Текст книги "Успокой моё сердце (СИ)"
Автор книги: АlshBetta
сообщить о нарушении
Текущая страница: 42 (всего у книги 54 страниц)
Нахмурившись, глава охраны оборачивается ко мне.
– Поспи, Белла.
Эта фраза окончательно убивает всю сдержанность. Теперь мне вправду страшно.
– Джаспер, – голос предательски вздрагивает и, дабы скрыть это, поспешно прочищаю горло, – в чем дело? Почему он берет трубку?
– Видимо, нет возможности.
– Но сейчас шесть пятнадцать… – часы на стене, что по приезду продемонстрировал мне телохранитель, теперь выделяются лучше всего иного. Их стрелки, будто издеваясь, впаиваются в память подобно закаленной стали.
– Мы сможем найти брешь и немного позже, – неопределенно отзывается Хейл. Для пущей уверенности в собственных словах на меня больше не смотрит.
– Джаспер, – теперь смысла скрывать то, о чем думаю, нет, – а если он что-то?..
– Вариант недопустимый.
– Особняка ведь нет, – монотонности моего голоса можно позавидовать. Сжав пальцами до их белизны одеяло, зажмуриваюсь. Страшные картинки грозятся накинуться сразу, как только я позволю. Как только дам одну-единственную слабину.
– Белла, он кто угодно, только не самоубийца, – Джаспер поправляет рукой малость одёрнувшийся уголок шторы, – на этот счет даже не допускай мыслей.
– А они? Они не могли его?..
– Не думаю.
Я пытаюсь унять дыхание. Пытаюсь предупредить всхлипы, испарить зачатки слез на ресницах и, само собой, надвигающуюся панику. Спокойствие и только спокойствие. Без него нам и часа не продержаться.
Все в порядке. Он просто занят. Он просто не услышал. Он просто спит… да, почему бы ему не спать? Например, телефон в ванной, а он – в спальне. Добраться вовремя – никак.
Я строю теории, но сама понимаю, как они глупы. Строю, но не сдаюсь. Мне нужно чем-то себя ободрять. Теперь даже талант Хейла не имеет прежней силы. Все слишком далеко зашло.
– Наше дело, как бы то ни было – ждать, – произносит мужчина. Вздыхает, мотнув головой.
– Может, ему нужна помощь? Его ранили…
– Белла, – телохранитель покидает свое прежнее место у окна, присаживаясь возле моей подушки, в изголовье кровати. По-отечески тепло заглядывает в глаза. Пытается даже улыбнуться. – Ты просто не выспалась. Закрывай глаза и отдохни как следует.
Он правда думает, что я смогу спать… сейчас?
– Я не буду.
Обжалованию не подлежит, мистер Хейл.
– Это не самый лучший вариант в твоем случае.
– Мне все равно.
– Он должен был говорить с тобой об упрямстве, мисс Свон.
Напоминание мужчины ржавыми ножницами вспарывает и без того саднящие раны. Слезы на глазах-таки выступают.
Наблюдая их, Джаспер смягчается. Ласково потрепав мои волосы, выдавливает искреннюю улыбку, через мгновенье растворяющуюся в серьезности выражения его лица.
– Ради Джерома вытри слезы, – советует он, – мальчик скоро проснется, и твой страх для него – не самое лучшее начало дня.
Я могу только согласиться. А что ещё остается?
Потому краешком простыни, с некоторым промедлением, но я все же убираю ту соленую влагу, что попала во внимание главы охраны. Дважды моргаю, окончательно избавляясь от неё.
– Замечательно.
Хейл поднимается, становясь обратно к шторам. Мне кажется, в просветах толстой ткани он что-то напряженно ищет.
Я глажу светлые волосы маленького ангела, заново, как впервые, как в ночь отравления, как после взрыва бомбы, как через десять минут после первого приступа без лекарств, обращаясь к единственному существу, которое даже из самой безвыходной, самой беспросветной ситуации, говорят, показывает выход. Если учесть все мое атеистическое прошлое, я говорю с этим созданием слишком часто, но не могу прекратить это делать. В чью-то всесильность жизненно необходимо верить…
День с туго натянутой тетивой беспокойства, день, в котором утро слишком длинное, обед слишком короткий, а вечер наступает внезапно, проходит в высшей мере отвратительно.
К тому моменту, как Джерри после необычайно долгого сна открывает глазки – одиннадцать тридцать – Джасперу так и не удается добиться ответа от желанного номера.
Мальчик не пытается понять где мы, не оглядывается в поисках кого-то или чего-то, что знает. Сморгнув туманную пелену, столько времени владевшую его сознанием, он тут же, не теряя лишних мгновений, покрепче прижимается ко мне, прячась среди одеял, подушек и моей пижамы. Тяжело вздыхает, ни капли не расслабляясь от поглаживаний. Молчит, как прежде. Ему нечего сказать.
Я, по совету Хейла, пытаюсь занять ребенка. Но от моих рассказов и увещеваний ему становится лишь хуже.
Джером жалуется на головную боль и хмурится каждый раз, когда приходится повернуться. Он бледный, маленький и беззащитный. Все, чего он хочет – пить, обнимая при этом меня. В усталых глазках, наполненных неприятными ощущениями, неуспокоенных, не находящих объяснения беспокойству, повисло ненавистное мне чувство. То самое, что я впервые увидела в драгоценных камушках в день нашей с ним встречи.
Боль.
Ему больно – и морально, и физически.
Мы сможем когда-нибудь перешагнуть через оба этих составляющих его мучений? Или что-то всегда неотрывно будет следовать рядом?
И, что самое отвратительное, уверить малыша пока не в чем. Нечем успокоить. Мы не можем добиться банального телефонного звонка, что уж говорить о приезде столь долгожданного папы…
Под вечер Джерри, отказавшись от еды, заказанной Хейлом у той самой женщины, удивленной нашим поздним (и, похоже, единственным за последний месяц) заселением, уткнувшись личиком в подушку, плачет.
Прозрачные слезки, не сопровождаясь ни всхлипами, ни рыданиями, орошают его кожу, делая её ещё белее.
Справиться с ними не помогают и мои объятья. Похоже, он достиг определенной грани своего терпения.
Он больше не выглядит спокойным и умиротворенным. Он больше не улыбается, и в глазах не проскальзывает ни намека беззаботности.
Мы переместились в самое начало – отчаянье, что ничем не разогнать.
Джером даже не пытается говорить. Он молчит. Дыхание – и то почти не слышно.
Мне хочется позвать доктора. Хочется узнать, что с моим мальчиком, и дать ему лекарство, дабы стало легче. Во всех смыслах.
Но первый и единственный целитель, что может излечить его, отсутствует, и, похоже, не увидит своего ангела ещё очень долго.
Терпеть – все, что ему остается.
И все, что остается мне.
– Солнышко, – подвигаюсь чуть ближе к мальчику, поглаживая его подрагивающую спинку, – расскажи мне, почему ты плачешь? Ты так сильно испугался?
Невероятно глупый вопрос, Белла…
А хуже всего то, что ответ на него заранее известен.
Джером, даже не обернувшись ко мне, кивает. Маленькие пальчики сильнее стискивают наволочку.
– Тебе не нужно ничего бояться, мой маленький, – уверяю я, целуя светлые волосы, – я всегда рядом с тобой, Джаспер здесь… папа…
При упоминании отца Джерри вздрагивает, с силой зажмуриваясь. Он начинает дрожать сильнее.
– Папа тебя ото всех защитит. Он никогда нас не бросит.
Бросит. Бросил…
Мальчик качает головой из стороны в сторону, всхлипывая громче, и никаких слов не надо, дабы подсказать его ответ.
– Никогда, – уже увереннее повторяю я, обвивая малыша руками и прижимая к себе. Теперь его дрожь словно по невидимому проводу передается и мне.
В чем–в чем, а в этой правде я убеждена. Что касается защиты, что касается спасения – Эдвард будет первым, кто выйдет за нас на поле боя. И последним, кто с него уйдет.
– Где бы мы с тобой ни были, Джерри, – шепчу я ему на ушко, – папа всегда рядом с нами. Он любит тебя больше всех на свете. И я люблю. Очень-очень сильно… сыночек.
Впервые после Чили употребляю это слово, предложенное самим малышом, пусть и несколько робко, надеясь, что не перехожу границ. Быть может, после возвращения в Штаты он снова вспомнил об Ирине и снова считает слово «мама» исчадием Ада?..
Благо, мои опасения оказываются напрасны.
Мальчику, похоже, становится немного легче. Судорожно вздохнув, он поворачивается в мою сторону, смотрит своими большими глазками, смаргивая слезы. Говорит «спасибо». Доказывает, что это слово ему приятно слышать.
– Ну вот видишь, – я чмокаю его макушку, делая глубокий вдох, – все не так страшно. Не бойся. Ничего никогда не бойся. Никто не даст тебя в обиду.
Джерри верит. Дышит уже спокойнее. Мне кажется, даже малость расслабляется, удобнее устраиваясь в моих объятьях.
– Ты точно не хочешь покушать? – киваю ему на прикроватную тумбу, где до сих пор стоит поднос с тарелкой рисовой каши и с бефстроганов, – тебе понравится, если попробуешь.
Джером снова супится, снова поджимает губки.
«Нет», – ответ очевиден. Ну что же…
– Хорошо, – я соглашаюсь, не желая портить ему только-только малость выровнявшееся настроение, – тогда нам лучше поспать, а утром попросить сварить тебя овсянку. Ты ведь любишь овсянку, так?
Он несмело соглашается, покрепче приникая ко мне. Глубоко, тяжело и грустно вздыхает, закрывая глаза.
– Picollo angelo, – с нежностью бормочу, подтягивая к его плечикам одеяло, – все хорошо, слезки нам не нужны, нам не из-за чего плакать…
На миг последняя фраза воскрешает в памяти мысль что, быть может, и есть из-за кого… из-за кого… но я не пускаю её дальше допустимого предела. У Эдварда не было оптимизма, но была надежда. А у меня есть и то и другое – за это стоит поблагодарить Джаспера.
Все вернется на круги своя.
И папа вернется.
– И когда зацветут апельсины, весна придет, – напеваю маленькому ангелу последние слова из колыбельной мужчины, мягко улыбаясь. Теперь и сама верю. Во все.
Но не успевает Джерри как следует заснуть, а я подумать о чем-то ещё, задумчиво разглаживая его волосы, как с громким характерным звуком ключ вонзается в дверной замок, дважды поворачиваясь в нем.
На пороге комнаты, освещенной, опять же, той единственной лампой, стоит мистер Хейл, держа в руках телефон. Его дисплей светится в темноте ярким пятном и бросает блики на грязный ковер на полу.
Дверь закрывается.
– Одевайтесь, – Джаспер нажимает на выключатель, и лампа посередине комнаты вспыхивает, вырывая малыша из дремоты. Жмурясь, он недоуменно и испугано оглядывается вокруг.
– Одеваться?
– Да, Белла. Побыстрее.
Быстрее?.. Я помню, чем в прошлый раз закончилась эта фраза. Больше всего хочется закричать и уверить себя, что услышанное – ошибка. Что ничего подобного телохранитель не говорил.
Хватит… хватит, пожалуйста!
– Зачем?.. – когда он кидает на кровать вещи из старого комода, ещё вчера уложенные мной в одну из полок, все же задаю свой вопрос.
– Нужно ехать в аэропорт. Есть возможность улететь, – Хейл достает из полки наши документы, поспешно пролистывает паспорта, убеждаясь, что все на месте. Надевает свой пиджак, висящий на спинке кресла, за полторы секунды.
Меня успокаивает, что он не напуган. Спокоен абсолютно и совершенно. Уверен. Осведомлен и имеет четкий план действий. Его глаза не распахнуты, как в ночь побега, а руки не белые и не дрожат. В этот раз все по-другому. В этот раз менее опасно. Он быстрый не из-за ужаса, а из-за стремления поскорее добраться до цели.
И потому я слушаюсь. Верю.
– Джером, давай-ка мы…
Но малыш отказывается. Отказывается всем своим естеством, отталкивая меня и быстро-быстро качая головой из стороны в сторону. На его щеках по ещё невысохшим соленым дорожкам текут десятки новых. Рыдания становятся звучными и заполняют собой все пространство номера.
Он никуда не поедет.
Он не хочет.
Он боится.
Он устал…
– Одевайся, – повторяет мне Джаспер, самостоятельно выуживая из кучи одежды ту, что принадлежит мальчику и подходя к нему.
Джером хмурится, подаваясь назад, к стенке. Шумно сглатывает, глотая слезы.
– Тише, – низким предупреждающим голосом велит глава охраны, – нужно одеться, чтобы выйти на улицу. Иначе ты замерзнешь.
Я, сконцентрировавшись на Джерри и его реакции на Хейла, даже не ухожу в ванную. Знаю, что Джаспер занят ребенком и знаю, что не боюсь его. Кто-кто, а он точно не имел мыслей овладеть мной. К тому же, умудряюсь переодеться довольно быстро. Теперь вместо пижамы – ещё из особняка – на мне черные джинсы и синяя кофта с длинными рукавами. Туфли, насколько помню, стояли где-то у кровати…
На удивление, телохранителю удается его затея. Джером – уже в куртке и своих ботинках – сидит на болотном покрывале, стиснув зубы. Слез куда меньше.
Они успели поговорить?..
– Пойдешь ко мне? – просительно смотрю на белокурое создание, протягивая к нему руки. Несмотря на выражение своего лица, мой мальчик сразу же соглашается.
Процедура выселения у Джаспера занимает полторы минуты. И ровно, точно по секундам, в двенадцать сорок пять мы с Джерри занимаем прежнее место в черном салоне внедорожника.
Бесшумно, подобному дикому хищнику, огромный автомобиль под управлением Хейла оставляет за задним стеклом здание мотеля. Едет с дьявольской скоростью, но из-за темноты леса мало что заметно. Фары светят очень тускло…
Он намерено не включает их как следует?
Джером отрешено смотрит в окно. Ни сосны, ни ели, ни тьма его не пугают. Он держит в ладошках мою руку и пытается прекратить плакать. Часто моргает, изредка помогая слезам исчезнуть, когда вытирает их об рукав моей куртки. Всеми силами пытается себя контролировать.
– Я тебя люблю, – едва слышно говорю ему, потирая побелевшие пальчики, – очень, родной. Не бойся.
В ответ они сжимают мои собственные сильнее.
В этом мы единодушны.
Подумать только, снова! Сутки хоть относительного спокойствия, а затем снова!..
В этот раз – аэропорт. В этот раз уже за пределы Америки.
Прошло ведь около двадцати часов, а Эдвард до сих пор не знает, что мы в порядке. Джаспер так и не смог дозвониться ему. Он будет пробовать уже из-за границы? Уже потом?
А будет ли к тому моменту кому звонить?..
…Я не знаю, что бы было со мной, узнай я такую новость. Узнай, что Эдвард и Джером… погибли. Вместе. Вдвоем. Сразу. Ночью… когда меня не было рядом!..
Господи, что же нам делать? Он должен знать! Он должен! Если с ним что-то случится по вине того, что мы вовремя не сообщили… я… меня…
Внезапно мысли накрывает таким отчаяньем, а ужас столь быстрым ледяным копьем пронзает в самое сердце, что для того, чтобы затормозить, мне требуется не меньше двух секунд.
Останавливаюсь, прикладывая для этого все силы.
Перекрываю поток таких мыслей, не давая им завершения.
А что – я? Я ничего не смогу сделать. Я не смогу плакать больше трех минут, не смогу кричать, не смогу подумать о том, дабы что-то с собой сделать… Со мной Джером. Он может плакать и кричать, он может страдать и сходить с ума ночами. Я – не могу. Я не имею никакого права.
Я должна буду быть рядом в здравии, как физическом, так и моральном, до тех пор, пока он не сможет справиться с этой утратой (если сможет). Я должна буду забыть о том, что сама люблю Эдварда. Если его не станет – это будет потерей Джерома. Не моей. Ни в коем случае не моей…
Истерики и слезы, мольбы и проклятья – все за гранью дозволенного. Появится миллион и одно дело, что нужно сделать, миллион и одна новая обязанность, не говоря уже о том, чтобы начинать новую жизнь, которую всем сердцем я буду ненавидеть…
В первую очередь, как и просил Каллен, Джером. Его мысли, чувства, страхи, боль и прочее. Его безопасность и спокойствие.
Спокойствие?! Боже, какое после этого у него может быть спокойствие?..
Представлять такое невероятно отвратительно, больно и страшно, но мое воображение ничуть не жалится, рисуя «чудные» картинки «светлого» будущего без мистера Каллена. Вернее – картинку.
Вижу только слезы и крики Джерома. Вижу, как он медленно, но верно потухает без своего папочки.
Эдвард не сможет жить без Джерома – он сам признавался. Если бы не он, его бы не было на шахматной доске, и он бы, не стыдясь и не защищаясь, подставил своего Короля под дуло Ферзя, Ладьи или Слона. Я слышала это и прекрасно помню.
И точно так же, без единой правки, без единой ремарки, Джерри не сможет быть без него. Он слишком сильно его любит. Так сильно, что эта любовь не умещается в его крохотном сердечке, вырываясь наружу слезами и горем с каждым уходом папы, с каждым «до свидания» и обещанием «все будет в порядке», когда он не оборачивается, садясь в машину.
Смерть Эдварда станет смертью Джерома. Чтобы я ни делала…
…Этих слез удержать не получится. Я не могу… я не знаю… я хочу… чуть-чуть ведь можно? Совсем капельку?..
Стараясь делать вид, что все по-прежнему, опускаю подбородок на макушку Джерома, сдерживая порывы зарыдать, затаивая дыхание. Жду, пока спазм отпускает, и только затем позволяю себе вдох. Часто моргаю, избавляясь от соленой влаги.
Господи, как я хочу, чтобы он был рядом! Господи, как я хочу его вернуть! Чтобы с ним было все в порядке, чтобы он улыбался, видя Джерри, чтобы он обнимал нас обоих и никуда, никогда, ни за что больше не уходил! Я готова броситься в жерло вулкана или в водную гладь, глубиной семь метров. Я готова пройти пустыню и горные перевалы. Я готова идти в Ад. В самое-самое пекло, там, где черти, злобно хохоча, жарят грешников. Только вместе. Вместе с ним.
Я не боюсь ничего с этим мужчиной. Не боится и Джером.
– Белла, – неодобрительный, хмурый голос Джаспера немного отрезвляет. На мгновенье потеряв контроль, всхлипываю. Слышно…
Джерри тут же реагирует. Тут же оборачивается, заглядывая своими драгоценными камушками прямо в мои глаза, в самую глубину. Не отпускает.
От вида моих слез его собственные сразу же, как по команде, высыхают.
Мой мальчик принимается нежно, бережно и ласково гладить меня, когда проходит оцепенение-удивление, вызванное столь неожиданным зрелищем. Немного приподнимаясь, он осыпает своими поцелуями каждую клеточку моей кожи. Он проводит пальчиками по моим волосам, по шее, по плечам. Он пытается сделать все то, что я для него делаю.
– Лю…люб… люблю, – пытаясь побороть что-то, мешающее произнести заветное слово, бормочет он, – люблю… мама… люблю…
Целует крепче и нежнее. Уверяет, что рядом и что мне точно нет повода плакать. Говорит мне о своей любви.
Думает, судя по всему, что мои слезы реакция на его поведение и все, что произошло за последний час, произошло по его вине.
– Прости, мой маленький, – я делаю глубокий вдох, напуская на губы вымученную улыбку. Меньше всего хочу, чтобы он думал что-то подобное, – я не плачу, нет, ну что ты. Я тоже тебя люблю. Очень…очень… Ты молодец. Ты замечательный, мой мальчик.
На пару сантиметров отстранившись, Джером отпускает меня, серьезно глядя и принуждая так же серьезно смотреть на него. Обеими ладошками, не скупясь, стирает со щечек все свои слезы. Не оставляет ни капли.
– Не плачь… – шепчет, поднося мои пальцы к лицу, – не плачь…
– Не плачу, – соглашаюсь, улыбаясь чуточку шире, – нет-нет…
Джером не верит, подозрительно рассматривая остатки соленой влаги на моей коже. Его брови сходятся на переносице, а губы поджимаются, но мальчик делает вид, что все в порядке. Обнимает меня, повторяя ещё раз:
– Мама… люблю… хороший…
– Знаю, знаю, мой родной, – теперь мой черед ласкать его. Моего смелого, доброго, нежного и сострадательного малыша.
Конечно хороший. Самый хороший. Лучший!
…Я зря все это думаю. Я зря переживаю. Эдвард в целости и сохранности. Он верит, что мы живы. Он чувствует это. Они с Джеромом обладают невероятным даром на то самое чувство-ощущение друг друга. Никаких глупостей…
– Белла, все в порядке? – Джаспер на миллисекунду оглядывается на меня, крепко держа руками руль.
Киваю.
– Да, я просто…
Но договорить не успеваю. С громким, оглушающим визгом шин, наш внедорожник тормозит. Фонарь, появившийся перед лобовым стеклом, вспыхивает и пропадает за огромной сосной.
Что-то невероятно быстрое проносится мимо, озаряя две полосы трассы светом своих фар. Краем затрагивает и нас. Вижу, как на серебристой поверхности незнакомого автомобиля мелькает красное пятно – наше отражение.
Впрочем, скрывается он довольно быстро. Не успеваю ни рассмотреть, ни осознать, что в принципе только что было.
Хорошо, что мы в порядке. Я немного ударилась спиной о жесткое кресло, но Джерри нет. И это успокаивает.
– В чем дело?
Джаспер мне не отвечает. Выждав две секунды, оглянувшись в ту сторону, куда умчался автомобиль, резко выезжает на дорогу, ускоряясь. Спидометр грозится лопнуть от той скорости, к которой подбирается длинная белая стрелка. Благо, кроме нас на трассе нет ни одной машины.
Джером хмурится, но не выглядит напуганным. Скорее удивленным. Обнимает меня, вопросительно заглядывая в глаза.
– Машина, – не могу дать другого ответа, более честного. На фразу «все в порядке» уже не хватает сил.
Наша поездка продолжается. И чем дальше, тем быстрее.
– Кто это был? – предпринимаю ещё одну попытку узнать хоть что-то от Хейла.
– Не знаю.
Его напряжение опускает меня с небес неведения на землю. Пока не сильно, но уже пугает.
– Просто машина?..
– Просто машина, – шипит он, поджимая губы. Переключает скорость на максимальную отметку, – но теперь лучше приехать раньше положенного.
– Ты думаешь, в аэропорту?..
– Мама… – тихонький голос Джерри привлекает мое внимание, вынуждая обернуться туда, куда пальчиком показывает малыш.
В стекле заднего вида за нами движется что-то светлое. Яркое-яркое белое пятно. И ничуть не медленнее, чем мы…
– Джаспер?.. – стараюсь сделать все, чтобы не пустить дрожь в голос, – сзади…
– Я вижу.
Хейл крепче обхватывает руль. На полную включает и наши фары.
Теперь сосны и ели по краям дороги действительно, в самом прямом значении этого слова, пролетают мимо. Я уверена, ни одно гоночное соревнование не может похвастаться такой скоростью своих участников. Что-то мне подсказывает, что через пару километров мы запросто побьем рекорд «Формулы – 1».
…Преследователи приближаются. Похоже, их небольшая компактная машина способна на куда большее, чем наш огромный джип. По крайней мере, так я вижу на практике.
Но кое-какое преимущество у нас все же есть. И теперь Джаспер решает применить его, когда расстояние так быстро сокращается.
Он выворачивает руль вправо, уходя в лес. Очередной въезд, очередные коряги по сторонам и ветки, сломанные будто бы ураганом, проносятся перед глазами.
Вот это уже для Джерома слишком.
Он прижимается ко мне, прячась от всех этих ужасающих видов. Ненавистная мне дрожь детского тельца прекрасно ощутима под пальцами.
Я даже не могу ему ничего сказать – в горле пересохло, а кровь, кажется, стынет где-то в жилах.
Не нужно было уезжать… нужно было остаться в мотеле!
Ещё один резкий поворот Хейла едва ли не разворачивает машину на 180 градусов. Ударяя по тормозам в нужный момент, он чудом выруливает от огромной сосны, чей прогнивший ствол при едином касании грозится рухнуть и превратить нас в лепешку.
По лесу маневрировать сложнее – и Джасперу, и тем, кто сзади. Но они, вопреки нашим общим предположениям, ничуть не отстают. Для них и бездорожье – не помеха.
– Это Рыба?..
– Полиция, Белла. Со штрафом за езду с превышенной скоростью.
Моя кожа покрывается мурашками от его слов. От его тона…
Черт!
Я прижимаю к себе Джерома так крепко, как могу. Они могут пытать меня, в меня стрелять, убивать, расчленять, но мальчика я не отдам! Я защищу его как, чем и перед кем угодно! Никто не посмеет сделать ему больно!..
– Сейчас уйдут, – внезапно произносит глава охраны. Ветки кустов, взявшихся из ниоткуда, ударяют по стеклам с отвратительнейшим звуком.
И свет фар сзади, как только мы пропадаем в каких-то зарослях, правда исчезает.
Оторвались?..
Оторвались!
– Выедем с другой стороны, прямо возле самолета. До той трассы им не добраться…
– Мама… – жалобно хнычет Джерри, морщась, будто от боли.
– Тише, малыш, – глажу его, малость успокаиваясь от прогноза Джаспера, – все, никого нет, видишь? Они уехали. Они ехали не за нами…
Джаспер хмурится, но не произносит ни слова. Его отражение я прекрасно вижу в зеркале заднего обзора, но тоже молчу. Все после… после…
Узенькая полоска трассы, где по краям расположилась длинная, насколько хватает глаз, канава, встречает нас тишиной. И вправду: не доберутся. Пропали.
Хейл немного сбавляет скорость, удерживая четкую ровную позицию между канавами. Едет быстро, но уже не летит.
Его спокойствие, подкрепляя мое, разносится по салону.
…Однако, как оказывается через полминуты, напрасно.
– Ты проходил практику у Шумахера?
Он усмехается, качая головой.
– Экспресс-курсы выживания, Белла. В тот день я впервые сел за руль.
– У тебя талант…
Джаспер оглядывается, хмыкнув:
– Я научу и тебя, если потребуется.
Теперь и я улыбаюсь. Теперь и мой страх куда-то пропадает, теряясь среди других эмоций. Адреналин, выработавшийся за время погони, постепенно прекращает свое действие.
Мы проезжаем два или три километра, когда впереди появляется светлый огонек.
И приближается… приближается…
Слишком близко.
Джаспер ударяет по тормозам, мигом спустив с лица всю расслабленность, замирая за метр до капота автомобиля.
Та самая машина с яркими фарами, серебристая, предстает на обозрение посреди дороги.
Ни вправо, ни влево мы свернуть не можем из-за канавы.
Назад уже не успеем – её мотор заведен, догонит в два счета.
А это значит… гонка окончена.
Финиш.
С нетерпением жду ваших комментариев! Не пожалейте черкнуть пару строчек о своих впечатлениях))
========== Глава 54 – Tesoro ==========
От третьего лица
Папочка.
Он лежит на полу, залитом собственной кровью и, протянув вперед белые-белые, фарфоровые, как у кукол, ручки, зовет единственного человека, который может ему помочь.
Папочка.
Он обнимает его, давясь слезами и даже не пытаясь сдерживать рыданий. Объятья совсем некрепкие, он едва-едва может обвить пальчиками его шею, но та сила, что он хочет в них вложить, очевидна.
Папочка.
Синевато-лиловая плитка, блики тусклой лампы на полу, едкий запах спирта и бинтов, от которого нет спасенья. Одна кровать в центре, две пустые – по бокам. От чересчур большой дозы обезболивающих тоненькие сиреневые веки даже не подрагивают.
Папочка.
«За боль причинённую собственной болью и отплатишь», – слова столь пугающие, но столь знакомые. Тот же смятый листок бумаги, на обратной стороне которого улыбающаяся рожица, нарисованная мальчиком специально для него, те же восемь символичных строчек, содержащих в себе послание похуже, чем все свитки, приписанные сатане.
Папочка.
Немой крик. Немой, несмотря на ярые попытки добиться звука. Испуганный, с потерянным выражением на лице, отчаянный, недоуменный. А потом снова зов – все тот же, немой. И снова маленькие пальчики на шее.
Папочка.
Демонстративный поворот головы в другую сторону. Отказ смотреть в глаза и слушать, что скажут. Уверенность, что ничего хорошего не будет. Час, два – а потом одиночество. И напоследок он скажет зачем-то совершенно ненужные, не вдохновляющие, не облегчающие боль слова: «я вернусь».
Папочка.
Запотевшее стекло, громкие всхлипы; отчаянье, безнадежность – до последней грани явные. Попытки выбраться наружу, догнать, остановить, уговорить… Вынужденное принятие фактов. Ненависть и смертельная обида в глубине взгляда. Молчание.
Папочка.
Яркие, ярче любой звезды на синем небе, глаза. Знакомые, любимые, столь нужные и важные малахитовые глаза. Цвет смысла жизни и смысла всего, что было. Единственная цель, единственная награда, единственное наказание. В темноте. Без контуров, без лица. Затухающие, но не теряющие от того выражение неимоверной боли внутри.
Папочка…
Эдвард с такой силой сжимает пальцами тонкий экран телефона, что его хруст вполне ожидаем. Если стекло треснет, а корпус сомнется, как бумага, ничего удивительного не произойдет.
…В звенящей тишине нет ни единого звука. Нет ни единого намека на него. Но детский голос, мягкий и манящий, звучит так, словно бы его обладатель где-то здесь. Совсем рядом.
Он зовет его. Зовет своего папочку и наполняется грустью от каждой безответной секунды.
Эдвард не пытается оглядываться и искать – дисплей мобильного все ещё горит и там черным по белому, не давая даже самой маленькой возможности опровержения, имеется сообщение от системы безопасности: «объект не найден».
И эти слова, острые, как бритва, жестокие, как ничто другое, подтверждают слова сеньора Вольтури, набравшего его номер полчаса назад.
«Каков любимый цвет Изумрудного?».
«Красный с оттенками седины».
«Какая жалость – у нас была информация только о белом… хотя белый когда-нибудь, да становится красным, Smeraldo».
Сначала он не понял. Сначала такие слова воспринялись, как плохая шутка или бред, но уж точно не намек на правду. И лишь затем, когда главный приспешник проговорил что-то ещё, Каллен догадался, о чем речь.
«Что вы сделали?!».
В ответ раздался добродушный смех и звонок оборвался.
…Проверил ли он?
Разумеется, первым делом. Лихорадочно набирая пальцами нужный номер, путаясь в цифрах и слушая, как сердце бьется где-то в горле, ждал, что трубку снимут. Набирал снова. На разные номера – испробовал все варианты.
Ни одного слова с того конца провода не прозвучало.
Зато своему хозяину в лицо усмехнулась потрясающей вестью система оповещения, выдав самую значительную и самую ужасающую фразу за всю историю своего существования…
…К зову Джерома прибавляется другой голос, совсем нежный, но при том уверенный – как в тот день. Он шепчет «ты справишься» и без устали повторяет, что «все будет в порядке».
Смешиваясь, они становятся невыносимы.
Эдвард, не в состоянии больше терпеть столь жуткой какофонии, запускает телефон в стену.
Умоляюще всхлипнув тоненьким треском, приборчик разлетается на части. Столь необычный звук на миг прогоняет все иные, но когда они возвращаются, то, кажется, звучат даже явней.
И в этот раз имеют над ним всепоглощающую силу.
Ноги подгибаются сами собой, руки перестают удерживать покрывала, а пол одним резким прыжком, как кобра, набрасывается, вовлекая в свои объятья.
Каллен извивается, сжимая и разжимая кулаки и воя, как раненый зверь от осознания своей беспомощности.
НЕ СПРАВИЛСЯ!
НЕ ХОРОШО!
НЕ ПАПА!..
Стены пропадают, сменяясь пеленой слез. Невероятно жгучих, невероятно горячих. Они заживо сжигают его, не собираясь останавливаться.
А мужчина не намерен давать им отпор. Как в первый и единственный раз, в далеком детстве, рыдает в голос. Какой смысл для выдержки? Какой смысл для самоконтроля? Они канули в Лету и вряд ли когда-нибудь снова явятся на арену.
Эсми говорила: «хуже всего, когда погибают дети». Много раз повторяла, уверяя его, что никакая утрата не может сравниться с той, что забирает с собой видимую, осязаемую часть тебя.
Он не верил. На похоронах матери, задыхаясь от собственного горя, не верил. Что могло быть страшнее этой потери? Что ещё могло с ним случиться, дабы заставить так мучиться?
Оказывается, больнее все же бывает. И настолько, насколько он не мог себе даже представить.
Потеря смысла жизни невосполнима.
Он даже не посмеет пытаться это пережить…
*
POV Bella
Как, бывает, нам хочется верить в чудо! Хочется оставить за спиной все увещевания здравого смысла, все попытки дозваться трезвого ума, отправить к чертям пережитый опыт и постараться смотреть на мир глазами детей, ожидая, что в каждом есть добро, и никто никогда не посмеет причинить тебе или тем, кого любишь, страдания.
