Текст книги "Черные листья"
Автор книги: Петр Лебеденко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 43 (всего у книги 49 страниц)
Глава девятая
1
У Андрея Андреевича Симкина было такое ощущение, словно он шел-шел по ровной, хорошо знакомой дорожке, никто его, кажется, не толкал, а он вдруг споткнулся и хотя не упал, но вынужден был остановиться, чтобы оглядеться и подумать: а почему же все-таки он оступился, где та невидимая кочка, о которую он внезапно споткнулся?
Вспоминая свой разговор с Павлом Селяниным, Андрей Андреевич то мысленно отметал его доводы о роли рабочего человека в научно-технической революции, то начинал сомневаться в своих собственных доводах, и тогда, казалось ему, он терял почву под ногами и почва эта колебалась, а вместе с ней колебался и он сам, не зная, за что ухватиться и как вновь обрести уверенность в самом себе.
Нет, конечно, Симкин никогда не был против того, чтобы рабочий – будь то шахтер, токарь или сталевар – обладал максимумом технических знаний, в совершенстве владел бы той техникой, которую ему вручали ученые и конструкторы; он ни в коем случае не был и против того, чтобы расширялся кругозор шахтеров и оттачивался их интеллект. В конце концов, Симкин слегка даже презирал тех рабочих, чей уровень не поднимался выше среднего и чьи привычки оставались теми же, какие были у рабочих двадцатых и тридцатых годов. Тем можно было простить все, думал Андрей Андреевич, они на ноги ставили Советскую власть, поили ее и кормили. Но эти… Этим он не прощал. Не прощал ни грубого, с примесью блатного жаргона, языка, ни нечесаных косм, ни грязных рубашек и засаленных пиджаков.
И все же Андрей Андреевич понимал: его и Павла Селянина взгляды имеют различия более существенные, имеют, пожалуй, другие корни. Технический прогресс начался не сегодня, и рабочий человек не вдруг овладел какой-то суммой знаний – это аксиома. И Селянин тут никакой Америки не открывает. Но одно ли то же – обычный технический прогресс и вот эта лавина научно-технической революции?
Андрей Андреевич как-то спросил у Павла:
– Слушай, Селянин, помнишь, ты у Кострова что-то цитировал по поводу НТР и духовного развития человеческой личности? Откуда это?
Задавая свой вопрос, Симкин явно испытывал что-то похожее на чувство стыдливости или смущения. И тон его был вроде как бы полушутливый: хочу, мол, хоть приблизительно причаститься к разной там чепухе, которую ты взял на вооружение. Однако Селянин видел, что Андрею Андреевичу не до шуток.
На другой день Павел принес ему журнал, и Симкин, не скрывая удивления, воскликнул:
– Литературный журнал? Только и всего?
– Только и всего, – улыбнулся Павел, заметив на лице Симкина полное разочарование. Но тут же погасил улыбку и уже серьезно сказал: – На одной из конференций, Андрей Андреевич, где присутствовали в основном наши инженеры, я услышал от писателя такие слова: «Нам есть чему поучиться друг у друга: мы ведь люди одной профессии – инженеры человеческих душ…» Кто-то тогда подал реплику: «Мы? Вы не ошиблись адресом, товарищ писатель?» Тот, не задумываясь, ответил: «Нет, не ошибся. Уголь, который вы добываете, в конце концов, излучает не только тепло обычное, но и тепло человеческой души ваших рабочих… Или я ошибаюсь?» Надеюсь, вы согласны с такой точкой зрения?
Симкин в ответ лишь пожал плечами, небрежно сунул журнал в карман и ушел. А дома, запершись у себя в комнате, чтобы никто не мешал, начал читать статью, на которую ему указал Павел. Читал с недоверием – что нового может сказать писатель или литературный критик, если он сам, инженер Симкин, долгие годы проработавший рука об руку со своими рабочими, не в силах до конца разобраться в вопросах человеческих взаимоотношений? Чему инженер Симкин может у него поучиться?
И вдруг его взгляд остановился на двух абзацах, словно бы приоткрывших завесу трудных сомнений, в последнее время не дававших ему покоя. Он читал:
«Когда человек поставлен в условия, всемерно способствующие бурному, энергичному раскрытию душевных и интеллектуальных сил, способностей всех и каждого, инициативы, хозяйственной сметки, идейной убежденности, он получает такое удовлетворение от своей деятельности, такую полноту ощущений, что необходимость создавать, искусственно поддерживать иллюзию какой-то личностной исключительности не только отпадает сама собой, но и становится смешной, стыдной, признаком умственной и нравственной неполноценности. К созданию именно таких условий направлены ныне решающие усилия общества.
И наоборот, когда все потенциальное богатство и бесконечное разнообразие человеческих взаимоотношений и общественных связей сводится так или иначе к пресловутому «давай-давай», в основе которого неуважение и недоверие к тому, кто должен давать, тогда мнимая эта исключительность, как это ни странно, становится, как и возможность экономического принуждения, одной из опор такого порядка, дополнительным средством давления; если все на равных, кого и погонять?»
Кажется, Андрей Андреевич не сразу понял, о чем речь. Или ему хотелось дойти до самой сути сказанного в этих абзацах? Немного подумав, как бы переваривая то, что все-таки до него дошло, он снова принялся читать и неожиданно воскликнул:
– Черт подери, а ведь это здорово! И прямо в точку!.. Да, Павел Селянин, конечно, не пророк, но он умеет смотреть дальше других. И глубже. В основе «давай-давай» и «жми» действительно лежит неуважение и недоверие к тому, кто должен давать… А для нас эта формула стала как евангелие для верующих… Верующих во что? В силу своей власти? Селянину и вправду нет необходимости создавать и искусственно поддерживать иллюзию личностной исключительности. Это ему ни к чему: он знает, что делает. Для него главное – не личностная исключительность, а уважающая себя и уважаемая другими личность. Кто заставил Лесняка спускаться в шахту к чужому звену в качестве «консультанта»? А что говорил гроз Глухов? «У Павла Андреевича каждый человек – фигура!» С какой зависимостью он это сказал и с какой гордостью!..
Чуть ли не всю ночь просидел Андрей Андреевич в одиночестве и все думал, думал, то мысленно опять начиная спорить с Селяниным, то вспоминая свой разговор с отцом и встречу в лаве с Лесняком и Глуховым и вдруг загораясь желанием немедленно увидеть Павла и сказать ему, что он, Симкин, во многом теперь с ним согласен и Павел может рассчитывать на его поддержку. Потом так же неожиданно к Андрею Андреевичу приходила мысль совсем другого рода: как это могло случиться, что он, Симкин, опытный инженер, имеющий за своими плечами не один год организаторской работы, съевший с шахтерами не один пуд соли, вынужден теперь что-то пересматривать в своих взглядах, методах, даже привычках, и вынуждает его к этому человек, который не сделал еще и сотой доли того, что сделал сам Симкин. Разве у него, инженера Симкина, нет никакого самолюбия, нет никакого чувства собственного достоинства? Не постыдным ли будет для него вот такой поворот, не станут ли над ним подсмеиваться Каширов, Стрельников и иже с ними?..
2
Руководящие работники шахты часто собирались у Кострова словно бы случайно, без всякого повода. Никто никого к директору не приглашал, не намечалось какое-либо совещание, но приоткрывалась дверь, просовывалась голова или начальника участка, или инженера, или бригадира, и Николай Иванович говорил:
– Заходи-заходи, чего стоишь, как бедный родственник!
Человек входил, поудобнее усаживался на диван или в жесткое кресло, обтянутое парусиновым белым чехлом, а Костров просил:
– Посиди немного молча, я тут в одной бумаге разберусь…
Он знал, что скоро «на огонек» заглянет еще кто-нибудь, потом еще и еще, и тогда он в непринужденной, в совершенно неофициальной беседе с людьми узнает многое из того, что ему нужно было узнать и что он не всегда мог сделать в порядке, так сказать, официальном.
Так случилось и на этот раз. «Заглянули» и уже не ушли главный инженер шахты Федор Семенович Стрельников, Андрей Андреевич Симкин, Богдан Тарасович Бурый, Кирилл Каширов, маркшейдер Арсений Демидович Оленин и Федор Исаевич Руденко.
Разыскивая Симкина, в кабинет Кострова заглянул и Павел. Не переступая порога, негромко позвал:
– Андрей Андреевич, можно вас на минуту?
Симкин хотел было встать и выйти, но Костров сказал, обращаясь к Павлу:
– А ты чего не заходишь, Селянин? Входи, посиди, мы с тобой потом несколько вопросов должны решить.
Ничего ему решать с Павлом было не нужно, но он хотел, чтобы Селянин постепенно привыкал быть своим среди этих людей, чтобы в их кругу он чувствовал себя, как дома.
Павел вошел и, оглядевшись сел рядом с маркшейдером Олениным. Арсений Демидович, поздоровавшись, сказал:
– Слышал твое выступление по радио, Павел Андреевич. Хорошо! От души тебя поздравляю. Все конкретно, все понятно и убедительно. Главное – убедительно. Молодец.
– Спасибо, Арсений Демидович, – ответил Павел.
Несколько дней назад его действительно попросили выступить по местному радио и поделиться мыслями, что нового внесла в его жизнь научно-техническая революция и как он понимает социальное, политическое ее значение.
Хотя Павел и отдавал себе отчет, что задача стоит перед ним не из легких, он с готовностью согласился сказать свое слово. Но уже через несколько минут после того, как дал согласие, начал раскаиваться: его будут слушать тысячи людей, а он ведь ни разу в жизни не держал микрофона, ни разу в жизни не говорил перед такой огромной аудиторией. Вдруг начнет запинаться, вдруг что-то напутает? Если бы читать по написанному – куда ни шло! Но его предупредили: «Лучше всего – своими словами».
Может быть, волнение иссякло в нем за дни, предшествующие выступлению, но когда он начал, сам несказанно удивился, что говорит совершенно спокойно, говорит то, о чем не раз думал, и теперь ему казалось, будто все, кто его слушает, разделяют его точку зрения, потому что она очень простая и очень правильная.
Дома Клаша сказала:
– Отлично! Честно говоря, боялась за тебя. В первый ведь раз. А ты…
Но Клаша – это Клаша. А как другие? И вот – Арсений Демидович:
– Особенно мне понравилась та часть, где ты говоришь о политическом, социальном значении НТР. Хорошо!
– Но так ли уж верно? – вдруг вставил Кирилл. – Я тоже слушал выступление Селянина и, правду сказать, в восторг не пришел. Не обижайся, Павел, но то, о чем ты говорил, во многом, по меньшей мере, наивно.
– А если конкретно? – спросил Арсений Демидович. – Что вам показалось наивным, Кирилл Александрович?
– Конкретно? Селянин утверждает, будто НТР на Западе заставляет капиталистов пересматривать свое отношение к рабочим. По Селянину получается, что капиталисты в эпоху научно-технической революции должны ослаблять гайки – им-де не с руки теперь завинчивать пресс по-прежнему… Значит, они становятся добрее? Смешно! Капиталист всегда останется капиталистом.
– Как акула акулой, – бросил Стрельников. – Или Селянин с этим не согласен?
Павел молчал. Он не ожидал, что именно здесь, у Кострова, будет затеян спор о его выступлении по радио. Он вообще не ожидал, что такой спор может возникнуть. В конце концов, он нисколько не претендовал на какие-то открытия в этой области, но в правоте своей был глубоко убежден: научно-техническая революция имеет свой и социальный, и политический смысл. Одна система является для нее доброй почвой, в другой она хотя и взрастает, но в то же время становится своим антиподом.
– Нельзя ставить вопрос в такой плоскости, Федор Семенович, – взглянув на Стрельникова, сказал Костров. – Что значит – согласен или не согласен Селянин с тем, что капиталист всегда остается капиталистом? Селянин, мне кажется, имел в виду совсем иное…
– А мне кажется, что Селянин имел в виду то самое, о чем говорил Федор Семенович. – Кирилл подошел к открытой форточке, закурил. – Я хорошо запомнил одну его фразу: «Капиталист в условиях развитой научно-технической революции уже не может относиться к своему рабочему, как к рабу…» Правильно я цитирую, Павел Андреевич?
Произнося слово «цитирую», Кирилл сильно нажал на него и усмехнулся: вот, мол, до какой вершины Селянин добрался – его уже цитируют. Однако Павел, не обращая на иронию Кирилла никакого внимания, ответил:
– Совершенно правильно, Кирилл Александрович. Странно только, что и вы, и Федор Семенович не хотите понять или не можете понять этой элементарной истины.
– Что ж поделаешь, – притворно вздохнул Кирилл. – Темные мы с Федором Семеновичем люди, шибко темные. Может, просветишь нас?
Павел пожал плечами:
– Я просто отвечу на ваш вопрос. Капиталист в условиях развитой научно-технической революции действительно не может относиться к своему рабочему так, как относился к нему раньше. И не потому, что он стал либеральнее или добрее, нет. Для того чтобы рабочий стал высококвалифицированным и в совершенстве овладел сложной техникой, какую ему вручили, капиталист затратил на него немало денег. Своих собственных денег, Кирилл Александрович, и ему невыгодно просто так вышвырнуть такого рабочего за ворота. Это одна сторона вопроса. А вот вторая. Капиталист, затрачивая средства на обучение рабочего, в то же время загоняет его в кабалу, привязывает к себе крепкой веревкой. Ведь он обучает его узкой специальности. Вот тебе уникальный станок, осваивай его с помощью моих инструкторов, совершенствуйся, мы из тебя сделаем мастера высочайшего класса. Привлекательная для рабочего перспектива? Еще бы! Но… Но в другой отрасли промышленности, даже на другом заводе, на другой фабрике такого станка нет, там он не нужен, там иной профиль. Значит, уйдешь с завода сам или тебя выгонят за непослушание – кому пригодятся твои знания? И посему лучше всего быть послушным, иначе…
– Любопытно, – проговорил Стрельников. – Любопытно, Павел Андреевич. Видимо, есть ведь и еще какие-то стороны этого многогранника?
– Конечно, – ответил Павел. – Например, нарастающий конфликт между обыкновенным промышленным бизнесом и военно-промышленным комплексом. Разве мы этого не видим? И разве это не политическая сторона вопроса? Благодаря новейшим машинам производительность резко возрастает и резко возрастает выпуск товаров. Вполне естественно, что капиталист заинтересован в развитии международной торговли – иначе куда же ему эти товары девать, если внутренний рынок забит до отказа? Но торговля наилучшим образом развивается в мирное время, без всяких «холодных» и «горячих» войн. Отсюда конфликты…
– Притом конфликты отнюдь не малозначащие, – заметил Оленин. – Боссам военно-промышленного комплекса, тут я с Павлом Андреевичем полностью согласен, все труднее становится выколачивать ассигнования на военные авантюры… Да, я полностью с Павлом Андреевичем согласен…
Павел сказал:
– Но это, Арсений Демидович, не плод моих личных выводов. В последнее время на тему НТР появилась масса литературы. Иногда, правда, противоречивой, но главную суть отыскать нетрудно…
Швырнув в форточку докуренную сигарету, Кирилл подошел к Павлу, сел рядом на свободный стул и неожиданно спросил:
– А ты уверен, что мы, инженеры-практики, должны копаться в этих противоречиях и отыскивать истины? Ты уверен, что мы должны испытывать в этом какую-нибудь необходимость? Я подчеркиваю: мы, инженеры-практики, а не теоретики, не социологи?
– Плохо, что не уверены в этом вы, Кирилл Александрович, – заметил Костров. – Инженер обязан чувствовать эпоху, в которой живет. Иначе он превратится в технократа. Разве не так?
– А мы и есть своего рода технократы, – ответил Кирилл. – И ничего постыдного я в этом не вижу.
– Ну-у, – протянул, усмехнувшись, Симкин. – Это вы перегнули, Кирилл Александрович. Лично я с подобным определением согласиться не могу. И должен вам сказать: позиция Селянина мне ближе.
– С каких пор? – Кирилл быстро взглянул на Симкина и повторил: – С каких пор позиция Селянина стала вам ближе, Андрей Андреевич? Насколько мне не изменяет память, вы придерживались иной точки зрения…
– Учимся жить, дорогой Кирилл Александрович. Потихоньку-полегоньку, но учимся. – Симкин добродушно улыбнулся и по-дружески подмигнул Павлу: – Век, говорят, живи, век учись…
– Смотря чему учиться, – едко заметил Каширов. – И смотря у кого. Например, я предпочитаю черпать свои познания из источников более солидных… Что же касается довольно сомнительной философии инженера Селянина, то смею утверждать, она построена на песке. И опровергнуть некоторые «выводы» под силу даже ученикам седьмых классов.
– А конкретно? – снова спросил Оленин.
– Пожалуйста, Селянин говорит, будто капиталисту теперь невыгодно вышвыривать за ворота своих рабочих, так как он затратил на их обучение немало денег. А откуда же в капиталистическом мире миллионы безработных? Разве это не вышвырнутые за ворота рабочие? Не сходятся концы с концами, товарищ Селянин. Слишком зыбкий песок…
– Да-а, зыбковат, – довольно подтвердил Бурый.
Павел сдержанно улыбнулся:
– Кириллу Александровичу безусловно знакомы такие имена: Виктор Лесняк и Никита Комов. Так вот, Никита Комов как-то спросил у своего друга: «Что ж оно получается? Мы тут у нас – кровь из носа – за научно-техническую революцию, а там у них рабочие страдают от нее. В чем соль?» И Лесняк ответил: «Чудо ты мамино! Капиталист на одного рабочего, скажем, Джона Блэйка, денег не жалеет, учит его, чуть ли не в инженеры выводит, зато десяток других – гуд бай, господа хорошие: «Ваша рабочая сила мне теперь до фонаря. Потому как дали мне ученые новейшую машину и она всех вас заменит. Она и вот этот ваш приятель, Джон Блэйк, которого я выучил…» Понял, в чем соль?»
– Очень уж примитивно! – воскликнул Кирилл.
Он был заметно раздражен и сейчас не хотел этого скрывать. Его раздражали и Костров, и Стрельников, и Оленин, и больше всего Андрей Андреевич Симкин, который вдруг переметнулся на сторону Селянина. Почему он переметнулся – было непонятно, и это еще больше усиливало раздражение Кирилла. Он неожиданно почувствовал, что остается в одиночестве. Бурый в счет не идет: Бурый – не фигура. Правда, Стрельников пока явно не поддерживает Селянина, но это – пока. А что будет дальше? Неужели и Федор Семенович видит в Селянине что-то значительное? Смешно!.. Развесили уши и слушают селянинские байки. Слушают и умиляются…
– Да, все это очень уж примитивно, – повторил он, ни на кого не глядя. – Но меня поражает в Селянине и другое. Настоящий инженер не имеет права быть конъюнктурщиком… Сегодня он поставил на выигрышную лошадку. Почуял, что НТР – это модно, и поставил. А если завтра скажут: «НТР ничего нового собой не представляет, это обыкновенный технический прогресс?» На какую лошадку тогда будет ставить Селянин?
– Я не игрок, Кирилл Александрович!
Павел даже побледнел от необходимости себя сдержать. Правда, у него тут же мелькнула мысль: «А почему я должен проглатывать все, что бросает мне этот человек? Почему?»
Может быть, Павел и сказал бы сейчас Кириллу несколько обидных слов, если бы его не опередил Оленин. Угадав душевное состояние Павла, Арсений Демидович проговорил:
– Простите меня, Кирилл Александрович, но вас трудно понять. Или вы действительно ни во что не верите, или просто закусили удила. Не видеть в НТР ничего нового, даже того, что видят в ней рядовые рабочие, это значит остановиться на месте… И вы остановились… Не замечаете? Тем хуже для вас…
– Да-а, дела! – неопределенно сказал Симкин и обратился к Кострову: – Если вы разрешите, Николай Иванович, я должен дать Селянину кое-какие указания… Прошу вас, Павел Андреевич.
Вскоре он вернулся, а вслед за ним вошел и недавно избранный заместителем секретаря парткома Олег Русланович Демьянов – сутуловатый человек лет сорока пяти с добрыми серыми глазами, с какой-то мягкой проницательностью смотрящего на каждого, с кем ему приходилось разговаривать. Присев неподалеку от Кострова, он некоторое время молчал, потом, устало проведя ладонью по седеющим волосам, сказал:
– Алексей Данилович плох. Бодрится, однако ж видно, как ему тяжело. Ночью, по словам врача, терял сознание. Ненадолго, но опасно…
– Когда вы у него были, Олег Русланович? – спросил Оленин.
– Час назад. Кланялся всем, и еще…
Демьянов не договорил и посмотрел почему-то не на Оленина, спрашивающего у него о Тарасове, а на Кирилла Каширова. Посмотрел с обычной для него мягкостью, но Кирилл невольно отвел глаза в сторону, словно был в чем-то перед Олегом Руслановичем виновен.
– И что еще? – спросил Костров.
– Справлялся о работе Селянина, спрашивал, вижу ли я в нем настоящего инженера-горняка.
– Странная какая-то привязанность, – усмехнулся Кирилл. Теперь он сам взглянул на Олега Руслановича и, нажимая на каждое слово, продолжал: – А мне кажется, что партийный руководитель всегда должен быть выше личных симпатий и антипатий. Объективность для него должна быть святая святых. Вы согласны со мной, Олег Русланович?
У Демьянова была привычка или, вернее, черта: не соглашаясь по какому-нибудь вопросу с собеседником, он будто стыдился того, что своим несогласием причиняет человеку неприятность, будто даже обижает его; он заметно смущался, и казалось, что Олег Русланович уже в следующее мгновение признает свою неправоту и, может быть, даже извинится. Однако Демьянов почти никогда свою точку зрения не менял и мягко, продолжая смущаться, отстаивал ее до конца.
Вот и сейчас, с минуту подумав над вопросом Кирилла Каширова и смущенно улыбнувшись, он ответил:
– Не могу с вами согласиться, Кирилл Александрович, по следующим соображениям: партийный руководитель – обыкновенный человек. Зачем же у него отнимать право на естественные человеческие чувства, такие, например, как привязанность, симпатии и антипатии?
– А все же, Олег Русланович, что вы ответили Тарасову? Видите ли вы сами в Павле Селянине настоящего инженера-горняка? – неожиданно спросил Симкин. – Нам это интересно знать, потому что вы теперь стоите у руля нашего маленького партийного корабля.
– Вижу ли я в Павле Андреевиче настоящего инженера-горняка? – задумчиво, словно спрашивая у самого себя и самому себе отвечая, повторил Олег Русланович. – Да, конечно. Да, конечно! – твердо проговорил он. – Селянин – настоящий инженер-горняк! Более того, я вижу в нем инженера того типа, который сейчас особенно необходим на любом производстве… Об этом я сказал и Алексею Даниловичу Тарасову.
Костров улыбнулся и, как бы между прочим, спросил у Симкина:
– Интересно, а какой точки зрения придерживаетесь вы, Андрей Андреевич?
Андрей Андреевич ответил не сразу. И то, что он так долго молчал, а не тотчас ответил Кострову, Кирилла изрядно задело. Но он еще более поразился, когда Симкин совершенно спокойно и твердо сказал:
– Моя точка зрения полностью совпадает с точкой зрения Олега Руслановича, Николай Иванович. Я ничуть не сомневаюсь, что Селянин уже сейчас достоин занимать должность выше, чем должность горного мастера… Кстати, мой помощник давно хочет перейти на «Аютинскую». Он и живет близко от нее, и начинал свой путь горняка там, да и директор «Аютинской» предлагает ему должность начальника участка. Почему же не пойти человеку навстречу?
– Значит, – сказал Костров, – насколько я понимаю…
– Вы правильно понимаете, Николай Иванович. Если Селянин согласится пойти ко мне помощником, я с удовольствием его возьму. Имея в виду, что через некоторое время, приобретя опыт, он и сам станет начальником участка. Все мы от этого только выиграем.
– Да-а, – протянул молчавший до этого Бурый. – Правильно в писании сказано: «Неисповедимы пути твои, господи…»
Кирилл с явным презрением взглянул на Бурого и встал. Больше, кажется, ему тут оставаться незачем…
А где-то в глубине души он тревожился: пошел, пошел Пашка-неудачник вверх, покарабкался. Недаром же он когда-то пророчествовал: «Я, Кирилл, не остановлюсь…» Сбывается его пророчество. Сбывается быстрее, чем сам Селянин предполагал. Не крикнет ли скоро на Кирилла Каширова: «Руки по швам!..» Потеха!..
– Я здесь не нужен, Николай Иванович? – спросил он у Кострова.
– Да нет, пожалуйста, – ответил Костров. – Это ведь не совещание. Не официально, так сказать…
Кирилл окинул недобрым взглядом Симкина и вышел.
3
Павел воспринял предложение стать помощником начальника участка с двойственным чувством радости и удивления. Радовался он тому, что теперь ему будет легче развернуться, теперь перед ним откроется поле деятельности намного шире, чем прежде. Ему не придется разрываться между желанием вмешаться в работу других звеньев участка и неправомочностью в нее вмешиваться – все складывалось так, что отныне эта проблема решалась сама собой.
Удивлялся он тому, что не кто иной, а именно Андрей Андреевич Симкин, как ему сказали, попросил Кострова назначить Селянина своим помощником. Почему?.. Павел считал: пока что он ничего особенного не сделал, пока что он только готовит почву для настоящего разбега. Так чем же он завоевал доверие Симкина? Может быть, Андрей Андреевич до конца ему поверил и все же увидел в его работе то главное, что сам Павел считал отправной точкой?
Клаша осторожно высказала предположение:
– Ты не усматриваешь в этом какого-нибудь подвоха? Не может ли случиться так, что помощи от Симкина ты никакой не получишь и рано или поздно распишешься в банкротстве? Не может ли быть такого, что как раз этого Симкин, Каширов и иже с ними от тебя и ожидают?
Павел категорически отверг Клашино предположение.
– Симкин – человек весьма порядочный, – сказал он. – Это не Кирилл.
– Тогда поговори с ним начистоту, так тебе будет спокойнее. Да и Симкин, если он человек действительно порядочный, поймет твои сомнения и смятения.
Павел так и сделал. Прежде чем дать Кострову окончательный ответ, он встретился с Андреем Андреевичем и без всяких экивоков спросил:
– Скажите, Андрей Андреевич, это правда, что предложение назначить меня вашим помощником исходит от вас? И если правда, то мне хотелось бы знать мотивы, которыми вы руководствовались… хотя бы в общих чертах.
Симкин засмеялся:
– Ты изъясняешься, как дипломат. Зачем же – в общих чертах? А если прямо? У тебя светлая голова, Селянин, а это для инженера немаловажная вещь. Вот и полный ответ на твой вопрос. Или хочешь еще полнее? Давай попробуем… Ты должен расти, Селянин. Идти в гору. Сегодня – помощник начальника участка, завтра – начальник. Маршальский жезл с собой носишь? Не смущайся, как красная девица… Ты дал Кострову согласие?
– Еще нет, – ответил Павел.
– В чем-то сомневаешься? Говори, в чем? В моей искренности?
– Я считаю вас честным человеком, Андрей Андреевич.
– Спасибо на добром слове. Что же тебя тревожит?
– Да, пожалуй, ничего. Буду работать. Буду вам помогать. Как принято говорить, постараюсь оправдать доверие.
– Не мое доверие оправдывай, Павел, а своих людей. Грозов. Они в тебя верят. Оч-чень верят, Селянин, я знаю. Даже малость завидую тебе. – Симкин как-то грустновато улыбнулся, провел ладонью по лицу, словно стирая давний душевный осадок. – Когда-то и я хотел, чтобы в меня верили вот так же. Почему-то не получилось. Почему – не знаю. Голым технократом стал, что ли? Считался неплохим инженером, организатором, мог, когда было надо, и власть проявить, поднажать, в общем – руководитель… А вот настало время – и вдруг понял: не то! Вернее, не совсем то. Мечталось-то об ином…
Он умолк, внимательно, с неподдельной доброжелательностью посмотрел на Павла и неожиданно признался:
– А знаешь, Селянин, с тобой мне будет легко. Свежее. И как с помощником, и как с человеком. Здоровый ты, Павел. Я о духе твоем говорю… Иди-ка ты, брат, к Кострову, скажи, пускай отдает приказ. Ну?
– Иду, Андрей Андреевич. Мне, наверное, с вами тоже будет легко. Пожалуй, я только сейчас по-настоящему и узнал вас.
Симкин засмеялся:
– Ну вот и объяснились во взаимной любви… Горного мастера на твое место я подыщу. Жаль, твой Лесняк не подойдет, славный парень. Учиться не собирается?
– Собирается… лет уже пять или шесть. А парень действительно славный. И Никита Комов. Отличные шахтеры…
4
Странное дело: все в шахте оставалось таким же, как было всегда, а тем не менее Павлу казалось, будто он видит ее совсем другими глазами. Вот идет он по коренному штреку, оглядывает его – и удивляется, что не замечал до сих пор, как кое-где ослабла затяжка кровли, как скопилось в некоторых местах много черной, уже застоявшейся воды, как прогнили старые доски, по которым он ступает, – черт и тот ногу сломит, не то что человек! Вызвать Бурого и отчитать его? Да ведь неудобно: «Рано, рано голос повышаете, Павел Андреевич, – скажет бригадир. – Рано власть свою начинаете показывать». Дьявол с ним, с Бурым, самому надо порядок навести!
Свернул на людской ходок, споткнулся о старый кабель, выругался: «Ну, разгильдяи, никому, что ли, дела нет до того, сколько хлама валяется под ногами?!» И тут же улыбнулся: а ведь не в первый раз он спотыкается об этот кабель, почему же раньше не возмущался? Значит, и ему самому не было до этого дела?..
И пошел дальше. Рядом с кучей поржавевших анкерных болтов и обрывков скребковых цепей лежал, наполовину погруженный в воду, какой-то насос, и было похоже, будто он, бедолага, честно работал в полную силу своих легких – и вдруг захлебнулся, забился в агонии, задрожал всем своим изнуренным телом и умер, и никто этого не заметил, как многие не замечают смерти чужого человека. Павел вытащил его из воды, осмотрел, недовольно поморщился: а ведь насос еще свое не отжил, он еще поработает…
Где-то вдалеке громыхнул взрыв, по людскому ходку легко, как слабое дуновение ветра, прошла волна. Потом громыхнуло еще и еще, и опять прошли теплые волны. Павел скорее внутренне почувствовал их, чем физически ощутил, настолько они были неосязаемы. Он добрался до неглубокой ниши в стенке ходка, сел, выключил «головку» и долгое время сидел, ни о чем не думая Испытывал какое-то странное чувство, не то неосознанной тревоги, не то смятения. Прислушиваясь к этому своему чувству, он безотчетно поглаживал холодную шершавую породу стенки ниши, и ему казалось, что от этого прикосновения и тревога, и смятение его утихают, а вот откуда они к нему пришли – Павел объяснить не мог. Наверное, он все же до конца не был уверен в своих силах, наверное, он все же в себе сомневался: не слишком ли рано взял на себя такую большую ответственность, не споткнется ли на полдороге?..
– Надо не споткнуться, – сказал он вслух, точно убеждая и подбадривая самого себя. И повторил: – Надо не споткнуться…
Но даже в минуту своих колебаний Павел не хотел и думать о том, что, в конце концов, за его спиной стоит начальник участка Андрей Андреевич Симкин, и главная ответственность за все лежит на нем. Что бы ни случилось, за все спросят с Симкина, а не с Селянина – за ним можно было укрыться, как за стеной, и не стоило ни о чем тревожиться. Однако Павел был не из тех людей, кто перекладывал даже часть своего груза на чужие плечи, – он нес его сам, как бы тяжело ему не было. Даже подумай он иначе, и от его уважения к самому себе ничего не осталось бы…
