Текст книги "Талли"
Автор книги: Паулина Симонс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 50 страниц)
Он отпустил ее. Она вышла и, обогнув машину, подошла к окну с его стороны.
Джек открыл окно, а Талли хотела что-то сказать, но не знала что, поэтому спросила:
– Может быть, ты покрасишь мой дом будущим летом?
Уже в тот момент она скучала по нему, ужасно скучала по его серым глазам и красным губам, а он сидел перед ней в своем «мустанге».
– Все последние три года я собирался покрасить твой дом, – сказал Джек, заводя машину – И он действительно нуждается в покраске, Талли.
глава пятнадцатая
ПОКРАСКА ДОМА
Январь 1986 года
В следующие четыре месяца Талли пришлось нелегко. Она работала и возилась с сыном, которому исполнилось четыре года. Она ходила к Святому Марку и читала матери вслух, встречалась с Шейки, разок сходила поужинать с Аланом после работы, занималась любовью с мужем, но в душе не придавала всему этому значения. Она тосковала по Джеку.
Талли скучала без него, когда читала вслух по вечерам, гадая, а читал ли он Диккенса и нравится ли он ему, а если да, то понравилось бы Джеку слушать ее, чтение.
Талли скучала по нему, когда она шла на работу и когда возвращалась домой, когда искала место, чтобы припарковать машину, и когда ехала через весь город, чтобы забрать Бумеранга, которому не нравилось ходить пешком.
Талли скучала по нему, когда ела спагетти, и думала, любит ли их Джек, или понравилось бы ему, как она их готовит. Талли была почти готова задать этот вопрос Шейки и поинтересоваться, готовила ли она для Джека, но вовремя остановилась.
Купаясь, Талли думала о том, как моется Джек, и ужасалась неотступности этих мыслей. Они неотвязно преследовали ее целые дни, и она со страхом ждала ночи. Временами, стыдясь самой себя, когда в постели Робин вслух звал ее по имени, шептал нежные прозвища, Талли Де Марко закрывала глаза и представляла, что касается плеч Джека, его светлых волос, прижимается к его груди, ласково гладит его спину… Теперь Талли никогда не открывала глаз, пока Робин не оставлял ее в покое.
Талли начала готовить. Вернувшись домой как-то вечером, Робин застал ее на кухне, сосредоточенно читающей поваренную книгу Джулии Чайлд.
– Что ты делаешь, Талли? – поинтересовался он.
– Ш-ш-ш, я пытаюсь сосредоточиться.
Но к половине девятого Талли все-таки подала на стол картофель «о гретэн».
На следующий день Талли отважилась на тефтели, а еще через день – на ростбиф.
Но самое ужасное, что Талли не с кем было поговорить. Джулия, единственная, кому Талли решилась бы излить душу, была Бог знает где.
И вот, не имея возможности с кем-нибудь поделиться, Талли обернулась к единственному человеку, который был под рукой, – к Робину. И Робин всю зиму и всю весну торопился домой, ел то, что готовила Талли. Конечно, Талли не могла говорить с Робином о Джеке. Но муж ел ее стряпню и всякий раз хвалил ее, хотя и довольно сдержанно. Но Талли и это было в радость. Даже мать Талли, казалось, была довольна переменами в дочери.
– Совсем неплохо, – сказала как-то вечером Хедда, попробовав заливное, приготовленное Талли, – после последнего удара ее речь практически восстановилась.
Перемены были благотворны для Талли. Она, свято верившая в то, что ей ничто не нужно, остро нуждалась теперь в двух вещах: ей нужен был Джек, и ей нужно было с кем-то говорить о нем. А пока она готовила и представляла себе, что готовит для Джека и он ест ее стряпню.
Талли почти перестала видеть сны. Почти. И те, что снились ей теперь, почти всегда были связаны с Джеком. Ей снилось: она стоит на стуле под деревом, или в ванной, входит Джек, одной рукой он держит ее, а другой выдергивает из-под нее стул. Талли не любила эти сны. Она просыпалась и долго не могла заснуть. Но во сне она, наконец, видела его лицо. Чувствовала, как он касается ее ноги.
И каждый раз, после бурных любовных игр с Робином, Талли снилось, как они с Джеком плывут в лодке, а Бумеранг возится со своими ведерками, что-то строит из песка на берегу. Все было, как обычно, как и должно было быть. Но в конце сна Талли бросала взгляд на берег и видела, что там вместо Бумеранга сидит Робин. И Талли просыпалась, переполненная стыдом и страхов. А Робин спал, мирно посапывал, утомленный долгим рабочим днем, и Талли смотрела на него и нежно гладила его волосы.
Работа была сплошной рутиной, но Талли не бросала ее. Сейчас она сражалась за увеличение испытательного срока для приемных родителей Это был бы уже шаг в нужном направлении. Алан, Джойс и Сара составляли теперь для нее отчеты. «Магистр Талли, – говорила она себе, вспоминая Джека в актовом зале Канзасского университета. – Магистр Талли».
И мало-помалу ее усилия начали приносить плоды. Хотя чаще всего Талли убеждалась в обратном. Это казалось ей порочным кругом: дети, взятые из неблагополучных семей, хотели только одного – чтобы их вернули к родителям. Чем хуже был дом, тем больше рвался туда ребенок. Все попытки Талли найти этим обездоленным детям хороших приемных родителей лишались смысла. Они хотели только одного, чтобы им вернули папу и маму.
Обычно так и было – дети возвращались в родные семьи, если только те давали на это согласие.
Одна из лучших приемных семей, Даяна и Пол Шеннон, взяли на воспитание пятилетнюю девочку, Кристу. Она прожила у них два года, и Шенноны хотели удочерить ее, в то время как родители девочки были заняты своими проблемами. Первое время, когда Талли пыталась разговаривать с настоящими родителями Кристы, они все больше молчали. Потом они начали говорить о том, как они любят Кристу, что она их единственный ребенок, как многим пожертвовали ради нее. На самом деле они практически ею не занимались.
Так Криста попала в дом мистера и миссис Шеннон, которые окружили девочку такой любовью и заботой, что Талли, глядя на них, невольно вспоминала семью Мандолини.
И вот спустя два года истинные родители Кристы осуществили свое давнее желание. То, чего им так не хватало в жизни. Теперь они ждали еще одного ребенка! И мать Кристы, снова забеременев, хотела вернуть старшую дочку в семью.
Талли зубами и ногтями боролась против возвращения Кристы в лоно семьи – боролась против Лилиан, против мистера Хиллера, против психологов, которые наперебой доказывали, что цель их агентства не в том, чтобы обеспечивать приемных родителей детьми, а в том, чтобы находить «временные» дома для детей, чьи родители «временно» не в состоянии о них заботиться. Слишком много, черт возьми, этих «временно», как сказала им всем Талли.
Талли пыталась доказать то, что ей было абсолютно ясно: через пару месяцев под их опеку вернется не только Кристи, но и ее новорожденный брат или сестричка, а мистер и миссис Шеннон тем временем могут взять в дом другого ребенка.
Но попытки Талли ни к чему не привели. Криста вернулась к родителям.
Однако мистер и миссис Шеннон поступили умно. Они отказались брать на воспитание другого ребенка, предпочитая дожидаться, когда к ним вернется Криста. Талли обещала, что передаст девочку только им, и посоветовала начать оформлять бумаги на усыновление.
Даяне и Полу Шеннонам не пришлось долго ждать. Когда сестренке Кристы исполнилось три недели, их мать посчитала, что совершила ошибку, причем не только с возвращением Кристы, но и с рождением еще одного ребенка.
– Я еще не нашла своего места в жизни, миссис Де Марко, – заявила она Талли, когда та приехала забирать Кристу и ее сестренку.
– Нет, отчего же, – ответила Талли, держа на одной руке младенца, а другой сжимая ручонку Кристы. – По-моему, как раз нашли.
За все время своей работы Талли не видела, да и не ожидала, что увидит восторг на лицах людей. Но ей повезло. Она была потрясена тем, сколько счастья и радости доставило бездетным Даяне и Полу Шеннонам возвращение в их дом Кристы. Со слезами на глазах они обнимали вновь обретенную девочку.
«Надо уходить, – думала Талли. – Я занимаюсь не тем делом. Надо перейти в отдел усыновлений». Их единственная цель – сделать счастливыми стольких людей, на скольких им хватит сил, тогда как я сею вокруг только страдания. Прижигаю раны каленым железом. Разве не так?»
Талли одиноко тосковала по Джеку. Вечерами она раздевалась, подходила к зеркалу и рассматривала себя, поглаживая грудь и живот. «Я уже не выгляжу так, как выглядела в шестнадцать, – говорила она себе. – Я не выгляжу так, как я выглядела тогда, когда приходила в прокуренный бар с сотней долларов в кармане, чтобы тереться там об таких мальчишек, как Джек.
Я не выгляжу и так, как я выглядела на вечеринке у Дженнифер, когда он узнал меня, девчонку с Холма. Взгляни на меня теперь, взгляни на мой живот, на мои бедра. С тех пор как я родила Бумеранга, они навсегда потеряли свою форму». Она не могла не признать, что ее грудь выглядит еще вполне возбуждающе, но все равно она уже не могла обходиться без лифчика. «Мои прямые и длинные волосы выглядят неплохо», – думала она. Что действительно сводило Талли с ума, так это невозможность выглядеть шестнадцатилетней худышкой, выкрашенной под блондинку, с обильным слоем макияжа. Теперь она была матерью и выглядела как мать.
А при встречах с Шейки ее начинали переполнять далеко не лучшие чувства. Нелегко было видеть эти голубые глаза, сочные красные губы, стройную фигурку, несмотря на то, что Шейки успела уже родить еще одного ребенка. Талли возмущало, что в отличие от нее подруга стала еще привлекательней, чем в ранней юности.
Тогда Талли вспоминала, что у них с Джеком глаза одного оттенка, что они оба любят «Пинк Флойд», что они вместе катались на лодке и у них была общая подруга, с которой они вместе играли в мини-футбол в Шанга Парке. Но даже это не утешало Талли, когда она ревниво рассматривала белокурую гриву Шейки.
Четыре месяца Талли мучилась размышлениями о своей внешности и вспоминала волосы Джека цвета солнца. Вспоминала его красный свитер. Вспоминала, как он прыгнул в озеро Вакеро.
Наступило первое июня, и Талли забыла обо всем: о работе, о Шейки, о домашних хлопотах – она ждала, что вот-вот появится Джек.
Робин, никогда не бравший отпуска и не желавший оторваться от своего футбола, неожиданно предложил Талли куда-нибудь поехать.
Это застало Талли врасплох. Все эти годы она каждое лето мечтала куда-нибудь съездить, теперь же она была категорически против.
– Может, прокатимся в Калифорнию? У нас ведь так и не было медового месяца, – сказал Робин.
– Я не знаю… – нерешительно ответила Талли. Она хотела поехать. Но не в этом году. В прошлом. В позапрошлом. Тогда бы она обрадовалась. Но тогда Робин был слишком занят, и Талли перестала мечтать. А в этот год путешествие не входило в ее планы. – Может быть, на будущий год? – предложила она.
– Ну что ж, можно и на будущий, – сказал Робин, возвращаясь к своей газете.
Целую минуту Талли внимательно рассматривала мужа, потом подошла и села к нему на колени.
– Робин Де Марко, отложи-ка свою газету.
Он подчинился.
– И что дальше? – Он, улыбаясь, глядел на Талли, а его руки уже расстегивали джинсы.
Второго июня Робин пришел домой позже обычного и обнаружил расстроенную Талли сидящей на кухне. Она была так явно огорчена, что Робин испугался, что что-то случилось.
– Все нормально, – ответила она, поднимая к мужу бледное лицо.
– Прости, что задержался. Выдался трудный день.
– Конечно. Все в порядке. – Талли не хотелось смотреть на него.
– Так, – решил Робин, – раз ты неважно себя чувствуешь, полагаю, тебе не стоит сегодня готовить.
Талли пристально посмотрела на мужа, но он лишь закатил глаза и пошел заказывать пиццу по телефону.
На следующий день Талли сказалась больной и провела весь день в постели, читая и подскакивая к входной двери, чуть только послышатся шаги во дворе. Милли, весь день вполглаза приглядывавшая за Талли, ворчала за ланчем, что, похоже, не одной Хедде в этом доме требуется сиделка. Наступило четвертое июня, затем пятое, шестое, а Джека все не было.
Седьмое июня пришлось на субботу. Робин уехал играть в футбол и забрал с собой сына. Талли сидела то на кухне, то на заднем дворе не в состоянии чем-либо заняться. Она не могла ни есть, ни пить. Она подумывала, не вынести ли качалку на веранду перед домом, но вдруг он подумает, что она страстно ожидает его прихода. И хотя она совсем извелась за последнюю неделю, ей очень не хотелось, чтобы Джек узнал об этом.
Робин вернулся очень поздно. Приподняв занавеску, Талли из-за занавески увидела, как он идет по двору со спящим ребенком на руках. Она бегом бросилась в спальню и притворилась, что спит.
В воскресенье, восьмого июня, Талли пошла в церковь Святого Марка. В белом платье, с букетом белых роз, почти не чувствуя под собой ног. Анджела была здесь, а Джек так и не появился.
И тогда Талли предприняла единственное за истекшие восемь дней целенаправленное действие: она оттащила от могилы проржавевшей, простоявший там уже семь лет стул, затолкала его на заднее сиденье «камаро» и увезла его домой. Белые розы она положила на землю возле памятника.
– Ты так быстро вернулась? – удивился Робин, заходя в гараж, где Талли пыталась отчистить ржавчину металлической мочалкой. Все пространство наполнилось душераздирающими звуками.
– Что ты делаешь, Талли? – удивился Робин, подойдя к ней.
– Нельзя, чтобы он так выглядел, – с болью в голосе ответила Талли, – а покрасить некому. – Она подняла голову как раз вовремя, чтобы успеть поймать свирепый взгляд Робина, которым он наградил ее, прежде чем развернуться на каблуках и уйти домой.
«Он не заслужил этого, – думала Талли, возвращаясь к прерванной работе. – Но вообще-то он много чего не заслуживает.
Я хотела бы знать, – продолжала она размышлять, посыпая стул чистящим порошком, – хотела бы я знать, что ж, теперь так и будет каждый год? Моя жизнь так и будет сплошным ожиданием от января до июня и от сентября до декабря? А если в этом году он вообще не приедет? Во что превратится моя жизнь?»
Девятого июня Джека все не было, и Талли опять начала видеть сны. Но и во сне он не приходил. Всю ночь с воскресенья на понедельник просидела Талли в слезах на своем подоконнике. И следующую ночь, и следующую тоже. Она не хотела ложиться спать, не хотела видеть сны, в которых не было Джека. Она страстно мечтала, чтобы он пришел к ней во сне, пусть даже затем, чтобы убить ее.
К среде Талли успокоилась. Думая только о нем все четыре месяца, бросаясь со всех ног к двери при каждом звонке, просматривая всю почту тщательнее, чем это делают таможенники, Талли поняла, что он не приедет и ей надо как-то привыкать к этой мысли и жить дальше. Но в пятницу вечером, перед тем как лечь спать, Талли, как в детстве, сложила руки и горячо взмолилась в душе: «Милостивый Боже, когда я засну, пусть он придет ко мне, пожалуйста, позволь мне увидеть его лицо, его руки, его тонкие пальцы. Пожалуйста».
В субботу утром Талли провалялась в постели до одиннадцати. Около девяти она уже вставала, чтобы одеть Бумеранга в его спортивный костюмчик и накормить его и Робина овсяной кашей и яичницей. В последние четыре месяца Талли обнаружила, что муж и сын охотно едят овсянку и яичницу. И хотя овсянка обычно была слишком густой, а яичница суховатой, они с удовольствием съедали все и даже просили добавки.
После того, как мужчины ушли, Талли снова забралась в постель. Она не смогла заснуть, но и не проснулась окончательно. Ее охватило какое-то странное состояние – смесь усталости, дремоты и лени, когда сознание едва пробивается через обрывки сновидений. Поэтому, когда под самым окном заскрипели тормоза и хлопнула дверца машины, Талли не обратила внимания. Ей казалось, что это лишь отрывок сна.
Но вот Талли услышала, как скрипнула входная калитка, которую не смазывали уже несколько лет. Она соскочила с постели и выглянула в окно, выходящее на Техас-стрит.
Это был Джек. Это он закрывал за собой калитку. Джек, в белых шортах и голубой рубашке с короткими рукавами, закрывал за собой калитку Талли. Талли хлопнула себя ладонью по губам, чтобы не дать вырваться восторженному возгласу, но было поздно. Она не сдержалась и довольно громко вскрикнула. Джек поднял голову и увидел ее в окне.
– Талли Мейкер! Ты хочешь сказать, что в это прекрасное субботнее утро ты все еще не вылезала из постели?
– ІІІ-ш-ш! – сказала она.
– Я говорю слишком громко? – поинтересовался он, не понизив голоса. – Или тебя смущает то, что ты до сих пор не встала?
– Джеееееек!
– «Джеееееек!» – передразнил ее он, улыбаясь. – Может, ты все же спустишься и откроешь мне дверь, или мне сперва прочесть стишок?
Талли хотелось так много сказать ему, как-то выразить обуревавшие ее чувства, но произнесла только:
– Вот уж не думала, что ты знаешь стихи.
– Знаю ли я стихи?! Знаю ли я, Джек Пендел, стихи? Нет, конечно не знаю. Спускайся сию же минуту.
Талли показала ему язык.
– Подожди, Джек, ладно? Присядь там на минутку, дай мне немного времени.
– Хорошо, – ответил он, направляясь к веранде и не спуская с нее глаз.
Талли отошла от окна и зажала рот. Губы ее дрожали. Она бросилась на кровать, соскочила с нее, потом снова плюхнулась на матрас и попрыгала на нем, правда, стараясь производить как можно меньше шума.
«Что же я делаю? – думала Талли. – Какого черта я так бешусь? – Она уже стояла на кровати. – Но я счастлива до умопомрачения».
Потом она быстренько почистила зубы, сполоснула лицо, привела в порядок волосы, натянула персиковые шорты, футболку того же цвета и босиком сбежала вниз, перескакивая через две ступеньки.
Талли распахнула дверь и вышла на веранду. Джек сидел там, что-то насвистывая себе под нос, и даже не повернулся взглянуть на нее. Он казался таким небрежным; таким непринужденным, его улыбка была, как всегда, ослепительна. И единственное, что смогла сделать Талли, это глубоко вдохнуть и задержать дыхание, потому что на ее веранде, в ее кресле-качалке собственной персоной сидел Джек Пендел, со своими волшебными губами и зубами, со своими серыми глазами и светлыми волосами, в реальности даже прекрасней, чем в ее восторженных воспоминаниях и в ее волнующих снах.
– Ну, Талли, – мягко сказал он, – ты причесалась. Не стоило этого делать.
– Не говори глупостей. Я всегда причесываюсь.
– Это неправда. В прошлом году ты не причесывалась. Я тоже приходил в субботу, и примерно в это же время, и ты не была причесана.
– Неужели, – Талли старалась говорить как можно небрежнее, – это было год назад? Я думала, прошло не больше двух недель.
Талли подошла к нему и присела на подлокотник кресла, в котором удобно расположился Джек. Он, кстати, и не подумал подвинуться. Теперь ее обнаженные ноги почти касались его.
– Ты часто сидишь здесь? Великолепное место. Свежий утренний воздух. А какой запах!
– Правда? – Талли просто не представляла, о чем они будут говорить.
– Итак, что новенького? Давай посмотрим. Ты все еще ходишь на работу? – спросил Джек.
– Ты все еще живешь в Калифорнии? – ответила на вопрос вопросом Талли.
– Нет, все четыре месяца я провел в Мехико.
Четыре с половиной, хотела поправить Талли. Четыре с половиной.
– И как у тебя теперь со средствами?
– Я полностью разорен. Все, что я могу себе позволить, это пригласить тебя пообедать.
– Лучше сохрани свои деньги. Я сама приготовлю тебе обед.
Несколько мгновений он внимательно изучал ее. Эти несколько мгновений показались ей бесконечностью.
– Готовь мне обед, – согласился Джек, – а я покрашу твой дом.
– Джек, ты не знаешь, на что согласился. Ты еще не пробовал мою стряпню.
– Поверь мне, после того, что я ел в Мехико, любая еда покажется мне верхом гурманства.
– Ты давно вернулся?
– Где-то в середине недели, – ответил Джек.
И, может быть, увидев выражение ее лица, а может быть, по каким-то собственным соображениям, добавил:
– Я предпочел дождаться субботнего утра, чтобы появиться у тебя, зная, как ты ненавидишь спать до полудня.
Но Талли уже забыла, что творилось с ней всю эту неделю.
Она вошла с Джеком в дом и провела его по всем комнатам, кроме комнат Хедды.
– Талли, – сказал Джек, когда они вернулись на кухню, – позволь мне задать тебе вопрос. Ты так любезно продемонстрировала мне половину нижнего этажа. Ты показала мне пальмы, кухню, задний двор, но ты не показала мне комнату, где должна быть столовая. Что там?
– Там моя мать, – ответила Талли, понизив голос.
– О, а я уж было подумал, что вы прячете там вашу сумасшедшую первую жену.
– Я не мистер Рочестер, а ты не Джен Эйр, и не имеет значения, что ты так же беден, – сказала Талли.
– Зато ты похожа на мистера Рочестера. – Джек снова принялся пристально изучать ее.
– То есть?
– Ты плоховато выглядишь.
– Плоховато?! – воскликнула она. – Что ты имеешь в виду? Джек, он же был слепым!
Джек только поднял брови, Талли собиралась еще что-то сказать, но услышала, что звонит Хедда.
– Ты извинишь меня на минутку?
– Только если мы пообедаем на веранде.
– Можно и на заднем дворе. Там тоже очень хорошо, – сказала Талли, направляясь в комнату матери.
– Что тебе? – почти рявкнула Талли, приоткрыв дверь, но не заходя в комнату.
– Талли, кто у нас в доме? Мне кажется, я слышала мужской голос.
– Не беспокойся. Все под контролем, – успокоила ее Талли.
– Кто это, Талли? – не унималась Хедда.
– Никто. Может, ты хочешь, чтобы я включила тебе телевизор?
– Нет, но, пожалуй, я бы съела что-нибудь. Помоги мне перебраться в каталку.
Талли взглянула на мать грозно и недоверчиво.
– Ма, ты только что завтракала. Я приносила тебе кофе и кашу. Ты же никогда не ешь до двух часов. Что с тобой?
– И все же я проголодалась. Помоги мне, Талли.
Талли подошла к кровати.
– Нет, мама, я не буду помогать тебе. Почему бы тебе не посмотреть телевизор? Я принесу тебе сандвич, раз тебе уж так хочется есть. Но помогать тебе я не стану. – Она направилась к двери.
Глаза Хедды сузились, как щелочки.
– Кто там? Что ты скрываешь, Талли? Чего ты стыдишься?
– Тебя, мама, – ответила Талли, открывая дверь и выходя из комнаты. – Я стыжусь только тебя.
Талли выждала несколько минут, чтобы успокоиться. Но было не так-то легко взять себя в руки. Фантазия разгулялась помимо ее воли, и перед внутренним взором Талли предстали кошмарные картины предстоящего лета: Джек красит их дом, а Хедда и ее сиделка составляют ему компанию, развлекая разговорами. «О, это бессрочное проклятие, – думала Талли, медленно подходя к кухне, – мое бессрочное проклятие».
Остаток дня Талли и Джек провели на заднем дворе.
В полпятого Джек собрался уезжать.
– Так когда твой муж теперь приходит домой?
– Летом? Поздно. Иногда он даже остается ночевать у брата.
– Почему ты не ездишь вместе с ним? Кому-то может показаться подозрительным, что ты остаешься одна субботним вечером.
– Ну и пусть, – быстро ответила Талли. – Когда ты сможешь начать?
– В понедельник. Спасибо за обед.
– В понедельник. Отлично. Как долго ты будешь работать?
– Не знаю. – Он внимательно посмотрел ей в лицо. – Как получится. Может быть, три недели. Придешь завтра в церковь?
Талли кивнула.
– Да, чуть не забыл. С могилы исчез стул, – сообщил Джек.
– Я знаю. Это я взяла. Я думала, ты вернулся дня два назад.
– Так и есть. Я сразу сходил туда.
Не зная, что еще сказать, Талли проговорила:
– Я пыталась отскоблить ржавчину. Пробовала даже солью и лимоном. Но результат не очень заметен.
Джек рассмеялся.
– Какая ты смешная, Талли. Солью и лимоном… Так удаляют только отдельные пятнышки. А этот стул проржавел насквозь. А поверх ржавчины еще и краска слоями. Что ты с ним делала?
– Брызгала краску из аэрозольного баллончика.
– Красила? Сама? Вот молодец!
Талли смерила его взглядом из-под нахмуренных бровей.
– Перестань издеваться.
– Хорошо, перестану, – серьезно ответил Джек. – Уже перестал. Почему же ты увезла стул?
– Не знаю. Никто больше не сидит на нем.
Джек улыбнулся и кончиками пальцев погладил ее щеку.
– Ладно, все это хорошие новости, Талли Мейкер. Действительно хорошие.
Вечером Талли сидела дома одна. Было уже около одиннадцати, а Робин до сих пор не возвратился. Талли даже хотела позвонить Брюсу, но передумала. Талли никогда не звонила, чтобы удостовериться, действительно ли Робин у брата. Ни разу за последние годы. Иногда Робин останавливался у Брюса, иногда у Стива. И трое братьев решали иногда то отправиться на футбол, то в кино. Талли беспокоилась только о Бумеранге, хотя знала, что Линда прекрасно справится с ним.
«Но Робин и Бумеранг могли уехать с фермы и попасти в аварию, – думала Талли, пробираясь мимо двери материнской комнаты, – Робин так гоняет. И частенько забывает пристегиваться – они могли перевернуться и лежат сейчас где-нибудь в кювете. – Талли села прямо на пол, прислонившись спиной к стене, у нее дрожали колени. Перед глазами стояла страшная картина: перевернутая дымящаяся машина и рядом тела Робина и Бумеранга – умирающие, а может быть, уже мертвые. – Все это лишь мои жуткие фантазии», – успокаивала себя Талли. Она содрогнулась и быстро перекрестилась. «Господь покарает меня за такие мысли. Он самой мне пошлет смерть». Но все же… где-то очень глубоко… даже не мысль, а некий отзвук… «Как все просто, как ясно».
Снова перекрестившись, чтобы окончательно прогнать дурные мысли, Талли поудобнее уселась у материнских дверей и попыталась придумать, как быть с Хеддой. Когда Талли была подростком, не было ничего легче. Не путайся под ногами и побольше молись. Приготовь, убери, сбегай куда пошлют. А Талли не могла дождаться, когда же она уйдет на работу.
Ладно, лениво думала Талли, она делала все, что он нее требовалось. И что теперь? Теперь ей двадцать пять, и она все так же мечтает избавиться от своей матери.
«А мать все так же ждет, что я буду ей прислуживать. И я прислуживаю ей и никуда мне от этого не деться».
Всю свою юность Талли томилась, сама не зная почему, это что-то она искала в танцах и в заполненной водой ванне. Затем, когда она чуть повзрослела, ее стало тянуть уехать куда-нибудь. Уехать вместе с Дженнифер. А после ей хотелось уехать одной. А затем… осталось лишь упорное и необъяснимое желание, тоска по чему-то.
Теперь Талли снова тосковала, но теперь ее тоска имела имя – ее звали Джек Пендел. Талли чувствовала себя еще больше обязанной Робину. Хуже того, – она должна пожертвовать Робину Джеком Пенделом. Джек станет ее платой мужу за то, что он дал ей жизнь, которой она не хочет.
Несколько часов назад Талли позвонила тете Лене и спросила, не заберет ли она к себе Хедду, – ненадолго, просто погостить, только на лето. Тетя Лена ответила, что их дом слишком мал и ее муж не любит, когда у них кто-нибудь гостит.
– И потом, Талли, ведь это твоя мать, – напомнила ей тетя Лена.
– Я что, не заплатила мои долги?! – взорвалась Талли. – Я же не прошу забрать ее насовсем. Только на лето.
Ей и думать не хотелось о том, что будет после.
– Талли, после того, как вас оставил отец, твоя мать одна растила тебя целых десять лет. Ей было очень тяжело. Она всегда старалась дать тебе все необходимое, хотя ей и не всегда удавалось. Ты считаешь, что это ничего не стоит? – сказала тетя.
Те годы, когда Хедда заботилась о Талли, до сих пор стояли у нее поперек горла. Гораздо приятнее Талли было вспоминать то время, когда она была избавлена от забот матери.
– Одиннадцать, – с тихим вздохом произнесла Талли. – Одиннадцать лет, – повторила она, сидя перед дверью Хедды, прислонившись спиной к стене.
«Оставь меня в покое. Оставь. Меня. В покое, – думала Талли. – И рада бы, да не может. Моя мать восемнадцать лет не могла оставить меня в покое. Целых восемнадцать».
Сидя в темноте перед дверью в комнату матери, Талли тщетно пыталась думать о чем-нибудь другом. Но только одна мысль вертелась у нее в голове, вызывая отвращение, какое может вызвать дохлая рыба.
Только она и я в пустом безмолвном доме.
Как просто было бы сейчас убить ее.
«Как просто, ведь, кроме меня и ее, в доме никого нет. Открыть дверь и войти. Убедиться, что она спит. Взять со стула подушку. Подойти, встать в изголовье, посмотреть на спящее лицо, закрытые глаза, и положить подушку ей на голову за все те восемнадцать лет заботы обо мне. Так просто и беспощадно. Положить подушку ей на лицо и прижать. Она совсем не владеет своим телом, только правой рукой. Положить подушку и прижать. Она будет крутить головой, но я буду крепко держать. Она попытается оттолкнуть меня здоровой рукой, но ей это не удастся.
Прижать посильнее, она попытается освободиться, но не сможет. Пусть вылезут ее кишки. Будет страшная вонь. Но это ничем не хуже, чем нюхать каждый день этот ее тошнотворный запах. Ее тело будет извиваться, извиваться, извиваться, потом начнутся конвульсии, наконец, она содрогнется… и затихнет, перестанет дергаться голова. Бессильно упадет рука. Для надежности я еще минуту-другую подержу подушку. Затем я сниму ее и загляну ей в лицо. Закрою ей рот, который будет судорожно распахнут в последнем усилии глотнуть хоть немного спасительного воздуха. Но воздуха не будет, не будет жизни. Я закрою ей глаза. Приберу постель. Коснусь ее руки. Еще теплая. Затем положу подушку обратно на стул. Поправлю покрывало. Последний раз посмотрю на лицо, которое заботилось обо мне восемнадцать лёт. А потом я уйду…»
Талли разжала кулаки и сложила вместе ладони. Они были совершенно сухие. Неужели это и впрямь было бы так просто? Поднявшись, она открыла дверь в комнату матери. Хедда лежала в постели, глаза были закрыты, она не двигалась. Тяжело дышала. На стуле, где днем сидела Талли, читая Хедде, лежала огромная подушка. Талли подошла поближе. Так просто. Ну же, подойди, возьми подушку…
– Крась ради Бога, – сказал Робин. Он вернулся поздно ночью и нашел Талли спящей на полу под дверью комнаты Хедды. – Мне все равно.
– у как же… Мы ведь уже несколько лет собираемся, пробормотала Талли, забираясь в постель.
– Я вообще об этом не думал.
– Зато я задумывалась о своей матери, – сказала Талли.
– Что? – он сделал вид, что удивлен. – Ты думаешь, она будет против?
Талли неожиданно почувствовала, что страшно устала оттого, что муж так хорошо понимает ее.
– Прекрати, Робин. Мне нельзя больше ее доверять.
– Больше? – поинтересовался он.
– Я сама себе не доверяю, – прошептала Талли. – Я хочу, чтобы она умерла.
– И что же ты будешь чувствовать, Талли, если она умрет?
– Облегчение, – сказала она.
Талли посмотрела на Робина. Тот внимательно рассматривал белые занавески на распахнутом окне, потом докурил сигарету и спокойно спросил:
– А если умрем мы? Что ты почувствуешь, Талли? Тоже облегчение?
О, ее просто тошнило от того, что он читал в ее душе.
– Ты просто смешон, черт тебя побери! – заорала она.
В понедельник Талли отправилась на работу, но все ее мысли крутились возле дома, который Джек уже начал красить. И все последующие две недели ни о чем другом она думать не могла.
