Текст книги "Успокой моё сердце (СИ)"
Автор книги: АlshBetta
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 54 страниц)
Удовлетворенно хмыкнув, сознание кивает.
Да, так будет вернее всего.
Я вздыхаю, с удобством устраиваясь на подушке, под теплым одеялом, держа в объятьях маленького ангела. Закрываю глаза, позволяя телу расслабиться, а мыслям ускользнуть подальше.
Погружаюсь в тягучий медовый сироп грядущего сновидения, окончательно прощаясь с реальностью. День выдался тяжелым.
Просыпаюсь от резкого толчка. Быстрого и болезненного. Плечо ноет, снося непонятный удар, пока я тщетно пытаюсь открыть глаза, борясь с тяжелыми веками. Никак не соглашаясь поддаваться, они грозят закрыться и вернуться обратно в безболезненный сон.
Впрочем, ещё одно «прикосновение» помогает удержаться в действительности. Приглушенно вскрикиваю, нахмурившись от боли. Не удивлюсь, если завтра на коже объявятся «нежданные» синяки.
– Белла! – громко восклицает кто-то совсем рядом. Зовет, не иначе. Требовательно зовет, отчаянно.
Дважды моргнув, оборачиваюсь на звук хриплого голоса, выискивая его обладателя среди ночной темноты. С трудом прорезаясь сквозь густую тьму, ледяная ладонь с длинными пальцами, как в фильме ужасов, появляется перед глазами, утягивая куда-то вправо.
Давлюсь воздухом от такой резкой смены положения тела, лихорадочно оглядываясь по сторонам.
Когда картинка перед глазами становится четкой, понимаю, кто явился причиной моего пробуждения.
Эдвард (он вернулся?) – бледный, вспотевший, с широко распахнутыми глазами – сидит на кровати рядом со мной, крепко сжав губы. Свободная его ладонь впилась в ногу, почти разрывая на части кожу. Повязки на ладони розовеют…
– Что случилось? – скорее машинально, чем осознанно, спрашиваю я, скатившись до самого тихого шепота.
– Шприц… – он отчаянно хватает ртом воздух, никак не в состоянии вдохнуть его достаточное количество, стонет, – пожалуйста…
Приступ…
– Сейчас, – поспешно вскакиваю с покрывал, наскоро ориентируясь, где дверь.
«– Они у вас везде?
– Везде, кроме спальни Джерома».
И, по закону подлости, именно в детской моему похитителю нужно лекарство! Сегодня, более чем через две недели после последнего раза!
Врываюсь в свою комнату подобно тому, как завоеватели вторгались во взятые города. Часто дыша, бросаюсь к чертовой тумбочке, быстро выдвигая её небольшой ящик. Больно сдираю кожу – из ранки сочится кровь – но сейчас это не имеет никакого значения.
«Быстрее!» – отстукивает в голове, не давая ни секунды для промедлений.
Ему больно…
Потрошу полку, однако, как назло, наощупь не попадается ни единого укола. Ранее забитая ими тумбочка сейчас полностью пуста.
Не веря собственным глазам, переметываясь к другой, точно такой же, вскрываю и её. Но, к величайшему разочарованию, картинка не меняется.
Ошарашенная и растерянная, останавливаюсь посреди комнаты, тщетно пытаясь понять, что делать дальше.
Глаза, ничем не занятые, бороздят спальню, надеясь найти какую-то зацепку хотя бы в её обстановке.
И находят. Неожиданно, быстро, как призыв проснуться от Эдварда.
Смявшийся, упавший на пол из третьей полки шкафа белый лист бумаги с запиской Марлены, выгодно выделяется на темном полу в луче лунного света. Освещается лучше любого другого предмета кофейной спальни.
Фраза из короткого послания – та самая, чей смысл никак не удавалось постичь, возникает перед глазами так же, как и утром, черным по белому. И теперь уже ответ находится сам собой.
«Мне жаль» – гласят маленькие каллиграфические буковки…
_______________
В связи с большими проблемами и многочисленными переписываниями главы буду как никогда рада вашим отзывам. Надеюсь, получилось неплохо. Большое спасибо за прочтение.
========== Глава 46 – Клетка ==========
Каштановая дверь ужасна. Поблескивая от чересчур яркого лунного света, выделяясь своей неприступностью среди других деревянных застав, она внушает оправданный страх. Липкий, отвратительный, неизбежный.
Стою прямо перед ней, не имея никакой возможности отвернуться. Я должна войти. И даже больше – просто обязана. Человек, ждущий меня за ней, корчится от боли. От той неотвратимой физической боли, помочь побороть которую может лишь чертова золотистая жидкость тонких шприцов. Шприцов, которых нет не только в моей спальне, но и во всех других комнатах западного крыла, а так же, как ни прискорбно признавать такое, в «обители Дракулы» – моей последней надежде. Я не думала, что могу пробежать через большую часть дома за пять минут (и в этот раз не пугали ни бордовые стены, ни черный потолок; ничто не имело значения и не шло в сравнение с происходящим здесь, в детской). Однако вопреки всем ожиданиям, прикроватные тумбы оказались все так же мучительно пусты. Не осталось ни единого, даже самого маленького упоминания об их недавнем содержимом…
И вот, теперь я здесь. И, переступив порог, буду вынуждена сказать правду.
Господи, это подобно тому, как говорить умирающему о неизбежности летального исхода. О том, что никаких шансов нет и никакого…
Стоп!
Эдвард не умрет. Он столько раз выбирался и спасался, что такое просто невозможно. Все будет в порядке. Обязательно будет, если я перестану тянуть драгоценное время и войду. Поскорее.
Я глубоко вздыхаю. Отгоняю все мысли, хоть боком затрагивающие ненужные темы. Ни Марлены, ни Марты, ни Большой Рыбы – ничего. Я нужна моему похитителю. Только так я смогу помочь.
Открываясь, дверь радушно впускает внутрь. Издает тихонький скрип, который я при всем желании, находясь в каком угодно состоянии, никогда бы не услышала. Но надеяться на такую же реакцию Эдварда напрасно. У него отменный слух и отменное зрение. А теперь, наверняка, вдвойне…
Луна слишком яркая. Неправдоподобно яркая, будто нарисованная одним из аниматоров детских мультиков. Большая и круглая, бледно-белая, выгодно выделяющаяся на иссиня-черном, беззвездном небе. Беспощадно освещая всю комнату, небесное светило не обделяет своим вниманием кровать, стоящую к окну ближе всего иного. Подобно прожектору большой сцены, направляет лучшие, ярчайшие свои лучи на неё.
Коснувшись взглядом ровных простыней, я замечаю нежно улыбающегося Джерома. Он крепко обнял подушку, зарывшись личиком в теплое одеяло. Его личико расслабленно, тельце хоть и выглядит маленьким и уязвимым, но спокойно. Он знает, что в безопасности. И знает, что мы рядом. Тихонько посапывая, мой мальчик видит сладкие, безопасные, безболезненные сны. Он в порядке…
В противовес мягкому образу белокурого сознания, другая половина кровати, занятая Эдвардом, представляет собой полную противоположность – она перевернута с ног на голову. Простыни своими длинными белыми краями свешены к полу, подушки, оставшись где-то внизу, под спиной мужчины, скорее мешают, чем помогают с удобством расположиться в постели, а одеяла, отброшенные к изножью, сбитые в пестрый, толстый комок, напоминают тряпичные баррикады.
Разглядеть за ними мужчину не сложно. Сложнее признать, что вижу.
Вжавшись спиной в острую спинку кровати, внутри которой вырезаны деревянные розочки, высоко запрокинув голову, сжав зубы до невозможности крепко, он усиленно растирает темно-алыми от крови ладонями правую ногу – пижамные штаны приобретают тот же цвет, что некогда белоснежные повязки.
Зато от лица вся кровь отлила. Он снова мертвецки бледный, снова белый, как полотно. Пот, толстой маской покрывший лицо, крохотными капельками спускается вниз ото лба и висков, постепенно перебегая на шею…
Но не её вздутые пульсирующие вены заставляют меня подойти, подбежать ближе. И даже не дрожащие, густо смазанные белилами пальцы, просительно протягивающиеся в сторону двери. Мою сторону.
Точкой невозврата служат глаза. Малахитовые глаза, мгновенье назад выпущенные из плена светло-сиреневыми веками. Безнадежные и напуганные, как у ребенка, прежде чем увидели меня. Утерянная было надежда вспыхивает в них с новой силой, отодвигая без лишних слов понятные страдания на задний план. Капля облегчения проскальзывает внутри больших драгоценных камней, истязая лучше всего иного.
Не надо…
Мое сердце бьется где-то в пятках. Колени дрожат и подгибаются, а дыхание окончательно сбивается.
Этому человеку я должна сказать о том, что шприцов нет?! Нет лекарства, способного помочь ему? Привести в довод то, что я выпотрошила все прикроватные тумбочки этажа? А может, поведать про записку Марлены? Про те страшные слова «мне жаль»?
В горле пересыхает. Сомневаюсь, что вообще способна говорить.
Видеть страдания любого из Калленов – будь то Джером, или его папа – для меня убийственно. Уже не имеет значение, кому из них больно. Наблюдая искаженные от боли лица обоих, я готова сделать что угодно, лишь бы получить для них избавление.
И конкретный момент исключением не является. За чертову инъекцию – одну-единственную – я готова продать дьяволу душу.
Я подхожу ближе. На ватных ногах, но достаточно быстрыми шагами достигаю своей цели. Останавливаюсь возле балки, поддерживающей балдахин, смаргивая наворачивающиеся на глаза слезы. Отсюда вид ещё хуже… беспокоящая Эдварда нога неестественно подвернута, и вся поза моего похитителя подчинена ей. В обычном состоянии он, лежа так, наверняка бы повредил спину.
– Белла, – синеватые губы изгибаются, дрогнув на моем имени. Нетерпение, слившееся со слабостью, явственно звучит в следующей просьбе. Едва слышной, но оттого не менее молящей: – дай!..
– Я не… – сглатываю, глядя на него сверху вниз, – не нашла.
– Н-не наш?.. – Каллена передергивает. Свободная ладонь сжимается в кулак. Крови становится больше.
– Полки пустые, – присаживаюсь перед простынями, ненавидя смотреть на мужчину с прежнего ракурса, – где они могут быть ещё?
Сердце заходится в безумной пляске от морщин, исчертивших лицо мужчины целиком и полностью. Не осталось практически ни единого участка ровной кожи.
Жду ответа. Хочу помочь. Сделаю все, что от меня зависит.
– У м… – Эдвард намерено не вдыхает лишнего, ограничиваясь теми запасами кислорода, что имеет. Исправно старается не превысить допустимой громкости, помня о спящем Джероме.
– Нет.
Это мое слово обрывает его последние надежды. Перерезает, как ножницы тонкую нитку. С грохотом падая вниз, они отзываются тем же звуком в реальности, когда рука Эдварда со всей силы ударяет по спинке кровати. Балдахин вздрагивает. Джерри хмурится.
– Нет… – неслышным шепотом повторяет для себя мужчина, поджимая губы. С силой зажмуривается.
– Отнеси… – быстрый, незаметный вдох, – его…
Опасливо гляжу на малыша, понимая, о чем речь. Передумываю упрямиться и переспрашивать, как только перед глазами возникает картинка сегодняшнего утра. Со слезами, мольбами и неподдельным ужасом мальчика – от разговора. Простого, хоть и тяжелого. Что же говорить про подобный вид папы? Он может обойтись куда дороже… Я понимаю Эдварда. Я сделаю, как он просит.
– Сейчас, – поспешно киваю, обходя кровать. Мысленно умоляя кого-то свыше помочь мне благополучно добраться до ближайшей спальни – кофейной – обвиваю руками детское тельце, поднимая с покрывал. Руки подрагивают, мешая делу.
Прижимаю Джерома к себе, поглубже вдыхая любимый запах. Малыш нам поможет. Нам обоим.
Избегая болезненного желания в очередной раз взглянуть на моего похитителя, поскорее прохожу разделяющиеся нас с дверью метры.
Благо добраться до комнаты все же удается без приключений. Потяжелевшее, расслабленное тельце мальчика я опускаю на простыни своей кровати, укутывая в свежее, недавно постиранное одеяло.
Джерри что-то неслышно бормочет, поворачиваясь на бок. Вздыхает.
– Ш-ш-ш, любимый, – бормочу, наскоро чмокнув светлую головку, – все хорошо…
Верит. Затихает, глубже погружаясь в сон.
…Не помню, как возвращаюсь. Сознание начинает запись воспоминаний лишь тогда, когда я снова стою перед Эдвардом.
– Что мне нужно сделать? – с неподдельной серьезностью спрашиваю, заглядывая в искрящиеся глаза. Никогда не думала, что существует столько оттенков боли.
– Флинн…
– Где телефон?
Его голова дергается в направлении тумбы возле кровати. Слева.
Приборчик лежит на самом видном месте. Кажется, пора сосредоточить внимание. Без него мне не справиться.
Не знаю, откуда появляется это спокойствие. Оно сдерживает то, что рвется изнутри меня, не позволяя ещё больше усугубить ситуацию. Помогает.
Номер доктора первый в списке контактов. К тому же, он единственный подписан полным именем. Все остальные ограничиваются одной-двумя буквами.
Зеленая трубка. Гудки…
Взволнованно вслушиваюсь в них, даже не глядя на время. Знаю, что ответят. И днем, и ночью.
Краем глаза я подмечаю, что моего похитителя начинает трясти. Чем-то похоже на тот озноб трехнедельной давности, после отравления, но в этот раз, кажется, все хуже. Изгибаясь, он делает себе больнее.
– Мистер Каллен? – мужской голос на том конце прекращает череду гудков. Напоминает о моей главной задаче на данный момент.
– Мистер Флинн, нам нужна ваша помощь…
Стараясь не путаться в словах, я кратко описываю доктору, что произошло. Надеюсь, получается не сумбурно, и понять, что приехать нужно как можно скорее, ему удается.
Внимательно слушая мои поспешные объяснения, в конце мужчина задает лишь один вопрос:
– Когда начался приступ?
– Десять минут?..
– Пятнадцать, – хрипит, исправляя, Эдвард, – пятнадцать, Белла!
– Пятнадцать, – повторяю следом за ним, кусая губы.
– Лекарство нужно ввести из расчета…
– ЕГО НЕТ! – необычайно громкий выкрик Каллена едва не вынуждает меня выронить трубку. Холодная и обжигающе-горячая одновременно ладонь хватает мой локоть, сжимая с нечеловеческой силой. Не могу ручаться за целость костей… – СКАЖИ ЕМУ, НЕТ!
– Мистер Флинн… – дрожь в голосе унять не удается.
Он перебивает. Услышал. Обещает быть здесь через двенадцать минут.
– Мне нужно, чтобы вы кое-что сделали, Изабелла, – он говорит спокойным, сосредоточенным голосом. Концентрирует на своих словах, выбрасывая все иное из поля зрения.
– …Запомнили?
– Да.
– Отлично, – профессионализм этого человека на высоте, – двенадцать минут.
Отключается. Оставляет меня одну.
Знакомое оцепенение тут же, пользуясь возможностью, пытается прорвать внутрь. Выдвинутая стена из безмятежности ничуть его не останавливает. Будь на месте Эдварда кто-нибудь другой – кто-угодно – я бы не смогла ничего сделать. Не стоило бы даже пытаться.
Но передо мной именно он. И права на ошибку, на бездействие я не имею.
К моменту окончания нашего с Флинном разговора мой похититель выглядит ещё хуже. Промокает не только его майка, прилипшая к груди, но и участки простыни, доступные для пота. Яркими синевато-серыми пятнами они выделяются при лунном свете.
На миг моя решимость вздрагивает…
– Тебе нужно лечь, – делая вид, что не замечаю происходящего вокруг, я обращаюсь к Каллену. Протягиваю ладони, легонько касаясь его плеч.
«Удобное и безопасное положение». Исполняю, доктор.
Мужчина дышит гораздо чаще нужного, предвидя что-то ужасное, когда я пытаюсь помочь ему спуститься вниз, оставив спинку кровати в покое. Просовываю руки под вымокшую спину, осторожно укладывая её на простыни. Наскоро поправляю подушку, стремясь как можно быстрее закончить со всем этим.
Эдвард сдерживается. Упрямо сжав губы, не позволяет ни единому лишнему звуку проникнуть в комнату. Но даже его самоконтроль летит к чертям, когда беспокоящая нога оказывается в ещё более неестественном положении. Задохнувшись, он широко распахивает глаза. Вскрикивает, стонет.
– Прости… – шепчу я, как можно аккуратнее, стараясь не навредить больше прежнего, поправляя её.
Резко, словно обжегшись, отдергиваю руки от очередного выкрика – более громкого, нежели предыдущий. Мужчину подбрасывает на кровати. Как марионетку, которую тянут вверх за невидимую нить, а потом мгновенно отпускают, не давая до конца понять происходящее. То же должно было происходить и в прошлые разы, если бы не лекарства?..
Боже…
– Тише, – убеждаюсь, что теперь его поза более-менее удобна, – сейчас все пройдет. Флинн очень быстро тебе поможет.
Убираю со взмокшего лба темные волосы, глажу бледную кожу. Пытаюсь показать, что я здесь. И что то, что говорю о скором облегчении – правда. Не нужно быть ясновидящим, чтобы понять, как ему плохо.
Однако от моих действий и слов Эдварду легче не становится. И без того измотанное лицо искажает новое страдание.
– Не надо… – молит он, отворачиваясь. Жмурится, не глядя на мои пальцы.
Касания? Они не нужны?
– Хорошо. Я не буду. Видишь? Не буду, – демонстративно убираю руки за спину, присаживаясь на пол перед кроватью. Боюсь садиться на простыни. Боюсь сделать ещё больнее.
Не решаюсь ни накрыть его одеялом, ни поправить что-либо ещё. Простынь по-прежнему смята (если не больше), а подушка снова застыла в неверном положении. Но в нашем случае каждое лишнее движение стоит слишком дорого…
– Не молчи! – приказывает Эдвард, часто моргая. Дышит тяжело и хрипло, но громкость голоса оттого ничуть не меняется. Шепот и сдержанность ушли в небытие. Он готов кричать. Впервые за все время знакомства я вижу, как сильно ему хочется поддаться искушению и сорвать голос. Последние оковы держатся на этом желании из-за меня…
– Не молчу, – киваю, лихорадочно думая, что я должна говорить, – осталось потерпеть совсем немного, не больше пяти минут, и…
– Маленький, – он перебивает меня, запрокинув голову к деревянным розочкам, – как там его?..
– Принц? – нерешительно интересуюсь, с сомнением глядя на мужчину, – маленький принц?
– Да, – он сглатывает, – говори…
Рассказать сказку? Откуда он о нем?.. Ладно. Не важно. Не сейчас.
С некоторым опасением, что неправильно поняла просьбу моего похитителя, но вместе с тем осознанием, что молчание тоже не вариант, начинаю повествование. Как когда-то испуганному Джерри, рассказываю о крохотном человечке из сказочной страны его папе.
– В одном маленьком-маленьком королевстве…
Зажмурившись, Эдвард слушает. Его тело дрожит, дыхание тяжелеет, а ладонь, по-прежнему лежащая на ноге, продолжает её касаться. Только уже не растирает. Не раздирает на части, грозясь вспороть. Будто бы гладит. Осторожно и боязно.
Прерываюсь на середине истории, понимая, что происходит что-то не то. Каллен больше не двигается. Не стонет. Его лицо сведено и нахмурено, но не пестрит невыносимой болью. На миг мне кажется, что мужчина засыпает…
– Эдвард? – вскакиваю со своего места и, нарушая запрет о прикосновениях, прикладываю ладонь к небритой щеке. Легонько похлопываю по ней, стремясь привлечь к себе его внимание. Убедиться, что мне показалось…
Расслабившиеся веки нехотя вздрагивают. Мутные, заполненные чем-то непонятным малахиты предстают на обозрение, не утруждаясь даже найти меня в пространстве. Они расфокусированы и прикованы к чему-то, что я не замечаю. Неглубокие вдохи-выдохи кажутся отдельными звуками, не имеющими к моему похитителю никакого отношения. Они громкие, но его грудь притом вздымается едва заметно.
Не показалось…
– Эдвард! – пугаюсь, сильнее теребя его. Не понимаю, в чем дело. Где Флинн? Что мне делать?!
В ответ на попытки дозваться его, мужчина слегка поворачивает голову в направлении моего голоса. Чуть-чуть, почти незаметно хмурится.
– Хорошо, – судорожно вздыхаю, проводя по кругам под его глазами, – смотри на меня, да. Вот так. Ещё немножко…
…Не могу передать того облегчения, когда в такт моим словам я слышу скрип двери. Пол не прячет шагов пришедшего, и впервые я этому рада. Оборачиваюсь, с готовностью покидая свое место.
Флинн спешил. Это видно по его помятой одежде, взлохмаченным волосам и лицу, напоминающему, сколько сейчас времени. Впрочем, в его квалификации, как и говорил Джаспер, я больше ни на грамм не сомневаюсь.
Нагибаясь над своим пациентом, доктор обвивает пальцами запястье моего похитителя, пару секунд напряженно вслушиваясь в пульс. Неудовлетворенно хмыкает.
– Теплое полотенце, Изабелла.
Не сразу понимаю, что слова адресованы мне. Слишком внимательно слежу за Эдвардом.
– Конечно, – с некоторой заминкой принимаюсь за исполнение, выуживая из полок ванной нужный предмет. Теперь текущая вода никак не успокаивает. Становится лишь хуже.
…Доктор времени зря не теряет.
К моменту моего возвращения он садится на нижнюю часть кровати, сбрасывая на пол тряпичные баррикады. Туда же отправляются и пижамные штаны моего похитителя.
Подобное, впрочем, ни меня, ни тем более Эдварда не волнует.
Протягиваю обладателю кофейного костюма свою ношу, подходя немного ближе и глядя с немного другого ракурса… Пальцы машинально впиваются в махровую поверхность, когда я вижу правую ногу моего похитителя. Впервые без скрывающей кожу одежды.
Сказать, что она выглядит ужасно – ничего не сказать. И дело не в бледно-синеватой коже, отличающей её от другой. Нет.
Дело в шрамах. Жутких, невообразимых шрамах, покрывших собой почти всю её поверхность. Главный из них – неровный, большой и глубокий, располагается на пару сантиметров ниже бедра. Точно посередине. От него менее крупными, многочисленными линиями – как сбежавшие по ровному стеклу капли – отходят другие. Спускаясь к самому колену, они уродуют кожу, углубляя её и создавая по-настоящему ужасающую картинку. Ни в одном фильме ужасов такого не покажут…
Флинн же, кажется, к подобному зрелищу равнодушен. Забирая полотенце, он с сосредоточенным лицом растирает поверхность поврежденной ноги. До красноты.
– Что с ним?.. – не в силах оторваться от шрамов, спрашиваю я.
Мужчина делает вид, что речь идет об общем состоянии моего похитителя.
– Что-то вроде бессознательного состояния. Было бы лучше, если бы мистер Каллен оставался в нем подольше.
– А нога?..
– Сейчас все исправим.
От него веет уверенностью и опытом. Этот человек не бросает слов на ветер. Он действительно может помочь все исправить.
Впрочем, какая-то часть расслабленности, прикоснувшаяся к сознанию, отступает, едва растирание прекращается, и Флинн приступает к своим основным манипуляциям.
Процедура начинается с тихого постанывания Эдварда, когда доктор только лишь поднимает его ногу, а кончается несдержанным криком, эхом разносящимся по спальне, когда Флинн поочередно надавливает на определенные точки на коже. Самый болезненный участок располагается, судя по всему, под коленом…
Я схожу с ума. Мне кажется, я уже в пучине безумия. По крайней мере то, что я вижу, полностью этому утверждению соответствует.
То и дело вздрагивая, как при приступе эпилепсии, Эдвард голосом предпринимает попытки остановить мужчину. Не просит и не зовет. Просто кричит. И для такого крика фраза «от боли» точно не является правильной. Это другое слово. Такие ощущения нельзя называть банальной болью. И даже с пометкой «катастрофически сильная» не получится…
Внутри меня поочередно рвется все – от сердца, до ниточек, связывающих сознание с реальностью. Будто бы заживо режут на части…
Начинаю всерьез думать о том, чтобы позволить действительности ускользнуть, привалившись к одной из балок, поддерживающих балдахин, когда пытка кончается.
Резко и внезапно, так же, как началась.
Поправив простынь, доктор опускает пострадавшую ногу моего похитителя обратно. Вкалывает под кожу что-то коричневатое, наскоро протерев её крохотной ваткой.
Запах горького лекарства наполняет комнату, смешиваясь с духотой и потом. Заполняет все её пространство.
Эдвард даже не дергается. Замолкает, застывая на подушках как восковая фигура. Постанывает тихо-тихо, как беспомощный ребенок. Дрожит.
– Болеутоляющее будет действовать до утра. Я приеду в девять и окончательно сниму приступ, – Флинн поднимается со своего места, подходя ко мне. Говорит негромко, но внятно и четко. Дает указания, отрывая взгляд от Каллена. – Никаких подъемов и лишних движений, Изабелла.
– Он будет спать? – нерешительно интересуюсь, краем глаза все же взглянув на мужчину.
– Очень крепко. Зрачки будут немного расширены, не пугайтесь, – мужчина вздыхает, устало усмехнувшись. Смотрит на меня не так, как в первую нашу встречу. В этот раз удивления в сером взгляде почти нет, а вот доверия явно стало больше.
– Он поправится? – не могу удержаться от этого вопроса. Мне нужно получить ответ. Спокойный, уверенный ответ от доктора. Я не могу больше всего этого видеть…
– Это боли, Изабелла, а не яд, – рассуждает мужчина, но, видя, что я не понимаю, поясняет более простым способом, – разумеется. Сто из ста процентов. Вы вовремя позвонили.
Вовремя…
– Спасибо, – успокоено вздыхаю, искренне благодаря его. В одиночку я бы не справилась. Эдвард бы не справился. В который раз мы обязаны этому человеку… И за Джерома тоже.
– До свидания, – вежливо отзывается обладатель кофейного костюма, послав мне напоследок ободряющую улыбку, – этой ночью вам лучше спать у себя – чтобы не потревожить мистера Каллена.
– Я… конечно, – наскоро киваю, мимолетно взглянув на моего похитителя, – конечно…
Впрочем, задержаться после ухода Флинна на пару минут в комнате Эдварда я себе позволяю. Закрыв за ним дверь, подхожу к кровати, не рискуя на неё садиться. Смотрю на мужчину стоя. На бронзовые волосы, на бледное, мокрое лицо, на тело, наполовину скрытое под толстым одеялом, на закрытые глаза и неслышные бормотания… Смотрю и не могу поверить в то, что вижу.
Очень больно. До безумия. До дрожи.
Эдвард не святой. Он никогда не был им и не будет. Он делал много всего плохого и, по собственным словам, нарушал божественные запреты неоднократно, но он ведь хороший! Он добрый, нежный и понимающий. Он сострадательный и заботливый. Он может искренне любить и беспокоиться. Он предан и верен до последнего. Я вижу это на примере их отношений с Джеромом. Я вижу положительное в этом мужчине рядом с его маленьким ангелом. И не важно, что это не касается никого другого. Не важно, с каким хладнокровием он расправляется со своими врагами. Неважно ничего…
Я принимаю возможность наказания. Сильного или слабого, быстрого или мучительно-медленного… любого. Но ни одно наказание, даже за неописуемую жесткость, не прописано таким временем.
Эдварда раздирают на клочья. Я смотрю на это каждый день – яд, пули, бомба, лекарства… все его слабости, все легко пробиваемые места – все в игре. Мучители моего похитителя не останавливаются ни перед чем. Не дают ему ни минуты отдыха, дабы перевести дух.
И пусть, глядя на Джерома, я знаю, что он справится, верю… но последнее время даже мне начинает казаться, что из этой канители нет выхода. Замкнутый круг, неразрывная цепочка, чьи звенья спаяны так крепко, как возможно.
А он внутри.
Он заточен среди этого безумия. Он в клетке.
Не сегодня, так завтра что-нибудь произойдет. Страшное, ужасное… что-то, что отнимет его у нас с Джеромом.
В горле образуется комок. Не вижу смысла бороться с ним сейчас. Имею ли я право хоть немного поплакать?.. После сегодняшнего?
…Господи, когда-то я просила за себя. За то, чтобы остаться в белом особняке вместе с Калленами и не возвращаться в логово Джеймса. Избежать боли и страданий, которые он, не скупясь, мне причинял.
…Просила за Джерома, умоляя помочь этому маленькому, светлому ангелу превозмочь ужасы, пережитые в столь раннем возрасте и стать обыкновенным, счастливым ребенком. Беззаботным.
…А сейчас я прошу за Эдварда. За этого невероятного, противоречивого мужчину. За сильного и невероятно слабого одновременно. За уязвимого, хрупкого человека, запутавшегося и нуждающегося в помощи. Я прошу позволить ему отдохнуть – от покушений, мафии, терзаний о будущем сына. Позволить дышать свободно хотя бы несколько часов…
Господи, я прошу тебя оставить его с нами. На такое долгое время, какое в принципе возможно для людей. На такое, какое позволит ему стать счастливым.
Пожалуйста!
Судорожно вздыхая, игнорируя обосновавшиеся на щеках слезы, наклоняюсь к Эдварду, кусая губы. Мягко прикасаюсь ими к солоноватому, вымокшему лбу, полной грудью вдыхая знакомый аромат. Не отстраняюсь, пока мужчина не замолкает. Пока все бормотания, шепот и другие звуки, сопровождающие его последние полчаса, не пропадают…
*
Тельце Джерома – маленькое и теплое – лучше любых успокоительных. Лежу, тесно к нему прижавшись, напряженно глядя в окно, за стеклом которого начинает серебриться утро. Мягкими волнами туман покрывает могучие стволы сосен, стелется по траве, заполняет воздух, укрывая белый особняк от посторонних глаз – его невозможно разглядеть из леса сегодня…
Хоть какое-то ощущение безопасности. Чем больше наблюдаю за тем, что происходит, тем больше сомневаюсь в нашей защищенности.
И действительно – о какой защищенности может идти речь, когда предают те, в ком был уверен?
Марлена.
Марлена, которой и я, и Эдвард безоговорочно доверяли, сделала… то, что посчитала нужным. Разумеется, из-за смерти дочери, разумеется, от горя, разумеется, её можно оправдать, но…
Я не могу. Не могу, вспоминая вопли моего похитителя в ночной тишине.
Не могу, вдыхая запах белокурого ангела в моих объятьях.
Каллен не прав – он может защитить Джерома даже в одиночку. А я навряд ли смогу и со стеной из телохранителей. Если бы по вине домоправительницы Smeraldo не смог…
«Вовремя позвонили».
Поворачиваю голову, поспешно утыкаясь лицом во влажную наволочку подушки. Слезы давно кончились, их остатки – все, что могут предложить глаза. Но не нужно, чтобы Джерри слышал меня.
Кровать теплая. Под толстым одеялом, на свежих простынях, с подушками, огромными, пуховыми, белыми, как снег, спать – одно удовольствие. Однако сна нет.
Едва закрываю глаза, сознание с готовностью выуживает из недр памяти все связанное с попытками расправиться с Эдвардом, разрисовывая их ярчайшими из возможных красок.
Вот испуганный Джаспер после того, как сообщил мне об отравлении.
Вот дрожащий мужчина, прижимающийся ко мне, сгорающий в бреду, пока его организм усиленно пытается побороть яд.
Вот изувеченные, густо покрытые кровью ладони, которые протягивает мне Каллен, шепча, что все закончилось.
Вот эта ночь… удар в плечо, хриплый голос, потухающая в малахитах надежда на спасение…
Я свожу себя с ума подобными нескончаемыми размышлениями, но ничего не могу поделать. Остановить их непосильная задача. Иногда, кончаясь внезапно и быстро, они вспышкой нового воспоминания делают лишь больнее. Разрозненные, не всегда законченные, полупрозрачные и тяжелые, неподъемные, невероятно изматывают. Глаза саднит от напряжения, а руки, стискивающие простыни, отзываются болью в побелевших костяшках. Как я хочу спать. Как сильно хочу немного побыть там, где нет ужаса реальности!
Перестаю надеяться на то, что желание исполнимо, когда надо мной все же сжалились. Отпустили.
Я проваливаюсь куда-то вниз, утрачивая связь со всем, что было и есть рядом, как раз в тот момент, когда зеленые часы напротив кровати демонстрируют время: шесть часов утра.
Просыпаюсь быстро и внезапно. Открываю глаза, почти подскакивая на кровати. Часто моргаю, пытаясь понять, что заставило меня так скоро выпутаться из царства сновидений. Ответ приходит через пару секунд. Все теми же электронными квадратными цифрами. 9.30. Проспала.
