Текст книги "Талли"

Автор книги: Паулина Симонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 50 страниц)

Она смотрела в сторону, и Джек развернул ее лицом к себе, нежно обхватив его ладонями, потом опрокинул ее на постель и поцеловал в глаза.

– Талли, ты такая лгунья. Даже со мной ты не можешь остановиться. Пожалуйста, перестань. Сними свою броню. Сними и расскажи о своем отце. Расскажи мне о нем.

– А если я расскажу тебе, ты поверишь, что я сняла броню?

Он серьезно взглянул на нее.

– Нет. Никогда. Разве что чуть-чуть, так сказать, подняла забрало. Ты никогда не говорила со мной о шрамах у тебя на запястьях, которые, кажется, уже никогда не сойдут. Теперь я знаю, что в твоей жизни было что-то, что оттолкнуло тебя от Дженнифер, толкнуло к этим шрамам, к танцам, ко мне. Что-то. Но я чувствую, что большинство твоих секретов умрут вместе с тобой, Талли. Мне все равно. Это не волнует меня. Я не очень любопытен. Мне было бы вполне достаточно, если бы ты стала спать по ночам, поменьше ходила к Святому Марку, побольше времени проводила со мной. И была ко мне хоть чуть-чуть неравнодушна.

Талли гладила его волосы, его лицо. Чувства переполняли ее.

– Неравнодушна? Джек Пендел, я люблю тебя.

Он поднял на нее изумленные глаза.

– Любишь меня?

– Я люблю тебя, – повторила она, удивляясь, как легко произносятся эти слова.

Джек расплылся в улыбке, как чеширский кот, вскочил, потом подпрыгнул на кровати, вопя:

– Она любит меня! Она любит меня! ОНА! ЛЮБИТ! МЕНЯ!

– Перестань, ненормальный! Кто-нибудь вызовет полицию. – Талли принялась дергать его за волоски на ноге.

Джек свалился на нее и сгреб ее в охапку.

– Она любит меня, – прошептал он в лицо Талли. – Она любит меня.

И они снова занялись любовью. А после, прижавшись грудью к его груди, Талли любовалась им, гладила его руки, целовала в губы. Она целовала его лоб и русые волосы, его скулы и брови. Она целовала его нос и терлась лицом о его небритые щеки. Потом снова целовала его глаза, губы, дышала и не могла им надышаться…

«Я люблю тебя, Джек, я люблю тебя, Джек Пендел, знаешь ли ты, что это значит? Я люблю тебя – и это все, и в этом все, и как же сильно я люблю тебя, если бы ты знал. Я люблю в тебе все. Иначе зачем бы я рассказала тебе секреты моей лучшей подруги и почти все свои? Я люблю тебя, и я расскажу тебе все, все, и все отдам тебе».

Джек Пендел, не открывая влажных глаз, прошептал ей в ответ:

– И я люблю тебя, моя Талли. Я люблю тебя. Знаешь ли ты, как сильно я тебя люблю? Знаешь ли ты, как давно я тебя люблю? Как давно я пал пред тобой? Сколько лет я приезжал и шел в церковь, чтобы увидеть там тебя, нес живые цветы – тебе, сколько лет я искал тебя и расспрашивал о тебе Шейки и приезжал на Канзас-авеню, чтобы увидеть тебя, и ходил на Белые озера, и ел в «Каса», чтобы только встретиться с тобой, увидеть тебя, увидеть твое милое лицо, наблюдать, как ты ходишь, разговариваешь, и целовать твоего малыша. Когда я увидел тебя на дне рождения Дженнифер, я был пьян. Прошло больше года с тех пор, как я видел, как ты танцевала, но я сразу узнал тебя и, помню, подумал: «Все-таки я встретил ее. Я следил за ней в школе, не зная ее имени, и вот – она, это Талли. Та самая Талли, о которой мне столько говорила Джен». Я еще не знал твоего имени. Но я любил тебя даже тогда, немного уже любил. Так, как любят что-то далекое, что-то вне реальной жизни. И все эти годы, после того, как она умерла, я мечтал, чтоб ты узнала: я не ничтожество, мечтал стать твоим другом, и вот, словно по волшебству, мы стали друзьями, и тогда я потерялся в тебе, слился с тобой, ты стала для меня всем… Ты была так сурова, так молчалива, так замкнута… Как я хотел, чтобы ты хоть чуть-чуть открылась мне! Я уезжал, возвращался, опять уезжал, возвращался снова, подолгу задерживался тут. Когда я уезжал, я не мог дождаться Рождества или лета, когда я смогу вернуться и увидеть тебя, увидеть и увезти на озеро Вакеро. Я помню, как танцевал с тобой на свадьбе Шейки, а твой муж бросился спасать тебя из моих цепких пальцев. Все это время я пытался заставить тебя полюбить меня. Я думал: «Я завоюю ее сердце, она разрешит мне покрасить ее дом, когда наконец захочет быть рядом со мной». И вот я понял, что уже скоро…

– О Джек, – прошептала Талли, – почему же ты тогда так долго ждал?

– Потому что я хотел быть уверенным в тебе. Я хотел, чтобы ты была уверена в себе. А почему ты так долго?..

– Я люблю тебя, Джек Пендел. Я не хотела, чтобы моя короткая-короткая жизнь превратилась в цепи боли.

Но Джек уснул под нею, под ее бедрами и губами. Немного спустя Талли тоже заснула, заснула прямо на нем. Почувствовав ее сонную тяжесть, проснулся Джек. Они снова занялись любовью, а после побежали под душ, а потом вернулись в постель, шепча друг другу ласковые глупости в полном изнеможении.

– Мне пора домой, – сказала Талли. – Надо же все-таки соблюдать приличия.

– Кому какое дело? – грубо возразил Джек. – Его самого никогда не бывает дома.

«Это правда, – думала Талли. – Но он работает или играет в регби. Это совсем не одно и то же».

– И все же… – нерешительно возразила она.

– И все же ничего. Ты не можешь уйти. Ты обещала, что все расскажешь.

Талли пихнула его локтем под ребро.

– Вовсе нет. Я спросила, что ты хочешь узнать.

– Я не знаю, – ответил Джек улыбаясь. – А что у тебя есть?

– Тут тебе не ресторан, – заявила Талли. – Спрашивай, или я в два счета засну.

– Расскажи мне о своем отце, – попросил Джек.

– Ну, папа какое-то время жил с нами. Понимаешь, они оба были бедными и необразованными…

– Вроде меня? – встрял Джек.

Она улыбнулась.

– Ничего подобного. Оба целыми днями работали на фабрике, и у нас никогда ничего не было. Но все было хорошо, потому что он был настоящим, прекрасным человеком. Он всегда целовал меня, желая спокойной ночи. Только, думаю, он никогда не знал, что со мной делать. Он едва умел читать и поэтому не мог учить меня. По– моему, он был единственным ребенком в семье и не знал, как со мной играть. Я думаю, для них обоих было большим облегчением, когда я пошла в школу. Когда мне исполнилось пять, они облегченно вздохнули, что я больше не буду околачиваться во дворе, пока их нет дома, и я пошла в школу. В это время родился мой брат. Они не сказали мне, что ждут ребенка. Просто принесли его и сказали: «Вот твой маленький брат».

Они назвали его Хэнком, уменьшительное от Генри. Он был прелесть. Такая умница. Совсем малыш, а уже личность. После школы я, Джен, и Джулия приходили играть с ним.

Мой отец, сам понимаешь, души в нем не чаял. Он, правда, и с ним не знал, что делать, не умел ни кормить, ни купать, ни играть. Но когда он смотрел на сына, у него даже менялось выражение, лица – сразу было видно, как сильно он его любит.

У папы и Хэнка были свои привычки. Каждую субботу и каждое воскресенье после завтрака они шли в лавку, где продавали сласти, и покупали газету и каких-нибудь леденцов. Мне очень хотелось ходить вместе с ними, и однажды я попросила папу взять меня с собой, но он сказал: «Натали, мы скоро вернемся. Мы что-нибудь принесем тебе, Натали».

Однажды субботним утром отец, как всегда, позавтракал с нами, потом сполоснул свою миску, обулся, обул Хэнка и сказал, как обычно: «Хэнк и я пойдем прогуляться. Мы скоро вернемся». Я сказала: «Возьмите меня». Он ответил: «Натали, Талли, мы скоро придем. И обязательно что-нибудь принесем тебе. Правда, Хэнк?» И Хэнк, которому только что исполнилось два года, пропищал: «Да, Тави хочет конфету».

Папа надел свою кепку и натянул маленькую панамку на Хэнка. Был июль – очень жарко и сухо. «Я скоро вернусь, Хедда», – сказал он, как говорил каждую субботу. Мать кивнула, даже не повернув головы.

«Оставь свою игрушку, – сказал папа Хэнку. – Мы скоро вернемся». Почти целый год, каждую субботу, они уходили гулять без меня, но в этот раз отец подошел ко мне и крепко поцеловал меня в лоб. Я видела его отражение в стеклянной дверце буфета. Его глаза были закрыты. Потом он взял на руки Хэнка, одетого в шортики, белую футболку и старые сандалии, прошел через кухонную дверь, спустился по ступенькам, вышел на улицу и завернул за угол.

Талли перевела дыхание, а Джек поглаживал пальцами ее ногу.

Прошло пятнадцать минут. Мама и я убрали со стола. Прошло полчаса, мы помыли посуду. Прошел час, потом полтора. Когда истекли два с половиной часа – был полдень, – мама сказала: «Я скоро вернусь». «Я с тобой», – сказала я. – «Я сказала, что скоро вернусь!» – И она ушла.

Какое-то время я сидела на кухне, потом вышла во двор, все время погладывая на улицу, не идут ли они. Потом вернулась на кухню, снова перемыла посуду. Помыла окна. Я перебрала всю мою одежду и упаковала сумку. Мне было семь лет. Я просто не знала, что будет дальше. Я ходила кругами и представляла себе их всех, всех, кто бросил меня одну: Генри, Хэнка и Хедду.

Мне казалось, что я очутилась в безвоздушном пространстве, что я осталась одна на всем свете. Я никогда еще не испытывала такой тоски. Это стало моим рубежом, моим уходом из детства, я вдруг поняла, что обо мне некому позаботиться, что я никому не нужна и предоставлена сама себе. Тогда я захотела сбежать из этого дома. Я смотрела в окно и представляла себе те места, где могла бы жить, где меня ждали, и думала, что хорошо бы, чтобы таких мест было очень много.

Я слезла с окна, и мгновенно забылись все прекрасные места, придуманные мною. Меня обступили воображаемые чудовища. Я поняла, что когда в доме станет темно, я просто сойду с ума. Единственное, о чем я думала, как бы выскочить на улицу с криком и броситься под первую проходящую мимо машину, под первую попавшуюся машину с зажженными фарами.

Но проходили часы, я слегка успокоилась. Успокоилась, потому что подумала: «Ладно, так куда же я пойду? Конечно, к Дженнифер».

– Почему к Дженнифер, а не к Джулии?

– О, тут не было вопроса. Мы с Джен были слишком похожи. Там, где была Джен, был мой дом. С ней я не была одинока. Даже в семь лет. Годами мы играли вместе, нам не требовалось ничего говорить друг другу. Можно было подумать, что мы не знаем друг друга, но мы знали даже больше, чем надо. И я завидовала, что у нее такие родители. Завидовала их преданности.

– В общем, – продолжала Талли, – я уже потеряла надежду, что мои собственные родители когда-нибудь вернутся. Я уже стала планировать, как стану жить без них, без этого двора и бегающих по нему цыплят. Я представляла себе совсем другую жизнь, и, знаешь ли, она показалась мне не такой уж страшной. Я представляла себе заботу, которой меня окружат: «Вот идет девочка, которую бросили родители». Это начало даже забавлять меня. «Вот эта девочка. Что же такое она натворила, что родители убежали от нее?»

Так я сидела на кушетке, думая обо всем этом, пока не стало темнеть, и мне опять стало страшно. Я не знала, что делать. Я подтянула колени к подбородку, забилась в самый угол кушетки и заплакала. Я не могла включить свет. Бог запрещал маленьким девочкам самим делать это.

– Ты верила в Бога? – спросил Джек.

– Верила, – ответила она.

– И это спасало тебя?

– В темноте-то? Нет, никакая вера не помогала. Меня спас ее приход. Было уже девять часов вечера. Я девять часов просидела одна.

Я пыталась себя успокоить, говорила себе, что сосчитаю до шестидесяти, а потом позвоню Джен, обязательно позвоню. Сосчитаю до шестидесяти и позвоню. А потом еще до шестидесяти. И уж тогда-то позвоню. Я, наверное, проделывала это раз сто.

И тут вернулась она. Она включила свет в гостиной и сказала: «Натали, сними ноги с кушетки». И пошла спать.

Джек ошарашенно смотрел на Талли.

Талли кивнула.

– Да, она пошла спать. А я так и осталась сидеть на кушетке. Считала овец, пока сон не сморил меня. Утром я так и проснулась в гостиной на кушетке и пошла в постель.

Джек и Талли помолчали. Потом он спросил:

– Она так ничего тебе и не сказала?

– Да, в воскресенье. Я спросила ее: «Ма, где папа и Хэнк?» Она ответила: «Я не знаю». Я спросила, вернутся ли они. «Не знаю», – ответила она мне.

– И все? – спросил Джек.

– Все. Ясное дело, они не вернулись. Папа, верно, давно готовился к побегу, потому что они словно сквозь землю провалились. Полиция искала их несколько месяцев. Мать устроила на него настоящую охоту.

– А в лавке спрашивали?

– Конечно. Они зашли, как всегда, в лавку, купили конфет и газету. Отец был в кепке, запомнила продавщица, потому что раньше он никогда ее не носил.

– И больше никто их не видел?

– Нет.

– И он никогда не давал о себе знать?

Талли покачала головой, не в силах вымолвить ни слова.

– Ну, Талли, не надо, девочка, ну, пожалуйста, малыш, перестань.

Он погладил ее по спине. Она, отмахнувшись от него, шарила по полу, нашла сумочку и принялась рыться в ней.

– Что ты ищешь?

– Сигареты, – ответила она, бросая сумочку на пол.

– Сигареты? Ты же бросила курить.

– Да. Правда. Но хочется.

Он погладил ее по ноге.

– Успокойся, Талли. Все в порядке. Все прошло. Забудь.

– Джек, ты не понимаешь. Знаешь, что хуже всего? – Она положила ладонь себе на горло. – Самое худшее не то, что он нас оставил. Хуже всего то, что он не забрал меня с собой! Маленького братика, который называл меня «Тави», взял, а меня оставил. Даже записку не оставил: «Прости, девочка, я не мог больше жить с твоей мамой». Ладно. Но он ушел без меня. Он оставил меня с ней. С ней! Он не просто сбежал от нее, он забрал с собой Хэнка, потому что любил его и не хотел, чтобы он рос рядом с этим чудовищем, а меня он оставил! Он бросил меня с ней, и все оставшееся время я расплачивалась за это. И я ничего не могла изменить, а ему всего лишь надо было взять меня с собой…

Она опустила голову, губы ее дрожали, а Джек ласково перебирал ее волосы и шептал:

– Талли, Талли, все будет хорошо, малыш, все будет хорошо, я обещаю тебе, все будет хорошо.

Она закрыла лицо руками.

– Как ты не понимаешь, Джек? Ничего нельзя исправить в нашем прошлом. Не будет ничего хорошего. Никогда, ни в моей жизни, ни между нами. Я вечно буду возвращаться в Рощу.

– Но это неправда, Талли, дорогая, – сказал Джек, стирая кровь с ее закушенной губы. – Все поправимо. Так или иначе – все наладится. Поверь мне.

IV
НАТАЛИ
АННА
МЕЙКЕР

Надеждой я дышу,

Не в силах я поверить,

Что ты мертва

И нет тебя со мной.

Совсем мертва.

И нет.

Брайан Мэт

Мир предаст того,

кто предал меня.

Фрэнсис Томпсон

глава шестнадцатая
ДЖЕННИ

Спустя месяц после отъезда Джека Талли сделала свой третий доклад на ежегодном заседании Комитета по финансированию. Чтобы убедить комитет в необходимости продлить срок обучения семей, желающих взять ребенка на воспитание, она припомнила все прошедшие через ее руки искалеченные судьбы, приводила все возможные сравнения и аналогии. Ее речь была убедительна, красочна, метафорична. В какой-то момент она даже выставила вперед свои шрамы на запястьях, чтобы доказать… она сама не знала что. Талли казалось, что все зря, что эти восемнадцать мужчин с вытянутыми лицами за своим прямоугольным столом вряд ли в состоянии внять ее крику. Хотя, совершенно очевидно, ей удалось привлечь их внимание. Как, впрочем, и в оба предшествующих раза.

Но Талли их переиграла. В ноябре комитет принял новый бюджет и выделил Талли то, что она просила. С 1987 года срок обучения для семей, желающих взять ребенка на воспитание, увеличивался в штате Канзас с шести часов до восьми недель. Это был огромный шаг вперед в работе агентства и огромный личный успех Талли. Но, слушая поздравления мистера Хиллера, Талли твердила про себя: «Мы лечим симптомы, а не болезнь. Симптомы…»

Декабрь был не за горами.

Добившись главной своей цели – нового срока обучения, – Талли подумывала об уходе, но все же осталась в должности содиректора специальных проектов. Она взяла себе в помощь двух новых сотрудников и натаскивала их больше трех месяцев, прежде чем послать заниматься с семьями по новой программе. Талли очень верила в свою подготовительную программу.

Статистика наводила на нее скуку, но доказывала, что прогулы школы и правонарушения в новых семьях снизились на двадцать процентов по сравнению с прошлым годом. После того как были опубликованы эти данные, Талли даже увеличили фонд заработной платы, и она пригласила Алана стать своим заместителем. Сара и Джойс тоже рассчитывали на повышение, но Талли, вообще-то не будучи злопамятной, все же не забывала, как они сопротивлялись ее начинаниям. Обе они, несмотря на свои докторские степени, по-прежнему всецело поддерживали Лилиан. Несмотря на то, что номинально Талли все еще подчинялась Лилиан, пути их редко пересекались, и Лилиан редко вмешивалась в дела Талли.

За неделю до Дня Благодарения Талли и Робин отпраздновали пятую годовщину своего брака. Они пригласили человек тридцать гостей, из которых все, кроме Шейки и Фрэнка, были друзьями Робина по футболу и регби. Праздник затянулся до трех утра, и Робин много выпил. Когда все вповалку заснули или разбрелись по домам, Робин прижал Талли к стене холла, а потом за руку увлек в калифорнийскую комнату.

– Скажи мне, Талли, скажи, – спросил он, наваливаясь на нее, – это ведь были неплохие пять лет?

Талли в отличие от него пила совсем мало. Она мягко оттолкнула мужа.

– Иди спать. Ты выглядишь не очень-то трезвым.

– Нет, ты ответь. Это были хорошие пять лет?

– Да, – ответила она, – это были замечательные пять лет. А теперь иди в постель.

Вместо того чтобы уйти, он подошел к ней и запустил руки под юбку.

– Ты счастлива со мной в нашем домике на Техас-стрит?

Талли была прижата к стене, и деваться ей было некуда. Честно говоря, ей и не хотелось никуда деваться.

– Да, это дом мечты моего детства, – произнесла она, прижимаясь к нему. Робин настойчиво гладил ее бедра.

– Робин, – сказала она, – не начинай того, чего не сможешь довести до конца.

– Не смогу? Не смогу? – переспросил он, стремительно стягивая с себя брюки. – Да ты посмотри на меня!

Они занимались любовью прямо на полу, между пальмой в кадке и плетеным креслом, а после Робин посмотрел в потолок и спросил:

– Ты хочешь, чтобы я дал тебе развод?

Талли рассмеялась.

– Робин, да что с тобой? О чем ты говоришь, мы же только что занимались любовью?!

– Я сам не знаю, что говорю, – ответил он. – Когда… если ты захочешь оставить меня, ты ведь мне скажешь?

– Конечно, скажу, – с легкостью согласилась Талли. Он был пьян, и она не отнеслась к его словам серьезно.

– Как ты думаешь, я не слишком много работаю? – спросил он. – Брюс говорит, что я чересчур часто бываю в отлучках. Он говорит, что у меня такая красивая жена, а я все время от нее уезжаю. Он говорит, что я еще пожалею, когда ты заведешь роман с садовником.

Талли положила голову на его плечо.

– У нас нет садовника, – сказала она. – Кроме Милли. И, поверь мне, с Милли я романа не заведу.

– Ты одинока, Талли? – спросил Робин.

Она почувствовала, что в ней самой царит такая же тишина, как во всем спящем доме.

– Иногда, – ответила она. – Но это не из-за тебя. Наоборот, вы с Бумерангом спасаете меня от одиночества.

Робин перебирал ее волосы, опьянение снова брало верх.

– Тогда… почему же… ты… одинока? Талли?

Она не ответила, но он и не заметил этого. Он уснул. Она немного полежала рядом с ним, потом попробовала встать. Он обнял ее и снова прижал к себе.

– Не бросай меня, Талли, – пробормотал он. – Пожалуйста, не бросай меня.

Талли опять положила голову ему на плечо и пролежала так, без сна, до утра.

Джек по-прежнему приезжал только на Рождество и летом. Талли замирала и уходила в себя, занималась хозяйством и учила Бумеранга читать. Раза два она даже ездила с Робином потанцевать – как раз между приездами и отъездами Джека.

Летом Талли не готовила, в этом не было необходимости – Робин редко бывал дома в это время года.

Талли было тяжело расставаться с Джеком в 1986 году, но еще тяжелее ей было в последующие два года, особенно летом. В 1988 году на Рождество, когда Джек снова приехал, Талли пришлось сжать кулаки, чтобы не взорваться и не устроить сцену. «Я не должна опускаться до этого, – повторяла она, – не должна.»

Однажды субботним вечером, сидя с Джеком в их любимом мотеле на бульваре Топика, Талли сказала:

– Джек, я хочу съездить в Вашингтон в апреле.

– Зачем? – спросил он.

– Департамент здравоохранения в один из уик-эндов решил провести свой ежегодный семинар по усыновлению. Думаю, что в этом году я приму в нем участие.

– Неплохо, – сказал Джек, переключая канал телевизора.

Талли откашлялась.

– А в Вашингтоне весной хорошо? – поинтересовалась она.

Джек оторвался от телевизора.

– Потрясающе. Тебе понравится.

– Так… ты там уже бывал?

– Да, кажется, пару раз. Мне там недостаточно тепло.

«Какой же он непонятливый», – подумала Талли. – Но я его не спрошу. Ни за что не спрошу».

– Джек, а ты не хотел бы поехать со мной на уик-энд в Вашингтон? – спросила Талли.

Он выключил телевизор.

– Ты хочешь подарить мне уик-энд в Вашингтоне весной? Очень мило, Талли.

По его тону ничего нельзя было понять.

– Это означает «да» или «нет»?

– А этот семинар, он что – занимает весь день?

– Нет-нет, – быстро ответила Талли, – правда, в четверг и пятницу я буду занята днем, но вечером и ночью я буду свободна, и суббота и воскресенье свободны, только в субботу общий банкет и все.

– Ага, – сказал Джек. – Значит, воскресенье я смогу провести с тобой. Великолепно.

Талли все еще не понимала его тона.

– Так это «да» или «нет»? – еще раз спросила она.

– Конечно, – объявил он, растягиваясь на постели, – будет здорово увидеться с тобой в середине года.

Она легла рядом с ним и погладила его по щеке.

– Не просто увидеться, Джек, а увидеться в Вашингтоне. И не просто в Вашингтоне, а в Вашингтоне весной.

– Да, думаю, это будет просто прекрасно, – сказал он невыразительно. – Нет ничего спокойнее, чем Вашингтон весной. Но это ведь не твой родной город. Думаешь, ты будешь нормально чувствовать себя, покидая Топику?

«Топика? О чем это он?» – подумала Талли.

– Конечно, нормально, – ответила она, мучимая желанием спросить его, что же случилось. Но внутри нее бушевала такая буря, что она боялась дать ей выход. И она промолчала.

* * *

Пришел апрель, и Робин отвез Талли в аэропорт Биллард.

– Мы будем скучать по тебе, – шепнул он ей, и Талли улыбнулась и обняла его, прошептав что-то вроде «Я тоже». Но она думала только про эти четыре дня. Джек позвонил ей на работу несколько недель назад и спросил про Вашингтон – все ли остается в силе. «Ну конечно», – ответила она, но про себя подумала: «Господи, да я уже два месяца ни о чем другом не могу думать! Да что с ним такое?»

Полет с обедом и показом фильма длился три часа. Талли поела и поспала, пропустив почти весь фильм. Она увидела только самый конец – Мэрил Стрип, обвиненную в убийстве собственного ребенка, суд оправдал.

Номер, забронированный на ее имя, располагался на четырнадцатом этаже «Холидэй Инн» в Арлингтоне напротив Потомака. Талли бросила чемоданы у дверей и, пока не пришел Джек, позвонила Робину. Разговаривая по телефону, она обнаружила балкон. Повесив трубку, она вышла посмотреть.

Она никогда в жизни не стояла на такой высоте. У ее ног лежали и весь город, и река. «Неплохо, даже красиво», – подумала она. Но какое множество высотных зданий! Вашингтон вообще показался Талли невероятно большим, особенно по сравнению с Топикой, где с поляны парка Уэст Райд она могла видеть лошадей, пасущихся на ближайших холмах.

Глядя вниз, Талли заметила что-то похожее на переливающийся на солнце ручеек. Склонившись над перилами, она поняла, что это автомагистраль, проходящая далеко внизу. Перила балкона удерживали ее. Она помедлила немного – какой длинный путь вниз…

Неожиданно она услышала голос Джека:

– Талли, что ты делаешь?

Она обернулась, улыбаясь ему. Он поставил чемодан у дверей и вышел к ней на балкон.

– Талл, что ты улыбаешься, будто чеширский кот? – Обняв ее, он взглянул на перила. – Ты, надеюсь, не думала изобразить из себя клубничный джем, размазанный по всей дороге?

– Джек!

– Так, в голову пришло. Ладно, но с этого момента, пожалуйста, никаких подозрительных визитов на балкон, договорились?

Джек прижался лбом к ее шее, а когда Талли почувствовала его губы на своих, она закрыла глаза и подумала: «Да провались весь этот город – мне больше ничего не надо!»

– Пойдем поедим, – предложил Джек. Но у Талли, почувствовавшей возбуждение от одного его запаха, были совсем иные планы.

– Талли, слушай, что на тебя нашло?

– Ты… – выдохнула она, теребя его брюки. – Ты…

Позже они поужинали в ресторане отеля на двадцать четвертом этаже. Было всего пять часов, и ресторан был почти пуст. Они сели за лучший столик, так, чтобы Талли могла видеть в окне панораму города. Она почти не прикоснулась к еде.

– Не могу поверить, что заказала телячье филе, приехав из коровьего царства, – заявила она. – Джек, давай уйдем отсюда. Пойдем туда, где я смогу почувствовать то, что вижу. – Она показала на Вашингтон за окном.

Они сидели рядом, Джек повернулся, уткнулся носом ей в шею и прошептал:

– А я чувствую то, что вижу.

Талли нравилось, как она выглядела в этот день. На ней был бежевый топ из джерси и розовая хлопковая юбка. Волосы доходили о середины спины, серые глаза оттеняла только черная тушь, а губы она подчеркнула блеском. Белая шея, румянец на щеках, а руки – ну что ж, можно было вполне и не заметить шрамов, а ногти у нее были длинными и ухоженными. Она давно перестала их обкусывать. Талли была довольна тем, как выглядела специально для него.

– Джек, – прошептала она в ответ, – я теперь выгляжу совсем иначе, чем когда ты в первый раз увидел меня, правда?

– Не совсем, – заметил он, отложив вилку и нож. – Ты выглядишь лучше чем когда-либо.

Она посмотрела на него.

– Я выгляжу на тридцать лет?

– Талли, тебе снова двадцать восемь, ей-богу.

Она дотронулась до уголков глаз.

– Видишь – морщины.

– Это не морщины, это лучики от улыбки,

– Странно, – заметила Талли. – Ведь я никогда не смеюсь.

Он дотронулся до ее губ.

– Неправда, иногда смеешься. По воскресеньям.

Ей пришлось согласиться – так оно и было.

– Как ты долетела? – спросил Джек.

– Нормально. Почти все время спала.

– Так ты старый профессионал по части полетов? – И посмотрел ей прямо в глаза: – Ты ведь уже летала раньше?

– Никогда, – сказала Талли.

Пианист сыграл «К Элизе» Бетховена, а после «Лунную сонату» – специально для Талли и Джека, а вскоре ресторан стал наполняться народом, и они ушли, даже не выпив кофе.

Стоял типичный апрельский вечер – семьдесят градусов тепла[28]28
  По Фаренгейту.


[Закрыть]. Они прошлись пешком до новой станции метро «Росслин», а потом, не зная, где сойти, выбрали «Л’Анфан Плаза»…

– Где это мы? – спросила Талли, оглядываясь. Вокруг высились длинные правительственные здания.

– Понятия не имею, – ответил Джек, заглядывая в карту. – Думаю, где-то здесь.

– Видимо, – согласилась Талли.

Улицы были пустынны.

– Совсем как Топика, – сказала она. – Что это происходит со столицами?

Они прошли квартал в одном направлении, квартал в другом, и наконец Талли показала на зеленый просвет впереди.

– Это парк, верно?! – воскликнула она, глядя на газон с растущими на нем дубами, протянувшимися от памятника Вашингтону до Капитолия. Солнце садилось за памятник, и Капитолий купался в лучах заката.

Джек и Талли медленно обошли Капитолий, потом вернулись к памятнику. Он обнял ее за плечи, и они почти не разговаривали. Талли заметила только, что в Топике неподалеку от их агентства есть здание – точная копия Капитолия – с куполом и всем прочим, но она уверена, что никогда солнце не освещало Топику так, как сейчас освещает Вашингтон.

– Может быть, – предположил Джек, – это оттого, что ты в пять часов уже несешься прочь от своего Капитолия?

– Может быть, – согласилась Талли.

Чтобы попасть в Мемориал Вашингтона, им пришлось постоять в очереди около сорока пяти минут. Туда пускали до полуночи. Кроме ресторанов, туристам по вечерам в Вашингтоне просто некуда было пойти.

Талли в общем-то осталась довольна. Хотя она мало что смогла толком рассмотреть в темноте. В сувенирном киоске Джек купил ей открытку, где над Капитолием вставала полная луна, и они отправились в отель на такси.

– Слушай, мы ведь даже вещи не распаковали, – сказала Талли, наклоняясь к чемодану.

– А кто хочет распаковывать вещи? – спросил Джек, подходя к ней сзади.

– Не я, – ответила Талли.

После того, как они закончили заниматься любовью, уже на грани сна Джек спросил:

– А сегодня был безопасный день?

– Очень вовремя спросил, – ответила Талли.

– Просто я только сейчас вспомнил, что ты не приняла таблетку, как обычно, на ночь.

– На этой неделе я их не принимаю, у меня перерыв. Со дня на день должны прийти месячные. Еще вчера должны были начаться.

– А это безопасно… ну, во время месячных? – спросил Джек.

– Да, вполне, – ответила Талли. – Это безопасно. А о чем ты так беспокоишься, Джек? – вопрос прозвучал резковато.

– Да в общем-то ни о чем, – успокоил её Джек, но голос у него был какой-то отчужденный.

Среди ночи Талли проснулась, почувствовав начавшееся кровотечение, и пошла в ванную. Джек тоже проснулся и пошел за ней. Они вместе встали под душ. Оба были сонными, но хотели друг друга. Он уложил ее в ванну и лег на нее. Струи душа лились ему на спину и ей в лицо, но она просто зажмурилась и покрепче обхватила его.

– Как хорошо было, – произнес он, когда оба, уже сухие, лежали в постели.

– Да, – согласилась она и, чуть помедлив, осторожно спросила: – Джек, тебе нравится спать со мной?

– Спать с тобой или заниматься с тобой любовью? – Казалось, он совсем не хотел спать.

– Спать.

Он повернул голову, чтобы взглянуть на нее, и ответил:

– Да, Талли, мне очень нравится спать с тобой. Правда. Это случалось не так уж часто.

– Не часто, – согласилась она, задумавшись о чем– то. – Может быть, если бы ты не отсутствовал девять месяцев в году…

– Талли, а тебе нравится спать со мной?

– Очень, – ответила она. – Когда я сплю с тобой, я не просыпаюсь.

Джек положил ладонь на ее талию.

– Это потому, что со мной ты обычно как следует устаешь.

– Может быть… – сказала Талли, раздумывая. – Нет, совсем не поэтому. Что ты будешь делать после этого уик-энда? – спросила она и сразу пожалела, что спросила, потому что он ответил:

– Полечу обратно в Калифорнию.

А Талли совсем не это хотела услышать. Совсем не это. Она долго лежала, а когда посмотрела на часы, на них было четыре утра.

– Джек, спросила она тихонько, – ты спишь?

Его глаза были широко распахнуты, он смотрел в потолок.

– Нет, – ответил он.

Господи, как же Талли устала в четверг! После почти бессонной ночи – восемь часов подряд обсуждение новых направлений социальной политики и ее влияния на состояние общества. Большая часть семинара просто прошла мимо ее сознания. Даже когда она слушала, то почти ничего не понимала. Вечером был прием, на который Талли пришлось идти, так что она не видела Джека до одиннадцати, пока не вернулась с приема, возбужденная и немного навеселе.