Текст книги "Успокой моё сердце (СИ)"

Ещё.

Помни… как твое имя? Белла. Помни это слово, Белла.

Ещё.

Запомнила, мистер Роджер. Карл Роджер.

Ещё.

Его рост не меньше двух метров, плечи широкие, руки сильные уже даже на первый взгляд. А глаза жесткие. Жесткие, холодные и опаленные страстью. По говору – француз… француз, да? В любом случае этот человек заплатил втрое больше за мою девственность. И свое, несомненно, отобьет.

Ещё.

Какой он большой… он слишком… слишком большой для меня. Джессика говорила, секс – это приятно. Говорила, что если попробую, не смогу остановиться, как другие – с кокаином…

Не верю. Ни на грамм, ни на миллисекунду не верю. Такой боли я ещё не испытывала.

А он обещал зайти и завтра – я понравилась.

Открываю окна, пытаясь избавиться от ненавистного запаха… не выходит.

Ещё.

Его глаза хитрые, как у лиса, и узкие. Ресницы длинные, светлые, волосы пепельно-песочные, засаленные. Байкерская куртка видала лучшие времена, а джинсы давно пора зашить – дырок чересчур много. Он присаживается на кровать рядом со мной, гладя по дрожащей спине. Шепчет, чтобы не поворачивалась. Говорит, что раз не смог быть первым «с одного фланга», с радостью возьмется «за другой».

…Господи, Рауль меня просто пощадил!

Ещё.

Его руки грязные, вымазаны чем-то черным и до ужаса неприятно пахнущим. Пальцы скользят вдоль моей ключицы, стремясь добраться до первой и единственной своей цели. Сжимают её в железных тисках, почти до боли. Кричать – все, чего мне хочется.

Но он заставляет кричать только свое имя.

Хью.

Ещё.

Джеймс целует мои скулы, спускаясь ниже, к груди. Водит пальцами по животу, улыбаясь. В другой его руке пару кубиков льда. Чуть позже они окажутся… там.

Ещё.

«Брачная ночь на то и существует, моя красавица, дабы подтверждать свои брачные узы», – шепчет он мне на ухо, не давая ни на мгновенье сомкнуть глаз. На прикроватной тумбе прямо передо мной раскрытая посередине книга. Та поза, что он намерен продемонстрировать, лежит перед глазами.

Сопротивление бесполезно.

Ещё.

Острое лезвие скользит по коже. Тоненькая струйка крови, представляясь моему вниманию, боязно и осторожно течет вниз, оставляя крохотное пятнышко на покрывале. Замечая, что я не плачу, Джеймс усиливает свои старания. Теперь сдерживать слезы просто невозможно.

Он нагибается и, мягко усмехнувшись, слизывает их языком, опаляя мокрую кожу своим жарким дыханием.

– Вот так…

Ещё.

– Покажи сеньору Вольтури, что ты умеешь, принцесса.

Ещё.

– Тридцать пять тысяч, мистер Лорен, как и договаривались. Она и вправду королевская девочка.

Ещё.

Нежные простыни, скользкое покрывало. Черные локоны на груди и легкие поцелуи губ, стремящихся к низу живота.

Первая попытка научиться притворству.

Первая удачная игра.

Ещё.

Победоносная белозубая улыбка и кусочки фруктов на коже. Некоторые щиплются от чересчур кислого сока, но я делаю вид, что ничего не происходит. Ласково склонившись надо мной, Маркус неторопливо пробует на вкус все, что представлено для обозрения.

Ещё.

– …Деловой ужин.

– …Мистер Каллен.

– …Ваш окончательный ответ?

– …Удачи.

Ещё.

– Я люблю тьму.

Ещё.

Гель с ароматом зеленого чая и красное белье.

Ещё.

Tu l’as tué…

Кричу.

Кричу, глядя на затянувшиеся похотью малахитовые глаза.

Кричу, брыкаясь и стремясь освободиться из железных рук, вжавших тело в покрывала.

Кричу, моля о пощаде, о помощи, о капле, самой малой капле сострадания.

Я умираю, он не видит? Я умираю, и сейчас, как только увижу кровь, окончательно потеряю рассудок.

Кричу.

А что мне ещё остается?..

– Белла…

Изабелла. Белла. Belle. Девочка. Boginiya di Roz.

Да. Белла.

Да. Я.

К чертовому сожалению так всегда называют меня…

– Тихо.

Тишина? Опять тишина?! Не за что на свете!

…В этот раз крик прерывают. Теплая, сильная, слишком большая для того, чтобы сопротивляться ей, ладонь, ложится поверх моего лица. Накрывает рот и губы, мешая не то что закричать, но даже вдохнуть резко оканчивающийся воздух.

Я вздрагиваю, стараясь отпихнуть её. Впиваюсь ногтями, буквально отдирая от себя, но ничего не помогает. До тех пор, пока не заставляю себя заткнуться, преграда никуда не исчезает. Не убеждает помиловать даже то, что меня раз за разом все сильнее подбрасывает на кровати. Не могу унять дрожь точно так же, как остановить кровь. Знакомый солоноватый привкус прекрасно чувствуется во рту.

– Io qui, viola, io qui (я здесь)… – шепчет чей-то голос прямо над ухом, ободряя меня. Удерживает на месте, вынуждая дергаться сильнее, а оттого делать себе больнее.

Прибегаю к последнему средству: мольбе. Хриплю, не в состоянии выговорить слова, но и молчать не собираясь. Он меня задушит!

– Я отпущу, – уверяет истязатель, малость ослабляя хватку после услышанного, – но не кричи. Нельзя кричать, моя девочка. Не сейчас.

Нельзя…

Стиснув, сжав зубы до того, что они скоро треснут, подавившись ставшим в одно мгновенье ненужным кислородом, киваю.

Избавление – все, чего хочется.

– Ну вот, – пальцы разжимаются, ладонь пропадает. Мучитель исполняет свое обещание.

А я исполняю свое.

…Только вот от столь уверенной хватки вполне могут остаться синяки.

Пару раз всхлипнув, едва не давлюсь кровью. Её слишком много даже для страшного из кошмаров. А этот, я не сомневаюсь, достоин занять столь почетное место. Это – калейдоскоп ужасов. Прямо-таки марафон. Я всех сегодня видела.

– Calmarsi (успокойся), Белла, – на удивление внимательный истязатель замечает мою проблему. Игнорируя и то, что я пытаюсь воспротивиться его действиям и то, что вряд ли сможет мне помочь, подвигает подушку ближе к себе, вынуждая лечь достаточно ровно. Простынь, тут же материализующаяся перед глазами, им самим прикладывается к моему носу. Зажимает кожу.

Крикам и рыданиям нет места – он велел – но кто сказал, что можно остановить и слезы? Их так много, что выражение «утонуть в слезах» вот-вот претворится в реальность. Помимо соленой влаги и темноты, царящей за ней, я ничего не вижу.

– Маленькие птички заснули, большие деревья качаются в такт твоим мечтам… – тихонькие напевы становятся частью тиши, но они совсем не страшные, в отличие от всего иного в ней. А все потому, что знакомы. Да, именно знакомы. Я уже слышала эту песню где-то… и эти слова.

Впечатление лишь усиливается, когда чьи-то теплые, мягкие губы прикасаются к моему виску.

– Ты вся горишь, – прерывая песню, голос наполняется тревогой и тут же впитывает в себя всю хмурость своего обладателя. Та самая ладонь, которой я больше всего боюсь, мелькает перед глазами.

Приглушенно вскрикиваю, сжимаясь в комочек. С трудом удерживаюсь от желания зажмуриться, дабы не видеть всего этого ужаса снова.

– Ш-ш-ш, – прогоняя опасения, длинные пальцы, благополучно минуя рот, прикасаются только лишь ко лбу. Их прохладу разгоряченная кожа встречает с большим удовольствием.

Меня все ещё бьет дрожь, дыхание все ещё сбито, а кровь, наверное, никогда не прекратит течь, но почему-то становится легче.

Будто бы что-то значимое появилось рядом и обещает не дать меня в обиду. Защитить от всего, что я увидела в кошмаре. Защитить даже от себя, если потребуется.

– Мне холодно, – жалобно шепчу, стремясь проверить свою догадку. Если этот человек действительно не намерен мне вредить…

Одеяло накрывает все тело через полсекунды. Он заботливо поправляет его со всех краев, блокируя любой доступ ледяного воздуха. Сам приникает ко мне ближе, сооружая вокруг спасительную загородку. Темнота, которой он повелевает, теплая. И хотя бы поэтому её не стоит бояться.

– Сейчас будет легче, – обещает, поглаживая волосы. Тихонько вздыхает. Но пальцев, зажимающих нос, никуда не убирает. Моя рука давно затекла бы.

Ну и ладно. Пока он здесь, пока он готов помогать мне – кто бы он ни был – я согласна. Только пусть не уходит. Пожалуйста… мне одной не справиться.

– Тебе когда-нибудь снились плохие сны? – будет чудом, если он расслышит это. От слез голос совсем сел и совсем хриплый.

– Ну конечно, – понимающе отзывается мужчина, бережно избавляя мои щеки от соленой влаги, – они всем снятся, моя хорошая.

– А если сны… настоящие? – меня передергивает, и тут же, не медля ни мгновенья, он запечатлевает на моем лбу поцелуй.

– Так почти всегда и происходит.

– И страшно…

– Если кому-нибудь рассказать, уже не так страшно, – убежденный в своей правоте, шепчет он, – страх бывает только в голове.

В его словах есть смысл. Я понимаю.

Но если бы все было так просто…

– Я боюсь.

– Кошмара?

– Презрения… презрения и брезгливости. Отвращения.

– От твоего страха никто не почувствует презрения, Belle. Ты же не чувствуешь его от моих рассказов.

Моих?..

В ту же самую секунду, видимо, решив, что у крови было достаточно времени для остановки, мужчина на секунду убирает простынь, проверяя свое предположение. И этого времени мне хватает, чтобы почувствовать знакомый аромат.

Запах…

Эдвард.

Яркими всполохами, прекрасно ощутимыми, доступными, великолепно изображёнными и не утерявшими ни самой малой части цвета с того времени, воспоминания мелькают перед глазами.

От начала – встречи у Вольтури за огромным деревянным столом, где стоит ваза с искусственными цветами – до конца – сегодняшнего безумия.

И эти картинки, эти осмысленные изображения буквально раздирают на части. Пытают, мучают, сводят с ума и усмехаются, кидая в лицо напоминание о моей беспомощности.

Впервые за все время, впервые после того, как в спальне Джерри мистер Каллен показал мне истинную свою сущность, вижу в нем чудовище.

То самое, о котором он говорил.

То самое, от которого бросает в дрожь мафиози.

То самое, которое, если притронется, не оставит от тебя и мокрого места…

– Нет, – всхлипываю, отказываясь признавать, что вижу этого человека прямо сейчас перед глазами, – нет, нет, нет!

Такой мой тон не на шутку его пугает.

– Белла?

– Ты меня… ты со мной… – отталкиваю его, самостоятельно отстраняясь. Кутаюсь в одеяло сильнее, сжимая его поверхность пальцами. Если он снова…

– Я ничего тебе не сделаю, – мужчина хмурится, просительно протягивая ко мне руку, – иди сюда, тебе нечего бояться.

Что есть силы мотаю головой из стороны в сторону. Нет. Он меня не заставит.

– Не трогай меня.

Изо всех сил стараюсь быть тихой. Помню, что из-за чего-то в этой комнате нельзя кричать… понимаю, что по той же причине шепотом говорит Эдвард.

Мы не шумим. Это недопустимо.

– Белла, – Каллен делает глубокий вздох, глядя прямо мне в глаза. Уверяет в том, что говорит честно, и ему можно верить. Призывает это сделать, – я пообещал, что никогда не притронусь к тебе без твоего согласия, помнишь?

Помню… но много ли это меняет? Воспаленному сознанию плевать на обещания. Эдвард здесь и сейчас он вполне в состоянии сделать то, о чем мы говорим.

– А если ты откажешься от своего слова?.. – дрогнувшим голосом спрашиваю, смаргивая слезы.

– Я никогда от него не откажусь, – убеждает он, ободряюще улыбается, – тебе приснился плохой сон, вот и все. Ты же обнимала меня только что. Давай я тебя согрею.

Не знаю, почему, но я ему верю.

Быть может, причиной служат те глаза, что я вижу – без единого упоминания чудовищности, что я им так скоро присудила. Они скорее являются отражением тех, о которых грезила, засыпая под мамины сказки.

Быть может то, что согреться самостоятельно явно не выйдет – одеяло тонкое, а озноб ещё продолжается.

А может все потому, что вижу светлую головку Джерри, мирно спящего после доброго, проведенного вместе дня.

Эдвард – его папа. А у чудовищ и монстров не бывает таких замечательных детей.

Правда, возвращаюсь я боязно. Довольно медленно, если учесть все прошлые кошмары.

Вздохнув, осторожно занимаю свое прежнее место, прижимаясь к мужчине. Как когда-то ко мне Джером – с той же опасливостью.

Теплый… мой теплый и изумрудный… что я творю?..

– Расслабься, – наблюдая мою скованность, шепчет Эдвард, с готовностью принимая меня в свои объятия. Надежно скрывает от всех и всего, и, к тому же, вправду прекрасно согревает.

– Я не засну.

– Значит, заснешь попозже. В этом нет ничего страшного.

Прикрываю глаза, позволяя телу сделать то, о чем просит Каллен. Трудно, признаю, но, как оказалось, возможно.

Это удивляет.

– Значит, кошмары не вызывают отвращения, так? – негромко спрашиваю, прикасаясь пальцами к его шее. Плохо заметная, когда он спокоен, и яркая, пульсирующая, когда злится, вена, синеет среди бледной кожи.

– Ни в коем случае.

– И мои?

– Твои – особенно.

Замолкаю, обдумывая пришедшую в голову мысль. Вполне возможно, глупую, вполне возможно – отчаянную и сумасшедшую, но, в конце концов, вполне вероятную и осуществимую.

Наверное, я потом пожалею, но…

– Я хочу рассказать тебе.

– Что рассказать? – остатки слезинок пропадают, уверена, стараниями Эдварда. Этим днем он необычайно нежен и внимателен ко мне. Я заметила. Я помню. Запомню.

– Все. Все, что со мной случилось.

Поднимаю голову, на мгновенье встречаясь с понимающими и чуточку обеспокоенными малахитовыми глазами.

– Я тебе верю…

С нетерпением жду ваших комментариев!

И напоминаю ещё раз, что у нас есть обложка к этой главе – https://yadi.sk/i/-WTDWQl6gSiKW

========== Глава 56 – Четверть стакана ==========

Глава 56 – Четверть стакана

От автора: как бы Белла не старалась, но рассказать свою историю целиком и полностью, осветив все подробности за один раз – невозможно. Не хватит даже 20 страниц. Поэтому мы постепенно ещё вернемся к этому вопросу. И ответы на все будут – обязательно :)

Легко ли доверить кому-то свою жизнь? Вернее, её историю? Страшную, отчаянную, отвратительную и по-настоящему жуткую повесть, столько времени бывшую тайной?

Под силу ли разрешить себе открыться перед человеком, пусть даже тем, кого любишь, не боясь цены, что можешь заплатить за такую откровенность? Все самое неприглядное, самое недостойное и самое пугающее вытащить на поверхность, заставив кого-то другого погрузиться в одно болото, одну пучину с тобой? И имеет ли смысл при всем этом надеяться на отсутствие страха? Не только своего, но и его. Вашего общего…

Я чувствую ужас. Самый настоящий, ничем не прикрытый. Он раздается в звенящей тишине, он взял под контроль липкую темноту, воцарившуюся в комнате, и воздух – душный, но почему-то при всем этом, ледяной. Все эти факторы вполне соответствуют атмосфере, необходимой для моего рассказа.

Мне страшно. Мне никогда на свете прежде не было так страшно. Конечно, потеря Джерома или Эдварда несравнима с подобным, но остальное… господи, как же это пережить?

Я не могу остановить слезы – они душащие, горячие, бесконечные.

Я не могу прекратить дрожь – голоса, тела и в особенности пальцев, которые так нежно целует мужчина.

Я вообще ни на что не годна.

Эта фраза – чертова спонтанная фраза – сослужит мне ужасающую службу, я уверена. Одной веры мало, мало одного доверия, хотя без них, разумеется, не бывает ни отношений, ни откровений. Нужна сила. Много-много качественной, достойной силы, какая может удержать на поверхности и не дать захлебнуться отчаяньем.

Я вошла в болото по колено – трясина уже начала свое дело. Но как выйти – не обдумала. Не рассчитала, способна ли добраться даже до спасительного островка посередине , чтобы перевести дух.

Просто вошла.

И просто утону.

Эдвард терпеливо ждет. Он знает, что торопливость – последнее, что мне нужно. Сэкономить какие-то остатки сдержанности, какой-то запас спокойствия, вселенного им, проще без спешки. Кинувшись в омут с головой, я могу растерять все свои богатства в первые же пять минут, а потом, всхлипывая и рыдая, молить его не слушать. Закрыть глаза, уши, отвернуться или заснуть. Только не слушать…

Так дело не пойдет. Я пообещала. И, как и Эдвард, обещание свое сдержу.

– Подожди… минуточку, – с силой зажмуриваюсь, усмиряя слезы. Сбитое дыхание и очередное кровотечение – последние вещи, в которых я нуждаюсь.

– Белла, – теплое дыхание, что слышится на волосах, посылает по телу миллион мурашек, – ты знаешь, сколько сейчас времени?

Не самое лучшее напоминание. Но дельное.

Размеренность размеренностью, однако до утра мне желательно раскрыть рот.

– Я знаю… я знаю, и я… сейчас… одну минуту, правда…

– Нет, – Каллен наклоняется поближе к моему уху, – я не к тому… viola, ты ведь устала, ты горишь и напугана, может быть, будет лучше перенести этот разговор на завтра?

Наблюдая мой отчаянный, полный ужаса взгляд, тут же переметнувшийся на его собственное лицо, он поспешно добавляет:

– Я всегда тебя выслушаю, – говорит серьезно, но ласково. Не прекращает гладить. Никогда не перестанет, пока знает, как мне это нужно.

– Эдвард… – путаюсь в словах и часто моргаю, хватая ртом воздух. Затапливая сознание, сковывая грудную клетку и сдавливая все тело в железных тисках, испуг быстро и точно пробирается к своей цели. Бьет в самое сердце.

Только не это. Пожалуйста, ну пожалуйста, только не это!

Я не могу так. Я должна, я согласилась, я пытаюсь… подготовиться.

Ещё одной попытки не будет. По той простой причине, что я её уже не выдержу.

Либо сейчас, либо никогда.

– Пожалуйста, – вовремя опомнившись, пока он окончательно не принял на рассмотрение свою затею, молящим шепотом прошу я, – сегодня, Эдвард… сегодня, иначе я… не смогу. Я больше не могу. Пожалуйста, выслушай меня. Пожалуйста… я не могу!

Моя мольба явно производит на него впечатление.

Хмурость на лице Каллена сменяется едва ли не ощутимой болью. Но почти тут же, видимо, вспомнив, в чем причина моего безумия, губы изгибаются в улыбке. Ободряющей. Уверенной.

– Ну конечно сегодня, – бормочет он, собственноручно перемещая меня с подушек на свою грудь. Позволяет занять все её пространство, позволяет устроиться так удобно, как только возможно. – Если тебе так проще, то сегодня. Я слушаю, моя девочка.

Накрывает руками спину, подтягивает выше одеяло.

Он создает мне все условия. И делает все, чтобы прекратить слезы.

Боже, и это тот самый мужчина? Тот, которого я встретила у Вольтури? Тот, кого посмела, не глядя на все кощунство, на все святотатство подобного, назвать чудовищем?

Он не дорог мне, нет… это по-другому, совершенно по-другому называется.

Он – один из двух людей на всем белом свете, из-за которых я могу дышать. Он – величайшая награда, которую я могла получить. Мечтать о большем, желать большего – невозможно. Рядом со мной самый настоящий, самый верный, самый преданный и самый понимающий мужчина на свете. Он никому не отдаст меня, он спасет меня из плена холода и страха… только он. Кем бы не являлся.

Я отплачу. Я обязательно отплачу за это – чем попросит. Отказать не имею права.

Без него, без его касаний и поцелуев сейчас я просто не в состоянии справиться. Отдам за них душу дьяволу.

– Не бросай меня, – давясь всхлипами, прошу я, – per favore!.. Я все, все сделаю… только… пожалуйста!..

– И что я буду без тебя делать? – Эдвард, грустно усмехнувшись, проводит пальцами по моему лбу, избавляя его от испарины, – если оставлю, что буду делать?

Я молчу. Я ничего не отвечаю.

Обнимаю его так крепко, как никогда не обнимала и, наверное, никогда больше не обниму. Каллен питает меня силой.

…Тишина царит в номере очень долго. Сначала я, перебирая пальцами волосы мужчины, немного успокаиваюсь, затем, выводя узоры по его груди, решаю, с чего лучше начать.

История в высшей степени сумасшедшая, но ничего не поделать. Откуда лучше начинать подобные рассказы? Если, конечно, есть кто-то, кто их рассказывал и знает, что да как.

Мои мысли заходят в тупик. И там бы, наверное, они и остались, если бы не проницательность Эдварда. Порой мне кажется, что он понимает меня лучше, чем я сама.

Не думала, что расставание способно произвести такие перемены. Я не просто его чувствую – я будто бы стала его частью. И то же самое, мне кажется, происходит в нем.

Часы уверенности в смерти не прошли мимо… отпечаток свой оставили. Надолго.

– Значит, ты родилась в январе? – потирая мои плечи, словно бы невзначай интересуется Каллен. Пытается показать, что можно расслабиться, и делает вид, что мы будем говорить о чем-то добром и светлом, а не о черном и страшном. Для меня делает.

– Да, – я киваю, догадавшись, с какого направления стоит браться за поставленную задачу – начало начал, действительно. Вполне логично.

– Я была первым и единственным ребенком.

– А ты говоришь, мы с ним похожи, – отвлекая мое внимание и пытаясь снять скованность, мужчина кивает на посапывающего Джерри, – посмотри, сколько у вас сходств.

– Он никогда не будет на меня похожим… – с горечью отрицаю я.

– Ничего подобного. Он уже на тебя похож, – Эдвард целует меня в макушку, качнув головой, – ты очень многому его научила, мама…

Судорожно вздохнув, утыкаюсь носом в его футболку. Сейчас без такого знакомого запаха я ни на что не способна.

– Я никогда не считала себя кем-то нормальным… – слова льются сами собой, подобному бурному потоку, – ни ребенком, ни девушкой я нормальной никогда не была…

Эдвард неодобрительно вздыхает, желая опровергнуть мои слова, но я не даю ему такой возможности. Перебиваю.

– Мне было семнадцать, когда я ушла из дома, – выдаю эту фразу быстро и точно. Жду реакции – такой же быстрой.

– Из-за чего?

Это не совсем тот вопрос, которого я ожидала. Любой другой в первую очередь спросил бы о том, для чего и куда, но уж точно не причину.

– Мама решила выйти замуж…

– Твой отчим домогался к тебе? – его голос твердеет, а ладони, держащие меня, напрягаются.

На лицо почему-то просится улыбка. Даже сквозь слезы.

Он защищает меня.

– Нет, – набравшись смелости, отвечаю весьма слышно. Чуть приподнимаю голову, целуя то место, где слышу ровное биение его сердца, – Фил никогда не думал о таком… он был с Рене. И только.

– Тогда в чем было дело?

Ему правда интересно. Он хочет знать, но не из праздного любопытства, а чтобы утешить меня. Это вдохновляет.

– В папе… – ну вот, конец положительным эмоциям. Они все как одна тонут под градом чертовых воспоминаний. Настолько живых и болезненных, что становится неизмеримо горько.

Я поднимаю на Эдварда глаза. Сейчас я как никогда хочу его видеть.

– Мой отец умер, когда мне исполнилось двенадцать. Я не готова была с ним расстаться.

– Никто и никогда не готов, – дополняет он, тяжело вздохнув. Участливо смотрит на меня, стараясь утешить.

– Да. Но я никогда не стала бы готова.

Обвиваю его ладонь, так кстати лежащую совсем рядом, затаивая дыхание. Волна всхлипов грозится прорваться наружу.

Вижу Джерри. Вижу его затылок, его светлые волосы и бледную кожу. Вижу моего маленького ангела. И со всей точностью, со всей уверенностью могу сказать, что он никогда ничего подобного не испытает. Его папа бесценен для нас обоих. И для него, за него, Каллена-старшего я сберегу. Любой ценой.

– Я не собираюсь умирать, – будто прочитав мои мысли, шепчет мужчина.

– Даже если соберешься, не получится, – кое-как прорвав череду судорожных вдохов, мотаю головой, – ты нам очень нужен…

– Спасибо.

– Не смей говорить за это спасибо, – слезы возвращаются и ощутимо душат. Никуда от них не деться.

Он усмехается, но в дискуссию со мной не вступает. Понимает глупость противоречий в этом вопросе. Тем более сегодня.

Я беру маленький перерыв. Думаю, на него право у меня точно есть – ждать долго никого не заставлю. Я просто… выбита из колеи. Да, лучше назвать это так.

– Тот декабрь был очень, очень холодным, – не своим голосом произношу я, покрепче прижавшись к Каллену. Четкая цветная картинка белого покрывала на земле и деревьев, укутанных в иней, предстает перед глазами, – снега было… много.

– Belle…

– Слишком много… – на глаза наворачиваются слезы. Ужасно жгучие.

– Сейчас тепло? – Эдвард-таки задает свой вопрос, дождавшись от меня краткой паузы. Многозначительно смотрит на одеяло.

– Да. Сейчас – да.

– Хорошо, – больше не перебивает. Успокоился.

Вот и момент истины. Мы медленно, но верно с темы детства дошли до борделя. И сбежать от неё не выйдет – некуда.

– В ту ночь была метель, – боже, я почти чувствую острые снежинки на коже, – погоду обещали самую отвратительную, но она даже синоптиков удивила своей силой. Подвалы как назло были закрыты… и я нашла «Урсулу».

Я опасливо оглядываюсь на Эдварда, но, судя по его недоумению, он не совсем понимает, о чем идет речь.

– П-публичный дом, – объясняю. Есть ли смысл уже что-то скрывать?

– Публичный дом? – его глаза вспыхивают. Вспыхивают так ярко и так пугающе, что внутри меня что-то обрывается. С глухим стуком упав к ногам, заставляет сердце биться у самого горла.

– Там было тепло, и Карл обещал накормить меня… там было одеяло и кровать у батареи, а ещё окна… толстые окна… они не открывались и не пускали внутрь холод… я только из-за него… – сверкающие малахиты никуда не пропадают, а потому постепенно мой запал разубедить мужчину в том, что я вошла внутрь двухэтажного кирпичного здания сугубо из-за погоды, тает.

– «Урсула», – шмыгнув носом, говорю уже прежним голосом, не срывающимся, – публичный дом. Бордель, если хочешь. Я была там.

Он открывает рот. Я догадываюсь о том, что он сейчас скажет, а потому спешу опередить. Слышать это слово от Каллена будет верхом ужаса. Лучше сама. Какая, к черту, разница?

– Шлюха.

На последних буквах голос совсем некстати вздрагивает. Звонкой пощечиной значение произнесенного, теперь уже озвученное, ударяет по лицу. От него никуда не деться.

«Сегодня у меня очень плохое настроение, – откидывая к ногам ремень и величая меня в крайней степени неприличным словом, Рауль кивает на металлическую спинку кровати, – так что лучше держись крепче».

«Не понимаю, почему они все платят за это, – Хью, неодобрительно поправив простынь, влажную от его стараний, вынуждает меня перевернуться, – по-моему, с тобой куда интереснее сзади».

«Какая красивая ночная бабочка, – её подрагивающие губы на сухом, морщинистом лице изгибаются в улыбке. Тонкий палец очерчивает контур моих губ за пару секунд до того, как получу нежеланный поцелуй, – милая девочка-Беллочка, ты мне уже нравишься».

– И что дальше? – не выдерживаю звенящего молчания, повисшего в комнате. Оно дает полную свободу воспоминаниям, а они, как, в особенности, те, о Виктории – сестры Карла, если не ошибаюсь, сводят с ума хуже любых кошмаров. – Ты презираешь меня? Запретишь общаться с Джеромом? Что ещё ты можешь сделать?!

С трудом удерживаюсь, дабы не закричать. Мальчик не виноват. Он ни в чем, ни в чем не виноват. Какое право я имею рушить его сон? Какое право имею пугать после всего того, что было?

Я плачу. В очередной чертов раз плачу, не в силах ни побороть эти слезы, ни удержать под контролем. Я не собираюсь давить на жалость. Я не жду никакого понимания, как бы сильно в глубине души этого не хотелось. Разочаровываться слишком больно. Слезами точно не отделаюсь…

А он ведь имеет право… многие бы на его месте так и сделали.

Эдвард ничего не говорит. Он по-прежнему молчит, и тишина по-прежнему режет слух тупым ножом. Но недолго. Через пять секунд, а то и меньше, все меняется.

По крайней мере, положение моего тела точно.

Мужчина больше не лежит на кровати, и его руки не накрывают мою спину.

Теперь мы сидим. На самом краю, обернувшись к зашторенному окну.

Он укачивает меня, как маленького ребенка, поудобнее перехватив и спрятав под все тем же одеялом.

Эдвард меня целует. Больше всего и чаще – в лоб, но со временем скулы и щеки тоже получают по поцелую. И гладит. Так нежно, так истинно любяще гладит…

Не произносит ни слова при этом.

Постепенно я понимаю, почему: ни одно утешение, ни одно ласковое прозвище, ни одно отрицание того, что я сказала, не будут настолько красноречивы сейчас. Касания и поцелуи куда значимее. Без слов зачастую удается понять куда больше. Теперь я точно знаю, что так и есть. И пусть кто-то посмеет поспорить.

– Ты очень хороший…

– Это ты хорошая, – воистину бархатный баритон вплетается в тишину, забирая все её негативные стороны и превращая во что-то теплое, безопасное и родное, – никогда не смей называть себя подобным словом. К тебе оно точно никогда не будет относиться.

Приглушенно всхлипнув, с полуулыбкой, сморгнув слезы, решаюсь посмотреть ему в глаза. Последний рубеж. Последнее подтверждение, что все происходит на самом деле, и он честен со мной.

…Вижу. Вижу так явно, как никогда прежде. А ещё нахожу там утешение и уверение в полной правдивости того, что «это слово» не мое.

Приятное тепло, ручейками растекаясь по всему телу, согревает не хуже одеял. Приникаю лицом к его шее. Наслаждаюсь моментом.

– Их было двое…

– Двое, – укладывая подбородок поверх моей макушки, эхом отзывается он. Кивает.

– Я пробыла там всего неделю, – то ли как оправдание, то ли как объяснение, смущенно шепчу я, – а потом, когда Виктория предложила… с ней, я сбежала. Ещё раз.

– Женщина?! – его резко прорвавшийся наружу гнев меня пугает. Вздрагиваю, против воли сжимаясь в комочек.

– Да… но я не была с ней, Эдвард… даже за тепло, я не была! – отчаянье, казалось бы, заснувшее, завладевает мыслями за миллисекунду. Я сама понимаю, как это отвратительно. И ни за что бы, никогда… неужели он не верит?