаживая плечики малыша, – мафия и ребенок несовместимые понятия. Это дело рук Ирины. Она с самого начала навредила ему, позволив родиться у нас.
– Ты любишь его больше всех, Эдвард… никто бы не смог любить его так сильно.
– Ты смогла.
– Это не одно и то же, – нерешительно бормочу, робко глядя на мужчину.
– Ты права, не одно, – он наклоняет голову, целуя макушку ребенка, – но его место не здесь. И не рядом со мной, Белла. Я его только мучаю.
– Нет, – твердости в моем голосе можно позавидовать, – никто никого не мучает. Вы делаете друг друга счастливыми.
– Ему нужно было родиться в другой семье, – будто бы не слыша меня, продолжает Эдвард, – с такой матерью, как ты, и с отцом, вроде Джаспера. Только не телохранителем… администратором, уборщиком, рабочим – кем угодно из гражданских. И жить в безопасности.
– Без его папочки безопасность ничего не стоит, – отрицаю я, качнув головой. С некоторым опасением отрываю одну из рук от плеча моего похитителя, прикасаясь ею к его щеке. Медленно провожу пальцами вверх-вниз, – не смей ничего такого думать.
– Не думать? – Эдвард фыркает, но лежит так же неподвижно, как раньше. Не хочет прекращать прикосновения, – он живет столько, сколько живу я. А я не знаю, насколько меня хватит…
От неожиданности, услышав такое, останавливаюсь, замирая. Смотрю в малахиты словно впервые, пытаясь понять, о чем они.
– Что ты такое говоришь? – недовольно восклицаю я.
– Они все были правы: я могу убеждать себя в том, что спасу Джерома сколько угодно. Но признать правду все же стоит: пять лет, десять, максимум: пятнадцать. Но это, конечно, маловероятно.
Это правда он? Человек, так страшно любящий, так страшно защищающий, пытающийся спасти своего маленького ангела? Он рассуждает о его смерти, и о своей собственной, как о просмотре какого-то фильма с завораживающим сюжетом.
Либо я схожу с ума, либо Эдвард, переволновавшись за сына, говорит такие сшибающие с ног глупости.
– Тебе всего сорок четыре…
– Мне уже сорок четыре.
Прикрываю глаза, сглатывая поднимающееся изнутри негодование. Мужчина терпеливо ждет моей реакции, внимательно глядя прямо в глаза.
– Тебе действительно лучше поспать, – неодобрительно сообщаю я, прерывая этот разговор и разглаживая бронзовые волосы, спутавшиеся у его лба, – вы оба устали.
– Я устал… – подтверждает мужчина.
– Ну вот видишь, – киваю, подтягивая края второго одеяла к его плечам, – я была права.
– Но эту усталость сном не снимешь, – отрицает мой похититель, видимо продолжая свою прошлую фразу, – я вообще не знаю, чем её снимать.
– Я знаю, – натянуто усмехаюсь сама себе, не допуская возможности затянуть эту тему дальше. Обдумать все время найдется. И уж потом, в более спокойной, более располагающей обстановке мы поговорим.
Глажу скулы моего похитителя обеими руками, дожидаясь, пока он закроет глаза.
– Засыпай, – замечая, что делать подобное он явно не намерен, мягко прошу я.
– Флинн придет… – пробует упорствовать Каллен.
– Придет – я разбужу, – на этот раз улыбаюсь робко, но искренне, – обещаю.
Сдавшись после трехсекундного внимательного малахитового взгляда, Эдвард все же делает, что я прошу. Подобно Джерому, усмехнувшись, застывает на подушках, глубоко вздохнув.
Не перестаю прикасаться к нему, наблюдая за постепенно расслабляющимся лицом. Морщинки исчезают, кожа возвращается к более-менее нормальному цвету. И даже пальцы левой руки, перекочевавшей с ладоней на локти, держат уже не так крепко.
Начинаю думать, что он уснул, вслушиваясь в звенящую тишину детской, как опровергая предположения, бархатный голос прерывает молчание:
– Я хотел, чтобы он забыл, – тихо докладывает мужчина, взглянув на меня с раскаяньем, – я не думал, что все получится так… плохо.
– О чем ты? – с неожиданной даже для себя лаской интересуюсь я, пальцы прикасаются к его коже нежнее.
Малахиты светлеют. Настороженность и удрученность пропадают сами собой, испаряясь, как вода на жарком солнце.
– О матери.
– Он не забудет, – вздыхаю, качнув головой. Тема, заставившая моего мальчика так горько плакать, не должна больше звучать рядом с ним. Не должна в принципе подниматься, пока у него не найдутся силы пережить её.
– Забудет, – губы моего похитителя застывают в легкой улыбке, когда, немного меняя положение тела, он позволяет мне касаться не только своих скул, – ты ему поможешь. Как мне.
Эти слова становятся последними, что звучат в белой спальне.
Закрыв глаза, удобнее устроившись на подушке, Эдвард не издает больше ни звука. И только отпечаток улыбки с его недавно хмурого лица никуда не исчезает…
*
Грядущая ночь обещает быть спокойной. Под продленным Флинном действием лекарства, Джером спит на своей половине кровати, тихонько и размеренно дыша. Доктор подтвердил мои догадки о том, что мальчик ничем не болен. Впрочем, предупредил, что, если к утру температура поднимется, нужно снова ему позвонить.
Подобные слова успокоили Эдварда настолько, насколько это было возможно. По крайней мере, ему точно стало легче. Проведя весь вечер на кровати сына, он отлучился лишь сейчас, велев мне спать. Видимо, какие-то недоделанные дела дали о себе знать.
Я думала над его откровениями сегодня ещё тогда, когда мой похититель вместе с малышом резвились в царстве Морфея. Смотрела на окончательно расслабившееся лицо и умиротворенные выражение, на нем застывшее, и слова из недавнего разговора сами собой всплывали в памяти.
«Они все были правы: я могу убеждать себя в том, что спасу Джерома сколько угодно. Но признать правду все же стоит: пять лет, десять, максимум: пятнадцать. Но это, конечно, маловероятно» – кто они? Правы потому, что уверяли его в неминуемости смерти? При всем желании не могу поверить, что он согласился с ними. Конечно, после вчерашнего его самоконтроль дрогнул, но не настолько. Я отлично помню, как мой похититель боролся за жизнь после отравления, дабы не бросить сына одного. Он ни за что не допустит того, чтобы малыш был отдан на растерзание чужим кровожадным людям – из мафии или нет, значения не имеет. Джером всегда будет с нами. Со мной или с Эдвардом. С Джаспером, который сможет защитить его. Мой похититель не один и он прекрасно это знает. Тогда к чему же все эти слова?..
Другое дело «я не хотел детей». То есть он заранее планировал и знал, что наследника у него не будет. Не хотел или не мог в силу обстоятельств? Как бы там ни было, на эту тему рассуждать глупо. В чем – в чем, а в любви Калленов друг к другу я точно никогда не усомнюсь.
И, наконец, верхушка айсберга, с которой и начался весь разговор: «я ничего не выбирал. Надо было остаться пешкой». Король и пешка. Король – ведущая фигура, центр борьбы на шахматной доске. Но, в тоже время, крайне уязвимый кадр. Пешка гораздо слабее – и в плане ходов, и в плане того, что одолеть её куда проще – другие фигуры на защиту не бросаются. Но есть все же у этой маленькой фигурки одно преимущество: дойдя до края, она становится Королевой. А уж сильнее этого игрока стоит поискать…
Эдвард пытался сказать мне, что выбери он другую участь, достигнуть пика было бы труднее, но за власть не нужно было бы бороться? Или же то, что пешку быстро сбросят со счетов, а судя по его «устал» именно этого ему больше всего и хочется… хотелось бы, если бы не Джерри?
Даже не знаю, к какому варианту лучше склониться.
Поворачиваюсь на бок, обнимая подушку и зарываясь лицом в мягкую наволочку. Как и все в спальне моего ангела, она комфортна и внушает безопасность. По сравнению с кофейной комнатой, с гостевой – небо и земля. Ни за что не вернусь обратно из этого белого царства. Здесь слишком хорошо…
Все. Хватит думать. Такими темпами я до самого рассвета не отпущу из сознания слова моего похитителя. Не проще ли будет поговорить с Эдвардом утром, снова, и уже тогда расставить все точки над «i», во всем разобраться?
