Текст книги "Успокой моё сердце (СИ)"
Автор книги: АlshBetta
сообщить о нарушении
Текущая страница: 46 (всего у книги 54 страниц)
– Я знаю, все, все, тише, – Эдвард поспешно соглашается, ответно, что есть мочи, прижимая меня к себе. Догадывается, что испугал, – тише, это кончилось. Все кончилось. Я здесь.
Вот теперь без слов не обойтись.
Вот теперь мне нужно его слышать.
Господи, за плечами едва ли половина, а я уже чувствую себя усталой. Слезы тому причина или рыдания, а может то, что впереди ещё Джеймс…
– На этот раз район был другой… я боялась, что Карл меня найдет. Он обещал найти, – шумно выдыхаю, чудом удержав в плену пару слезинок, – теплее, конечно, не стало, но теперь было понятно, что греться можно не везде.
– Почему ты не вернулась домой? – внезапный вопрос Каллена выбивает из головы всю нить повествования. И самоконтроль так же разбивает на мелкие осколки. – Неужели родители тебя не искали?
Я понимаю, чему обязаны эти слова. К тому же, он недвусмысленно оглядывается на Джерома. Он – папа. И он бы искал. Он бы перевернул город, штат и даже всю страну, если бы потребовалось – за своего мальчика. Но не всем такое под силу. И не у всех есть подобное желание.
– Может и искали… – пожимаю плечами, поджимая губы, – а может и нет… я не знаю. Но даже если бы нашли – что бы я им сказала? Что сбежала из дома ради «Урсулы»?
– Откуда у тебя такая уверенность, что людей нельзя понять? – он нагибается к самому моему уху, но слова и так звучат слышно. Пальцы, ласкающие меня, делают это куда сильнее. – Не все твои поступки правильные, но ты же от них уже пострадала!
– Сама и виновата.
– Нет! – шипит он, стиснув зубы, дабы не сорваться на крик. Шумно выдыхает. Повторяет уже тише:
– Нет. Есть вещи, которые в принципе нельзя презирать. Твои родители поняли бы все, что случилось и приняли тебя обратно. Тебе нужно было вернуться.
– Не поняли бы…
– Белла, – натыкаясь на мои бесконечные отказы поверить, Эдвард говорит строже, – тебя не за что презирать, от тебя не за что отворачиваться и отвращение, которого ты так боишься, может появиться только у самого закоренелого ублюдка. То, что делали с тобой те твари, полностью на их совести. Не на твоей. И никогда не говори, что сама во всем этом виновата.
– Но виновата же! – не унимаюсь я, вздрогнув, – я сбежала, я пошла к Карлу, я поверила Джеймсу, согласилась на Маркуса и… отказала тебе! Я сама. И никто не принуждал.
Моя последняя фраза явно выбивает его из колеи. Дело в упоминании того, как мы встретились, или в том, что он не ожидал такого моего ответа – не знаю. Но легче не становится, запал не проходит.
– Ты говоришь, что не чувствуешь отвращения… что его нельзя чувствовать, – выпутываюсь из его рук, кое-как, впившись ногтями в бледные ладони, удерживая равновесие на его коленях, – но что ты знаешь о его причинах? Если продажа девственности за пятьдесят долларов и анальный секс три с половиной часа подряд не является поводом, то Джеймс… его… игры…
Воздух очень быстро кончается. Во многом тому причиной слезы – они текут, сметая на своем пути все, в том числе и нормальное дыхание.
Как никогда велико ощущение, что я сойду с ума. Прямо сейчас, прямо здесь. Просто от того, что расскажу. Просто потому, что позволю ему знать. Грош цена убеждениям, пока нет точной картины случившегося. Пока не знает…
Теперь будет. И теперь, наверняка, больше никогда об отвращении не заикнется – я буду видеть это в его глазах. Каждый. Божий. День.
– Я знаю все позы Камасутры, – всеми силами держась за шепот, пусть и громкий, пусть и хриплый, но пока шепот, признаюсь я, – во всех изданиях, во всех вариациях, целиком и полностью. Я позволяю ему себя резать. Где угодно и как угодно. Я никогда ему не отказываю, потому что однажды Джеймс едва не сбросил меня с восьмого этажа – и опять же, я не упиралась. А ещё… – чудовищных размеров комок подкатывает к горлу, когда мысль сказать подобное проносится в голове. Спешу, пока не стало слишком поздно. Спешу, пока остались хоть какие-то силы.
– Он пил мою кровь. Когда мы заключали договор о принадлежности… и я пила его. Четверть стакана.
…А вот и конец. Как и ожидалось, в принципе.
В быстром, испуганном и таком болезненном водовороте мысли ударяют в сознание, буквально вспарывая его. И все содержимое – все страхи, все воспоминания, все цветные картинки и слова, произнесенные под них – вырываются наружу.
Едва успев схватить ртом воздух, даже не пробую от них отбиваться. Налетая, как рой ос, набрасываясь, как разъяренная стая диких зверей, они, без сомнения, победят. И очень скоро.
Глупо было бы называть эти слезы – слезами, а эти рыданиями – рыданиями.
Глупо было бы утверждать, что прошлое – всего лишь прошлое и ничего не значит.
И, конечно, в корне неверно доверять тем, кто говорит, что нельзя испытать чувство сгорания заживо, не оказавшись в огне.
Можно, я подтверждаю.
Можно, я горю.
А утонуть? Захлебываться без воды можно?..
Ещё бы.
Ничего не ощущаю телом, ничего не вижу глазами. Тону. И в этот раз вытащить на поверхность никому не под силу – океан глубокий-глубокий, а скорость моего падения слишком большая…
И на это я согласилась сама, да?! И на это подписалась?!
Знай бы, что будет дальше, хотя бы на каплю, хотя бы чуть-чуть, не ставила бы себе геркулесовских планов подобное пережить и выплыть наружу.
Это просто невозможно. Даже для самых сильных.
Не было бы согласия. Ничего бы не было – оно того не стоит.
…С трудом понимаю, что происходит. В какой-то момент чувствую, что задыхаюсь, и тогда что-то сильное накрывает собой, вынуждая изогнуться дугой. Оно шепчет фразы, плохо разделимые на отдельные слова, и прижимает к лицу какую-то ткань. Держит крепко, будто бы я попытаюсь убежать.
Конечно. Особенно сейчас.
В горле пересохло и болит, в груди ощутимо тянет, но даже это не мешает мне говорить. Все, что знаю. Какая мысль – такие и слова.
Вижу Джеймса у бильярдного стола и рассказываю о той игре. Главная цель: попасть в лунку. Отвлекающий фактор: секс. Промах: ещё три минуты. Всего шаров: семь.
Сижу на неудобном деревянном стуле, глядя на лицо незнакомого человека с коричневым блестящим чемоданом. Он достает оттуда какие-то бумаги, объясняя их назначение. Многозначительно смотрит на моего благоверного, и тот, правильно разгадав знак, протягивает руку, забирая из специального маленького кейса острое лезвие.
« – Как тебя зовут, девочка?
– Изабелла Свон.
– И откуда же ты?
– Джорджия, Саванна.
– У тебя есть семья?
– Нет.
– Была?
– Нет.
– А если офицер захочет поговорить с тобой в отделении? Что ты скажешь?
– Я – Изабелла Свон. Жена Джеймса Лорена. Всю жизнь провела в Сиэтле и никогда никуда не выезжала»
…Лезвие кладется обратно.
А вот и знакомый тюремный фонарь, вот метель и снежинки, пробирающиеся под кожу. Незнакомец. Приветствие. Обещание согреть. Согласие.
Вот розочки на кровати. Они больно впиваются в спину, но это не важно. Сейчас вся боль сконцентрирована в другом месте.
Душ?.. Да-да, душ. Мелкими струйками обжигающе-горячий кипяток вырывается наружу, грозясь опалить меня, едва притронется. Мужчина, удерживающий его, подходит ближе. Шепчет мне что-то… включает свое орудие на полную.
Ключи на полу, спальня в оранжевом свете, незакрытая входная дверь, проклятия в сторону «старика Вольтури», мокрое полотенце, ведерко для льда, блестящие наручники…
Я говорю, говорю и говорю. У меня уже кончаются и слова, и голос, чтобы делать это, но остановиться я не в состоянии.
Словно бы вскрыли застарелую рану – кровь идет и идет, ничто ей не помеха.
Серая бумага с эмблемой похоронного бюро. Две причудливо изогнутые черные шпаги, скрещенные перед алой одинокой розой.
« – Что это?
– Извещение.
– Извещение?..
– Да. О похоронах Изабеллы Мари Свон, трагически погибшей от руки неизвестного насильника… если кто-то попытается отыскать тебя, моя красавица, найдет эту могилку».
Все время моих рассказов кто-то гладит тело. По рукам, по волосам, по лицу. Не останавливается даже тогда, когда я плачу сильнее от подобных касаний. Будто бы чувствует, что без них я умру быстрее.
«Договор» – выведено большими черными буквами. Внизу идет текст условий – мелким шрифтом, от которого слезятся глаза. Чернокожий знакомый Джеймса, сидя на стуле возле дубового стола, неторопливо зачитывает их все. Останавливается, давая мне вставить слово «согласна». По велению Кашалота любое «нет» расценивается как попытка уклониться от правил. А значит, «царапин» на руках будет больше.
« – Половых партнеров выбирает Муж.
– Согласна.
– Встреча с мужчинами только с позволения Мужа.
– Согласна.
– Покорность и подчинение Мужу в любое время суток или соответствующее, выбранное им наказание за непослушание.
– Согласна.
– Никакого самоудовлетворения и никаких любовников, о которых Муж не знает. В случае невыполнения – наказание, выбранное Мужем.
– Согласна.
– Режим дня, установленный Мужем, соблюдается неукоснительно.
– Согласна.
– На улицу без позволения Мужа появляться запрещено; запрещены так же телефонные звонки и электронная почта.
– Согласна…»
…Что-то мягкое касается лба, плеч, ладоней. Хочет, наверное, что-то сказать, но не может. Я не понимаю.
Я продолжаю говорить и когда чувствую под щекой подушку. Это точно она – мягкая, сухая. Впиваюсь в неё ногтями, но не замолкаю.
Все те же попытки успокоить и привести в чувство. Все так же безрезультатно.
Одно из наказаний. Долгое, мучительное и болезненное: десять часов. Без перерыва. Без воды.
…Засыпаю. Чернота перед глазами становится непроглядной.
Но вряд ли проходит много времени, когда, закричав в подушку, так кстати подвернувшуюся под руку, я просыпаюсь.
Опять говорю. Мой слушатель (если он ещё есть, конечно) скоро сам меня пристрелит.
Знакомство с Маркусом в приватном зале дорогого ресторана. Элегантный костюм, великолепно уложенные черные пряди, внимательные темные глаза, высасывающие из тела душу. Джеймс рассказывает о моих способностях, а Черный Ворон посмеивается. Говорит, что заплатит, как только уверится лично. Как только покажу.
По приказу Мужа, тут же получившего залог в пять тысяч, ухожу вслед за незнакомцем за огромную деревянную ширму в углу зала…
Снова сон… в нем есть что-то успокаивающее до тех пор, пока непонятные видения – страшные и горькие – не проносятся перед глазами.
В очередное пробуждение рядом ничего не оказывается. Ни тех поглаживаний, ни тех касаний, ни уверений – ничего.
Ушли – понятно. Ушли – ожидаемо.
Но как же больно…
Умоляюще хнычу, зовя их на помощь. Темнота оживает самыми жуткими видениями. Силуэт Джеймса очень четко прорисовывается перед глазами. Он протягивает ко мне руки, что-то произнося. А вон и Вольтури… они вместе.
– Это я, это я, – шепчет кто-то из них, обнимая меня, – давай-ка, всего пару глотков.
Ледяная поверхность касается губ. Меня подбрасывает на кровати.
– Н-н-е-т… нет, п-по-пожалуйста!
Напрасно. Поздно.
Они практически силой заставляют выпить.
А потом целуют. Так, как хочу, так, как мечтаю.
– Вот так, – и обнимают… они обнимают меня?! – Все, все пройдет. Тише.
И проходит, вправду проходит!
Медленно, постепенно, но проходит…
Джеймс у дивана…
Хью гладит по спине…
Черный Ворон целует грудь, скользя черными прядями по коже…
Рауль стискивает пальцами…
Оковы, сковавшие и тело, и голову, исчезают. Глаза закрываются, отпуская на волю последние, жалкие остатки слез. Темнота принимает меня к себе, как напуганного маленького ребенка. Укладывает в плетеную колыбель, покачивая из стороны в сторону. Шепчет бархатным баритоном, прикоснувшись ко лбу:
– le montagne saranno forti*, tesoro.
*
Самое лучшее время дня – утро. Под только-только проклевывающимися лучами солнца, под голубым небом, какое обычно видно из окна, от легкого ветерка, пробегающего по лапам елей, как никогда хочется жить.
И как никогда верится, что это возможно.
Простынь, на которой я лежу, мягкая. Взбитая подушка с чистой белой наволочкой приятно ласкает кожу. А одеяло теплое. Большое, теплое и безопасное. Под ним можно переждать самую суровую зиму.
Устроившись в прежней позе, разве что теперь лицом к окну, а не к Эдварду и Джерри, как обычно, я медленно освобождаюсь от пут Морфея.
В горле саднит, глаза печет от соленой влаги, выпущенной ночью в таком жутком количестве, а голова и тело налились свинцом. Не самое лучшее самочувствие, но вполне ожидаемое. Вчера, сгорая среди бесконечных, бескрайних видений, я думала, что лучше не будет. Ошибаться приятно.
Я осматриваюсь вокруг, стараясь отвлечься от головной боли и попытаться восстановить картину событий. Помню только отдельные куски всего рассказа, а уж после признания, как заключался чертов договор, вообще все темным-темно. Я рассказала ему, да? Все рассказала?
Но если ответ положительный, почему я не помню?
А что он сказал?..
От проскочившей мысли – очередной насмешки над самой собой – становится страшно. Я ведь не слышала ответа, не видела реакции. Может быть, Эдвард уже давным-давно… отказался от своей затеи. От всех затей, касающихся меня.
Болезненное желание узнать, что все-таки случилось на самом деле, становится сильнее страха. Если мне и есть ещё чего бояться, то только слов мистера Каллена. Все остальное уже случилось – он знает, он видел, он слышал, он понял…
Я хочу повернуться. Всей душой надеюсь, что сплю в кровати не одна. И что как бы то ни было, эта история не повлияет на наши с Джерри отношения и никогда ему не откроется – даже через двадцать лет. Это будет невыносимо.
Однако после первого же моего движения из ниоткуда взявшаяся на талии ладонь – достаточно сильная, дабы удержать меня – оживает.
Теплые губы, появившиеся из-за спины, целуют мои волосы.
– Ш-ш-ш, – просят, поглаживая кожу, – тише.
Этот голос, этот запах может принадлежать лишь одному человеку.
Собственной ладонью, заставляя её слушаться, пробираюсь под одеяло, отыскивая руку мужчины. Длинные пальцы… он!
– Доброе утро…
– Доброе, – в его голосе слышится улыбка, – но ещё не совсем утро. Ты не хочешь поспать хотя бы до семи?
Хочу ли? Не знаю. Ничего не знаю.
Прикусив губу, хмурюсь, обдумывая, что собираюсь сделать.
– Можно мне обернуться? – спрашиваю, осторожно проведя линию по тыльной стороне его ладони.
Моим вопросом Эдвард явно удивлен. Недоумение так и рвется из него наружу.
– Конечно, – с готовностью убирая руки, сдерживающие меня, он позволяет. Чуть-чуть отстраняется, освобождая немного места. Без единого сомнения – хороший знак.
Теперь у меня есть возможность видеть малахиты. Они сонные, пусть и искрящиеся пониманием. В их уголках спряталась усталость, а в самой глубине, воюя с нежностью, гнев. И как бы сильно он его не маскировал, я все равно вижу. Осталось только выяснить, на кого он направлен.
– Привет, – шепчу, ощущая как щеки совсем некстати пунцовеют.
– Привет, – Каллен улыбается, пробежавшись пальцами по моим скулам, – вот так уже лучше.
– Как?
– Когда они сухие, – он усмехается, чуточку прищурившись. Теперь улыбка кривоватая. Как раз та, которую больше всего люблю.
– Ты спал сегодня? – я не решаюсь прикоснуться к синеватым кругам под его глазами, но оттого вижу их ничуть не хуже.
– Я найду время выспаться, Belle. Не беспокойся.
Ясно. Значит, шансов у меня все меньше. Немного сбивает с мыслей его теперешнее отношение – поглаживания и поцелуи, как и ночью – но оно вполне может испариться, как только разговор коснется болезненной темы. Быть может, не до конца ещё проснувшись, он просто не вспомнил.
Я должна сказать. Я должна напомнить, потому что по-другому ничего не решится. Сколько бы он ни смотрел на меня и сколько бы ни гладил, рано или поздно подобная мысль всплывет. И будет лучше, если я её озвучу. Так, по крайней мере, все пойдет быстрее.
– Что? – интересуется Эдвард, наверняка заметив мою нерешительность. Он в принципе очень наблюдательный.
– Я рассказала… вчера?
– Что рассказала, viola?
«Фиалка» придает решимости. Хватит.
– Про все. Про Джеймса, про «Урсулу»?
Черты его лица заостряются и суровеют. Сонливость мгновенно с них пропадает.
– Рассказала.
Рассеяно киваю. Ну конечно, ещё бы.
Я стараюсь смотреть куда угодно, кроме его глаз. Обвожу взглядом всю комнату: замечаю Джерома, по-прежнему, как и ночью, спящего, входную дверь, тумбочку, лампу, призрачный свет из зашторенных окон – уже не темно, но ещё не светло, Каллен прав, рано, – подушки и одеяло. Охватываю взглядом всю картину целиком. И только затем возвращаюсь к малахитам, кое-как набравшись смелости:
– И что ты думаешь?
Эдвард смотрит на меня в высшей степени серьезно.
– А разве я не сказал вчера, что думаю?
– Но ты слышал про договор и про Маркуса?..
– Я все слышал, – подтверждает он, – но от этого ничего не изменилось.
– Совсем ничего? – не могу поверить, слишком невероятно, – а кровь?.. тебе не было противно?
– За этот договор, – мужчина кривится на последнем слове, малахиты страшно пылают, – я сам её у него выпью. До последней капли.
…Наверное, тому, что я чувствую после его слов, нет ни описания, ни объяснения. Наиболее приближенно можно сказать: любовь, но мне кажется, это куда больше. Куда сильнее и куда, куда приятнее. Совмещенное с восторгом облегчение, тихая радость, которая способна перевернуть горы, разливающееся по телу тепло, парочка оставшихся, сохранившихся со вчера слезинок…
Может, я тороплюсь, может, зря так быстро принимаю все за чистую монету, но мне кажется, что он вправду меня не бросит. Он меня не отдаст. Он не презирает, как обещал. Ни капли.
– И что ты… ты ничего мне не сделаешь? – голос дрожит, а оттого шепот превращается едва ли не в шелест. Теперь не боюсь на него смотреть. Только этого и желаю.
Этот гнев – не мой. Ярость – не моя. Она против Кашалота. Она его испепелит.
Самое невероятное ощущение на свете – защищенность. Не думала, что значение выражения «как за каменной стеной» может воплотиться в реальности.
Наконец-то вижу смысл того, что сделала. Даже если к этой теме мы ещё вернемся, даже если ещё не раз увижу и Кашалота, и даже Каллена в кошмарах, справлюсь. С такой-то поддержкой!
Если он и сейчас меня не презирает, то вряд ли возможно вызвать в нем это чувство и в будущем. По-моему, ничего более жалкого, ничего более отвратительного, чем рассказанная история, не существует.
– Ну как же, сделаю, – он притягивает меня к себе совсем близко, крепко, как ночью, обнимает, – я столько всего сделаю… и знаешь, с чего начну?
– С чего? – улыбаюсь, так же, как и он, искренне. Это лучшее утро за все мое существование. Впервые чувствую какую-то странную, почти преступную легкость. Будто бы с плеч упал тяжелый крест, что столько лет приходилось нести. Эдвард освободил меня. И ничего не требует взамен.
– С этого, – осторожно стирая одинокую слезинку пальцем, сообщает Каллен, – моя девочка больше никогда не будет плакать.
*
От третьего лица
Они ели клубнику. Сидя на кровати и поджав под себя ноги, глядя на огромное блюдо красных ягод перед глазами и маленькую сахарницу рядом – Джером любит именно так – о чем-то разговаривали. Мальчик смеялся, когда шутила Белла, и время от времени сам говорил что-то смешное, судя по её улыбке.
Они сидели совсем рядом, тесно-тесно к друг другу прижавшись. И безмятежность, воцарившаяся в номере, передавалась Эдварду даже через тонкий экран мобильного телефона.
– Отличная программа.
– Да уж, – Джаспер, усмехнувшись, закидывает ногу на ногу, глядя туда же, куда и босс, – скоро все эти центры управления и крупногабаритные камеры станут не нужны. Маленький телефон вполне справляется.
– Надеюсь, ты не включаешь это, когда я там?
– Зачем же? – Хейл качает головой, тут же выпрямляясь; говорит вполне серьезно, – в этом нет необходимости.
Каллен щурится, оглядываясь на телохранителя и на мгновенье выпуская из поля зрения серый экран. Мужчина хмурится. И только-только собирается сказать что-то ещё в свое оправдание, дабы окончательно уверить босса в собственной честности, как тот усмехается.
– Я знаю, Джаспер. Расслабься.
Мотнув головой, глава охраны выдавливает ответную улыбку.
Джерри оставляет блюдо с клубникой, оглядываясь на подушки за ними. Что-то спрашивает, ожидая ответа. Его лицо теряет умиротворение, наполняясь, пусть пока и немного, но грустью.
Белла прекрасно исправляет положение. Вернув на прикроватную тумбу сахарницу, забирает ребенка на руки, нашептывая что-то на ушко. И постепенно розоватые губки снова украшает улыбка.
В груди Эдварда теплеет от подобной картины. Джером его забудет? Едва ли. Белла не позволит.
– Как Элис? – мужчина ловит себя на том, что впервые, совершенно не стараясь, избежал клички сероглазого создания.
– В порядке, – Джаспер тоже замечает эту особенность. Капля подозрительности проступает в его голосе.
– Ей нравится дом?
– Да, мистер Каллен.
– Эдвард.
Бровь белобрысого вопросительно изгибается.
– Эдвард, мистер Хейл.
– Джаспер, – исправляет он, догадавшись, о чем речь.
– Джаспер – Эдвард, – Эдвард посмеивается, когда они обмениваются рукопожатиями, – приятно познакомиться.
Джером всплескивает руками, что-то рисуя в воздухе. Время от времени оглядывается на маму, убеждаясь, что она внимательно следит за тем, что он пытается показать. Они оба смеются, когда представляют себе только что изображенную фигуру. Судя по характерному движению пальчиков, малыш подводит последние штрихи импровизированной кисточкой.
– Ты сберег самое дорогое, что есть у меня в жизни, – Эдвард с нежностью наблюдает за происходящим на экране, а затем, обернувшись к Хейлу, смотрит на него с очевидной благодарностью, – спасибо.
– Не один я к этому причастен, – смутившись, отзывается тот.
– Ты сделал больше всех, – мужчина вздыхает, удобнее перехватив мобильный, – и я тоже сделаю. Эммет и Деметрий уже должны были приземлиться. Они проследят за ней.
– Скорее напугают…
– Нет, у них есть четкие указания не попадаться глаза. Я учел свои ошибки.
– Спасибо, – искренность Джаспера совсем неподдельна. Эдвард знает, что он в принципе не способен изображать что-то, когда речь идет о собственной семье.
– Не за что. Пока ещё не за что.
– Пока?..
– Вот когда прилетишь к ней, тогда уже…
Каллен внимательно следит за реакцией мужчины. И, заметив ожидаемое непонимание с кое-где пробивающейся наружу надеждой, ухмыляется.
– Когда это дело кончится, я тебя освобожу.
– Освободите?
– Дети должны расти с родителями, – его взгляд снова возвращается к телефону, – без них они никогда не станут счастливыми.
– А как же вы? Белла и Джером? – восторг, всколыхнувший душу Хейла, немного затухает.
– Мы ещё это обсудим, – отмахивается Каллен, не желая теперь тратить на это время, – а пока у меня есть одна просьба.
– Я слушаю, мист… Эдвард.
– Организуй мне встречу с Лореном, – Эдвард вздыхает, осторожно, едва касаясь, проведя пальцем по изображению Беллы, танцующей в тесном номере под руку с мальчиком, – пусть едет сюда. И, если ему так нужно, пусть везет Кая. Но как можно быстрее.
– И что же, настраивать его на беседу?
– Нет… – в глубине малахитов загорается смертельная ненависть, которую подпитывают отрывки рассказа Беллы, её страх, её слезы и стенания до самого утра, – настраивай его на кровопускание. И передай, что нам понадобится куда больше, чем четверть стакана.
____________
*Горы будут надежны
С нетерпением жду ваших отзывов!
========== Глава 57 – Мы будем ==========
У всего на свете есть изнанка. Та, что не разглядеть при первом кратком осмотре, и та, что незаметна, если не знаешь достаточно про её обладателя. Как и монеты, как и медали, люди, предметы и даже события – двусторонние. И не всегда злоба, даже самая выдающаяся, самая страшная, с одной стороны, подразумевает ту же картину сзади; и не всегда добро, которое, казалось бы, является неотъемлемой частью этого человека – даже знакомого тебе – имеется и на обратной стороне.
И потому так важно разбираться в людях… чего я, собственно, никогда не умела.
Джеймс обогрел меня, и я поверила ему как единственному человеку, который обо мне заботится.
Маркус поцеловал и пообещал полмира за согласие остаться на его вилле – и мне показалось, что я ему не безразлична.
А Эдвард…
Со встречи и до рокового дня с побегом Джерома этот мужчина не вызывал во мне ничего положительного. Яростный, неукротимый, жестокий и безжалостный, деспот даже по отношению к собственному сыну! А на самом деле…
Этот человек дал мне то, что не мог, не был в состоянии дать никто прежде. Он дал мне право быть собой. Такой, какая есть, без приукрашенной истории, без притворств в поведении. Он выслушал меня и убедил, что все, что он говорил прежде – правда. Отвращения не было. Не было и грубости. Не было ничего, что заставило бы меня в нем усомниться.
Он сдержал свое слово и окончательно уверил, что ничего, связанного со мной, даже через сто лет не заставит его отвернуться.
Это – лучшее, что я в принципе могла получить. Не считая, конечно, бесценных сокровищ, подаренных им же – малахитов. Малахитов, куда более драгоценных и куда более прекрасных, чем любые признанные ювелирами камни – без сомнения.
А мелочи? Такие, казалось бы, невзрачные, незаметные?
Эдвард не мог знать, что я люблю клубнику и предпочитаю сиреневый цвет (откуда же?!), но, тем не менее, именно эти вещи присутствовали на солнечном острове и присутствуют сейчас. Думаю, не сложно догадаться, какого цвета моя блузка и что всего пару часов назад мы с малышом ели на десерт. Он необычайно догадливый.
Я, улыбнувшись сама себе, придвигаюсь ближе к мужчине, собираясь, как и Джерри, занять свою законную половину любимого тела. Но под руку почему-то попадаются лишь подушки.
Удивленно приоткрыв один глаз, пытаюсь понять, где верное направление. Похоже, я двигаюсь совершенно не в ту сторону.
Однако в тусклом лунном свете, который маленьким лучиком падает на кровать, серебрятся лишь волосы Джерома. Он спит с краю, возле самой тумбочки, свернувшись клубочком вокруг большой подушки. Судя по мерному дыханию и тельцу, заботливо укрытому, точно как перед самым сном, одеялом, ничто его не тревожило. За сегодня, поиграв в «угадайку рисунков» с Эдвардом, он, истратив все вдохновение, прилично устал. С засыпанием не было ни единой проблемы – маленькие глазки закрылись за мгновенье.
Но в кровать мы ложились втроем. А теперь нас двое.
Такой поворот событий мне совсем не нравится. Панически боюсь – ужас просыпается куда быстрее сознания – увидеть что-то вроде белого конверта на тумбочке или СМС в телефоне, а может и вовсе послание от Джаспера, что Каллен уехал.
Стоп – нет.
Куда ему ехать? Зачем? Он обещал остаться. Я помню. А обещания он держит…
Я успокоено выдыхаю, поборов панику. В ней нет необходимости.
Вместо этого просто оглядываю комнату. Номер небольшой, прятаться особенно негде, а потому вполне очевидно, что, заметив Эдварда, я полностью успокоюсь. В конце концов, что мешало ему пойти в ванную? Это предположение вполне логично.
Но в маленькой комнатке у левой стены света нет. Полоска под дверью такая же темная, как и все вокруг. Зато кресла возле неё, придвинутые ближе к шторам – о чудо, малость отдернутым, да так, что свет падает прямо на кровать, на Джерри – явно не пустуют. Темный силуэт, притаившись у самой стеклянной поверхности, занимает правое из них. Беловатые блики от его кожи подтверждают мое предположение лучше всего иного.
Вопрос лишь в том, к чему ночное любование пейзажем?
– Эдвард? – тихонько окликаю его, повернувшись к окну.
Тишина почти сразу же оживает бархатным баритоном:
– Спи.
Чего и следовало ожидать, впрочем.
– Без тебя холодно, – недовольно бормочу, подтянув повыше край одеяла, – что ты там делаешь?
Звук, похожий на шипение, разносится по номеру в ответ моему вопросу.
– Потерпи.
Мотнув головой, как упрямый ребенок, я тяжело вздыхаю. Пытаюсь послушаться, зарывшись лицом в подушку. Жду. Жду минуту, жду две… но сна как нет, так и не было. Я привыкла засыпать рядом с ним. К тому же, какое-то непонятное, малоприятное чувство, комком свернувшись внутри, заставляет насторожиться. В конце концов, сидеть посередине ночи в кресле причин может быть не много.
А потому ничего иного, как подняться самой, откинув, к возмущению тут же задрожавшего тела, теплое одеяло, мне не остается.
Номер совсем маленький, и больше четырех шагов, чтобы достигнуть своей цели, не требуется.
Но на третьем, уже совсем рядом с креслом, под ноги попадается какая-то ткань. С трудом узнаю в ней пижамные штаны, традиционно ставшие ночной одеждой мистера Каллена. Неприятное ощущение нарастает…
– Что случилось?
Но отвечать ему не обязательно. Я сама нахожу ответ куда быстрее, чем он в состоянии произнести.
Что-то белое, соскользнув с подлокотника, укладывается возле его бедра. И тут же, привлекая мое внимание к тому, что действительно важно, демонстрирует бледную, малость подрагивающую правую ногу. По сравнению со всей темнотой вокруг и даже по сравнению с тем, что её прикрывает – чем-то светлым – она слишком белая. Прямо-таки рябит в глазах, выделяясь, как огни новогодней елки.
Приступ?..
Но разве они не прошли? Я думала, что раз так долго нет, то…
Черт.
Сменяя то самое недовольство и недоумение, подпитываемое незнанием происходящего, знакомое чувство завладевает всей грудной клеткой. Вместо холода приходит жар. Вместо хмурости – едва ли не слезы. Я ненавижу видеть, как ему больно. И помню, чем кончился предыдущий раз…
Становится неизмеримо стыдно за свое поведение. Я пыталась заставить его подняться? Сейчас?!
– Давно началось?
– Да.
– Очень больно? – присаживаюсь возле подлокотника, погладив его плечо. Держусь от беспокоящей ноги на безопасном расстоянии, но это ничуть не мешает видеть её. Тем более, с этого ракурса – куда лучше.
Эдвард поворачивает голову в мою сторону. Со всей силой, какая есть внутри, пытается не пустить во взгляд испуг, но он все равно проникает.
– Не проходит, – его дрожащий голос звучит тише прежнего.
– Пройдет, – уверяю, качнув головой. Нежнее глажу его.
Ну зачем? Зачем было устраивать все это снова? Ему только-только стало легче, он только вернулся, только решил остаться с нами и более-менее расслабился. Он выслушал меня! Всю эту грязь! Неужели благодарность за подобное – приступ?
– А если нет? – его губы крепко сжаты, отчего кажутся совсем синими.
– Да и только да. Не думай ни о чем плохом.
Он сглатывает, жмурясь. Пальцы на противоположном подлокотнике с удушающей силой впиваются в него. Раздавят.
– Чем я могу помочь? – с готовностью спрашиваю, стараясь определиться с действиями, – скажи мне – и я помогу.
Эдвард рассеяно кивает.
– Полотенце… уже теплое.
– Полотенце, – оглядываюсь вокруг в его поисках, пока не замечаю, что это и есть та самая материя, которую он так неистово прижимает к ноге.
– Я могу?..
– Там есть ещё одно.