Текст книги "Черные листья"
Автор книги: Петр Лебеденко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 49 страниц)
Костров собрал начальников участков, бригадиров, свободных от работы горных мастеров. Павел пришел почти последним и сразу же увидел Каширова. Кирилл стоял у дверей приемной и с какой-то жадностью докуривал сигарету. Взглянув на Павла, он скривил губы в усмешке, но не произнес ни слова. Посторонился, пропуская Селянина в дверь, и тут же вошел за ним. Руденко окликнул Павла:
– Иди сюда, Селянин, есть место.
Павел подошел, сел рядом.
В дверях показался Тарасов. Павел с трудом узнал Алексея Даниловича: он был худ, лицо его не то что побледнело, а стало каким-то серым, словно обсыпанным пеплом. И костюм висел на нем мешком, точно с чужого плеча.
Поздоровавшись со всеми, Алексей Данилович сел рядом с Костровым. Тот пристально посмотрел на него, тихо сказал:
– Зачем пришел? Обещал ведь полежать несколько дней. Или без тебя не справимся?..
Руденко в это время говорил Павлу Селянину:
– Советую тебе сказать, что ничего не знал. Лесняк все это затеял, пускай с него и спрашивают. Понял? А с Лесняка какой спрос…
Костров постучал карандашом по столу, строго взглянул на Руденко и Селянина. Взглянул – и тут же отвел глаза в сторону, будто ему неприятно на них смотреть. Кажется, он был зол как черт и только усилием воли сдерживал себя. Сдерживать себя Костров умел. Бывало, лицо его пойдет красными пятнами, а он даже улыбку выдавит, словно ничего у него внутри и не бушует.
Павел, да, наверное, и Кирилл, и Федор Исаевич, и все, кто уже успел узнать об этой злополучной скребковой цепи, предполагали, что Костров и собрал совещание только лишь для того, чтобы учинить Селянину разнос. Однако Николай Иванович начал совсем с другого. С обычного. Попросил о чем-то доложить главного инженера, потом его заместителя, уточнил у бригадира проходчиков Опалина какие-то данные, велел Руденко сделать сообщение о работе бригады за последние сутки. Кирилл – он сидел у противоположной стены, и Павел хорошо видел его лицо – демонстративно глядел в потолок, делая вид, что все эти разговоры мало его интересуют и пришел он сюда совсем не за тем, чтобы в них участвовать. Он даже с каким-то легким презрением посматривал на директора шахты, словно желая сказать: чего, мол, болтать о мелочах, все ведь все равно знают, что главное – впереди…
И вдруг Костров сказал:
– Хотелось бы послушать, как идут дела у горного мастера товарища Селянина. – Несколько секунд помолчал, потом сказал: – Ты готов, Селянин?
Павел встал, хотел было подойти к директорскому столу, но Костров сказал:
– Говори с места.
А он и не знал, с чего ему начинать. Он чувствовал настороженность присутствующих, но не мог понять, чего в этой настороженности больше – враждебности, осуждения или сочувствия. Сказать самому себе, что ему все это безразлично, Павел не мог. Если бы речь шла лишь об одном Кирилле – другое дело. А так…
– Селянин, кажется, не может сосредоточиться, – усмехнулся Кирилл. – Помочь ему? Мы ведь с ним старые друзья…
– Пожалуй, обойдусь без помощи, – сказал, не глядя на Кирилла, Павел. – Помощи обычно просят у настоящих друзей, у тех, кому верят. Эту истину Кириллу Александровичу пора бы уже уяснить.
Кирилл собрался снова сделать какой-то выпад, но в это время Тарасов, взглянув на Павла, мягко, успокаивающе проговорил:
– Ты не волнуйся, Селянин. Нам действительно интересно послушать, с чего ты начал. Но говори о главном, второстепенное от нас не уйдет. Понимаешь?
– Понимаю, – ответил Павел.
– Вот и хорошо. Как у тебя дела с новым комплексом? Какие у тебя трудности? Какие планы? Поделись своими мыслями. Ведь ты, как я слышал, идешь по своей, пока не очень-то проторенной дорожке. Вот обо всем этом и расскажи…
Павел лишь мельком посмотрел на Алексея Даниловича и сразу же отвернулся – не хотел, чтобы кто-нибудь в его глазах увидел ту глубокую благодарность, которую он испытывал в эту минуту к Тарасову. Павлу вдруг показалось, что Тарасов подставил ему свое плечо: держись, мол, крепче держись, я тебя в беде не оставлю… Да, секретарь парткома прав – сейчас надо именно о главном. О том, что Павла все время волнует, о чем он часто и подолгу размышляет. И говорить надо честно, не боясь, что кто-то или неправильно поймет, или подумает, будто он, Селянин, за этим главным хочет укрыться, хочет отвести от себя удар за свою вину. Второстепенное, то есть его вина, действительно никуда не уйдет – он за нее свое получит. А вот не высказать сейчас то, что давно уже созрело в его мыслях, он не имеет права…
– Хорошо, я буду – о главном, – твердо, опять словно опираясь о плечо Алексея Даниловича, начал Павел. – Мне кажется, нет, я совершенно убежден, что струговая установка «УСТ-55» работает до сих пор не на полную мощность лишь потому, что начальник участка Симкин или до конца в нее не поверил, или уж очень скоро в ней разочаровался… Возможно и другое: вольно или невольно, но он поддался настроению Кирилла Александровича Каширова, который…
– Тебя за этим сюда пригласили? – мгновенно вспылил Каширов. – И не кажется ли тебе, что ты уж очень высоко заносишься?
Павел выждал секунду-другую и, словно не слыша реплики Каширова, продолжал:
– …который к вопросу технического прогресса относится, мягко выражаясь, легкомысленно. Но есть еще и третий вариант. Андрей Андреевич Симкин – инженер, безусловно, грамотный и опытный, но случилось то, что в наше время часто случается с еще более грамотными и более опытными инженерами: в его сознании осталось старое представление о машине, как о чуде, которое может свершать все вне зависимости от того, кто этим чудом управляет. Короче говоря, Андрей Андреевич не придал должного значения психологической подготовке людей. Я считаю это большим просчетом, и мне хотелось бы, чтобы эта ошибка была исправлена…
– Куда как скромно! – воскликнул главный инженер Стрельников. – Не кажется ли горному мастеру Селянину, что он сам себя ставит в довольно-таки смешное положение?
– Нет, мне этого не кажется, – почти спокойно ответил Павел. – Возможно, потому, что вещи, о которых я говорю, имеют для меня очень важное значение. Если мне будет позволено, я выскажу свою точку зрения до конца. Мы часто теперь говорим о научно-технической революции, но подразумеваем ли мы в этом случае и революцию в отношениях между человеком и машиной? Недавно я прочитал статью, которая мне хорошо запомнилась. А один абзац я даже выписал. Вот он: «Революция в отношениях между человеком и машиной уже сегодня, сейчас несет в себе коренное изменение места и роли человека не только на производстве, но и во всей системе общественных связей – не придаток к машине, не продолжение ее, а хозяин, творец, наладчик, программист, технолог. Уже один этот момент вынуждает общество… особенно пристально приглядываться к человеку в целом».
– А не сказано ли в этой статье о том, как относиться к человеку, который принуждает своих подчиненных воровать скребковые цепи? – спросил Кирилл. – Или это тоже один из аспектов научно-технической революции?
И тут поднялся Алексей Данилович Тарасов. Оперся обеими руками о стол, словно без этого ему трудно было стоять, и строго, не по-тарасовски, посмотрел на главного инженера. Пауза затянулась слишком надолго. Стрельников, не выдержав взгляда Алексея Даниловича, опустил голову. Костров попытался нарушить паузу, но Тарасов сказал:
– Одну минуточку, Николай Иванович. Я коротко. Мне хотелось бы обратить внимание товарищей Стрельникова, Симкина и Каширова на слова Селянина. О научно-технической революции и революции в душах людей. Да, в душах людей! Товарищ Стрельников пропустил эти слова мимо ушей, даже как будто язвительно усмехнулся, а ведь Селянин выразил очень важную мысль. Более того, в его словах, как мне кажется, заключается сейчас то главное, над чем мы должны работать. Вы с этим не согласны, товарищ Стрельников?
Главный инженер пожал плечами:
– До некоторой степени согласен, Алексей Данилович, но не считаете ли вы, что этим в основном должны заниматься партийные работники? Вопрос же, заданный Кириллом Александровичем Селянину, – вопрос по существу. И вместо того чтобы разводить тут демагогию, Селянин должен дать точный ответ. – Он посмотрел на Кострова, словно ища у него поддержки. Костров кивнул: «Правильно, мол». – Вы слышите, Селянин? Или ваш неблаговидный поступок можно расценивать, как «психологическую подготовку» рабочих?
Кирилл неестественно громко рассмеялся, вслед за ним засмеялись Симкин, Бурый и еще два или три человека. А Стрельников продолжал:
– Позор, Селянин! Создается впечатление, что вы решили заработать авторитет любой ценой. Но цена такому авторитету – грош, а плата за него слишком велика. Каждый инженер является воспитателем рабочих, вы это понимаете? Какие же навыки вы прививаете своим подчиненным?
– Он ведь совершает научно-техническую революцию, – сказал Каширов. – Он – «революционер» нового типа.
И опять – смех. Едкий, обидный, унизительный. Справедливый? Наверное, да. И придется, пожалуй, все проглотить. И не сорваться. Хотя вот как хочется ответить Кириллу такими же едкими и обидными словами. Но Кирилл сейчас на коне. Крепко сидит в седле – его не вышибешь. Может быть, стоит сказать, что он, Селянин, никого ни к чему не принуждал, что он даже не знал о затее Лесняка? А кто этому поверит? Да если и поверят, ничего это ему не даст – так или иначе он в ответе за все…
Кирилл поднялся со своего места, спросил у Кострова:
– Разрешите, Николай Иванович?
– Пожалуйста, – ответил Костров.
– Я понимаю, – начал Кирилл, – скребковая цепь – это, в конечном счете, не главное в нашем разговоре. Главное в том, к каким методам прибегнул молодой инженер Селянин. И еще в том, что он даже не раскаивается. Наоборот, у него хватает смелости в чем-то упрекать таких опытных работников, как Андрей Андреевич Симкин. Запасся какими-то цитатками о научно-технической революции и решил поразить нас своей эрудицией… Понимаете, товарищи, мне нелегко обо всем этом говорить – Селянин для меня не чужой человек, но, наверное, как раз это обстоятельство и заставляет меня быть до конца объективным. Я считаю, Николай Иванович, что руководство шахты допустило ошибку, назначив Селянина горным мастером. Диплом инженера, оказывается, не всегда может служить основанием для того, чтобы доверить человеку какой-либо участок работы…
И понес Кирилл, и понес. Умненько так выворачивал Селянина наизнанку, бил его в самые чувствительные места, в те места, которые Павел не мог защитить. Павел, по словам Кирилла, карьерист первостепенный, он, мол, сам признавался, что мечтает ниспровергнуть и Симкина, и Стрельникова, и всех, кто станет у него на пути Есть, утверждал Кирилл, такие люди, которые используют любую конъюнктуру в личных целях. А сейчас Селянин просто увиливает от ответственности, выставляя себя этаким поборником научно-технической революции. В этом – весь Селянин…
– Прорвало вас, Кирилл Александрович, – угрюмо заметил Федор Исаевич Руденко. – Эко вас прорвало! Ну, а если, скажем, предположить, что Селянин ничего о проделке своих рабочих не знал, не ведал? Могло такое случиться?
– Это не меняет положения дела, – резко сказал Костров. – В конце концов, Селянин все принял как должное. Он, видите ли, «позаимствовал» скребковую цепь у Каширова. Так диспетчеру и сказал. Ну, а если все горные мастера, начальники участков, бригадиры начнут таким же образом «заимствовать» друг у друга все, что им понадобится? Мы не можем, не можем, понимаете, товарищ Руденко, позволить кому бы то ни было насаждать на шахте подобные методы! Нет, не этого мы ожидали от Селянина, не этого! И самое страшное заключается в том, что Селянин даже не чувствует своей вины. По крайней мере, слов осуждения в свой собственный адрес Селянин не произносил. И поэтому нам придется сделать кое-какие выводы.
Он умолк, неприязненно, как всем показалось, взглянул на Селянина, выдержал довольно длинную паузу, потом спросил:
– Вы все понимаете, Селянин?
– Да, – ответил Павел. – В основном я все понимаю. Но только в основном.
– Чего же вы не понимаете в частности?
– Скажите, Николай Иванович, если бы вы были начальником участка, а к вам пришел горный мастер с просьбой дать ему скребковую цепь, которая лежит у вас в бездействии, вы отказали бы ему в просьбе? Зная, что она крайне ему необходима и что без нее лава будет простаивать неизвестно сколько времени…
– Казуистический вопрос! – бросил Стрельников.
– Почему же – казуистический? – продолжал Павел. – Разве каждый из нас должен жить по принципу: мой дом – моя крепость? И разве каждого из нас не должно тревожить то общее, за что мы все несем ответственность? Я понимаю, Николай Иванович: все случившееся достойно осуждения, и нисколько не отрицаю своей вины. Но понимает ли Кирилл Александрович, как мало в его действиях по-настоящему партийного? Ведь он же коммунист!
– В данном случае – плохой коммунист, – негромко заметил Тарасов.
Костров укоризненно взглянул на Алексея Даниловича и, не сдержавшись, пальцами постучал по столу. А Кирилл едко усмехнулся:
– Можно лишь восхищаться объективностью Алексея Даниловича. Все осуждают проступок Селянина, Алексей же Данилович рьяно его защищает. И дабы все выглядело респектабельнее, взваливает вину Селянина на других. Наступление – лучший вид обороны…
– Не зарывайтесь, Каширов, – мрачно сказал Костров. И, видимо, решив прекратить перепалку, добавил: – Все, кроме начальников участков, главного инженера и главного механика, могут быть свободны.
5
Они ожидали его в бытовке – Лесняк, Ричард, Никита Комов, Семен Васильев, звеньевой Сергей Чувилов. Сидели и дымили сигаретами так, что под потолком плавали густые клубы дыма и в двух-трех шагах ничего нельзя было разглядеть. Никто из них, конечно, не знал, что там, на совещании, происходило, но ничего хорошего они от этого совещания, по понятным причинам, не ждали и невольно тревожились. Если бы спросить сейчас у того же Никиты Комова или Семена Васильева, почему они вдруг переменили отношение к новому горному мастеру (ведь поначалу встретили его как чужака, как человека, с которым им каши не сварить), вряд ли они на этот вопрос могли вразумительно ответить. Может быть, Павел покорил их своей простотой, естественностью в обращении с ними, даже обыкновенной человечностью. Никита Комов, например, еще в первый день сказал Семену Васильеву:
– Увидал, как я от боли малость скривился, и тут же говорит: «На нишу не пойдешь. В следующий раз…» Другие почему-то моей боли не замечали. Вроде Никита Комов не человек, а всего-навсего рабочая сила.
– А насчет работы? – спросил Ричард. – Навалились тогда на меня, выслуживаюсь, мол, перед горным мастером. А он дело делает. Для всех… Вот, башку даю на отсечение, с Селяниным рванем так, что сами себя не узнаем. Только поддержать его надо, ясно?
– Ясно, – невесело заметил Лесняк. – Уже поддержали. Хорошо, если придет с ободранной шкурой, а то и вовсе не придет.
Павел пришел точно в воду опущенный. По дороге, правда, думал: «Ни слова не скажу о том, как меня молотили. Отшучусь, сделаю вид, будто маленько пожурили – и всё. Стоит ли людям портить кровь…»
Но то ли сил на это не хватило, то ли уж больно кошки на душе скребли – показать, будто ничего особенного не случилось, он не смог. Сел рядом с Никитой Комовым, закурил сигарету и долго молчал. Наконец Лесняк спросил:
– Измочалили?
Павел невесело улыбнулся:
– Измочалили.
Лесняк с силой ударил кулаком по своему колену:
– Каширову – по башке поддирой! Жмот проклятый! В ЦК напишу! В обком партии!
– О чем? – спросил Павел. – О том, что цепь у Каширова украли?
– Украли? Так там и сказали?
– Так и сказали.
– Значит, Виктор Лесняк – вор? Никита Комов, Семен и Ричард – все воры? В таком случае…
Он вскочил, сорвал уже надетую на голову каску, швырнул ее далеко в сторону. Содрал брезентовую куртку, бросил на пол, потом в ярости подцепил ногой и отбросил к стене. Сел и как ни в чем не бывало, почти спокойно проговорил:
– Работать не буду. Воры должны сидеть в тюрьме, а не ползать в лавах. Милости прошу передать мою точку зрения товарищам Кострову и Каширову… Никита, дай сигарету…
– Некогда! – ответил Никита. – Потерпи.
Он стянул с себя резиновые сапоги, размотал портянки и, аккуратно сложив их и даже пригладив рукой, положил на табуретку. Так же не спеша снял куртку и отнес все в тумбочку.
– К вещам, особенно государственным, надо относиться бережно, – заметил он, укоризненно глядя на Лесняка. – Оно, конечно, вор есть вор, но у него должна быть совесть. Правильно я говорю, Ричард?
– О чем речь, – буркнул Голопузиков. Он уже тоже раздевался.
Павел, вначале будто бы безразлично и даже с угрюмой иронией глядя на этот спектакль, вдруг почувствовал, что и Лесняк, и Ричард, и Комов вовсе не шутят, что они всерьез затеяли такую катавасию, которая может закончиться весьма печально.
– Вы что, обалдели?! – крикнул он, – Забастовку решили устроить?
– Зачем же такие громкие слова? – сказал Никита Комов. – Во-первых, мы каждый сам по себе. Чтоб коллективку нам не пришили. Лично я желаю работать на такой шахте, где доброе имя шахтера не пачкают и не смешивают с грязью. Только и всего. Имею я на это право?
– Имеем мы на это право? – спросил и Лесняк. – Или должны с улыбочкой все проглотить?
– Пускай такое крокодилы глотают, – бросил Васильев. – И Кириллы Кашировы.
– А кто вас ворами называл? Чего вы взбеленились! – Павел бросил потухшую сигарету в урну и закурил новую. – А если и так, вы что – ни в чем не виноватые? Чистенькие? А ну-ка кончайте цирк, время уже в шахту спускаться.
И тогда Виктор Лесняк подошел к Павлу, сел рядом с ним и сказал с решимостью, сомневаться в которой не было никаких оснований:
– Пашка, давай начистоту. И по-дружески, как раньше. Идет? Ты ж кипишь сейчас от обиды не меньше нашего. Чего ж рисуешься? Положение обязывает? А ты плюнь на все, останься настоящим человеком. Ну, взяли мы у Каширова цепь, ладно. Незаконно взяли. Но почему он ее сам не отдал, а? Почему Костров, вместо того чтоб со жмота Каширова шкуру спустить, спускает ее с тебя? Может, скажешь, нас это не касается? Не ваше, мол, свинячье дело решать подобные вопросы? Скажешь так, а?
– Не скажу, – ответил Павел. – Но виноваты-то мы, понимаешь?
– Понимаю. Формально виноваты. А фактически?
– Фактически? Тоже виноваты. Хотя… Я ведь ходил к Каширову. Просил его помочь. Унижался. И получил от ворот поворот…
В раздевалку неожиданно вошел Алексей Данилович Тарасов. Он, оказывается, уже несколько минут стоял за дверью и прислушивался к разговору шахтеров. Странное дело, по существу, Тарасов должен был отнестись к их поступку точно так же, как и Костров, он даже убеждал себя в том, что обязан отнестись именно так, но ничего из этого у него не получалось.
…Давеча Каширов сказал:
– Кажется, мелочь – стащили цепь. Но за этим кроется факт более значительный. Кроется нездоровая тенденция. Что-то от анархии. Вы со мной согласны, Николай Иванович? Будет хорошо, если пресечь подобные явления в корне. Простите, но я действительно не понимаю Алексея Даниловича.
– Но ведь вы не дали Селянину цепь, когда он просил ее! – возмутился Тарасов.
– Селянин приходил ко мне домой. Подчеркиваю: в частном порядке. И в частном же порядке, так, между прочим, попросил, чтобы я дал ему эту злосчастную цепь. Вполне естественно, что я отказал: в конце концов, я не заместитель директора по снабжению, чтобы заботиться о нуждах всей шахты.
– А кто же вы? – спросил Тарасов.
– Я – инженер! – в запальчивости бросил Кирилл. – Я начальник участка – и больше никто. Вы разве об этом не знаете, Алексей Данилович?
– Знаю. Но мне кажется, что вы не только инженер и начальник участка, товарищ Каширов, вы еще и обыватель.
Лицо Тарасова еще больше посерело, он вдруг стал трудно, с хрипотцой дышать, и Костров увидел, как нервно дрожат его худые, почти совсем высохшие пальцы. Он положил руку на его плечо, мягко сказал:
– Не горячись. Ты можешь спокойнее?
– Спокойнее я не могу, – ответил Алексей Данилович. – Не могу потому, что и тебя считаю неправым. Ты уж меня прости. – Он снова посмотрел на Кирилла. – Вы слышали, что говорил Симкин, обвиняя Селянина? Каждый инженер – это еще и воспитатель. Значит, и вы воспитатель, Каширов? Чему же вы учите? Жадности? Эгоизму? Крохоборству? Это, по-вашему, и есть коммунистическое воспитание? Да Селянин тысячу раз прав: в ваших действиях ни на йоту нет ничего партийного!
Кирилл передернулся:
– Может быть, Каширову выговор по партийной линии, а Селянину – награду? Он же герой!
– Селянина я не обеляю, – сказал Тарасов. – Но и избивать его в дальнейшем не позволю – он уже свое получил. Что же касается того, правильно или неправильно назначили Селянина горным мастером, – это решать не вам, товарищ Каширов. Если же хотите знать мое личное мнение, вот оно: Селянин уже сейчас достоин более высокой должности. Чего я не могу сказать о вас, Каширов!
Он тяжело поднялся и медленно вышел из кабинета Кострова.
И вот он один на один с теми, кто заварил всю эту кашу. Еще стоя за дверью и слушая, как разоряется Виктор Лесняк, Алексей Данилович понял, что каша-то получилась довольно крутой. «В сущности, – думал он, – не стоило Кострову поднимать из-за этого бучу. Вызвал бы Селянина и Каширова, прочитал бы добрую нотацию – и точка. В конечном счете и Лесняка, и Никиту Комова, и Ричарда Голопузикова можно понять. Каждый из них мог лечь пузом кверху и загорать, ожидая, когда начальники принесут им все, что нужно для работы… А Павла в обиду я не дам. И не только потому, что люблю его, как сына. У него же светлая голова! Как он здорово связал вопросы научно-технической революции с революцией в душах людей! Ведь Каширов, Симкин, Стрельников до этого дойдут не скоро».
…Он оглядел довольно живописную группу полуголых шахтеров и присел на табуретку рядом с Лесняком.
– Одеваешься? – спросил Алексей Данилович.
– Разделся, – коротко ответил Лесняк.
– Приболел?
– Приболел. Руки отчего-то чешутся, вирус какой-то.
– У тебя тоже вирус? – спросил Тарасов у Никиты Комова. – Или какая другая болезнь?
– Нет, та же самая. Видать, заразная. От одного к другому переходит. Вон и Ричард подхватил…
– Да, болезнь опасная, – спокойно заметил Алексей Данилович. – Но дело небезнадежное, Лесняк. А если серьезно – болезнь-то легко излечимая.
– Лекарство у вас есть такое? – усмехнувшись, спросил Никита.
– Конечно, есть! – засмеялся Тарасов. – Да и не только у меня, оно у всех у вас есть. Сказать, как называется?
– Ну-ка! – Лесняк почти весело взглянул на Тарасова и повторил: – Ну-ка, Алексей Данилович!
– Лекарство это называется совестью. Да-да, ты не удивляйся, Лесняк, и не так широко открывай глаза. Цепь у Каширова стащили по твоей инициативе? Никита Комов, Ричард Голопузиков, Семен Васильев и все остальные помогали тебе? Сработали быстро, ничего не скажешь. Обычно на такие вещи требуется в три-четыре раза времени больше…
– Мы решили бороться за звание ударников коммунистического труда, – хмыкнул Лесняк.
– Не паясничай! – предупредил его Тарасов. – И слушай: Павлу Селянину там, – он кивнул головой в неопределенном направлении, – сладко не было. Погляди на него – весело ему?
– Не шибко, – согласился Лесняк.
– Так какое же вы имеете право бросать его в беде? Одного! Расхлебывай, мол, Павел Андреевич, заваренную нами кашу самостоятельно, а мы – в кусты! На другую шахту, к черту на кулички, а ты – как знаешь…
– Никто так не говорил, – обиженно заметил Никита Комов. – Зачем вы так, Алексей Данилович?
– А как же все это надо понимать? – Тарасов глазами показал на полураздетых Лесняка, Семена Васильева, Ричарда. – Что этот маскарад может означать?
– Ничего особенного, Алексей Данилович, – сказал Павел – Не успели одеться. Маленько задержались в нарядной.
– А вирус?
– Уже и пошутить нельзя! – воскликнул Лесняк. – Чего это вы, Алексей Данилович, в последнее время шутки понимать перестали?
– Раньше вы таким не были, товарищ Тарасов, – подхватил и Комов. – Раньше и сами часто шутили. – Он уже одевался и спрашивал у Семена Васильева: «Куда ты мои портянки засунул?» – А насчет того, чтобы Павла Селянина одного в беде бросить – это вы зря, Алексей Данилович. Мы не из таких. Мы не из тех…
Тарасов улыбнулся:
– Ну и народ! Так я ведь тоже пошутил, Никита. Ты что, шуток не понимаешь?
