Текст книги "Талли"

Автор книги: Паулина Симонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 50 страниц)

2

Два дня спустя, сидя с Робином за обеденным столом, Талли неожиданно сказала:

– Я хочу вернуться в колледж.

Робин перестал жевать бифштекс.

– О’кей, – одобрил он. – Отлично.

– Ты, кажется, не веришь мне?

– Нет, почему же, верю. В это время года у тебя всегда всплеск активности, разве не так, Талли? Каждую осень, ты придумываешь что-нибудь новенькое. Почему эта должна быть исключением?

– Я собираюсь вернуться в колледж, – упрямо повторила Талли.

– Хорошо. А Бумеранг?

– Я как раз обдумываю это.

– Вот как? Ну, время у тебя еще есть.

– Почему ты так враждебно настроен? Ты не хочешь, чтобы я училась?

– Ты ведь еще кормишь, – сказал он с кислым выражением на лице.

С тех пор, как родился Робин маленький, Робин большой постепенно свыкся с тем, что некогда стройная, грациозная и живая Талли превратилась лишь в некий инструмент, обеспечивающий Бумеранга материнской любовью, материнским молоком и всем необходимым. Он требовал, а она давала, давала, давала. Что же касается большого Робина, тут все было наоборот. Казалось, его желаний для нее не существовало. Она не позволяла мужу даже прикоснуться к себе и сама не проявляла к нему никакого интереса. Вся она была посвящена только ребенку – ее груди, руки, колени, все тело, прекрасное в своей зрелой женственности, принадлежало исключительно ему. Некоторое время старший Робин безуспешно пытался бороться с этим, а затем махнул рукой. Его собственные нужды казались ничем в сравнении с нуждами сына.

И вот сейчас ради колледжа, ради каких-то там лекций она готова отказаться от всего, что диктовал ей материнский инстинкт. Робин воспринял это как оскорбление.

– Я вовсе не собираюсь перестать заботиться о Бумеранге, – сказала Талли.

– Замечательно! – откликнулся Робин. – С чего вдруг возник этот колледж?

– Робин, я давно думаю об этом.

– Как давно?

Еще совсем недавно она преспокойно сидела на заднем дворе до наступления сумерек. И всю прошлую неделю она тоже целыми днями сидела на веранде, как сидела все предыдущие шесть месяцев. Качая на руках Бумеранга. Боже мой, да так было еще до того, как он родился! У нее же не было никаких планов, кроме заботы о ребенке! Она сидела часами, любуясь растущими во дворе деревьями. Еще неделю назад Талли и мысль о колледже не посещала – Робин был уверен в этом.

– Когда же ты решила, Талли? – повторил он.

– Когда увидела Джулию и. Лауру. С тех пор как поняла, как Джулия несчастна, – ответила Талли.

– Но Джулия совсем не несчастна. Она делает только то, что ей нравится.

– Она ничего не делает. Она вспоминала прошедшие годы и жалела, что ничего не сделала.

– Понятно. А теперь, когда ты стала матерью, ты сожалеешь о том, что ничего не делаешь? – спросил Робин.

– Робин, перестань. Ты отлично знаешь, что я так не считаю. Я не собираюсь отказываться от своего ребенка. Я хочу всего лишь завершить свое образование.

– Ага, – скептически протянул Робин. – И как именно? Вернешься в Уэшборн?

– Да нет же! Стану ходить в Канзасский университет, – защищалась Талли.

– В Манхэттене? – насмешливо поинтересовался он, даже не пытаясь маскировать иронию.

– Нет, в Лоуренсе.

– В Лоуренсе? – Робин задумчиво кивнул. Теперь в его голосе не было ни насмешки, ни иронии. Хорошо, пусть будет, как она хочет, – думал Робин. Целый год она не делала ничего без его ведома и сейчас просит у него разрешения. Отлично.

– Хорошо, Талли. Пусть будет так, если ты хочешь. «Главное, чтобы она не надумала куда-нибудь уехать», – сказал себе Робин.

Талли поднялась со стула, подошла к Робину и положила руки ему на плечи..

– Спасибо, Робин, – произнесла она без всякого выражения.

Талли поднялась наверх купать Бумеранга, а Робин остался за столом. Канзасский университет. Лоуренс. Очень непросто жить с Талли. Когда он оставался с ней на выходные в трейлере, он чувствовал это не так остро, как в Манхэттене или здесь, на Техас-стрит.

Привычки Талли раздражали и расстраивали Робина. Она могла лечь спать в самое неподходящее время. Сейчас она оправдывалась тем, что должна была подлаживаться под режим сына. Но и до рождения Бумеранга Робину часто по ночам приходилось напоминать ей, что давно пора ложиться. И наоборот – в любой час ночи она могла вдруг оказаться в любой части дома: внизу, в другой спальне, в ванной. Ванная пугала Робина больше всего.

Розовая вода… Вот что всплывало в его памяти: плывущая по воде кроваво-красная пена. Кровь.

Талли приходилось вставать в семь утра и еще дважды подниматься среди ночи – в полночь и в три. И днем она старалась прихватить еще три-четыре часа. Поначалу Робин с полдюжины раз за день звонил домой, но вскоре оставил эту привычку. Когда бы он ни набрал номер, всегда что-нибудь мешало разговору: то кормление, то купание. Что-нибудь, не имеющее к нему никакого отношения. Или, что было еще хуже, жены просто не оказывалось дома.

В последние месяцы беременности Талли была очень раздражительна. Если Робин занимался своими делами, она жаловалась, что он совсем не уделяет ей времени; если крутился возле нее, требовала, чтобы ее оставили в покое. Она без него родила и сразу же целиком замкнулась на младенце.

Месяца два после рождения Бумеранга Робин спешил вечерами домой – поскорей увидеть свою семью. Но со временем он стал все дольше задерживаться на работе – все равно придется в одиночестве есть на кухне стряпню Милли. Поначалу Робин еще звонил и предупреждал жену, что задержится, но вскоре перестал. Талли никогда не интересовалась, где он был. Она верила, что работа отнимает у него массу времени, и когда они вместе оказывались дома, неизменно спрашивала, как идут дела. Она доверяла ему, но не проявляла никакого интереса. И напрасно Робин надеялся, что она забеспокоится. Хотя бы раз она спросила, где он бывает и почему приходит так поздно! Хотя бы раз позвала его: все равно куда, смотреть телевизор, кушать, играть во что-нибудь. Или заняться любовью. Хотя бы раз…

Робин поднялся из-за стола и вымыл за собой тарелку. Милли отличная кухарка. И слава Богу!

Робин всегда был домоседом, он любил сидеть дома и возвращаться домой, но последнее время домашний уют нарушала мысль о Талли. Он не знал, что с ней делать, как помочь ей. Он понятия не имел, чего она хочет. Вот теперь она заявила, что желает учиться в университете. И Робин почувствовал, что у него нет выбора. Ведь ей всего двадцать один. Ее жизнь только начинается. Значит, он должен помочь ей устроить ее так, как она хочет.

Через несколько месяцев, в декабре 1982 года, Робин и Талли отправились покупать первую в жизни Талли Рождественскую елку. Талли хотела самую большую, Робин считал, что достаточно и средней. Наконец сошлись на двенадцати футах – огромная уступка со стороны Талли, – и Робин оплатил доставку. Слава Богу, потолки в доме высокие. Они вдвоем украшали елку, хотя Талли только приблизительно представляла себе, как это делается. Она накупила красных шаров, совсем забыв про дождик и фонарики. И все же это была первая в ее жизни настоящая, собственная Рождественская елка.

«Неужели и в самом деле первая?» – с болью за жену подумал Робин. – Невероятно! Эта мысль остро напомнила ему, что виновница неизбывной хандры Талли живет в их доме. Напомнила о собственном неудачном решении, которое и вырыло пропасть между ним и Талли, о собственной гордости, которая целых двенадцать месяцев не позволяла ему исправить допущенную ошибку. Почему он так плохо думал о Талли? Так плохо о Талли и так хорошо о Хедде? Так размышлял Робин, развешивая на пушистых ветвях золотых ангелочков, и сердце его наполнялось раскаянием. Как он мог?

Елка была уже почти готова, и десятимесячный Бумеранг и так и сяк пытался подобраться к ней. Робин, стоя на стремянке, почувствовал, как рука Талли скользнула вдоль его ног, но сделал вид, что ничего не произошло, и закрыл глаза, надеясь, что она снова коснется его. Она снова погладила его ногу. Было щекотно, Робин вздрогнул и, едва успев сказать: «Подожди, перестань,» – почувствовал, что падает вместе со стремянкой. В ту же секунду он услышал заливистый хохот. Талли убирала рассыпавшуюся мишуру, а Робин лежал на полу и любовался их елкой, и хотя не было сказано ни слова, оба чувствовали, что им хорошо вместе.

Среди ночи Робин проснулся и увидел, что Талли нет рядом. Ее не было также ни в одной из верхних комнат. Только спустившись вниз, Робин, наконец, нашел жену, спящую на полу у горящей всеми огнями елки. Он опустился возле нее на колени и осторожно убрал волосы, упавшие ей на лицо.

– Талли, – прошептал он. – Талли…

Она приоткрыла глаза.

– Талли, я, кажется, вспомнил. Джек. Он… она… день рождения… канун Нового года, футбол…

– Да… – сонно пробормотала Талли. – Ну просто Шерлок Холмс!

3

Талли позвала Робина пойти вместе с ней на утреннюю Рождественскую мессу. Он согласился. Он давно уже не был в церкви. В прошлое Рождество она ходила одна. У них тогда были кошмарные отношения – он только что привез Хедду на Техас-стрит. Да и сама Талли чуть ли не с прошлого Рождества не была у мессы. Ей не хотелось встречать знакомых, не хотелось, чтобы узнали, что она беременна и сидит в Топике.

Она заходила только по воскресеньям, стараясь появляться попозже, когда прихожане уже расходились. А Робин по выходным отправлялся в Манхэттен. Весной и летом он играл там в футбол, зимой и осенью – в регби.

А если на поле было слишком много снега, он оставался дома, смотрел телевизор или готовил обед. И ни разу Робин не сопровождал Талли в церковь.

Рождественское утро выдалось чудесное. Легкий морозец запорошил мягким снежком задний двор. И, глядя на это хрупкое великолепие, Талли предложила Робину пройтись вместе. Он согласился.

Вот и семейство Мартинес в полном составе. Недостает только Джулии. В голубом креповом платье – подарок Робина на годовщину свадьбы, с букетом белых гвоздик в руках Талли прошла мимо Анджелы и приветливо улыбнулась ей. Та заулыбалась в ответ и бросила на Талли изучающий взгляд.

– Рада снова видеть тебя здесь.

«Интересно, крестили ли меня?» – думала Талли, слушая мессу.

Раньше она как-то не задумывалась об этом.

Талли закрыла глаза, вдыхая запах ладана. Вичита.

Что сказала она медсестре тем утром в Вичите? Что-то о вере? Вообще-то религия никогда не имела для нее большого значения. Талли вспомнила, как стояла, испуганно таращась на медсестру, в детских своих сандалиях и огромной черной мужской рубашке, скрывающей ее пятимесячную беременность. Это Линн Мандолини нарушила тогда неловкое молчание, воскликнув:

– Вероисповедание? Почему вы спрашиваете? Какое это может иметь значение?!

Сестра пожала плечами.

– На случай, если потребуется священник.

Талли сразу все поняла. Они хотят это знать на тот случай, если дело обернется совсем уж плохо.

«Какая мне разница, какой священник сделает это?» – лениво подумала Талли, но вслух ничего не произнесла.

Линн, недолго раздумывая, записала Талли католичкой. Почему бы и нет? Талли и ее мать годами не посещали церковь. Когда отец еще жил с ними, семья ходила на службу два раза в год – на Рождество и Пасху. Тетя Лена говорила Талли, что Билл Раст был баптистом. Но это было в Оклахоме. В Топике Хедда перешла к методистам. Но они не нравились Талли. Ладан и псалмы католической службы, ее торжественность и величественность гораздо больше утешали и ободряли ее душу.

В Вичите Талли не сказала, какую религию предпочитает, хотя не раз жалела об этом. В кошмарах, посещавших ее еще много месяцев спустя, ей неизменно представлялся католический священник в полном облачении и с Библией в руках. Она болталась в петле, а он стоял перед ней и повторял снова и снова:

– Так какую же религию ты исповедуешь, Талли? Я не смогу помочь тебе, если ты не обратишься к Господу. Как можно помочь тому, кто не верит в Бога, Талли?

И до сих пор временами она просыпалась по ночам и подолгу сидела, вцепившись руками в одеяло и глядя в темноту широко раскрытыми глазами, а в ушах звучал негромкий ласковый голос, убеждающий ее обратиться к вечной жизни.

Талли открыла глаза и слабо улыбнулась Робину, который стоял и с беспокойством смотрел на нее.

– Ты в порядке? – спросил он.

– Абсолютно, – ответила Талли, снова обращая свой взор к алтарю. Больше она не стала закрывать глаза. Передав букет Робину и взяв на руки Бумеранга, Талли направилась к священнику, чтобы принять причастие. Талли никогда не спрашивала мать, крестили ли ее в детстве, но это не имело значения. Хорошо, что они крестили Бумеранга, думала она, склоняя голову к чаше с хлебом и вином. Через него и она была причастна теперь к этому таинству. «Все мы дети Божии – думала она, крестясь и целуя руку отца Маджета. – И все заслуживаем спасения».

После мессы Талли передала Бумеранга Робину и пошла на кладбище. Там, присев на старый порыжевший стул, Талли воткнула в снег свой букет так, чтобы головки цветов касались надгробной плиты. Цветов на фоне снега было почти не видно, резко выделялись только ярко-зеленые стебли и листья. Талли не стала долго задерживаться. Было холодно, а ее ждали Робин и Бумеранг. Летом сидеть здесь было гораздо приятнее, и Талли брала с собой Бумеранга, а тот ползал в траве у ее ног.

Талли, уходя, обратила внимание, что ее цветы были здесь не единственными, – опять, как и в прошлое Рождество, кто-то заботливо принес сюда белые розы. И как в позапрошлое тоже. Иногда Талли приходила пораньше и бродила по свежему снегу, надеясь, что этот кто-то объявится. Талли хотелось думать, что она его знает.

Дженнифер так любила цветы.

После мессы Робин и Талли отправились в гости к Фрэнку и Шейки в их новый дом неподалеку от озера Шоуни. Шейки выглядела необычно грустно. В глазах подруги Талли прочла затаенную боль.

– Шейки, я собираюсь снова пойти учиться в следующем месяце. В Канзасский университет. Я хочу закончить образование за полтора года.

Шейки, казалось, не слышит ее. Лицо ее было напряженным и хмурым, губы плотно сжаты. Талли тяжело вздохнула и покачала головой.

– Что случилось, Шейки? – спросила она.

– Талли, ты должна помочь мне. Джек здесь, он вернулся. Что мне делать?

– А ты как думаешь? – громко спросила Талли, затем, оглянувшись вокруг, понизила голос и наклонилась к уху подруги. Они стояли посреди кухни. – Да что делать-то? Будешь работать, готовить обеды. Пойдут дети. Наверное, это все и называется добрым браком. О чем теперь говорить?

Шейки покачала головой.

– Ну, что ты трясешь головой? – рассердилась Талли. – Ради чего? Ради какого-то бродяги, который появляется раз в год, морочит тебе голову и исчезает? Опомнись, Шейки, проснись. Что ты делаешь?

Талли казалось, что резкость ее слов отрезвит Шейки, но, увидев муку, написанную на ее лице, поняла, что любые слова тут бесполезны. Талли отлично знала, что Шейки ждет от нее сейчас не столько совета, сколько сочувствия. Талли стиснула зубы.

– О чем это я говорю? Поступай как знаешь. Не мое это дело – учить тебя жить. Ты сейчас скажешь Фрэнку что уходишь, или когда соберешь вещи? Боже, неужели же Джек стоит таких жертв? Неужели он стоит того, чтобы ты все бросила? – взволнованно спрашивала Талли.

Чувства, написанные на лице подруги, были красноречивее всяких слов. Махнув рукой, Талли резко развернулась и ушла, оставив Шейки одну посреди кухни.

Спустя несколько дней Талли отправилась навестить Шейки в магазин. Она подумала было по дороге завернуть к мистеру Мандолини, но не нашла в себе сил ни видеть его мрачное лицо, ни расспрашивать о Линн, ни, тем более, слышать его ответ.

Увидев Талли, Шейки со всех ног устремилась ей навстречу.

– Спасибо, что пришла. Я боялась, что теперь ты нескоро захочешь меня видеть.

– Я не могла не прийти.

Они стояли возле витрины с драгоценностями. Талли слушала Шейки и разглядывала ценники на разложенных под стеклом обручальных кольцах, украдкой бросала взгляды на мерцающие камни и снова смотрела в лицо подруги.

Шейки, не замолкая, говорила, но Талли думала о своем, почти не слыша ее. «Мое кольцо гораздо лучше, чем все, что выставлено здесь», – подумала она.

– Талли, пожалуйста, помоги мне, – просила Шейки. – Сегодня вечером. Поможешь?

Талли молча смотрела на подругу.

– Что? – испуганно переспросила та. – Ты не хочешь мне помочь?

– Нет, – спокойно произнесла Талли. – Я помогу тебе. Ты моя подруга. Но, Шейки, можно, я задам тебе один вопрос? Зачем ты вышла замуж? Мне известно и понятно, зачем это сделала я, но что заставило тебя? Какая причина?

– Ох, Талли, ты так наивна… – лишь вздохнула Шейки.

Талли моментально забыла про украшения.

– Шейки, что ты несешь? Какая наивность? Думаешь, я не понимаю, в какую игру ты играла? Отлично понимаю, и даже лучше, чем ты можешь себе представить, – говорила Талли, желая в одно и то же время и прекратить этот разговор, и высказаться до конца. – Бьюсь о заклад, что не Джек добивался встречи.

– А вот здесь ты совсем не права, Талли Де Марко, – сказала Шейки. – Ну да. Понятно.

«Остановись, остановись же», – твердила себе Талли, но не могла сдержать раздражения.

– А, так значит, – продолжала Талли, – этот парень, который решил бросить Топику и тебя заодно, который уехал, не взяв тебя с собой, ни с того ни с сего вдруг затосковал и не может прожить недели, чтобы не примчаться домой и не повидать свою бывшую подружку, которая, кстати сказать, уже замужем за другим. Шейки, кто же из нас наивнее?

Шейки сказала уже совсем спокойно:

– Черт побери_ѵТалли, можешь ты хоть на минуту снять свою судейскую мантию и выслушать меня? Плевать мне, видишь ты смысл в моих поступках или нет. Я совсем не поэтому сказала, что ты наивна.

– Тогда почему? – спросила Талли.

– Потому что ты не даешь себе труда представить, что я чувствую. Тебе все кажется ясным, как Божий день.

Талли молчала. «Где-то я уже слышала все это раньше, не правда ли?» – подумала она, но вслух сказала:

– Какое тебе дело, что я думаю? Я только хочу знать, зачем ты вышла замуж за Фрэнка, если не любишь его?

– Кто сказал, что я не люблю Фрэнка? Я люблю его. И вовсе не собираюсь крутить роман с Джеком. Сегодня – последний раз. Правда. Я хочу лишь поговорить с ним, вспомнить прошлое. Только увидеть его. – Шейки умоляюще посмотрела на Талли, коснулась ее руки. – Пожалуйста, Талли. Ведь ты поможешь мне?

Шейки получила приглашение к Де Марко на ужин. Они пришли вместе с Фрэнком, и Робин приготовил ростбиф с жареным картофелем. После ужина Талли, извинившись, поднялась наверх, чтобы уложить Бумеранга. «Не хочу делать того, что она просит, – думала она, покачивая ребенка и слушая его довольное чмоканье. – Не хочу прежде всего рани нее самой».

Когда же Талли наконец сошла вниз, выяснилось, что Шейки уже оповестила мужчин о том, что подруги идут в кино на «Язык нежности».

– Но мы с Талли уже видели этот фильм, – удивился Робин.

– Знаю, – отозвалась Шейки. – Он очень нравится Талли.

– Да? – переспросил Робин, взглянув на жену. – Тебе правда нравится?

Талли кивнула.

– Не помню, чтобы ты выражала восторг.

– Разве я не рыдала, не в силах унять слез?

– Нет, – сказал Робин, – ты совсем не плакала.

Возникла короткая пауза, Робин и Талли старались не встречаться глазами. Этот фильм они видели в прошлом году, в феврале, спустя два вечера после происшествия в ванной. У всех в кинотеатре были мокрые глаза, кроме Талли.

В конце концов мужчины сели перед телевизором, а дамы отправились прогуляться. Шейки потащила Талли к Лейксайд Драйв.

«Так вот где он живет», – подумала Талли, останавливаясь перед невысоким белым домом.

Шейки упорхнула, а Талли, бесцельно бродя по улицам, дошла до церкви Святого Марка. Стоять на улице было слишком холодно, и Талли вошла внутрь и сидела там, вдыхая теплый, пропитанный ладаном воздух, пока не пришло время встречать Шейки.

* * *

Когда Талли вернулась, Шейки уже поджидала ее, утирая заплаканные глаза. Талли не стала задавать вопросов. Молчание нарушила Шейки.

– Где ты была? – спросила она.

– У Святого Марка, – ответила Талли.

Шейки изумленно взглянула на подругу.

– Ты ходила в церковь вечером? Джек так и сказал, когда мы обнаружили, что тебя еще нет, но я не поверила. Зачем тебе понадобилось заходить в церковь?

– Ни за чем. Я просто посидела там.

Шейки помолчала.

– Не думаю, что когда-нибудь снова увижусь с ним, – произнесла она печально, нарушая воцарившуюся было тишину.

– Аминь, – откликнулась Талли.

– Ты осуждаешь меня, – тихо сказала Шейки, отвернувшись от подруги.

Талли похлопала ее по колену.

– И не осуждаю, и не оправдываю, я не суд присяжных. Ты сама не знаешь, к чему влечет тебя твое сердце.

– Ох, Талли, Талли… Я знаю свое сердце, – вздохнула Шейки.

– Ну и зачем тогда вышла замуж? – спросила Талли.

– Потому что Фрэнк предложил мне нечто реальное. То, с чем можно жить, работать, иметь дом и детей. Обычную земную жизнь. А с Джеком все было нереальным, призрачным. Я не могу строить свою жизнь на мираже.

Шейки разглядывала свои руки, а потом продолжила:

– Я не думала, что мои отношения с Джеком будут и дальше причинять нам беспокойство. Но вышло так… Так получилось.

Больше обе не проронили ни слова, пока не доехали до Техас-стрит. Талли думала, что, доведись ей еще раз оказаться лицом к лицу с Джеком, она попросит его оставить Шейки в покое хотя бы ради приличий.

– Так ты любишь Фрэнка? – спросила она, останавливая машину перед домом.

– Да, конечно. Так же, как ты любишь Робина, – ответила Шейки.

Талли покачала головой и прошептала, обращаясь больше к самой себе:

– Нет, не как я. У меня никого больше нет. Никого и ничего. У меня нет Джереми. У меня нет Калифорнии. Я все потеряла. Все, что у меня есть, – это Робин. И еще мать.

– И Бумеранг.

– Да, и Бумеранг, – подтвердила Талли.

Она подумала, что сказала больше, чем собиралась.

– И ничего больше.

– Но ты ни в чем не испытываешь недостатка. Тебе нечего желать, – сказала Шейки.

– Так же, как и тебе, – добавила Талли.

– Да, – печально сказала Шейки. – Так же, как и мне. Я имею то, что хотела. Но разве его это оправдывает – то, что я замужем? Ты не думаешь, что у него есть другая?

– Нет, я так не думаю. Я думаю, ему просто на месте не сидится.

Шейки промолчала.

– Да и кому сидится? Вот и Джулия тоже… – продолжала Талли.

– И ты, – закончила за нее Шейки. – А я вот могу. И твой Робин может. И масса других людей. Большая часть жителей Топики. И все мы счастливы. У нас нет этого бесконечного зуда – искать Бог знает что Бог знает где.

– О да! Но ты что-то не кажешься мне слишком счастливой.

– Я тоже хотела бы оказаться где-то в другом месте, – сказала Шейки.

– Почему бы и нет, Шейки? Почему? – размышляла Талли.

Они сидели в холодной машине.

– Послушай, – сказала Талли. – Забудь его. По-моему, эти два слова я последнее время произношу чаще других.

– За исключением «Черт возьми», – улыбнулась Шейки.

– Да, за этим исключением. – Талли улыбнулась в ответ. – Забудь его. Строй свою жизнь. Рожай детей. Займись чем-нибудь. А его забудь!

– Да уж, выбор не богат. Он не слишком-то жаждал меня обнять – я теперь для него солидная замужняя дама.

И Шейки заплакала.

– Прости меня, Талли. Но лучше уж я выплачусь перед тобой, чем перед ним. Правда?

Талли потрясенно молчала. Она гладила ее волосы и прошептала:

– Роди ребенка. Даже двух. Забудь его.

Они вылезли из машины, и Шейки обернулась к Талли.

– Он не слишком-то тебе нравится, да? На самом деле он хороший, он удивительный человек. Твоя лучшая подруга считала его отличным парнем, и я думаю так же. Но тебе он несимпатичен. Ты ведь хочешь, чтобы он исчез и никогда больше не появлялся, не так ли?

– Да, это так, – мягко произнесла Талли. – Ты выглядела гораздо счастливей, когда его здесь не было.

– Я всегда была счастливым человеком. Боюсь, он сильно поубавил мне жизнерадостности. Я страдала из-за него так сильно, как только женщина может страдать из-за мужчины.

– Это не ново, – отозвалась Талли, покусывая губу. – Но время лечит.

Новый, 1983 год Талли и Робин встречали дома. Весь день Талли была слегка раздражена, что они остались дома, а не поехали на ферму к Брюсу, как планировали вначале. Но около десяти вечера случилось знаменательное событие – Бумеранг сделал первый шаг. Неуверенно, пошатываясь, но в восторге от собственной смелости, Бум сделал четыре шага от отца к матери. Он пищал от восторга, родители радостно смеялись. Первый Новый год сына решено было встречать всем вместе, но Бумеранг не выдержал и заснул на кушетке. Робин принес пиво и креветки, а Талли открыла бутылку «Асти Спуманте». Они чокнулись за Новый год, спели традиционную песенку и, поздравив друг друга, несколько раз поцеловались. Креветки остались несъеденными, шампанское недопитым, но в ту ночь, в первый раз со дня рождения Бумеранга, Робин и Талли занялись любовью.

В первый день января, за пару недель до начала весеннего семестра Талли одна пошла в церковь Святого Марка. Она пришла раньше чем обычно, месса еще не кончилась.

– Талли, – окликнула ее Анджела Мартинес после службы. – А где же твои, почему ты одна? У тебя такая замечательная семья.

– Бумеранг простыл, и Робин остался с ним, – ответила Талли.

– Молодец. Он очень приятный мужчина. Так значит, ты даже можешь отлучаться. Когда мои дети были маленькими, муж меня не отпускал.

– Мы тоже редко куда-нибудь выбираемся – улыбнулась Талли.

– А вот это напрасно. Не стоит запираться в четырех стенах. Приноси Бумеранга ко мне, я с удовольствием с ним посижу. И мои дети наверняка полюбят его.

Анджела бросила взгляд на букет в руках Талли.

Талли кивнула. Анджела покачала головой.

– Так много цветов… Как огоньки свечей. Какой-то парень тоже приносит цветы…

– Парень? – перебила ее Талли.

Анджела быстрым взглядом окинула пустой церковный двор.

– Он ушел. Ты видела его? Ты сидела в последнем ряду? Как же ты его не заметила? У него был огромный букет…

Но Талли уже не слушала ее. Быстро попрощавшись, она скользнула в калитку и, торопясь, пошла по узкой тропинке.

Так вот кто носит цветы…

Талли должна была раньше догадаться. Коричневый пиджак, черные брюки, склоненная на грудь голова, руки скрещены. Талли подошла поближе. Как же она не поняла раньше? Он обернулся и вежливо кивнул ей. Несколько минут они оба молчали. Талли было неловко, она не представляла, что делать дальше. Да, она хотела бы сказать спасибо человеку, который приносит сюда цветы, но Джеку? Полный абсурд.

Талли испытывала те же чувства, что и всегда, когда оказывалась с ним лицом к лицу. Легкое смущение оттого, что она знала многие эпизоды его жизни. Некоторая враждебность. Неловкость. И еще обычно ей казалось, что между ними существует достаточная дистанция, но сейчас это ощущение куда-то исчезло. И где-то в глубине души Талли чувствовала… благодарность к Джеку за то, что он не забыл Джен. Ей было бы очень приятно, если бы она могла узнать. Приятно, что ты умерла, но не забыта.

– Как дела? – спросил Джек.

– Великолепно, спасибо. Она не любила белые розы, ты же знаешь. Она любила белые гвоздики, – сказала Талли.

На губах Джека промелькнуло подобие улыбки.

– Позволю себе не согласиться. В начальной школе она прикалывала белую розу к блузке на корсаж.

– Может быть, – неохотно отозвалась Талли. – Я не ходила в начальную школу.

– Да, но ты ходила в старшие классы, и она тоже это делала, – сказал Джек.

– Но, – холодно возразила Талли, – я не помню, чтобы она прикалывала к блузке цветы.

– А я помню. Это я дарил ей.

– А… – только и могла сказать Талли, у нее перехватило дыхание.

– Ты тоже хочешь положить букет? – спросил Джек, кивая на белые гвоздики в ее руках.

– А зачем бы еще я принесла сюда цветы? – отозвалась Талли, думая про себя: «Я не слишком вежлива, но какая, впрочем, разница?»

– Так именно поэтому ты здесь? – настойчиво переспросил он, отодвигаясь, чтобы она могла подойти к могиле, и заботливо отводя ветки кустов. Талли наклонилась, поправляя цветы, и почувствовала, как подступает к горлу горячий ком. Холодная тоска зашевелилась внутри и липкой лапой сжала сердце. О чем он спрашивает?

Она выпрямилась и холодно взглянула ему в глаза.

– Да, я здесь именно поэтому. А зачем пришел ты?

Он не отвел взгляд. Лишь пожал плечами и потянул вверх «молнию» на куртке.

– Тоже принес букет. Зачем же еще?

– Тебе не кажется, что поздновато дарить ей цветы? – огрызнулась Талли и так решительно двинулась к выходу, что Джек невольно отступил в снег, освобождая ей дорогу.

Ступая по узкой тропинке, она услышала позади шаги Джека.

– Может быть… – сказал он, не отставая от нее ни на шаг. – Но я приношу цветы лишь дважды в год. Шейки сказала мне, что ты приносишь их каждое воскресенье. Почему?

– Пошел ты… – рявкнула Талли и перекрестилась, вспомнив, что идет через кладбище.

Он обогнал ее и загородил дорогу.

– Почему, Талли? Скажи мне?

– Пошел ты… – Она попыталась обойти его, не залезая в сугроб. – Оставь меня! Не смей со мной разговаривать!

Джек опять отступил в снег, давая ей пройти.

– А ведь ты ненавидишь меня. По-настоящему ненавидишь.

– Ты ошибаешься, – отозвалась она. – Не ненавижу. Я вообще не испытываю к тебе никаких чувств, недоносок проклятый!

Он усмехнулся.

– Зачем же так ругаться? Ты ненавидишь меня. За них обеих.

Шейки. Да. К этому моменту Талли так разозлилась, что остановилась, чтобы высказать ему все, что о нем думает, в том числе и о Шейки. Но она была не в состоянии больше мериться с ним взглядами.

– Пошел ты! – четко и раздельно произнесла она в третий раз и, резко развернувшись, ушла с кладбища.