Текст книги "Успокой моё сердце (СИ)"
Автор книги: АlshBetta
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 54 страниц)
Ночь полна таинственности. В каждом её уголке, в каждом шевелении ветерка есть что-то неожиданное, приятное и манящее… Что-то, ради чего можно многое забыть и многое оставить.
В ночи есть сокровенность и искренность, какую не отыскать днем. В эту пору дня куда проще решиться что-то сказать или сделать. Почему-то под покровом мягкой темноты отпускает страх быть отвергнутой…
Быть может, именно поэтому я решилась и сказала. Взяла и сказала, отбросив все сомнения.
Призналась.
И, кажется, сейчас пожалею…
Лицо Эдварда, лежащее на подушке напротив меня, бледнеет больше прежнего. Тени устраиваются под глазами, пряча в своей темноте ошеломленные малахиты, касаются щек, не позволяя двум оставшимся капелькам соленой влаги достичь своей цели – моих пальцев. Они останавливаются на полпути. Как и мои мысли после ответа мужчины.
Я многое ожидала – отрицание, сомнение, просьбу подумать, даже испуг (чего только не покажут книги и голубые экраны), в конце концов, в самых смелых мечтах даже принятие, взаимность!.. Но на ответ «ошибаешься» даже у меня не хватило фантазии.
И, тем не менее, он уже прозвучал.
– Что?.. – это самая умная фраза, что я могу сейчас сказать. Не знаю, что ещё в состоянии занять её место. Мне кажется, я упускаю что-то важное, что-то, что расставит все по местам. А пока ни черта не понятно.
Эдвард глубоко вздыхает, прогоняя угасающие всхлипы, сопровождавшие его в рассказе ужасной истории моего ангелочка, немного прикрывает глаза.
– Ты слышала.
Так…
– Почему ошибаюсь? – голос предательски вздрагивает, внутри на тоненькой ниточке покачивается что-то тяжелое, грозясь оборваться и разбиться на мелкие кусочки, из которых уже вряд ли можно будет сложить прежнюю картинку. Но удивление точно не даст слезам появиться прежде, чем я получу окончательные ответы на все вопросы. Их не так много, как кажется.
– Ты не понимаешь, кому и зачем это говоришь, – бархатный баритон сам на себя не похож. В какой-то момент мне кажется, что этого голоса я не знаю. Поджав губы, повернувшись ближе к подушке и головке Джерри, чем ко мне, Каллен выглядит разочарованным и раздраженным, но вместе с тем – расстроенным. Словно бы я намеренно сделала что-то такое, от чего ему больно.
– Я тебе это говорю, – проглатываю горечь, обосновавшуюся в горле, вынуждая пальцы ожить и прикоснуться к нему снова. Ненавижу видеть Эдварда в таком состоянии! Глажу даже ласковее, чем прежде. Так хочу показать, что я рядом. Так хочу показать, что говорю чистую правду. И даже если у него есть повод сомневаться во мне, даже если то, что было, та, что была, заставила в принципе усомниться в таком светлом и приятном чувстве, я помогу. Мне только нужен шанс. Лучше бы было, если бы он промолчал…
Эдвард поднимает руку с покрывал, оставляя беззащитными плечики сына, и хочет, по всей видимости, что-то сделать с моими ладонями. Траектория движения явно рассчитана к собственному лицу… но потом резко меняется. Длинные пальцы, едва касаясь, проводят по пижамным штанам своего обладателя. Словно гладят.
– Что такое? – встревоженно зову, хмурясь. На место прежнего страха – недоумения, приходит новый, уже более осязаемый.
Касания становятся сильнее. Мягкая ткань издает характерный звук, когда Каллен что есть силы проводит по ней ногтями. Туда-сюда…
Приступ.
– Все хорошо, – придушенно шепчу, одновременно подавляя зарождающийся внутри ужас и аккуратно передвигая Джерома на другую сторону кровати, к себе. Благо этому противодействовать Эдвард не собирается. Он слишком занят ногой.
– Эй, – подбираюсь как можно ближе, заглядывая прямо в его глаза, пытающиеся от меня скрыться, – посмотри, все в порядке! Попытайся расслабиться, сейчас пройдет…
– Не пройдет, – в его голосе уверенности больше, чем чего-либо иного. И она, совершенно не щадя, отсылает меня к прошлой ночи. Той, в особняке, после которой и удалось понять, что я по-настоящему чувствую к этому мужчине. Но неужели снова?.. Здесь, за сотни тысяч миль… А кто поможет? Флинна нет!
Надеюсь, он был прав и болезнь правда не имеет физического аспекта.
– Эдвард, – прочищаю горло, запирая как можно глубже все негативные эмоции и страхи, грозящие окончательно усугубить положение, – тебе нужно успокоиться, и все. Подумай о чем-нибудь хорошем.
Он стискивает зубы, но категоричного «нет» я не получаю. Вдохновляет.
– Помнишь, как Джером играл с дельфинами? – первое, что приходит в голову, но, должна признать, весьма действенное воспоминание. Малыш потрясающе выглядел тогда. И я уверена, счастье, исходящее от него ваттами, Эдвард тоже заметил. Замечательный выбор.
– Да… – ответ теряется между глубоким вдохом и резким выдохом.
– Отлично. А когда мы строили замок? Помнишь, как он улыбался? – не останавливаюсь, пытаюсь… не могу даже представить, что будет, если я остановлюсь. На фоне происходящего теряется недоразумение о необдуманном признании, о реакции мужчины – есть вещи куда серьезнее и важнее сейчас, чем разбор полетов.
– Нет…
– Ну как же нет, – из-за всех сил стараюсь быть беззаботной, – внутренний дворик, смотровые башни, ракушки на стенах…
– Не помогает, – рычит Каллен, обрывая меня, – хватит!
Замолкаю, прикусив губу. Он снова мокрый – луна сегодня щедра на свет. Все, как и прежде.
– Помоги мне…
– Конечно, – с готовностью киваю, перебирая в голове варианты той самой помощи, – о чем мне рассказать?
Его передергивает. Длинные пальцы с животной ненавистью впиваются в левую ногу. Сейчас вырвут с корнем. Правая рука, ударяясь об угол деревянной тумбочки, едва не выворачивает её содержимое на пол.
– Слева… черт… слева, Белла! – он повышает голос, зажмуриваясь.
– Что слева?
– Укол. Дай мне…
– Какой укол? – что? Откуда?!
– Белла! – уже не сдерживается. Выгнувшись на простынях, хватает мою руку, рывком разворачивая к нужной полке. Ему не хватает пары сантиметров, дабы дотянуться до неё самому.
– Эдвард, – произношу спокойным тоном, но с каждым мгновеньем крепнущие оковы скоро явно его уничтожат, – тебе не нужно лекарство, Флинн говорил…
– Не учи меня, что делать! – яростный выкрик сотрясает комнату. В который раз радуюсь, что Джерри спит. Лицо Каллена до неузнаваемости преображается. В нем сейчас светится та звериная угроза, от которой хочется бежать как можно дальше. Которая прекрасно подходит для свершения описанного в выражениях «испепелить взглядом», «уничтожить на месте» и многих других в том же роде.
– Эдвард, послушай…
Не будет слушать. Точно и однозначно.
– Дай мне его немедленно! – ярость, ненависть, гнев – все слова, известные человеку на тему таких чувств, не дадут точного описания. Его просто не существует – такое можно только увидеть.
А может, действительно, послушать? Дать?.. Ему больно, страшно, хочется избавления – и мне бы хотелось – к тому же, я единственная, кто может ему помочь… Могу ли я говорить «я люблю тебя», а потом, меньше чем через пять минут, отказываться спасти от боли? Сумасшествие.
Но и слова Флинна, его «чудо-прогноз» я тоже помню. И куда лучше, чем все остальное…
– Нет, – губы сами дают ответ. Мне кажется, они знают его лучше, чем сознание.
Эдвард кусает губы, тщетно пытаясь, судя по выражению лица, найти другое объяснение моим словам. На мгновенье яростная пелена спадает. Ужас, четко вырисовывающийся, без лишних пояснений понятный, проступает на лице. В морщинах, отчаянном взгляде, подрагивающих тонких губах и мокрых от пота щеках. Он шумно сглатывает, словно с чем-то смиряясь.
– Помоги мне… – просит тихо-тихо, как ребенок. Тем же бархатным баритоном, который люблю, тем же молящим тоном, как после побега Джерома, после возвращения едва не утерянного смысла жизни. На это я тоже должна отказать?
– Я помогу, Эдвард, – смаргиваю соленые капельки, наворачивающиеся на глаза, убирая со взмокшего лба потемневшие волосы, – смотри на меня, я здесь, Джерри здесь, конечно мы тебе поможем.
Он громко прочищает горло, резко выдыхает.
– Вот на чем кончается ваша любовь, – шепчет, сжимая зубы, – «в болезни и в здравии», «в богатстве и в бедности»…
Часто дышит. Тяжело, будто каменный, отворачивается от меня. Смотрит на тумбочку.
– Больше не спрашивай, почему ошибаешься…
– Что ты такое говоришь? – поражаясь безжалостности его слов, качаю головой, – это ведь неправда, Эдвард. Я хочу помочь. Ты же помнишь, чем грозит продолжение всего этого! Мы ведь здесь, чтобы прекратить это!
…Это, похоже, становится последней каплей. Окончательно будит в нем зверя.
В широко распахнутых малахитах, налившихся кровью, нет места ничему другому, кроме как всепоглощающему яду.
– Не для этого! – не жалея сил, выкрикивает он, – ты ни черта не знаешь, Белла! И лезешь туда, куда нельзя! Ты понимаешь сама, что делаешь?!
– Чего не знаю?..
– Большая Рыба в курсе о Джероме, – поясняет он. Со свистом, сквозь зубы, втягивает воздух, – Италия хочет развязать войну с нами! Со мной! И никакие «пожелания» и рецепты Флинна, никакие его прогнозы не заставили бы меня покинуть США, если бы не это!
Правда – как ушат холодной воды. Настолько неожиданная и внезапная, что я не могу не то что сказать, ответить что-то вразумительное, но даже пошевелиться.
– Поэтому прекрати играть Мать Терезу и дай мне этот чертов укол! – его подбрасывает на простынях, лицо искажается жуткой гримасой боли, – если я сдохну сейчас, Белла, это будет на твоей совести!
«Он сказал, я выдумываю боль… и ничего более не происходит».
Я сказала, что верю Эдварду. И вправду верю, что ему больно. И я верю. Но сейчас, в данной ситуации, слова доктора кажутся весомее. От вымышленной боли ведь нельзя умереть, да? Нельзя ведь?!
Господи… что же мне делать?
– Пошла ты к черту! – так и не дождавшись моего решения, яростно восклицает Эдвард. Что есть силы сжав пальцами простыни, одним резким рывком придвигается на самый край кровати, громко застонав. Рука со вздутыми синими венами, побелевшая, как у вампиров, готовится схватить крошечного золотого слоника – ручку ящика полки – дабы получить желаемое.
…Успеваю опередить её буквально на пару секунд.
– Отпусти… – угрожающе рычит мужчина. Его лицо приобретает стальное выражение, глаза пылают ярко и всепоглощающе, в глубине даже зияет безумство.
Кажется, теперь я понимаю, почему он Изумрудный Барон. И почему является Боссом… Такому нельзя не поклоняться. Он выше. Он сильнее. Он могущественнее и может стереть в порошок одним лишь пальцем…
Если бы этот мужчина не был тем Эдвардом, который утешал меня на пляже этой ночью, я бы, не споря, оставила его в покое. Это было бы логично и дальновидно, а ещё обеспечило бы безопасность.
Если бы этот мужчина не был папой Джерри, тем человеком, что убаюкивал его полчаса назад в своих руках, как в колыбельке, я бы отвернулась и позволила всему идти так, как запланировано. Не стала бы вмешиваться в это страшное, неоправданное противостояние.
Но Барон Каллен – наш, мой, Джерри… теплый, ласковый, любимый человек, которого никто из нас никуда не отпустит! Я не позволю ему уверенно шагать навстречу смерти и с этого фланга. Хватает других.
И именно поэтому держусь за слоника, как за последнюю надежду. Острые края больно впиваются в кожу, грозясь разорвать её, но даже это не пугает. Я сказала, что люблю. И за слова свои отвечаю.
– Нет.
– ДА! – не соглашается Эдвард. И, судя по всему, терпеть больше не намерен. Не щадя ни полки, ни ручки, ни моей руки, крепко сжав за запястье, резко дергает влево, к балконным дверям. Не успеваю ничего предпринять – с дьявольской силой этого мужчины я точно ничего не смогу сделать.
…Сижу на полу, в метре от своего прежнего места на кровати, с некоторым отрешением, будто наблюдаю сцену из фильма по телевизору, глядя на то, как Каллен всаживает тонкую иглу под кожу. Запрокидывает голову, выжимая золотистое содержимое шприца внутрь себя. Дрожит, громко и часто выдыхая. Как всегда. Как и в прошлые разы.
Моргаю, и вот перед глазами уже другая картинка – полусекундной давности – обезумевшие, потерявшие всякий контроль над собой малахиты, ледяные пальцы, едва заметная боль от их прикосновения…
Это наводит на мысль, которую я решаюсь проверить. Будто во сне, куда медленнее, чем обычно, опускаю глаза вниз, на свою ладонь.
Золотой слоник, наполовину окрашенный в красный цвет, там же. Он остался у меня. А кожа, как и предполагалось, в самом центре вспорота. Здесь, где порез подлиннее, был хобот. А тут, где короче – хвост. А эти четыре равных кружочка, заполнившиеся кровью – ноги. Точно он.
Как зачарованная, смотрю на эти отметины, пытаясь понять, откуда они взялись. В голове туман – ничего не помню. Только вот горечь все равно есть. Все равно, как тысяча кошек, скребет горло.
Придушенно всхлипываю, позволяя слезам спокойно течь вниз. Вправе ли я им мешать?
Что здесь только что было?..
Я сидела на кровати – точно помню. Я смотрела на Эдварда, говорила с ним… а потом?!
– Белла? – тихий голос кажется спасением. Я знаю его! Он поможет, он защитит от меня от всего и вся! Я ему верю!..
Но затем, прислушавшись, внезапно вспоминаю и то, что защищать не от кого. Он! Он – обладатель бархатного баритона – собственноручно отправил меня на пол. Отомстить самому себе у него явно не получится.
– Эдвард, – слабо улыбаясь, киваю, смаргивая слезную пелену. Все случившееся кажется полетом фантазии, но уж никак не реальностью, нет.
Однако саднящая кожа дает вполне реалистичное подтверждение. Без сомнений.
Ну вот, я вспомнила. Только легче почему-то не стало.
– Я сплю в другой спальне, – сглатываю комок рыданий, обосновавшийся внутри, и, кое-как поднявшись на ноги, прохожу мимо кровати.
Не оглядываюсь. Ничего не добавляю.
Просто закрываю дверь.
*
Нежная материя одеяла ласкает кожу. Не знаю, зачем в государстве, где температура никогда не опускается ниже двадцати градусов, одеяло, но, так или иначе, оно здесь. Создает вокруг меня хоть какую-то атмосферу уюта и безопасности, которых как никогда не хватает. Закрыв глаза, лежу, не двигаясь. Слушаю негромкие звуки, сопровождающие начинающееся утро. Легкий ветерок, вздымающий полупрозрачные белые шторы у балкона, тихонькое тиканье настенных часов, пристроенных на полке возле комода, шуршание белых простыней, по которым я то и дело провожу пальцами туда-обратно. Наполненная благодатной тишью, комната успокаивает. Теперь тишина не мой истязатель, не мое наказание и даже не моя ненависть. Она – спасение. Стала им, как только рассеялся странный туман…
Раскалывающейся на части голове любой громкий звук подобен смерти. Точно так же, как глазам, опухшим от слез, саднящим от их неимения, яркий свет. Утро только-только начинается. Рассвет брезжит на горизонте, алое солнце потихоньку поднимается из-за тонкой линии, освещая океан и песок, окрашивая небо в бледно-розовый, а водную гладь – в красно-голубой цвет.
Стены, окружающие меня, сходны с таким оттенком. Неконфликтные и нежные. В отличие от спальни, где ещё вчера я укладывалась спать, и откуда ещё вчера двумя часами позже полуночи трусливо сбежала, заливаясь слезами, на них нет ни фотографий, ни картин, ни даже узоров. Идеально ровные. Идеально чистые. Самое то к моему теперешнему состоянию.
Я глубоко вздыхаю, когда порыв ветерка становится чуть ощутимее. Свежий воздух, особенно морской, прекрасное лекарство от любой боли.
Может, пора вставать? Новый день уже наступил, Джерри скоро проснется…
Но не могу. При всем желании я не могу. Тело налилось свинцом, в горле пересохло. Боюсь пошевелиться, дабы не усугубить все окончательно.
Время слезной истерики явно не пошло мне на пользу.
Кажется, этой ночью было все. Все, начиная от боли и разочарования и заканчивая глупостью, страхом и осознанием самых невероятных вещей…
В который раз общеизвестная пословица про «вовремя остановиться» выходит на первый план, подтверждая свою значимость.
Да. Стоило.
И не тогда, когда постель утонула в соленой влаге, не тогда, когда дело дошло до кровотечения… раньше. Гораздо раньше. В тот самый момент, когда захотелось признаться. Сделать глупость, не поддающуюся описанию. Зачем-то, ради каких-то невнятных целей открыть перед человеком, совершенно в этом не нуждающимся, душу. Уверена, если такая дилемма снова встанет на пути, я заставлю себя молчать любой ценой. Убегу, сбегу, уткнусь лицом в подушку – что угодно. Уж слишком больно и тяжело терпеть последствия необдуманных решений…
Я была ко многому готова. Но фраза оригинального Эдварда «ты ошибаешься» явилась полнейшей неожиданностью и словно бы перерезала что-то внутри меня. А потом было «вот, на чем кончается любовь»…
…Это отвратительное ощущение. Настолько отвратительное, что невозможно описать его словами или привести примеры из жизни, способные передать хоть какую-то часть того чувства. Ужасно? Несомненно. Больно? Вполне. Не повторяйте чужих ошибок.
Интересует лишь вопрос, почему получилась такая ситуация. Мне казалось, мужчина готов. Мне казалось, я ему нравлюсь и значу что-то большее, чем кто-либо из знакомых женщин. Его слова про безопасность меня успокаивали, его касания, обещания, поцелуи – заставляли верить. Я полностью ему доверяю. Все самое что ни на есть ужасное, страшное, болезненное, грязное… Я доверила ему всю себя, сказав эти чертовы три слова. И вот что имею в итоге.
Неужели все, что было – вымысел? Притворство? Неужели он вправду не понимает, как сильно я его люблю? Как сильно хочу быть рядом?..
Во мне причина? Я веду себя не так, как следует? Не имею достаточного опыта? Не сплю с ним?
Не даю ему наркоту, когда потребует?..
Последнее предположение вырывает изнутри наружу парочку слезинок. Тонкими струйками спускаясь по щекам, они теряются в одеяле. Сглатываю, поспешно зажмуриваясь, предупреждая новую волну рыданий.
Нет.
За сегодня я уже достаточно выплакалась.
Как бы там ни было, мистер Каллен, ваши слова предельно ясны. Спасибо, что показали правду вовремя. Отныне заниматься глупостями я больше не буду. Вы убедили. И слоник.
Я помню это: рука саднила, тело трясло, а слезы, безмолвно, без рыданий текущие по щекам, облегчения не давали. Оставаться более в этой комнате не было смысла. Однозначно.
Может быть, я действительно не знаю, кому сказала «люблю»? Мой Эдвард и Барон, необъяснимо преобразившийся из-за своего бешенства, один и тот же человек? Не верю.
Я, обвив руками подушку, лаская её так, будто успокаиваю саму себя, тщетно ищу мысль, помимо Эдварда, за которую можно зацепиться и вырваться из этого безумия. Тихий отдых? Море, солнце, спокойствие? Как бы не так!
Я больше не выдержу слез. Я больше не могу обо всем этом думать!..
И, через бесчисленное множество попыток, свое спасение я нахожу. Ответ подсказывает та самая подушка. Вернее, то, как мой мальчик, сжав её этой ночью до белизны пальцев руками, рыдал, заливаясь горькими слезами. Его кошмар – наяву и во сне. Его боль – неутомимая и запечатанная глубоко внутри, не прорывающаяся наружу так, как должна. Плохие сны для неё – один выход. Потому и мучают Джерри так часто.
…Эти слезинки оправданы. Всхлипнув, позволяю себе пожалеть о судьбе моего ангелочка, даже не поднимая пальцев, чтобы стереть соленые дорожки. Сейчас – можно.
То, что я услышала из рассказа… его папы, было поистине ужасно. Поистине душераздирающе и невероятно. И его слезы, его мольбы и крики преобразуются в моей голове в единый ролик, подкрепленный сводящими с ума картинками произошедшего.
«Сожгла».
«Сожжен».
«Восемь месяцев».
В груди разгорается пламя, сметающее все на своем пути. Крепче впиваюсь руками в злосчастную подушку, глотая слезы. Он мой, слышишь? МОЙ! Я не позволю никому и ничему сделать ему так же больно! Я не оставлю его ни на минуту, если будет нужно! Я собственноручно затушу любой огонь и остановлю любую катастрофу, дабы спасти его. Мой мальчик нуждается в защите. Мой мальчик её получит. Джером мое истинное сокровище. Мой драгоценный камушек, мой ребенок, мое солнце. И что бы ни происходило между мной и его отцом, чтобы ни сделала его мать, как бы он ни боялся и как бы ни относился ко мне, я буду любить его всю свою жизнь. И всю жизнь буду делать то, что поможет ему быть счастливым, здоровым и безмятежным.
И начать стоит, пожалуй, сейчас. Эти четыре дня – его отдых, его безопасные деньки под солнышком и рядом с океаном. Пора спокойствия и уюта, пора любви, искренней и чистой. Я не имею никакого права испортить ему оставшиеся выходные. Я возненавижу себя, если сделаю это после того, что услышала.
История Эдварда на многое открыла мне глаза. Как и то, что было после…
Итак, первостепенная задача: прийти в себя. К тому времени, как Джерри откроет глазки, я снова буду веселой улыбающейся Беллой, готовой день напролет резвиться в водной глади, строить песочные замки и, поедая такие любимые моим мальчиком абрикосы, смотреть «Чипа и Дейла».
…Создание, предстающее в зеркале, как только я подхожу к нему, пугает своим видом. На миг даже кажется, что задача невыполнима. С выбеленной кожей, с красными, потухшими, уставшими глазами, с подрагивающими синеватыми губами и гримасой, исказившей их, я не узнаю себя. Подсказывают, что увиденное – правда, алые полосы, размазанные по всему лицу. Запекшаяся кровь выгодно выделяется на бледной коже. Я. Без сомнений.
Забираю с полки полотенце, включая воду. Её шум эхом отзывается в по-прежнему беспокоящей голове, но пытаюсь абстрагироваться, игнорируя это. Получается.
Джерри… ради Джерри.
Под конец, заканчивая водные процедуры, исправляю недочеты, пытаясь вернуть коже прежний вид. В конец отчаявшись, испугавшись мертвецкой бледности, делаю то, что давным-давно отправлено в архивы памяти: выуживаю из недр ванной полки тональный крем, снимая с банки крохотную крышечку…
*
*
Овсянка – любимое блюдо Джерома. С фруктами, с джемом, с молоком или с сахаром – он готов есть её в любом виде, я подметила это ещё в особняке. Но на полке кухонной тумбы её нет. Любые другие – сколько угодно, в цветастых упаковках с красивыми картинками, от которых текут слюнки – но не овсянка. Тот, кто закупал продукты, её не ест?..
В общем, задумка приготовить Джерри завтрак, который на сто процентов придется ему по вкусу, потерпела крах. Надо придумать что-нибудь другое.
Идею дает одна из упаковок, самая большая. На её красно-желтой картонной поверхности изображен поднос с завтраком, в центре которого стоит какая-то желтоватая, неизвестная мне каша, а чуть позади – две чашки кофе и маленький, скромно притулившийся у самой стенки, кекс.
…А что насчет шоколадных маффинов?
Я помню, Эдвард говорил о запрете… но сейчас мне все равно. Дети любят шоколад. И Джером, я уверена, тоже любит. К тому же, глупые правила мистера Каллена как никогда хочется нарушить…
Я проверяю все ингредиенты, перевернув порядок в полках окончательно и, к счастью, убеждаюсь, что все есть. Подойдет.
Готовка вообще потрясающая вещь. Она дает возможность не только успокоиться и собраться, но и занять делом голову и руки, не пуская глупых мыслей внутрь сознания. Может быть, потому после гибели отца я полностью заняла мамино место на кухне? И она, кстати, была совершенно не против его отдать. Рене никогда не любила готовить, хотя получалось у неё довольно неплохо. Почти как у бабушки.
Не спеша, полностью сконцентрировавшись на процессе, исполняю все семь шагов кулинарного рецепта из большой оранжевой книги, давным-давно обнаруженной на нашем чердаке. Итак, растопить шоколад – готово. Влить сливки – уже. Добавить кофе – помня о Джерри, кладу куда меньше положенного количества. Сахар, мука, яйца – перемешать и…
Негромкие шаги привлекают внимание, вынуждая оторваться от завтрака. Чьи-то маленькие босые ножки прокрадываются по ступеням лестницы, выдавая себя тихими звуками, которые она в рассветной тишине не скрывает.
Нежно улыбнувшись белокурой головке, промелькнувшей между толстыми перилами, возвращаюсь к тесту, делая вид, что не замечаю малыша.
Выждав две минуты тишины, наблюдая за тем, что я делаю, сонными глазками, Джером решается-таки показаться.
В тот самый момент, когда я достаю формочки с верхнего ящика, крохотные теплые ладошки обхватывают мои ноги.
– Привет, – впускаю в голос каплю удивления, поворачиваясь к мальчику, – кто-то у нас уже проснулся?
Джером, продолжая обнимать меня, вздыхает. Ничего не говорит.
– Да это Джерри! – радостно восклицаю, поднимая свое сокровище на руки, – с добрым утром, мой хороший.
Дважды моргнув, прежде чем посмотреть на меня, белокурый ангелочек снова вздыхает. В его глазах серьезность слилась с чувством вины. Он выглядит немного потерянным, но в то же время глубоко задумавшимся одновременно. Губки подрагивают. Сейчас он похож на малыша из ночи. Такой же хрупкий, такой же бледный.
– Солнышко, что?..
– Мама, – мальчик перебивает меня, поглаживая пальчиками мою щеку, – мама…
– Тебе снилась мама, родной? – чмокаю детскую ладошку, понимающе глядя в драгоценные камушки, – ничего, это был просто плохой сон.
– Мама, – с долей упрямства повторяет Джерри, обвивая меня за шею.
Я – мама? Он об этом?
Натыкаясь на мое недоумение, Джером супится.
– Мама! – увереннее, громче зовет он, целуя мое лицо, – мама, мама, мама! Мама!
Будто бы доказывает кому-то…
Верно. Догадки оправдались.
– Ну конечно, сыночек, – улыбаюсь ему со всей возможной лаской, какую только могу в себе найти, – твоя мама.
Как же приятно произносить это слово! Сыночек… Я чувствую себя самым счастливым человеком на свете. С Джерри мне не больно. Что бы ни случилось.
Наконец-то его губ касается улыбка. Не отказываясь от неё, мой ангелочек прижимается ко мне всем телом, успокоено выдыхая.
Поглаживает волосы на спине, тихонько бормоча:
– Люблю.
– А я тебя как люблю, – отзываюсь ему, легонько укачивая из стороны в сторону, – у меня самый замечательный мальчик на свете.
Подобное признание окончательно расслабляет его. Прикрыв глаза и искренне улыбаясь, Джером выглядит совершенно спокойным. Ничто не может его потревожить.
И прекрасно. Так и должно быть. Он – ребенок. Он ни в чем не виноват. Он – маленькое солнышко. И он должен быть счастливее нас всех, спокойнее нас всех, радостнее нас всех вместе взятых.
Держу на руках Джерри и понимаю, что справлюсь. Эти дни я ему точно не испорчу, что бы ни случилось. Потом, в Америке, придется столкнуться со страхами и людьми, желающими его смерти, но сейчас… Нет. Я растворю его в себе, я спрячу его от них. Большая Рыба не посмеет даже взглянуть на Джерома.
– Родной, – нахожу, что это самый подходящий момент, тем более после таких мыслей, – что бы ни случилось, кто бы тебе что ни говорил, я хочу, чтобы ты знал: я никогда не дам тебя в обиду. Любого, кто заставит тебя плакать, любого, кто сделает тебе больно – накажу. К моему мальчику никто не посмеет притронуться.
Джерри затихает. Выглядит удивленно-встревоженным, когда драгоценные камушки смотрят на меня. Но говорю. Все равно говорю. Чтобы сомнений, как в самолете, больше не было.
– Если ты… сомневаешься во мне, – бормочу, припоминая ту ночь, – если что-то хочешь спросить или рассказать… Джерри, в любое время дня и ночи я выслушаю тебя. Договорились?
Он быстро-быстро кивает.
– Люблю, – кусает губки, обнимая ещё крепче прежнего, – мама, люблю, мама…
Такое ощущение, будто бы я ему не верю.
– Я знаю, – успокаивающе глажу детскую спинку, – я сказала это, солнышко, чтобы тебе не было страшно. Я ничуть не сомневаюсь, что ты меня любишь.
Джером устраивается на моем плече, ещё раз кивнув. Задумчиво глядя на прядку волос, проводит по ней пальчиками, успокаивая дыхание.
– Ну вот, – улыбаюсь, наблюдая за тем, как постепенно расслабляется его личико, – давай пока я закончу с завтраком, а ты посмотришь мультик?
Предлагаю, оглядываясь на незаполненные металлические формочки.
Джером тоже смотрит туда. На тесто, на глазурь, на духовку…
Из-под опущенного взгляда, сквозь свои длинные ресницы, просительно глядит на место рядом со мной.
– Хочешь помочь?
Кивает.
– Замечательно, родной. Я буду только рада.
Опускаю его обратно на пол, выдвигая из-за стойки высокий стул. Джером забирается на него, внимательно глядя на миску с тестом. Его интерес паутинками пронизывает всю столовую.
– Любишь кексы? – интересуюсь, добавляя в тесто ещё немного муки, помешиваю остывающую глазурь.
Завороженно глядя на постепенно светлеющую шоколадную смесь, малыш дает ответ с некоторым опозданием. И пусть он беззвучный, чем дольше он рядом, тем больше во мне уверенности, что скоро с этим извечным молчанием будет покончено. В его арсенале уже целых семь слов! А это всего-то за полтора месяца!
– Хочешь попробовать? – цепляю его взгляд, указывая на тесто.
Вопрос белокурого создания так и повисает в воздухе.
– Смотри, – стерев глазурь с края миски пальцем, облизываю его, улыбаясь Джерри, – м-м-м, вкусно…
Немного удивленно и с каплей робости он повторяет за мной, протягивая к смеси руку. Подвигаю миску ближе, дабы облегчить ему задачу.
– Ну как?
Маленькие малахиты загораются восторгом. Искренняя, широкая улыбка полноправно завладевает лицом их обладателя.
– Твоему носу тоже понравилось, – посмеиваюсь, стирая каплю шоколада с личика малыша, – кажется, уже всех накормили.
Джером тоже смеется. Не тревожно, весело, наслаждаясь новой игрой. Пробует растаявший шоколад ещё дважды – теперь каждый из крохотных пальчиков побывал в глазури.
– Оставь немного для теста, зайчик, – протягиваю ему салфетку, качнув головой, – а то не хватит кексам.
Джером, смущенно хихикнув, оставляет глазурь в покое. С шоколадом на руках справляется крайне быстро, возвращая мне салфетку обратно.
– Ну вот, теперь можно и испечь, – разлив смесь по формам, сообщаю я, – поможешь мне их украсить?
Вместе с малышом мы очень скоро завершаем все приготовления к отправке выпечки в духовку. С точностью, многим детям неподвластной, не пролив почти ни капельки мимо формы, Джерри заливает кексы шоколадной глазурью из большой ложки, восхищенно наблюдая за результатом своей работы.
И его вид в этот момент, улыбка, горящий взгляд, восторг – убеждают меня, что все будет в порядке. Кошмары перестанут мучать маленького ангела. Они оставят его в покое и позволят жить жизнью обыкновенного ребенка. Они не заставят его плакать, как этой ночью, не заставят пить снотворное, чтобы уснуть и не видеть больше всяких ужасов… Это вполне реально, хотя раньше и казалось волшебным сном. Все реально, если верить. Теперь я в этом убедилась.
Отправляю формочки в духовку, включая нужную температуру, когда Джером внезапно спрыгивает со стула, кидаясь к лестнице.
К тому моменту, как я оборачиваюсь, он уже сидит на руках отца, восторженно указывая ему то на меня, то на духовку и изображая руками кексы, которые мы печем. Выглядит совершенно счастливым ребенком.
