Текст книги "Талли"
Автор книги: Паулина Симонс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 50 страниц)
глава пятая
ДЖЕННИФЕР
Март 1979 года
1Летели дни. Все еще короткие и пасмурные. Но каждая новая стрелка травы несла с собой весну, и каждая капля дождя смывала запах зимы. Каждое дуновение ветерка уносило остатки зимнего воздуха. Процесс шел медленно – возрождалось всякое дерево и цветок, увеличивался минута за минутой световой день, и вечер наступал с каждым днем все позднее и позднее. Если бы они понимали, что и в их жизни – сейчас весна, возможно, они обращали бы больше внимания на эти мелочи. Время, однако, течет медленно, когда ничего не происходит; и ежедневные перемены не сохранялись в памяти; каждое происшествие поглощалось другими событиями и забывалось, как забываются завтрак или заход солнца, то обыденное, что заполняет каждый из дней; особенно в молодости, когда жадно глотаешь воздух в ожидании перехода в лучший мир, в мир взрослых; и. не можешь дождаться, когда кончится сегодня, чтобы скорее наступило завтра – эта новая жизнь.
Снежный февраль перешел в март. А в марте зарядили дожди.
Ветры и грозы принесли запах весны. По телевизору то и дело предупреждали об опасности торнадо, и каждый день проливной дождь сменялся ослепительным солнцем. Типичный март для Канзаса.
Талли всеми средствами старалась не допустить, чтобы Робин встретился с ее матерью, да и сама держалась от Хедды подальше. В первую неделю марта она пережила легкий испуг, обнаружив в почтовом ящике письмо, адресованное Хедде Мейкер. Больше всего Талли удивило, что адрес был написан от руки. Хедда никогда ничего не получала, кроме счетов, и уж тем более никаких личных писем. Присмотревшись внимательнее, Талли заметила, что имя Хедда написано неправильно, с одним «д». Талли вздохнула и решилась на маленькое преступление.
Разорвав конверт, она порадовалась, что не отдала письмо матери. «Миссис Мейкер, – гласило послание, – ваша дочь морочит вам голову и встречается с моим парнем. Очень часто. Каждую неделю. Она украла его у меня, а сейчас она лжет вам каждую среду и воскресенье».
Подписи не было. Талли не так уж поразилась этой записке. В общем, она ожидала чего-то подобного. Что ее действительно удивило – это глубина осведомленности Гейл. Та, оказывается, не только знала, по каким дням Талли встречается с Робином, но осведомлена и о сложностях в отношениях между Талли и ее матерью.
Талли порвала письмо, решив никому ничего не говорить. Гейл, должно быть, раздобыла эту информацию у бесхитростной, ничего не подозревающей Джулии, с которой училась в одном классе. Если Гейл поверит, что ее план удался, она на какое-то время приостановит военные действия.
Джулия продолжала посещать дискуссионный клуб, исторический клуб и клуб текущих событий.
– Говорильня – слово из десяти букв, вот что действительно доставляет вам с Томом наслаждение, – высказалась по этому поводу Талли.
Дженнифер продолжала терять в весе.
В понедельник, двенадцатого марта, когда Дженнифер на минутку вышла из кухни, Талли сказала об этом Линн Мандолини. Линн попробовала спорить, возразив, что ее дочь никогда еще не выглядела так хорошо.
– Да, миссис Мандолини, но когда она весила на двадцать фунтов больше, она тоже выглядела прекрасно. А сейчас я удивлюсь, если в ней наберется хотя бы сто десять фунтов[12]12
Сто десять фунтов равны примерно 50 килограммам.
[Закрыть].
– О Талли! – воскликнула Линн, закурив и плеснув себе в стакан. – Сто десять! Неужели?
– Джен, – сказала Талли, когда Дженнифер вернулась. – Сколько ты сейчас весишь?
Дженнифер посмотрела на нее так, словно ее ударили.
– Я… я не знаю. А что?
– Дженнифер, ты всегда взвешиваешься по два раза на день. Сколько ты сейчас весишь?
– Талли, не приставай к ней! – громко вмешалась Линн.
– Мама, мама. Все нормально. Я вешу сейчас около ста пятнадцати, – ответила Дженнифер.
Линн посмотрела на Талли взглядом «что-я-тебе-гово-рила». Талли демонстративно отвернулась.
– О, понятно, – сказала она. – Сто пятнадцать. Значит, с сентября ты похудела на тридцать пять фунтов?
Позже, когда они остались одни, Талли сказала:
– Мандолини, ты лжешь. Лжешь. Сколько ты весишь на самом деле?
– Талли, я сказала правду….
– Дженнифер, прекрати! Я всегда вижу по твоему лицу, когда ты лжешь, даже если твоя мать этого не замечает. Так сколько же?
Дженнифер что-то промямлила.
– Что? – переспросила Талли.
– Девяносто шесть, – прошептала Дженнифер.
Весь оставшийся вечер Талли была как лед.
Поздно ночью, у себя дома, после долгих беспокойных бессонных часов, насчитав не то 1750-ю, не то 2750-ю овцу, она заснула. Она спала сидя, уронив голову на стол, ветер трепал занавески и ее волосы. Вместо подушки Талли проложила между лицом и деревянной поверхностью стола свои ладони. Талли спала, и ей снилась пустыня. Она шла по пустыне одна, совершенно одна, и ей хотелось пить. Ей казалось, что она идет уже много дней и много дней ей хочется пить. Боже, как она хотела пить! «Напиться или умереть», – думала Талли, бредя по пустыне.
– Джулия, с Дженнифер происходит что-то ужасное, – сказала Талли во вторник, тринадцатого марта, когда они вышли из кабинета для внеклассных занятий. – По-моему, у нее – анорексия[13]13
Анорексия (мед.) – отвращение к пище.
[Закрыть].
– Ты с ума сошла?
– Джулия, последнее время ты очень многого не замечаешь, но не говори мне, что ты не заметила, что Дженнифер стала худей меня.
Джулия задумалась.
– Ну, может быть, и правда, немножко худее, но…
– Джулия! – воскликнула Талли. – Она весит девяносто шесть фунтов! Девяносто шесть![14]14
Девяносто шесть фунтов равны примерно 44 килограммам.
[Закрыть]
Джулия покраснела.
– Талли, не кричи на меня! Да, она очень худая. Даже болезненно худая. Но чего ты от меня-то хочешь?
– Джулия! – Талли умоляюще сложила руки. – Тебе все равно?
– Господи, ну конечно, нет, Талл. Но мне нужно готовить доклад по шестому периоду английской истории, а после школы мы собирались пойти в ратушу – нам выпала миссия раздобыть там кое-какие сведения. Слушай, она всегда была толстушкой, а в последнее время похудела. А ты, наоборот, немного поправилась.
Талли покачала головой.
– Ты что, отказываешься понимать? Я не поправилась за последнее время. А Джен не просто похудела, она больна.
– Мне нужно на занятия, – сказала Джулия. – Поговорим с ней потом.
– Ты со своей чертовой миссией… Где ты была все эти месяцы? Где? Я не знаю человека, у которого было бы столько забот. Тебе известно, что у Джен по всем предметам не больше 65 баллов, да и то только потому, что учителя ее просто жалеют? Ты знаешь, что с января она не прошла ни одного теста?
– Откуда ты все это знаешь? – спросила Джулия, неловко переминаясь с ноги на ногу.
– Оттуда! Знаю, потому что разговорилась в спортзале с двумя девчонками из ее класса. Они сказали, что мистер Шмидт волнуется за нее. И даже говорил о ней с ребятами.
Прозвенел звонок. Джулия помчалась в класс.
– Мы поговорим с ней, обязательно! – прокричала она.
Талли тупо смотрела, как она убегает. Она надеялась,
что после разговора с Джулией ей станет легче, но стало гораздо хуже. Все внутри сжималось от тревоги.
Еще через четыре дня, в день святого Патрика, в одиннадцать утра, Талли сдала на права.
– Думаю, Святой Пэдди, верно, услышал мои молитвы, – сказала Талли, улыбаясь.
– Похоже, что так, – сказала Дженнифер. – Спасибо, что научила меня водить машину, Джен.
– Всегда рада помочь, Талли.
Во вторник, двадцатого марта, после школы Джулия попыталась осторожно поговорить с Дженнифер. Она давно собиралась, еще в выходные, но так много всего нужно было сделать! Президент исторического клуба попросил ее сделать сообщение о том, как Индонезия была вовлечена во вторую мировую войну. Сегодня ее ждали в клубе текущих событий, но в выходные не нашлось времени прочитать газеты или хотя бы просмотреть «Тайм» или «Ньюсуик», и все-таки вторник она решила провести с Дженнифер.
– Ну, Джен, как дела? – спросила Джулия, когда они миновали Десятую улицу и свернули на Уэйн-стрит.
– Прекрасно, спасибо, – ответила Дженнифер, поддавая ногой камешек.
– Вы с Талли волнуетесь из-за Стэнфорда?
– Талли собирается в университет в Санта-Круз. Конечно, она волнуется.
– А ты? Ты волнуешься?
– Конечно.
Джулия никак не могла заставить себя заговорить с Дженнифер о главном, просто не могла. Ну как говорить, когда Дженнифер подчеркнуто не проявляет интереса к разговору? Когда же они с Талли перестали дразнить Джен за то, что она втрескалась в Джека? В январе? Тогда Джулия ляпнула что-то глупое о том, что Джек стал для Дженнифер навязчивой идеей. И Талли дико посмотрела на нее, а Дженнифер отвернулась. Джулия больше никогда не заговаривала об этом, но сейчас, два месяца спустя, она удивлялась, почему ни разу не спросила ни о чем Талли. Например, о том, было ли что-нибудь между Джеком и Дженнифер.
Джулия с беспокойством поняла, что все-таки что-то было. Должно было случиться что-то, из-за чего Дженнифер из пухленькой, всем довольной девушки, превратилась в угасающую тень. Но, честно говоря, Джулия ничего не хотела знать. Просто не хотела, и в этот ветреный солнечный мартовский день, когда они шагали к дому Джулии, ей было стыдно. Ей было стыдно, что сердечная рана Дженнифер слишком глубока и Джулия не может принести ей исцеление. Не может, потому что это потребует слишком много времени и энергии и займет весь этот день, а можно было бы провести его, наслаждаясь телевизором и перебрасываясь шутками. А вместо этого весь день пройдет в слезах.
Джулия опустила голову. Она вдруг вспомнила, что когда в школе мимо них проходил Джек и улыбался им своей насмешливой улыбкой, она физически ощущала, как напрягалась Дженнифер. Вспомнила, как опускала голову, чтобы не видеть этого – улыбающегося Джека и натянутую, как струна, Дженнифер. И поняла, что и тогда, и сейчас опускала голову от стыда.
Джулия посмотрела на осунувшееся бледное лицо Дженнифер. Ее губы, всегда такие яркие, сейчас приняли синевато-розовый оттенок. Ее светлые волосы перестали мягко светиться и стали безжизненными. Тело Дженнифер надежно скрывали длинная широкая голубая юбка (взяла у Талли?) и огромный свитер. Дженнифер теперь постоянно так одевалась. Широкие юбки и просторные блузы. Девяносто шесть фунтов? Неужели правда? И что теперь делать?
Джулия прокашлялась.
– Джен, ты похудела?
– Господи! – воскликнула Джен высоким срывающимся голосом. – Да что с вами со всеми такое? Все задают мне один и тот же вопрос! Не можешь быть пооригинальнее и спросить о чем-нибудь другом? Например, как у меня дела в школе…
– Дженнифер, как твои дела в школе? – тихо спросила Джулия.
– Великолепно! На экзамене по английской литературе я получила 62. Мистер Лидэрэ сказал, что я начинаю делать успехи. Что-нибудь еще?
– Да, – сказала Джулия. – Что с тобой, черт возьми, происходит?
Дженнифер не ответила.
Придя домой, девушки поиграли с младшими братьями Джулии – Винни и Анджело. Возясь с Винни, своим любимцем, Дженнифер немного оживилась. Стоило ей появиться в их доме, как малыш немедленно повисал на ней и ходил по пятам из комнаты в комнату.
Но наступило время обеда, и Дженнифер ушла, сказав, что хочет поесть дома. Джулия провожала ее. На углу Уэйн-стрит и Десятой улицы девушки остановились, чтобы попрощаться.
Поколебавшись, Джулия спросила:
– Дженнифер, скажи мне, что тебя беспокоит.
– Ничего, Джулия, ответила Дженнифер. – Я просто слишком долго сидела на диете. И от этого стала несколько вялой. Но сейчас я стану есть больше.
Джулию это не убедило.
– У меня был период сомнений, – призналась Дженнифер.
– И как Долго длился этот период? – поинтересовалась Джулия;
– О, около семнадцати лет, – ответила Дженнифер, и обе засмеялись.
– Сомнения? У тебя? – удивилась Джулия. – Джен, в чем же ты сомневаешься? Ты умная, красивая, сильная… в чем тебе сомневаться?
Дженнифер помолчала.
– Да, со всем этим трудно спорить, – сказала она наконец, так и не ответив на вопрос Джулии.
Девушки обнялись и сказали друг другу до свидания. Джулия смотрела, как Джен уходит, у нее засосало под ложечкой. «Она любит эту скотину», – думала Джулия, ошеломленная нахлынувшими на нее нежностью, жалостью и завистью, да, завистью, черт побери. Любит его! Но потом жалость все перевесила в сердце Джулии. Любит его со всем отчаянием первой любви и ищет способ справиться со своей любовью. «Дженнифер нужно чаще делиться с Талли, – думала Джулия по дороге домой. – Талли научит Дженнифер, как справиться с этим».
«Яркая, красивая, блестящая, пропащая, слепая – думала Дженнифер по дороге домой, глядя перед собой невидящими глазами. – Да, все эти слова применимы ко мне, так много слов, и таких хороших, даже замечательных. Всю жизнь я слышу только это и ничего другого не услышу до конца своих дней. И что же – все неправда? Да, как раз это я всегда подозревала. На самом деле все эти слова означают «дерьмо», потому что в мире полно красивых людей, полно красивых и блестящих. И что из того? Внутри меня уродство. Красивая! Какая разница, красивая я или нет? Он не хочет меня. Все вокруг говорили, что он – ничтожество, а я рядом с ним – просто драгоценность, но этот ничтожный парень не хочет этой драгоценности.
Но если даже ему, такому, ничтожному, я не нужна, как же можно ожидать, что на меня обратит внимание кто-нибудь стоящий?
И он не ничтожный. Он – серьезный и сильный. И во многом похож на Талли. Может быть, именно поэтому я не могу выкинуть его из головы. Я пыталась сделать, как меня учила Талли. Я пыталась слушаться ее, спрятаться за Талли, потому что знаю, как сильно она за меня переживает. Я пыталась есть, спать и слушать музыку. Я пыталась смотреть на других ребят и думать о Стэнфорде. Но что мне Калифорния без него?
Я пыталась забыть его. Но каждый день я видела его лицо над моим. Надо мной. Я видела его улыбку, когда я была капитаном болельщиков, а он – капитаном футбольной команды. Когда мы вместе играли в софтбол. Когда он танцевал со мной под «Диких лошадей». Когда он был моим другом. У меня совсем немного воспоминаний, но все они подступают к горлу, когда он проходит мимо и улыбается мне этой своей улыбкой «Эй, Джен-что-такое?» Я даже не могу ненавидеть его. Он ничего мне не сделал, он ни в чем не виноват. Тут вообще никто не виноват. И я тоже. Талли учила меня, как с этим бороться, но даже она не может помочь мне избавиться от этой боли; от этой внутренней усталости. Именно так я себя чувствую последнее время – больной и усталой.
В среду, двадцать первого марта, Талли с большой неохотой отправилась к Дженнифер обедать. В доме у Мандолини теперь появилось нечто, очень напоминавшее ей ее собственный дом.
Молчание. Молчание на кухне, молчание за столом. Дженнифер, Линн и Тони Мандолини ели спагетти с соусом и мясные тефтели, жевали хлеб, и не было ни телевизора, ни радио, ни слов – одно молчание! «Прямо как дома», – подумала Талли. Она поспешно проглотила кусок хлеба и закашлялась, разбивая барьер беззвучия. Уняв кашель, она подумала: «Все, я хочу домой».
Линн закурила, не дожидаясь конца обеда. Тони смотрел только в свою тарелку.
Талли взглянула на Дженнифер, которая воспользовалась единственным доступным ей средством, чтобы абстрагироваться от происходящего. Она сосчитала все квадраты на скатерти и теперь считала количество волосков у себя на руках.
«Господи, раньше хотя бы играло радио. Может быть, они стали выключать радио, чтобы слышать друг друга.
Это она с ними сделала такое. Они понятия не имеют, что происходит, а она ни за что им не скажет. Они сейчас такие же потерянные, как и она. Сначала они думали, что она стала так плохо учиться потому, что счастлива и чудесно проводит время, но сейчас они уже не могут обманывать себя. Она определенно несчастлива. Может быть, они боятся, что к ней вернется болезнь и останется уже навсегда. Я уверена, что у нее анорексия. Может быть, ее тошнит? Если да, то скажет ли она мне об этом? Скажет ли она об этом даже мне? Станет ли она говорить даже со мной?»
После обеда девушки помыли тарелки, а мистер и миссис Мандолини пошли смотреть «Охотника на оленей», чтобы до вручения Оскара успеть составить собственное мнение
– Ну, Джен, – начала Талли, когда они, наконец, остались одни, – скажи мне, Джен, у вас часто обед проходит, как сегодня?
– Извини, – отозвалась Дженнифер. – Мы были слишком молчаливыми?
– Молчаливыми? – переспросила Талли. – Что за чертовщина с вами со всеми происходит?
Дженнифер, не отвечая, вытирала посуду.
– Ты должна выкарабкаться из этого, Джен, – сказала Талли. – Просто обязана.
Дженнифер упорно молчала.
– Ты всех сделала несчастными. Мы не знаем, чем тебе помочь, – продолжала Талли. Мы сделали бы все что угодно, только бы вернуть тебя в нормальное состояние.
Джен чуть улыбнулась, но опять промолчала.
– Дженнифер, скажи мне, у тебя – анорексия? – спросила Талли.
– Анорексия? Господи, нет!
– Тебя тошнит в туалете?
– Талли, прошу тебя!
– Дженнифер, тебе нужно поговорить с кем-нибудь, кто тебя не знает; ты не имеешь права смиряться. – Талли заговорила громче. – А если не можешь, скажи обо всем родителям. Открой им глаза: тебя необходимо отвести к врачу, вылечить, поставить на ноги.
– Поставить на ноги, – без выражения повторила Дженнифер.
– Да, Дженнифер, потому что ты все время лежишь, ты как легла с ним три месяца назад, так и лежишь до сих пор, и не встаешь, а ты должна подняться.
– Должна, – эхом отозвалась Дженнифер.
Талли выключила воду и повернулась к подруге.
– Да, должна. У тебя нет выбора. Ты должна это сделать, Джен. Только подумай! Три месяца тебя нигде нет. А ведь скоро лето! Мы будем работать, гулять, ездить к озеру Шоуни, а потом – август, и мы уедем! Ура! Ура! Пало Альто. Новая жизнь. Я прямо вся дрожу. Начало! Так что взбодрись. Давай, Джен. Ты сильнее всех нас, вместе взятых.
– Нет, Талли, – сказала Дженнифер. – Это ты сильнее всех. – Дженнифер потерянно опустила руки вдоль тела.
В рубрике «Фильмы-миллионеры»[15]15
Под этой рубрикой показываются фильмы, кассовый сбор от которых составил не менее миллиона долларов.
[Закрыть] в очередной раз показывали «Историю любви». И опять девушки, не отрываясь, смотрели на мелькающий экран, потрясенные гибелью Дженни Кэвилэри. Талли, сжавшись на диванчике, смотрела сцену ее смерти с абсолютно сухими глазами, совершенно неподвижно, и так же стойко и без малейшего страха смотрела она на Оливера Баррета Четвертого, сидевшего на катке в Центральном парке без своей Дженнифер.
Но сердце Талли испуганно сжималось, словно узенькая тропка глухой ночью посреди зимы.
* * *
А Дженнифер ничего не видела, даже Оливера в Центральном парке. Ее воображение рисовало ей, будто в Гарварде она встречает молодого человека, похожего на Оливера. И трагическая история любви повторяется, но уже с ними. Потом эти картины стерлись, и ей почему-то вспомнилось, как они с Талли, маленькие, лежали глубокой ночью на заднем дворе дома на Сансет-корт. Когда им было семь, восемь, девять, десять, одиннадцать. И даже двенадцать лет. Каждое лето Талли ставила у них на заднем дворе палатку, и они толкались, дурачились и смеялись, разговаривали и не могли наговориться, и дышали ночным канзасским воздухом.
– Как ты думаешь, Талли, звезды повсюду в мире такие же яркие, как здесь?
– Нет, я думаю, что Канзас ближе всего к звездам, – ответила восьмилетняя Талли.
– Откуда ты знаешь?
– А потому, – сказала Талли, – что Канзас находится в самом сердце Америки. И летом, Америка ближе всего к Солнцу. А значит, и ко всему остальному небу. А раз Канзас посреди Америки – значит, он и есть ближе всех к Солнцу.
– Ты в этом уверена?
– Абсолютно, – ответила Талли.
Дженнифер помолчала, обдумывая услышанное.
– Талл, а как ты думаешь, звезды остаются здесь, когда мы ложимся спать?
– Конечно, – сказала Талли.
– А откуда ты знаешь?
– Потому что, – ответила Талли, – я вижу их всю ночь до самого рассвета.
– Ты не видишь их, когда спишь, – заспорила Дженнифер.
– А я не сплю, – сказала Талли.
– Как это не спишь?
Теперь настал черед Талли замолчать.
– А что же ты делаешь, если не спишь?
– Мне снятся сны, – сказала Талли. – Мне очень часто… снятся страшные сны. Поэтому я просыпаюсь и смотрю на улицу.
– Часто?
– Каждую ночь.
Дженнифер выключила телевизор, и девушки остались в темноте; сквозь высокое окно с улицы пробивался слабый голубоватый свет.
– Талли, – охрипшим голосом сказала Дженнифер. – Расскажи мне еще раз про свой сон.
– Какой сон? – Талли взглянула на Джен.
– Про веревку.
– О, это старый сон. Дженнифер, мне не хочется рассказывать тебе свои сны. Ты все их знаешь.
– Ну пожалуйста, – попросила Джен. – Расскажи мне еще раз.
Талли вздохнула.
– Ну что ты хочешь знать?
– Он тебе все еще снится?
– Да, время от времени.
– И часто?
– Я видела его несколько недель назад, – сказала Талли.
– Точно такой же? – спросила Джен.
– Нет, немного другой, – ответила Талли.
– А чем он был похож на старый сон?
– Веревка, – сказала Талли. – Веревка всегда у меня на шее. Я падаю с дерева и молю Бога, чтобы на этот раз шея сломалась и мне бы не пришлось мучиться, задыхаясь.
– Ну, и ломается у тебя шея?
– Никогда. Я просто не могу дышать.
Дженнифер спросила совсем тихо:
– А что в нем было другое?
– Место. На этот раз я была в пустыне. На мачтовой пальме. Наверное, потому что я много думаю о Калифорнии.
Дженнифер дотронулась до руки Талли.
– Тебе понравилась пальма? Ведь ты никогда их не видела.
– Ствол у нее был шершавый, как кожура ананаса. И прохладный.
– А веревка крепкая?
Талли не видела лица Дженнифер.
– Она всегда вокруг моей щей, – медленно сказала Талли. – И когда я падаю, она оказывается очень крепкой.
– Ты задыхалась?
Голос Дженнифер стал едва слышным.
– Да, а потом я проснулась.
– А ты когда-нибудь… умирала в своих снах?
– Нет. Я думаю, это невозможно. Мне кажется, если ты умираешь во сне, то умираешь и в реальной жизни. Нет, люди никогда не умирают в своих снах.
– Даже ты?
– Даже я, – сказала Талли.
– А что тебя останавливает? – прошелестел голос Дженнифер.
– Мне хотелось воды, – ответила Талли. – Меня мучила страшная жажда. Мне не хотелось умереть. Я хотела пить. А потом мне захотелось поплавать.
Помолчав немного, Дженнифер сказала:
– Ну, по крайней мере, ты хоть выбираешься во сне из дома.
Талли слегка улыбнулась.
– Да, раньше я проделывала это прямо перед матерью, в гостиной, и тетя Лена говорила: «Талли, ты не можешь чуть-чуть отодвинуться? Ты загораживаешь телевизор», – а мать молчала.
Дженнифер уставилась в темноту.
– Я раньше считала, что ты чем-то больна, раз тебе снятся такие сны. Я думала, что в действительности ты не хочешь умереть, а просто взываешь о помощи.
– Да, взываю, – подтвердила Талли. – И довольно громко.
– К людям, которым нет до тебя дела, – добавила Дженнифер.
– Эй, погоди. Ты говоришь о моей матери, – сказала Талли. – А мы обе знаем, что ей-то как раз есть до меня дело.
– Да, – сказала Дженнифер, – даже чересчур.
Девушки опять замолчали, потом Талли заговорила:
– Дженнифер, почему ты спрашиваешь меня, хотя мы не говорили об этом уже много лет. Почему ты заговорила об этом сейчас?
– Мы о многом не говорили все эти годы.
– Например?
– Например, почему ты перестала с нами общаться. Со мной и с Джул.
– Мне казалось, я объяснила тебе.
– Да, но ты не сказала мне, почему. Почему, Талли?
Талли не ответила. Она мысленно вернулась в то время, когда ей было двенадцать. И тринадцать, четырнадцать, пятнадцать. 1973, 19749, 1975 годы… Двухсотлетняя годовщина. Четвертого июля 1976 года они с Дженнифер и Джулией поехали к озеру Шоуни смотреть фейерверк. Талли в тот день зашла к Дженнифер, и Дженнифер как ни в чем не бывало пригласила ее поехать с ними. И Талли поехала. Это было не первый раз за последние два с половиной года, когда они оказывались вместе, но первый, когда Талли пришла сама.
«Эти годы, – подумала Талли. – Я будто исчезла с лица земли. Внешне я жила, как всегда: ходила в школу, выполняла домашние задания, училась танцевать, завела несколько новых подруг, шаталась по улицам, курила, танцевала в клубах, зарабатывая себе деньги на одежду. Иногда мне удавалось выспаться, и иногда я встречала Дженнифер и Джулию. По правде сказать, я и сама не знаю, как я прожила эти годы. Но в любом случае в них не было ничего такого, о чем стоило бы рассказать этой сумасшедшей, которая сидит рядом со мной на диване».
Дженнифер закатила глаза.
– Ладно, забудем. Скажи мне, ты любишь Робина? Только честно.
Талли смотрела на тень Дженнифер в темной комнате.
– Мне бы не хотелось потерять его, – сказала она. – Это можно назвать любовью?
– Талли, ты любила хоть кого-нибудь из тех, с кем была?
Талли не задумалась ни на секунду.
– Нет, – быстро ответила она, – не любила. Ни одного. Даже самую малость.
– Поэтому ты никогда не плачешь в конце «Истории любви»? – спросила Дженнифер. – Потому что не можешь представить, что значит любить кого-нибудь?
Талли легонько шлепнула Дженнифер по ноге.
– А кто тебе сказал, что я не плачу в конце «Истории любви»?
– Талл, я ни разу за двенадцать лет не видела, чтобы ты плакала.
Талли показалось, что в груди у нее сейчас что-то надломится.
– Я… редко плачу, – сказала она, помолчав.
– Даже передо мной?
– Конечно, – резко ответила Талли, но потом смягчила свои слова. – Иногда я пытаюсь представить, что полюблю кого-нибудь так же сильно.
– Как Оливер любил Дженни?
– Нет, – сказала Талли, ущипнув ее за ногу. – Это-то я понимаю. Потому что я тоже люблю Дженни. Я представляю себе, как можно любить Дженни. – Талли улыбнулась. – Мне бы хотелось понять, как это – любить Оливера.
Дженнифер прижала подушечки пальцев к глазам, крепко-крепко, и Талли захотелось сделать то же самое, чтобы выдавить из глаз изображение Дженнифер, пропадающей в неравной борьбе с одолевающими ее демонами.
Они сидели в темноте и молчали. Тик-так, тик-так, тик-так. Тик. Так. Тик.
– Я пойду домой, Джен, – сказала Талли.
– Поднимись со мной наверх, – попросила Джён, – пожалуйста.
Талли поднялась по лестнице и ахнула, увидев царивший в комнате Дженнифер беспорядок. Талли не могла поверить, что это комната чистюли Джен.
– Господи, Дженнифер! Кто здесь живет? Не может быть, чтобы ты!
– А-а, это… У меня не было времени на уборку.
– Не было времени. Ну, ясно, – сказала Талли.
Они сели рядышком на незаправленную кровать. Дженнифер смотрела в пол, потом снова с силой прижала пальцы к глазам.
– Все будет хорошо, Мандолини, – произнесла Талли, чувствуя себя отчаянно беспомощной, злясь, что все ее бессмысленные утешения бессильны против неукротимых и недосягаемых чудовищ, которые, скаля зубы, обступили Дженнифер со всех сторон. Она говорила, прекрасно сознавая бесполезность своих слов. – Забудь все это… забудь, его, Дженнифер Линн Мандолини, – шептала Талли. – Пожалуйста. Забудь его.
Но про себя она думала: «Господи, неужели все это из-за него? Ведь целая жизнь рушится. Целая жизнь, будь она неладна».
Откуда-то издалека раздался голос Дженнифер.
– Какое стихотворение ты тогда написала, Талли? Помнишь?
– Нет, – быстро ответила Талли, – я написала два стихотворения. Летнее?
– Я не знаю летнего стихотворения, – сказала Дженнифер. – Безутешное.
Талли помолчала и медленно начала читать.
Была свободна я тогда,
И одинока, и грустна.
Теперь, когда душа моя
Попалась в сети навсегда,
Как запоет теперь она?..
Дженнифер закрыла глаза.
– Хорошее стихотворение. А теперь прочти летнее.
Талли чуть-чуть отодвинулась.
– Может, в другой раз, Джен?
– Хорошо, Талли.
От прерывистого дыхания Дженнифер сердце Талли рвалось на части. Коротенькая испуганная мысль промелькнула и спряталась в глубинах ее сознания, как таракан, застигнутый врасплох вспыхнувшим светом. Как же Джен станет жить, если даже несчастное стихотворение способно вывести ее из равновесия?! Джен всегда подозревала, что столкновение с настоящей жизнью окажется ей не под силу. «Нет, – говорила я ей, – не болтай чепухи. Не будь дурочкой. Все, что происходит с тобой, делает тебя только сильнее. Помнишь, что говорил Толстой? «Все, что не может тебя убить, делает тебя сильнее». И вот она сидит рядом со мной, слабее, чем когда бы то ни было, а я не могу найти нужные слова».
– Я пойду домой, Джен, – произнесла наконец Талли.
Дженнифер разрешила Талли сесть за руль «камаро».
Они опустили стекла и впустили мартовский ветер, прохладный, с запахом весны, будто говорившим о том, что вот-вот все должно расцвести.
У твоего «камаро» очень легкий ход, – заметила Талли.
– Талли, ты никогда не водила другой машины, – сказала Дженнифер. – Откуда тебе знать, какой у нее ход?
– Неправда, – ответила Талли. – Робин давал мне поездить на «корвете».
– Ну да, на автостоянке, – усмехнулась Дженнифер. – Не сомневаюсь, что на стоянке ты гоняла, как черт.
На Гроув-стрит девушки поднялись на крыльцо и встали, глядя друг другу в лицо.
– Дженнифер, – сказала Талли, – я хочу тебя кое о чем спросить и, прошу тебя, ради Бога, ответь мне. Дженнифер, ты взываешь о помощи?
Ей было слышно, как тяжело дышит Дженнифер.
– Какой смелый вопрос, Талли, – ответила она наконец.
– Дай мне такой же смелый ответ, Дженнифер, не тяни время, скажи мне прямо сейчас: ты взываешь о помощи?
– Нет, Талли, – ответила Дженнифер, – нет.
– Честно?
– Клянусь тебе нашей дружбой.
Они стояли лицом к лицу, и несчастная от своего бессилия Талли смотрела на похудевшее лицо Дженнифер. И вот правая рука Талли обняла Дженнифер за шею. Талли притянула к себе голову подруги и крепко поцеловала в губы, потом немного отстранила и поцеловала снова.
– Мандолини, я люблю тебя, – сказала Талли, сердце ее разрывалось от боли.
И я люблю тебя, Талли.
Двадцать третьего марта, в пятницу, Талли, Дженнифер и Джулия вместе обедали в школе – это случалось так редко, что стало своего рода событием. Дженнифер обычно ела с приятелями-болельщиками, хотя футбольный сезон давно прошел. Талли подумала, что сегодня Дженнифер выглядит получше. И тоска немного отступила. Тем же вечером все три вместе посмотрели «Охотника на оленей».
– Его признают лучшим фильмом года, – предсказала Дженнифер, когда они шли домой.
– А я думаю, победит «Возвращение домой», – сказала Джулия.
– О-о, ты шутишь! – рассмеялась Талли. – Фильм такой жестокий и тяжеловесный, что дальше уж просто некуда. Как будто тебя привязали к столбу и бьют по голове саперной лопаткой, приговаривая: «Война – это пло-о-о-о-о-хо…»
– О, а это убийство Ника в последние пять минут перед концом фильма, когда мы все думали, что все уже хорошо, – это что, а? Это не жестоко?
– А я, например, не думала, что все уже хорошо, – ровным голосом произнесла Дженнифер, не отрывая глаз от асфальта. – Я с самого начала знала, что он умрет. Он хотел быть сильным, таким же сильным, как Майкл, но не смог, ему это было не по силам, как бы он ни старался, а он очень старался. И в конце фильма он просто утратил веру.
– Да, но у Стивена сил хватило, – возразила Джулия, – а ведь он был самым слабым из них.
