Текст книги "Успокой моё сердце (СИ)"
Автор книги: АlshBetta
сообщить о нарушении
Текущая страница: 43 (всего у книги 54 страниц)
Как хочется верить, что существуют волшебные палочки, чудесные эликсиры, вылечивающие любые болезни, невероятные снадобья, способные и останавливать время, и перемещать в пространстве, и, даже несмотря на всю глупость такого предположения, воскрешать из мертвых.
Я тоже верила во многое.
Я тоже, как и Джером, была в том возрасте, когда маленькие проблемы кажутся большими, а большие – маленькими. Мы все в нем были.
Быть может потому слишком быстро я и исчерпала лимит своей веры. Или все дело в том, что необдуманно совершила поступок, не имеющий прощения, оправдания и принятия. Причин может быть много, но результат один…
Как ни прискорбно признавать, но мыслей, что в серебристом автомобиле, преследующем нас, а теперь перекрывшем дорогу к заветному аэропорту, находятся союзники, помощь или простые обыватели, спутавшие нашу машину с чьей-то иной, нет.
Куда привлекательнее, куда реальнее и очевиднее варианты, что это – приспешники Большой Рыбы, он сам или, что будет хуже всего иного, но, в принципе, довольно логично, Джеймс. Серебристый – его любимый цвет.
Наверное, от такого количества событий я просто выбилась из колеи. Сейчас, переволновавшись ещё на стадии преследования, погрузилась в мрачную эйфорию.
Впрочем, как бы то ни было, что бы я ни думала и как бы себя ни чувствовала, главная цель не изменилась: Джером.
Этот маленький, прекрасный, самый красивый и самый любимый мой ангелочек не пострадает. Быть может, только он один. Быть может, я больше никогда его не увижу. Но это значения не имеет. Джерри будет в безопасности. Иначе ничто не имеет смысла.
От яркого света фар, режущего глаза среди такой темноты, малыш дрожит лишь сильнее. Устроившись как можно ближе ко мне, обвив ладошками за талию и спрятав лицо в недрах куртки, кое-как ещё прикрывающей тело, он тихонько и душераздирающе всхлипывает.
– Любимый, – повторяю я, обеими руками прижимая ребенка к себе, – ш-ш-ш, ничего не случится…
То ли мой голос звучит так уверено, то ли Джерри вспоминает, что на переднем сидении сидит Джаспер, но ему, судя по малость расслабившейся позе, на капельку становится легче.
– Не двигайтесь, – глава охраны напоминает о себе ровным, ничем непоколебимым тоном. Среди огней приборной панели мелькает что-то черное и металлическое. Мгновенье – и оно в руках Хейла.
– Теперь медленно ложитесь на сиденье, – велит он, испепеляюще глядя в лобовое стекло нашего неприятеля. Из-за света нам того не видно, и надежда, что ту же трудность испытывает и он сам – очень привлекательна. Хотелось бы верить.
Мужчина терпеливо ждет, пока мы исполним приказ, не совершая больше никаких движений.
Осторожно опускаю Джерома на холодную кожу, поворачивая лицом к спинкам сидений. Незачем ему видеть все то, что будет происходить. К тому же я ещё помню, что значит «прикрывать спину», и с удовольствием воспользуюсь этой возможностью.
Мальчик, глотая беззвучные слезы, кусая губы, ждет, пока я устроюсь рядом с ним. И, когда дело сделано, всем подрагивающим тельцем тут же прижимается к моему.
– Укрой его.
Вот и сослужило службу это болотное покрывало из мотеля. А мне-то было неясно, зачем Хейл взял его с собой.
– Вот так, – нашептываю Джерому, скрывая его под маскирующей, плохо заметной в темноте тканью, – просто обнимай меня. Крепко-крепко. Все хорошо.
Он не верит в обещание, но просьбой не брезгует. Держится, как за последний спасительный островок посреди бурного потока. Клянется не отпускать. Никогда и ни за что.
– Ты умеешь водить машину?
Я оборачиваюсь к Джасперу, но Джерри не отпускаю.
– Я пробовала однажды, но…
– Ничего сложного в этом нет, – глава охраны даже не дает мне закончить, хотя головы в нашу сторону по-прежнему не поворачивает, – нажимаешь на педаль газа и не отпускаешь. Руль держи прямо. Трасса три следующих километра идет ровно. Тормоз – справа.
«Я научу тебя, если потребуется». Черт!
– А как я?..
– Их немного. Я постараюсь обезвредить как можно больше.
В салоне повисает удушающая тишина, забирающая с собой и обратную сторону моей истерики, и спокойствие, что я пыталась внушить Джерому. Его бьет едва ли не озноб от слов Джаспера. Никогда ещё маленькие пальчики так не желали воедино слиться с моим телом. Даже в самых страшных случаях.
– Белла, – мужчина на мгновенье привлекает мое внимание к зеркалу заднего вида, серьезно глядя серыми глазами через стекло, – главное: держи себя в руках. Вы ещё успеете на самолет. Абу-даби. Там только это рейс сейчас. Запомнила?
– Да… – я делаю глубокий вдох, силясь удержать хоть немного самоконтроля. Без него мне не справиться.
Джаспер прав – я смогу. Я все смогу ради Джерома. Кроме него мне, похоже, уже не за кого бояться…
– И ни звука, – напоследок предупреждает глава охраны, открывая свою дверь, – все будет быстро.
Я не рискую повернуться обратно к мальчику, боясь упустить необходимый и единственный момент, когда нужно будет собрать волю в кулак и сделать… сделать все, что от меня требуется.
Я глажу его плечики, но смотрю в стекло. Ужас маленьких малахитов может сбить с верных мыслей и помешать привести план в исполнение.
Слышу щелчок блокировки автомобиля – перестраховка. Что же, так даже лучше.
Вижу телохранителя. Он стоит возле капота внедорожника, но вне зоны, освещенной фарами. Пристально смотрит, вглядываясь в его нутро, на серебристый автомобиль. Однако, судя по капле недовольства на лице, желаемого так и не видит.
– Мама… – хныкает Джером, теребя мой рукав и прося повернуться, – мамочка…
– Я здесь, – на секунду отвлекшись, быстро чмокаю его в лоб, – здесь, родной. Потерпи, пожалуйста.
Хейл делает шаг вперед, удобнее перехватывая какой-то предмет, что держит в руке. По отблеску, проскочившему в темноте, догадываюсь о том, чем он является.
Из машины преследователей никто не намерен выходить. А они ведь могут открыть окно и… а что тогда? Если Джаспера застрелят, что делать мне? Они-то в целости и сохранности – меня точно смогут догнать, если даже и удастся чудом проехать мимо.
Нет, он будет первым. Они откроют – он выстрелит. Он знает, что делать. В конце концов, это телохранитель мистера Каллена, и ему-то я точно должна верить.
Ещё одно движение мужчины навстречу. Теперь он краем ботинок света все же касается.
Я понимаю, что он хочет их разглядеть – свою мишень разглядеть – но сердце от того не бьется меньше, а крик, застывший в горле, все равно грозится вот-вот прорваться наружу.
Мысленно я подсчитываю, как скоро смогу оказаться на месте водителя. На пути имеются преграды, и для их прохождения нужно время. Хотя бы каких-то несколько секунд.
Надеюсь, окна пуленепробиваемые?..
– Папа, – выгнувшись, будто от боли, бормочет Джером. До боли сильно сжимает ладошками мою кожу, на которой наверняка останутся синяки. Но это меньшее из всех зол. Если для ощущения безопасности ему нужно сделать мне больно, я согласна. Только бы успокоился…
– Папа, да, – одними губами, едва слышно, отвечаю ему, – мы скоро увидимся.
Обещание опрометчиво и глупо. Обещание, за которое потом он может возненавидеть меня. Но сейчас оно важно, как никогда, и я не могу позволить себе упустить такой шанс, как бы то на самом деле ни было.
Джером знает, кто может нам помочь. Знает, кто, не щадя ничего, будет защищать нас. Кто выйдет на поля боя первым, а уйдет – последним. Он верит своему папе. Он верит, что он всесилен и способен любого одолеть, дабы с его ангелом ничего случилось.
И я верю. Будь он здесь, беспокоиться было бы излишне.
…Слышу хруст. Довольно громкий среди леса.
Хейл напрягается и наготове поднимает руку с пистолетом. Палец сгибается на курке.
Асфальт поскрипывает, выдавая звук шагов незнакомца. Его силуэт мелькает в тот самом месте, где оканчивается светлое пятно.
Джаспер, нахмурившись, вглядывается пристальнее. Секунда-две… опускает оружие.
Его ранили? Это сигнал?
Мысли приходят в беспорядок за единую секунду. Я не слышала хлопка, значит, выстрела не было. Если это оружие, конечно, издает звук…
Господи…
Подрагивающей рукой я пытаюсь отстранить мальчика, но он, быстро узнав, в чем дело, вскрикивает, лишь крепче прижимаясь.
– Джером… – умоляюще прошу, отрывая от пуговиц блузки его пальцы, – я не уйду, не уйду, обещаю!
Он быстро-быстро качает головой, смаргивая слезы. Под страхом смерти отказывается отпускать. Упрямо шепчет свое «нет».
Мне кажется, в эту секунду я чувствую самое настоящее отчаянье. Такое явное, что накрывает с головой. Бесценное время… бесценное! И я ничего не могу сделать! Если не успею – мы пропали!
Однако, ситуация разрешается сама собой. Быстро, внезапно, на удивление правильно…
А все потому, что в свете фар я замечаю черный пиджак и волосы, хоть и потускневшие до неимоверного темного цвета, но все же знакомые.
Джаспер видит этого человека так же не впервые.
Окончательно убедившись в своей догадке, он убирает пистолет в кобуру, усмехнувшись.
…Они с Эдвардом встречаются у капота нашей машины. Протянув друг другу руки, наскоро их жмут.
Теперь, когда я могу видеть мужчину в хорошо освещенном месте, когда уверяюсь, что это именно он, по телу волной прокатывает невыразимое, плохо поддающееся описанию облегчение. Утоляя собой жажду воспаленного сознания, легким поцелуем успокаивая бьющееся где-то в горле сердце, убирая дрожь из рук, служит спасением. Самым настоящим.
Это вправду Эдвард. Не видение, не галлюцинация, не, чего хуже, злая шутка. Его черты лица, его профиль, его глаза, ладони с длинными пальцами… все знаю. Все – мое. Наше.
Чудо все-таки свершилось!
– Джерри, – зову малыша, не сдерживая улыбку, просящуюся на лицо, – посмотри-ка, мой хороший.
Мальчик, судорожно вздохнув, поворачивается. Поднимает голову, привстав достаточно, чтобы увидеть то, о чем я говорю. Смаргивает слезы, стремясь к четкости картинки.
– Папа?.. Папа… ПАПА! – его тон меняется за считанные секунды, пока переменяют друг друга эмоции удивления, недоумения, неверия, сомнения, а затем – восторга и радости. Малахиты вспыхивают северным сиянием ярче, чем когда-либо.
Вдохи-выдохи малыша становятся почти неслышными, но от того заветное слово с губ не пропадает.
Он не двигается, лишь зовет. Он плачет и зовет. Он смотрит жадно, не позволяя ни единой детали ускользнуть от своего взгляда.
И когда он ловит взгляд Каллена, вглядывающегося в стекло, но, судя по тому, что тот щурится, не находящего нас, широко, сквозь слезы, улыбается.
Джаспер говорит что-то, кивнув на внедорожник. По его губам тоже бродит улыбка.
Эдвард задает вопрос. Нетерпеливо ждет ответа, стремясь как можно скорее увидеть сына.
И получает. Его лицо, точь-в-точь как Джерома, наполняется восторженностью. Все напряжение в нем пропадает.
Глава охраны нажимает на кнопку… на этот раз щелчок снимает блокировку.
Не успевает пройти и минуты, как Эдвард материализуется из темноты возле двери. Открывает её, впуская холодный воздух внутрь…
Джером не дает папе опомниться и разглядеть себя. Не дает ни спросить что-то, ни сказать.
Кидается на шею, отпуская-таки меня.
К столь бурной реакции Эдвард оказывается готовым. С радостью забирает сына в объятья, стискивая пальцами его куртку, целуя волосы, прижимая, что есть мочи, к себе. Спинка Джерри, его головка скрываются под большими ладонями отца. Его почти не видно из-за темноты и того, как мастерски мужчина умудряется скрыть ребенка. Он держит его так, что в защищенности не приходится даже сомневаться. И не только потому, что скрыта физическая уязвимость. Из-за эмоциональности – пусть и невидимой на первый взгляд – тоже.
Ни разу при мне, даже после побега, даже после чертовых инъекций и хождений по краю пропасти, Эдвард не обнимал сына так. Так крепко. Так сильно. Так отчаянно.
Он знает, что дом взорван. И он знает, кого едва-едва не потерял.
– Белла, – Хейл неслышно раскрывает дверь с моей стороны, кивая на трассу. По-отечески улыбается.
Выхожу. Разумеется, выхожу. Я очень, очень соскучилась. И так же, думаю, испугалась, как и Каллены.
Эти три шага – мой скоростной рекорд. Не думала, что могу ходить так быстро.
Эдвард замечает меня, в очередной раз целуя сына. В малахитах, доверху наполненных, как и в их точной, маленькой копии, соленой влагой, пробегает новая искра восторга.
– Привет… – бормочу я, проглатывая вставший в горле комок, когда в тесный кружок объятий принимают и меня.
Обхватываю руками их обоих, утыкаясь лицом в грудь Каллена. От него пахнет ненавистным мне парфюмом. Его костюм донельзя черный – как на похоронах. И пальцы, подрагивающие, когда обнимают нас, точно нельзя назвать нежными…
Но какое же нам до этого есть дело? Сейчас? Когда он здесь?
– С возвращением… – шепчу ему, сквозь слезы, – с возвращением, scorpione.
*
Счастье, как было уже мной раньше замечено, неизмеримое одинаковыми величинами для всех понятие. Для кого-то оно заключается в чем-то большом и великом, в чем-то видимом и очевидном, а для кого-то – в чем-то, казалось бы, незначительном, в чем-то настолько малом, что не разглядеть, не сосредоточившись. Но при этом не менее ценным. Воистину ценным. Настолько, что все богатства мира меркнут в сравнении с этим.
Например, запах. Тот самый родной запах, способный внушить уверенность в положительном исходе в самой безвыходной ситуации, способный окрасить мир новыми красками, прогнав серость, и доказать, без возможности опровержения, что тот, кого ты любишь, рядом.
Например, голос. Любимый, нежный, с первой до последней нотки знакомый голос. Тот, в котором тебе известна каждая эмоция, каждая мысль. Тот, слыша который, можно пройти по раскаленным углям, переплыть ледяной океан, свернуть могучие вековые горы. Тот, ради которого можно пожертвовать собой и, не задумываясь, окунуться в самое адское пекло.
Например, руки. Защищающие, оберегающие, спасающие и вдохновляющие. Теплые. Нежные. Те, в каких хочешь оказаться в самой паршивой ситуации. Те, в каких ничего не страшно, даже если за окном взрывы, а собственное воображение устроило ночь просмотров лучших моментов твоих кошмаров. Те, где можно быть самим собой, не боясь отвержения и упреков. Где можно рассчитывать на понимание и помощь в любое время суток.
У меня все это есть. У меня есть и я, наверное, самый счастливый человек на свете после одного маленького мальчика, тоже наслаждающегося всеми тремя составляющими такого простого, но желанного счастья.
А все потому, что папа вернулся.
А все потому, что мне не нужно больше, кусая губы, считать гудки и загибать пальцы, проходя мыслями по датам с его отсутствием.
А все потому, что он в порядке. Что с ним ничего не случилось, и он смог, сумел вырваться из когтей, грозящих не оставить и мокрого места от всего, что в них попадется.
Потому, что он с нами. Словно бы ничего и не случилось.
Мы все втроем лежим на кровати в мотеле, в прежнем номере.
На тесной кровати с болотными простынями, на плоских подушках, в темной комнате, где ни лучика света…
А нам все равно. А нам ничего другого и не нужно.
Я слышу мерное дыхание Эдварда, я вижу его, я чувствую, что он рядом.
Я вижу, как преображается Джерри после того, как все точки с возвращением отца расставлены над «i». Его маленькое сердечко, в который раз сжимавшееся от невероятной боли, что ему в который раз приходилось терпеть, переступая, игнорируя и пряча её глубоко-глубоко внутри себя, более-менее успокоилось, едва он оказался рядом.
Я не спорю, что Эдварду было ничуть не легче пережить расставание. Я не спорю, что тяжело было нам всем. Слезы, отъезды, прощания, пожелания, неоднозначность происходящего и невозможность предсказать его – что же легкого?..
Но вместе, рядом, сообща – нет ничего невозможного. Теперь я знаю.
Я сегодня, несмотря на все то, что ещё предстоит пережить, перетерпеть и перенести, как никогда верю, знаю, что все будет в порядке. Не глупой фразе, должной унять слезы, а сильному и ясному убеждению от сознания.
Мы выберемся из этой ловушки.
Мы победим – и воображаемых врагов, и реальных.
Мы перешагнем пропасть играючи, не глядя вниз.
Мы будем счастливы – сто лет, двести, тысячу!
По-другому уже просто не может случиться…
По крайней мере, в объятьях Каллена мне только так и думается.
Я, усмехнувшись, поглаживаю пальцами ворот его рубашки. Черной, как ночь. Ещё ни разу костюм Эдварда не был настолько мрачным. От пиджака и до ботинок – сплошная тьма. И среди неё ярким пятном выделяется его белая кожа.
И пусть он вернулся измотанным, пусть, судя по фиолетовым кругам под глазами, точно не спал всю предыдущую ночь, пусть его пальцы до сих пор немного подрагивают, когда гладят Джерома, он все-таки вернулся.
– Что? – с интересом спрашивает мужчина, лениво перебирая пальцами мои волосы.
– Ты…
– Я?
– Ты, – широко улыбаюсь, расслабленно выдыхая. Поудобнее устраиваюсь на его плече, обнимая за талию, – я соскучилась.
Мне кажется, даже не глядя, что его взгляд теплеет.
– Я тоже соскучился, Belle. Если бы ты только знала, как я соскучился, – я получаю поцелуй в лоб, и теплое дыхание щекочет кожу. В его голосе успокоение и умиротворенность, он дышит ровно и спокойно, но все равно не заметить эмоций, скрывающихся за этими словами, невозможно.
– Откуда ты узнал? – тихо спрашиваю, освобождая левую руку из плена маленького ангела и прикасаясь к его щеке. Небритая щетина под пальцами является ещё одним неизбежным доказательством.
К тому же, этот разговор рано или поздно все равно состоится – к чему тянуть?
– Система безопасности, – его тон разом преображается, наполняясь сдержанностью, – «объект не найден» – сказала.
– Мы тебе звонили…
– Не на что было звонить, – Эдвард горько усмехается, сильнее потирая мои плечи пальцами, – телефон вышел из строя…
– Вышел из строя?
– Я его разбил.
Я, прикусив губу, поднимаю голову. Мои любимые глаза выглядят нахмуренными и грустными, но честными. Он говорит со мной открыто, ничего не утаивая. И я согласна на такие разговоры. Больше врать, приукрашать и сочинять нет смысла. В эти дни я прекрасно усвоила урок, что лишиться всего, чем дорожишь, всего, чем дышишь, можно очень легко и просто. На притворство просто нет времени.
– Мне жаль…
– Это мне жаль, – он глубоко вздыхает, качая головой, – это – моя ошибка. И впредь я ничего подобного не допущу.
Его слова вдохновляют и успокаивают, но их значение все же в состоянии огорчить.
– Ты сделал все, что был должен. Это случайность, – пробую уверить, хотя мудрое подсознание заранее подсказывает, что такая задача изначально обречена на провал.
– Ты хочешь, чтобы я отнесся к тому, что едва не потерял вас, как к «случайности»? – фыркает он. Недоумение сочится наружу ваттами.
– Я не хочу, чтобы ты осуждал себя… и чтобы уезжал, – признаюсь. Все же признаюсь. Минуту назад ведь клялась говорить без фальши.
– Я не уеду, – в уголках малахитов, прогоняя прежние чувства, затаилась нежность; с каждой секундой она все набирает обороты, – я больше никуда не уеду, моя девочка. Не бойся.
Он выдерживает короткую паузу, наблюдая за моим смущением, что затмевает даже удивление столь быстрым решением.
– Что-то не так? – от того, что его пальцы прикасаются к моей коже, она, похоже, краснеет лишь сильнее.
– Все так, – заверяю, мотнув головой. – Ты можешь… можешь ещё раз сказать?
Эдвард посмеивается, взъерошив мои волосы. Вся его грусть и удрученность испаряется сама собой.
– Могу, моя девочка, – повторяет, вгоняя меня в ещё большую краску, но притом позволяя разлиться по телу такому теплу, какого не найти больше нигде, не испытать ни от одной другой фразы.
Девочка… его девочка…
Эти слова совсем не похожи на восклицания и шепот Маркуса, не являются отражением голоса Лорена. Они – его. Всегда были его. И потому ни капли меня не пугают.
– Спасибо…
Эдвард ничего не отвечает. Только, хмыкнув, поправляет одеяло, подтягивая его к моим плечам. Укрывает, как и Джерома, до самой шеи.
Стучащий за окном дождь забирает в свое владение все звуки. Мы лежим в молчаливой тишине, и лишних слов здесь не нужно. Мне тепло, уютно и спокойно. Я знаю, что то же чувствует и Джером, сладко спящий на своей половине тела папы. Он, наконец-то, получил, что хотел. И я получила.
– Знаешь, я поверил в это… – вдруг признается мужчина. Тихо-тихо. Его голос удивительно хорошо вплетается в ритмичные постукивания по подоконнику тяжелых капель.
– Во что поверил?
– В то, что больше вас не увижу, – он морщится, отчего морщинки, число которых заметно увеличилось, ровными и глубокими бороздками расходятся по его лбу, – и это хуже любого наказания.
– Я знаю, Эдвард… – нежно бормочу, лаская его скулы, привстаю на локте, с искренним сожалением глядя на дорогое лицо, – но такого не случится. Никогда не случится, я обещаю.
Мужчина ничего не отвечает. Устало выдыхает, прикрывая глаза.
Да, я слишком много обещаю. Знаю.
– Ты по-прежнему хочешь говорить… о любви?
– Если ты сомневаешься, что я…
– Я не сомневаюсь. Я спрашиваю, – он крайне серьезен.
Даже так?..
– Конечно, хочу, – этот ответ единственно верный и единственно честный. Ничего другого я не хочу и не буду отвечать. Чуточку хмурюсь, но, надеюсь, он не воспринимает это как напускное ощущение и неуверенность в своих словах.
Люблю, разумеется. И хочу, чтобы он знал. Каждый день, каждый вечер, каждое утро… я не против говорить, я буду только рада. Но Эдвард ведь сказал, что для «я люблю тебя» в наших отношениях места нет. Его мнение изменилось?
– А если «tesoro»? Вместо вашего… «люблю», – он выглядит смущенным и хмурится сильнее, ожидая моей реакции.
– Ты и так il mio tesoro, Эдвард. И Джером тоже.
– Это слово сильнее, чем amore, к тому же, оно значит куда больше… – мужчина пытается убедить меня в своих словах, но с каждой секундой более вяло, словно бы пристыженный моим молчанием.
– Я и не спорю, – пожимаю плечами, усмехнувшись.
В ответ получаю серьезный взгляд.
– Ладно… какая и вправду разница? Amo (люблю). Договорились.
– Tesoro, – не соглашаюсь, принимая его слово и хитро улыбнувшись, – ты прав, оно лучше.
Северное сияние… я знаю только одни глаза на свете, в которых оно такое же красивое.
– Хорошо, – благодарно произносит Эдвард, улыбается. А затем повторяет ту фразу, о которой мы договорились. Бархатный баритон становится совсем мягким и очень, очень любящим. Какой бы неприязнью ни пользовалась у него «любовь».
Невероятно приятно слышать эти слова, когда знаю, что он в них вкладывает. Особенно, когда знаю. Прекрасно.
– Как ты нашел нас? – внезапно этот вопрос выходит на первый план. Взгляд касается дождя за окном, вспоминается холодный асфальт, а часы в углу передвигают стрелки на два часа ночи.
Эдвард недоверчиво смотрит на меня, будто бы решая, говорить или нет. Истязает пару секунд, но потом, видимо, решается.
– Я ехал к Рыбе.
– К Рыбе? – мои глаза распахиваются.
– Аро мертв, – он пожимает плечами, – Кай – единственный, кто остался на арене. Я бы задушил его собственными руками за вас, если бы выбрал другую дорогу для поездки к аэропорту. Это было… невероятно, правда. Я думал, что мне показалось – я ведь знаю эту машину, и никто, кроме Джаспера, никогда не использовал её… Но уехать, не проверив, было невыполнимой задачей. Потому я пытался вас догнать.
– Ты напугал нас, – вырывается у меня, и взгляд автоматически касается малыша.
– Я знаю… знал, – Эдвард виновато гладит мое предплечье, – и прошу прощения.
– Не надо, – хмурюсь, недовольная таким поворотом, – ты же знаешь, что мы давным-давно все простили.
– И все же, из-за меня вы не улетели.
– Ты лучше арабов, – уверяю я, прижавшись к нему всем телом, – и куда ценнее всего, что они могли нам предложить.
– И опаснее.
– С тобой не страшно, – отмахиваюсь от этого варианта, даже не задумываясь.
– Совсем?
– Совсем.
Каллен улыбается очень доброй, невероятно ласковой улыбкой.
– Я ведь правда никуда больше не поеду, viola.
– То есть, это не шутка?
– Мое чувство юмора повесилось под забором, – без тени смеха отзывается он, мигом сменяя улыбку на мрачность, – никаких шуток.
– Но Эдвард, это ведь… замечательная новость! – я, заставив его ослабить объятья, приподнимаюсь на простынях, целуя бледную кожу. С удовольствием замечаю, что он расслабляется. Что же, если так, я могу продолжать сколько нужно.
– Я знаю, это очередное не самое лучшее решение…
– Все твои решения лучшие, – не соглашаюсь я.
– А как же воспитание Джерри? – язвительно замечает мужчина, щурясь.
– Вам нужно было просто поговорить, – целую его нежнее, – вы ведь очень сильно друг друга любите.
Его благодарность понятна без слов. Она лучится из глаз, из ладоней, что обнимают меня, из тихого «спасибо», что слышу прямо возле уха.
День становится все лучше и лучше!
– Ладно, Belle, – свободной от объятий малыша рукой он укладывает меня рядом, прекращая поцелуй. Чмокает в макушку, – уже поздно, и маленьким девочкам давно пора спать.
– Ну, если папочка так говорит… – даже не пытаюсь подавить зевок, вздыхая, – то, конечно…
Он усмехается моей непосредственности, крепче прижимая к себе:
– Спокойной ночи, Белла.
– Спокойной, tesoro….
*
От ночной бури не осталось и следа. Всю ночь я слушала завывание ветра за толстыми стеклами, а теперь, когда буквально на пару минут закрыла глаза, кое-как пробравшись в сонное царство следом за Калленами, на улице самая настоящая весна. Во всех смыслах.
Солнце настолько яркое, что даже задернутые шторы не могут как следует скрыть его свет. Щебетание каких-то птичек тоже слышно вполне явно – вспоминается то утро, когда теплая погода впервые коснулась стен белого особняка. Оно было счастливым? Безоблачным было?
Мне кажется, да. И отчасти потому, что было первым.
Сейчас все куда сложнее, я знаю, куда опаснее. Нет ни замка, ни надежных людей, кроме Джаспера, рядом нет десятков медведеподобных телохранителей и новейшей системы безопасности, отслеживающей каждый посторонний шаг.
Но есть кое-что большее. Есть – сокровища. Мои любимые, неизмеримо дорогие сердцу сокровища. Их глаза отливают изумрудом, волосы – медью и золотом, а кожа – жемчужным сиянием.
Они невероятно красивы. Оба. Одинаково.
Улыбнувшись и погожему утру, и тому, что Эдвард с Джерри спят рядом со мной, поворачиваюсь на бок, потягиваясь под теплым одеялом.
Позы Каленнов поменялись с двух часов ночи весьма заметно. Теперь Джером лежит между нами, обеими ладошками обняв папу. Его личико спокойно, дыхание размеренное. Ни тени слез, ни тени испуга. Как быстро можно сделать его счастливым! Как быстро можно помочь ему стать маленьким мальчиком! Нужно всего лишь присутствие тех, кого он любит. Слишком сильно любит, чтобы от себя отпускать.
Эдвард спит спиной к двери. Надежно спрятав сына и отдав в его распоряжение всю свою правую руку, он, удобно устроившись на подушке, выглядит совершенно безмятежным.
Настолько, насколько я не могла даже представить. Все предыдущие пробуждения я встречала его хоть и немного, хоть и малость, но напряженное лицо. Бывало и нахмуренное, и грустное, и уставшее настолько, словно бы он и не спал вовсе.
Но теперь ничего этого нет. Оно обычно. Обычно, как у простого папы, просыпающего свои законные десять часов в воскресенье. Обычно, как у человека, прекрасно отдохнувшего вчера или получившего, наконец, то, к чему так долго стремился.
Все-таки обычность – великолепное понятие. Оно чудесно.
…Мы спим довольно тесно. Только дело не в узкой кровати, а в нашем желании. Из своего теперешнего места я чувствую аромат и Эдварда, и малыша. Я могу с легкостью коснуться их обоих так, чтобы не разбудить. Я могу их поцеловать…. Господи, ещё вчера это казалось не просто нереальной, а невообразимой возможностью! Как быстро все меняется… и как хорошо, когда меняется в лучшую сторону.
– Доброе утро, – едва слышно произношу, улыбаясь шире. Часы на стене демонстрируют, что уже половина одиннадцатого, но не думаю, что это играет ключевую роль. Я не буду их будить. Когда спят, мои мальчики очень красивые.
Я имею право такое говорить? Эдварду понравится моя интерпретация его «девочки»?..
…Не страшно узнать ответ. Ни капельки.
Вчера я получила то признание, которого хотела. «Tesoro», что сменило «любовь», ничуть не хуже. Я согласна на любое слово.
Продолжаю на них смотреть. Не хочу отрываться. Будто заново открыв, будто впервые увидев, разглядываю Калленов, забывая обо всем ином. И правда – что, кроме них, может меня беспокоить?
Вот глаза, пока ещё скрытые веками, вот скулы – одинаковые, словно бы срисованные, вот губы – у Джерома и его папы они крайне похоже вытянуты вперед и чуть-чуть приоткрыты, а вот…
Останавливаюсь, хмурясь от неожиданной находки. Волосы. На висках – близко ко мне.
Джерома – белокурые, как прежде, светлые и искрящиеся от скупых солнечных лучиков.
Эдварда – темные, только-только возвращающиеся, благодаря солнцу, к своему истинному цвету. Но цвет части из них – слева, в самом низу, – явно не игра света. Они светлые. Совсем светлые, светлее, чем у Джерома. Бело-серые, как поздно сходящий снег…
Я, прикусив губу, нерешительно, словно бы и другие волосы в состоянии сменить цвет, прикасаюсь к только что обнаруженной несуразице. Осторожно провожу по ней пальцами, стараясь убедиться, что то, что я вижу – правда, но в то же время не разбудить мужчину. Ему не помешает выспаться.
Да, правда.
Да, вполне реальны.
Седые.
…Тихонький скрип. Будто обжегшись, убираю руку.
На пороге Джаспер – его рубашку я везде узнаю. Судя по усмешке, мужчина заходит уже не первый раз.
– Что? – одними губами спрашиваю я.
Глава охраны оглядывает молчаливое пространство номера, касаясь взглядом спины Эдварда, никак не реагирующего на его приход.
– Спит?
– Да…
– Ладно, – сам себе качнув головой, он, ухмыльнувшись, прикрывает дверь обратно, – тогда добрых снов.
Его хорошее настроение поднимает и мое, компенсируя недавний спад, вызванный малость поменявшимся обликом Эдварда.
В конце концов, это всего лишь волосы. Он переживал, испугался, очень долго не спал и гнался за нами, ускользающими в темноте леса, в отчаянном порыве разубедить себя в гибели сына. Это не могло пройти бесследно.
К тому же, как известно, сокровище со временем становится лишь дороже. И вряд ли кто решится поспорить с этим утверждением. Со мной поспорить.
Я все равно его люблю. Что бы ни случилось, как бы он ни выглядел, и сколько бы седых волос ни оказалось между бронзовыми – такие мелочи не имеют никакого значения.
Словно бы в такт моим мыслям Каллен глубоко вздыхает, чуть ниже опуская голову. Его губы практически машинально целуют мою макушку, а пальцы гладят плечики сына.
– Спи…
Слышу смешок. Все-таки проснулся.
– До вечера?
– Какая разница? – перебираю пальцами бронзовые волосы, не в силах удержаться и оставить его в покое, – если хочешь, я могу остановить время.
