Текст книги "Талли"
Автор книги: Паулина Симонс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 46 (всего у книги 50 страниц)
Канзас был добела раскален жарой. Пришло и ушло очередное четвертое июля. Джек оформлял документы на продажу своего дома. Талли работала. Они с Джеком вместе обедали, встречались по выходным дням, а иногда и по вечерам в будни. Робин, Талли и Бумеранг продолжали играть во дворе за домом в футбол и вместе готовили ужины. Талли и Робин по-прежнему делали перед сыном вид, что у них нормальная семья. И бывали моменты, когда обветренным губам Талли было не так уж трудно скрывать свою тайну… Когда все действительно выглядело так, словно у них с Робином нормальная семейная жизнь.
В пятницу 17 июля Талли наконец заставила себя навестить Хедду, которая после майского пожара все еще лежала в больнице.
– Мама, мне нужно поговорить с тобой, – сказала Талли.
– Я плохо себя чувствую, Талли, – ответила Хедда. – Лучше в другой раз. Когда ты возьмешь меня домой?
– Вот об этом я и хочу с тобой поговорить, – сказала Талли.
– Я догадываюсь, – усмехнулась та. – Ты вообще не возьмешь меня домой, да?
– Мама, – сказала Талли, садясь на стул рядом с кроватью. Она надеялась, что их никто не слышит. – Я хочу уехать, мама. Понимаешь, я хочу уехать в Калифорнию, и я не знаю, что делать с тобой.
– Ты уезжаешь с Робином? – спросила Хедда.
– Нет. Робин останется здесь.
– Значит, с тем другим?
– Он не другой.
– А твои дети?
– Нечего спрашивать о моих детях. – Талли нервно засмеялась, но взяла себя в руки. – И так, что же мне делать с тобой? – снова спросила она.
– Не знаю, Талли. Почему ты должна что-нибудь делать?
– Я уезжаю, понятно? Я уезжаю и не беру тебя с собой.
– А детей ты берешь с собой?
– Мама! Давай не будем о моих детях, хорошо?
– Ты оставишь их, так ведь? Ты бросаешь Бумеранга.
У Талли сжалось сердце, и потому она изо всей силы сжала кулаки.
– Мама, меньше всего я хочу обсуждать это с тобой. А теперь постарайся сосредоточиться! – Она сделала глубокие вдох и выдох и, хоть сердце оставалось как натянутая струна, разжала кулаки. – Что мне делать с тобой?
– Робин останется на Техас-стрит? – спросила Хедда.
– Не думаю, – ответила Талли. – Возможно. В любом случае он не отвечает за тебя.
– Не отвечает, – согласилась Хедда. – Ты отвечаешь.
– Да, мама, да, – сказала Талли устало. – Так как же мне быть с тобой? Тетя Лена не хочет брать тебя. Она сама плоха. Может быть, Мэннингер?
Хедда отвернулась. Какое-то время она лежала совершенно неподвижно.
– Делай что хочешь Талли. Мне все равно, – наконец сказала она.
– Может быть, частный пансион? Пошикарнее?
– Шикарнее? – переспросила Хедда, словно не понимая, что значит это слово. – Кто будет платить за этот шик?
– Об этом не тревожься. Мы с Робином это как-нибудь устроим.
– Когда ты собираешься уезжать?
– Скоро, – ответила Талли. – Скоро.
«Какое ужасное слово, – подумала она. – Скоро. Это так много и так мало. Так много вопросов и так мало ответов. Скоро. Они с Робином еще не ходили в суд. Еще не освободились друг от друга».
– Ты такое разочарование для меня, Талли, – сказала Хедда.
Талли засмеялась.
– Разочарование? Да. Ты мне уже говорила это. Помнишь? – Талли на мгновение замолчала. – Я никогда ни в чем не винила тебя, – сказала она.
– Черта с два ты меня не винила! – сказала Хедда. – Ты винила меня во всем с самого детства. Ты и твои неморгающие серые глаза. Их взгляд преследовал меня везде. Конечно, ты никогда ничего не говорила вслух. Тебе и не нужно было ничего говорить. К тому же ты никогда не была откровенна. Но ты винила меня.
– Ты во многом виновата, – мягко сказала Талли.
– Я твоя мать! – закричала Хедда. У нее затряслись руки. – Твоя мать! Как ты можешь в чем-либо обвинять меня! Я делала для тебя все, что могла. Я старалась. Я не могла сделать больше…
– Как ни пыталась, – перебила ее Талли.
– Ты не знаешь, что мне пришлось пережить, ты не знаешь, что я испытала, какая жизнь у меня была…
– Все я знаю, – снова перебила Талли. – Я не глупа, а добренькая тетя Лена не поленилась многое рассказать мне, она оправдывала тебя. Я сочувствую тебе, мама. А вот ты не знаешь, что я испытала. Какая жизнь была у меня.
– Речь не о тебе, – сказала Хедда. – И потом я знаю, какая жизнь у тебя была. Каталась, как сыр в масле, с тех пор как вышла замуж за Робина.
– Конечно, мама, конечно.
– Моя жизнь – сплошная мука, – продолжала Хедда. Она лежала с закрытыми глазами, руки бессильно вытянулись вдоль тела, на дочь она не смотрела, – не жизнь, а пытка. Ничего хорошего у меня не было. И теперь уже не будет. Мне незачем больше жить. Я хочу умереть. Вот и все.
– Мне ли не знать, что это такое, – сказала Талли, полная горячего сочувствия и такой же горячей жалости к себе. – Мне ли не знать, как это бывает, – повторила она.
– Ты не имеешь об этом ни малейшего представления, – сказала Хедда.
– Нет, это ты не имеешь ни малейшего представления! – воскликнула Талли. «Мое прошлое будет терзать меня вечно, – подумала она. – Вечно». Не помогут ни психиатры, ни время, ни пальмы. Только смерть принесет мне покой».
– Вся моя жизнь, – а я не знала другой жизни, – продолжала Талли, – была большой толстой веревкой, душившей меня. Я всунула голову в петлю и смотрела, как она сжимается вокруг моей шеи. Это был конец.
Талли перевела дыхание. Хедда сделала то же самое.
– Я жила в таком состоянии, как ты сейчас, постоянно. Мне казалось, я не проживу так еще один день. Но все-таки в тот момент, когда у меня мутнело в глазах и я уже почти не дышала, когда сердце билось так редко, а тело становилось мертвенно белым, в этот момент что-то всякий раз удерживало меня. Я вспоминала милые лица Дженнифер и Джулии, любовь Джереми, поцелуи Бумеранга, Робина и Джека. Я вспоминала глаза Джека, его улыбку, и это давало мне силы жить. И я медленно освободила голову из петли. Я делала глубокий вдох. Воздух был свежий и прохладный, как после дождя. И я начинала зализывать раны, и была благодарна себе за то, что нашла в себе силы жить дальше. Я никогда не хотела умереть, понимаешь? Я просто хотела жить хоть чуточку лучше.
– Ты была счастливей меня, – сказала Хедда. – Тебя хоть что-то могло вытащить.
– Я не была счастливей, – сказала Талли, сдерживая слезы. – Я не была счастливей! – повторила она. – Просто сильнее, мама, вот и все. – Она показала Хедде шрамы на запястьях. – Вот! Смотри! Я пробую свою кровь на вкус и представляю, как это не видеть, не чувствовать запахов, не слышать, как шелестят на ветру пшеничные поля, не видеть прерию и небо над ней, не слышать голоса моего сына, плача моей дочери, смеха Робина или Джека… и вот я живу, смирившись с тем, что в моей жизни есть вещи, с которыми я не могу примириться.
– Как я пережила то, – говорила Талли, – что отец бросил меня? Если бы он остался, все было бы по-другому. Если бы он взял меня с собой, как Хэнка. Но оставить меня? Пожертвовать мной? Вот она, я. Жертва. Я стараюсь не думать обо всем этом, но ночью жизнь прекращается и остаются только мысли. Я хотела бы, чтобы день никогда не кончался, чтобы я могла все время что-то делать, а не лежать без сна наедине с этим ужасом. Я хотела бы все время что-то делать, действовать, работать и так уставать, чтобы засыпать как убитая. Но даже сон редко приносит мне облегчение: мне снятся кошмары, все та же веревка и удушье. Удушье. Откуда это взялось, мама? Ты не знаешь?
Хедда холодно посмотрела на Талли и покачала головой.
– Ммммм… Да, может быть, я была плохой дочерью, когда была подростком, и, конечно, я плохая дочь и большое разочарование для тебя сейчас, но скажи мне, мама, разве я была плохой дочерью, когда мне было два года?
Хедда тупо уставилась на нее.
– Что, разве я не была светленькой, улыбающейся и пухленькой? Разве нет?
– О чем, черт возьми, ты говоришь? – спросила Хедда.
– Ладно. Скажи мне, разве тебе не казалось, что я слишком усложняю тебе жизнь? Что я отнимаю у тебя слишком много времени? Ведь то, что ты хотела сделать, это вроде как запоздалый аборт, верно? Разве ты не думала о том, что когда меня не станет, папа будет обращать на тебя больше внимания? Когда Джонни умер, разве ты не думала, что теперь нужно избавиться и от меня?
Хедда молчала, и Талли громко и отчетливо произнесла:
– Мама, не говори мне, что я выдумала эту подушку на моем лице и запах твоих рук. Не говори, что я выдумала это!
– Талли, я не собираюсь ничего говорить. У тебя всегда были дурные сны, всегда. По ночам отец часто бегал в твою спальню, чтобы тебя успокоить.
– Конечно, отец успокаивал меня, – сказала Талли. – Так, значит, это был сон, мама? Значит, мои дурные сны начались после двух лет?
– О чем ты говоришь, Талли?
– Притворяешься? Хотя что тебе остается? Мне ужасно повезло, что я осталась жива. Джонни явно повезло меньше, а вот Хэнку – больше всех.
– Джонни умер грудным младенцем, а Хэнка твой отец увез. Это твой отец разлучил вас. Я в этом не виновата.
– Вот, значит, как. Интересно, почему, мама? Почему отец решил уехать и взять с собой Хэнка?
– Я думаю, твой отец был не готов к семейной жизни, – сказала Хедда и снова закрыла глаза.
– Гм, кто-то из вас был явно не готов к семейной жизни. Но отец зачем-то взял с собой Хэнка.
– Ему все надоело.
– Конечно. Как же ему могло не надоесть – ведь каждую ночь я рассказывала ему мой сон, всегда один и тот же. Я хочу сказать: мне никогда не снилось, что это он душит меня.
Хедда молчала.
– Однажды я слышала, как вы с ним говорили про это. Он сказал, что не понимает, почему шестилетнему ребенку каждую ночь четыре года подряд снятся такие ужасные вещи. А ты сказала, что я притворяюсь, специально плачу, чтобы привлечь внимание. Ты сказала, чтобы он не обращал на меня внимания, а то я сяду вам на шею, и он послушался тебя и перестал подходить ко мне, когда я плакала ночью.
– Нам с отцом нужно было ходить на работу. Мы не могли просыпаться каждую ночь.
– Конечно. Будь ты чуть удачливее, ты бы превосходно решила эту небольшую проблему. Ведь Джонни никогда больше не будил тебя.
– Да, – равнодушно сказала Хедда, – и тогда мне не пришлось бы выслушивать эти потоки дерьма. Как ты можешь говорить такие ужасные вещи своей матери?
Талли не пошевелилась.
– Мать! – свирепо прошептала она. – Я знаю, что ты убила Джонни. Ты пыталась убить и меня, и если бы в тот момент не вошел отец, ты бы убила. Может быть, ты пыталась убить и Хэнка, этого я не знаю. Хотя я, конечно, следила за тобой. Мне это было просто, потому что твоими стараниями я никогда не могла толком заснуть, даже сейчас, почти тридцать лет спустя, не могу, так что, может быть, это спасло жизнь и Хэнку, и мне самой. И ты говоришь, что я тебе плохая дочь? Мама, я не дочь тебе. Ты только называешься моей матерью, а я только называюсь твоей дочерью. И отец только называется мне отцом. На самом деле я сирота. У меня и характер, как у сироты, и жалость к себе, как у сироты. Что я могу с этим поделать? Ничего. И я иду домой, и играю со своим сыном, и купаю мою дочь, и читаю им, и сижу с ними на полу, и целую их, и надеюсь, что рядом с ними мне станет немного легче.
– Я сомневаюсь, что тебе станет легче, Талли, – сказала Хедда. – Ты такая же ненормальная, как и твой отец.
У Талли все окаменело внутри. Она подалась вперед и спросила:.
– Мама, ты думаешь, папа и Хэнк умерли?
– Я стараюсь не думать о твоем отце, Талли, – ответила Хедда, разглядывая оконные занавески.
– Хорошо, тогда подумай о нем сейчас.
– Я думаю, они живут где-то, незнамо где, – сказала Хедда. – Я не знала, что ты до сих пор думаешь о них.
– Я не так уж много о них думаю.
– Я решила, что ты забыла про них. Мне казалось, ты почти не обратила внимания на то, что они исчезли. Как и на смерть твоей подруги Дженнифер.
Талли была поражена.
– Ты ошибаешься, мама, – сказала она, качая головой. – Ты очень ошибаешься. Как ты могла так подумать?
Хедда пожала плечами.
– Ты мне даже не рассказала. Ты всегда только угрюмо молчала. Твое поведение никак не изменилось. Казалось, что ты ничего не заметила. Всегда казалось, что ты ничего вокруг не замечаешь. Кроме себя.
Талли откинулась на спинку стула.
– Да, я была очень замкнутой, это так. Я ненавидела стены, окружавшие меня. Но Дженнифер? Я заметила, что ее не стало, мама, – сказала она с болью. – Почему я осталась такой же замкнутой и молчаливой? Из-за тех четырех стен, окружавших меня.
– Теперь ты хорошо живешь, – сказала Хедда.
– Что мне делать, если я хочу другой жизни. Другого прошлого, другого будущего. Что мне делать, если я хочу, чтобы моей матерью была Линн Мандолини. Мило, правда? Я никогда не хотела заботиться о тебе, это верно. Я никогда не хотела, чтобы ты жила в моем доме, и, когда Робин привез тебя, я возненавидела его за это. Я кормила тебя, не желая этого делать. Я приносила тебе чай, не желая этого делать. Я смотрела на тебя, не желая на тебя смотреть. И ты знаешь? Я до сих пор не хочу ничего этого. Восемь лет прошло, а я все так же не хочу, мама. Так что же мне делать с тобой?
Хедда повернулась к ней.
– Что хочешь, – сказала она, закрыв глаза и натянув одеяло до подбородка. – Делай, как будет лучше тебе. А сейчас я устала, я хочу спать.
– Ма, – мягко сказала Талли, – у тебя было уже два удара, ты уже не можешь ходить. С каждым ударом тебе становится хуже. Восемь лет – это долгий срок. Как мне поступить с тобой? Что ты хочешь?
– Ничего, Талли. Я хочу спать.
Талли встала, прошлась по комнате и села на край кровати.
– Меня назначили директором Агентства по набору семей, – спокойно сказала она, – мне еще нет и тридцати, а я уже глава целого агентства! Сто человек штата! Кто бы мог подумать.
– Это замечательно, Талли, – отозвалась Хедда, не открывая глаз.
– Я могу теперь многое сделать для этих детей.
– Это очень хорошо, Талли, – ответила Хедда. – Но ты уезжаешь. А я устала. Правда.
Талли наклонилась к Хедде и сказала:
– Ма, а знаешь, все, о чем мы сейчас говорили, не имеет теперь для меня никакого значения. Я высказалась, и это оставило меня. Это твоя жизнь, и она меня больше не касается. И ты должна сама выбрать свое будущее. Потому что ты будешь жить еще долго.
Не получив ответа, Талли продолжала:
– Я не хочу больше валить все на обстоятельства: на тебя, отца, дядю Чарли. Я не могу больше прятать голову в песок, как я это делала всю мою жизнь. Мне нужно принимать решения. Все это висит на мне страшной тяжестью: как быть с матерью, как быть с Бумерангом, как быть с Джеком. Я пришла сюда, чтобы решить, как быть с тобой. Мне жаль, что мы говорили совсем о другом. Все то – в прошлом, уже прожито и пережито. Теперь мне надо решить, как быть с тобой, и я не хочу, чтобы это стало еще одной незаживающей раной в моей душе, чтобы потом я не могла говорить об этом вслух! Я хочу смело смотреть людям в глаза и, не стыдясь, говорить о своей жизни! Я не хочу и не могу допустить, чтобы это стало еще одной кровоточащей язвой… такой, как ты, мама, – сказала Талли шепотом.
– Как я… – повторила Хедда.
– Как ты, – повторила Талли. – Ты знаешь, я уже почти излечилась от ощущения твоих рук вокруг моего горла. Это уже давно не имеет для меня никакого значения. Только дурные сны еще снятся, вот и все. И меня уже не мучает судьба моего отца и братьев. Меня уже даже не мучает воспоминание о дяде Чарли. Я даже не знаю, помнишь ли ты о нем. А вот мама Дженнифер помнит. В конце концов из-за того, что тогда случилось, я решила завести Бумеранга, и, значит, все вышло как нельзя лучше.
Мгновения тяжелого молчания.
– Я уже почти смирилась даже со смертью Дженнифер, – продолжала говорить Талли. – Я не хочу сказать, что часто хожу на чердак. А вот ты, мама, ты моя раковая опухоль, язва, которую я постоянно задеваю, и все потому, что ты моя мать. Как это может быть, если я уверена, что у меня нет матери? Как ты могла быть моей матерью и не любить меня? Я никогда не пойму этого, но, пока ты жива, я буду видеть тебя, разговаривать с тобой, читать тебе, выключать свет, когда ты засыпаешь, и думать: «Вот моя мать, она не любит меня. У меня есть мать, которая меня никогда не любила». Как же такое может быть? И каждый день я буду видеть тебя и задевать эту язву. Слава Богу, моя работа помогает мне меньше жалеть себя. Но одного только ничто не может изменить, – того, что ты не любила меня, когда я была ребенком, и не любишь сейчас, и – знаешь – я не хочу больше вспоминать об этом. Во мне нет ненависти к тебе, мать, я просто не хочу каждый день видеть тебя. Ты меня понимаешь?
– Слишком хорошо, Талли, – ответила Хедда.
Талли снова принялась мерить шагами комнату.
– Мама, скажи мне, – Талли вдруг кое-что вспомнила. – Тетя Лена говорила, что все годы, что я жила с тобой, ты хотела избавиться от меня, даже подумывала о том, чтобы отдать меня под опеку. Скажи мне, почему ты не сделала этого? Почему ты не отдала меня в семью, которая могла бы обо мне заботиться? Линн Мандолини рассказывала, что просила тебя отдать меня ей, и ты отказалась. Почему, мам? Почему ты отказалась?
Хедда лежала совершенно неподвижно, глаза ее были закрыты.
– Потому что ты моя дочь, Талли, – сказала она слабым голосом. – Ты моя дочь. Как могла я бросить своего ребенка? Конечно, из меня вышла плохая мать, из меня вообще ничего не вышло, но я делала все, что могла. У меня просто не хватало сил на тебя и тепла, но как я могла бросить своего ребенка? Как я могла бросить тебя? Ведь ты же моя дочь.
Талли стояла у кровати и широко открытыми глазами смотрела на Хедду, неподвижно лежащую с закрытыми глазами. Потом наклонилась над ней и поцеловала свою мать в лоб.
– Хорошо, мама, – прошептала она. – Хорошо.
10После ухода Талли Хедда несколько часов лежала неподвижно. Сначала с открытыми глазами, потом с закрытыми, потом снова с открытыми. Она не стала ужинать, не стала пить чай. Она не включила телевизор и не попросила отвезти ее в ванную. Она просто лежала, уставившись в одну точку на стене, то закрывая глаза, то открывая их снова.
В десять часов вечера она вызвала медсестру и сказала, что хочет принять ванну. Та возражала, говоря, что уже поздно, но Хедда настаивала. Она-де не принимала ванну очень давно, ей необходимо помыться. Выслушав Хедду, сестра позвонила врачу, но тот был занят и сказал, чтобы его не беспокоили по пустякам. Тогда медсестра позвонила Талли, и та ответила, что если ее мать этого хочет, то, конечно, пусть примет ванну..
Сестра налила теплую воду, привезла Хедду в инвалидной коляске и раздела ее. Хедда весила 190 фунтов, у нее были парализованы ноги, и сестра никак не могла поднять ее с коляски. Она уже хотела было отвезти ее обратно, но вдруг Хедда, опершись на подлокотники инвалидной коляски и приложив сверхчеловеческое усилие, поднялась и шлепнулась в воду, окатив сестру с ног до головы.
– Все в порядке, – сказала Хедда, подтягиваясь за края ванны и садясь. – Уйдите, пожалуйста, я хочу побыть одна.
Сестра ушла, пообещав вернуться через двадцать минут.
Несколько секунд Хедда просто сидела с закрытыми глазами, а потом стала опускаться под воду. Держась за металлический поручень, она попыталась поднимать голову над водой, но это у нее не получалось.
Желание умереть не могло побороть желание жить, – первое было слабее, потому что шло от рассудка. Голову Хедды вытолкнуло на поверхность, как поплавок. Хедда жадно вдохнула воздух. Она сидела в ванне, тяжело дыша, и тяжкие мысли одолевали ее.
Когда через двадцать минут зашла медсестра, горячий кран был открыт.
– Что вы делаете? – удивилась сестра.
– Вода почти холодная. Я хочу сделать погорячее. Мне холодно.
– Хорошо. Не забудьте потом закрыть кран, – сказала сестра и ушла.
Чтобы проверить, все ли в порядке, сестра через полчаса снова заглянула в ванную.
Хедда безмолвно сидела в ванне, вода доходила ей до подбородка, лицо раскраснелось от жара. Сестра напомнила Хедде, что пора заканчивать купание, но та не захотела.
– Я не принимала ванну целых семь лет, – сказала она.
Сестра решила, что не будет вреда, если беспомощная женщина понежится в ванне несколько лишних минуту Была ночь, нигде ни звука. Она вернулась на сестринский пост, выпила чашку кофе, полистала журнал «Пипл», обошла нескольких пациентов. Минут сорок пять спустя она снова пошла в ванную комнату, чтобы помочь Хедде выбраться из ванны.
* * *
Хедда еще глубже погрузилась в горячую воду. Вода была очень горячей, от нее шел пар, и все зеркала запотели. Вода была такой горячей, что Хедда едва могла дышать. Но Хедде хотелось, чтобы было еще горячей. Она отвернула горячий кран. Это удалось ей не сразу и отняло у Хедцы все силы: нужно было поднести руку к крану, взяться за него и сделать усилие, чтобы его повернуть. Наконец вода полилась. Но Хедда не могла позволить себе расслабиться: нужно вовремя выключить воду, а то она переполнит ванну, выльется на пол, и тогда сбегутся медсестры. Они спустят воду и уложат Хедду в кровать. И что с ней тогда будет? Она снова будет лежать на спине, смотреть телевизор, спать, есть, снова смотреть телевизор. Хедда заставила себя открыть глаза. Сквозь поднимавшийся от воды пар она смутно различала струю и так же смутно, словно сквозь какую-то пелену, слышала, как она шумит, и этот шум напомнил ей шум реки Канзас, у которой она двадцать один год жила на Гроув-стрит. «Теперь, кажется, хорошо», – подумала Хедда, закрыла кран и снова полностью погрузилась в воду. Как хорошо. Ей казалось, что она слышит шум океана, но океан здесь был ни при чем, просто у нее в голове, словно издалека, звучало «вушшш» «вушшш». Она с трудом открыла глаза и попыталась поднять левую руку, чтобы вытереть пот со лба, но рука осталась неподвижной. Она посмотрела на эту руку под голубой водой и равнодушно подумала, что забыла, как дать ей команду, и теперь не может даже вытереть пот со лба. «Рука, рука, рука. Придет медсестра и вытрет меня». При этой мысли рука поднялась. Хедде хотелось побыть одной. Ее так приятно разморило, так клонило в сон, ею овладела удивительная безмятежность. Что с того, что она вспотела? Она чувствовала, как что-то жидкое и умиротворяющее заполняет все ее существо. Она опустила голову на кафельный бортик ванны и попыталась погрузиться еще глубже, но ничего не получилось – она была слишком большая – ноги упирались в противоположный конец ванны. Хедда чувствовала усталость, ее клонило в сон. Она слабо улыбалась: «Так хорошо, все куда-то уплывает, интересно, моя Талли чувствовала то же самое, когда вскрывала себе вены? К этому она стремилась? Это так приятно, так…»
Утром Талли протянула Робину чашку кофе, и он спросил:
– Талли, почему ты не одета? Уже восемь.
– Сегодня я не пойду на работу.
– Ты ушла с работы?
– Нет, не ушла. Умерла моя мать.
– Прости, – сказал он после паузы. – Ты что же, не собиралась мне об этом говорить?
– Я говорю тебе это сейчас.
– Когда ты узнала?
– Ночью. Мне позвонили из больницы в три часа утра.
– Где же ты была в это время? – продолжал спрашивать Робин.
– На первом этаже.
– Почему ты не разбудила меня?
Она пожала плечами.
– Зачем?
Робин откинулся на спинку стула и поставил нетронутую чашку кофе на стол.
– Понимаю. Тебе нужно было все обдумать одной, так?
– Нет. Это тебе нужно было поспать.
– Как это кстати для тебя, – сказал он холодно. – Как удобно. Отчего она умерла?
– Обширное кровоизлияние в мозг. Она принимала ванну, а вода была очень горячей.
– Прости меня, – сказал Робин, гладя Талли в лицо. – Ночью ты сильно переживала и не хотела, чтобы я это видел, а теперь ты успокоилась, так?
Теперь Талли в свою очередь холодно посмотрела на Робина.
– Да что с тобой сегодня?
– Сегодня? – сказал он, выходя из кухни. – Сегодня?
«В среду 18 июля 1990 года в 2 часа 30 минут в больнице города Топика от кровоизлияния в мозг скончалась Хедда Мейкер, проживавшая на Техас-стрит, 1501. Почтенная миссис Мейкер трудилась на благо города Топика с 1959 по 1981 год. Организацию панихиды и кремацию взяло на себя похоронное бюро «Пенвелл – Гейбл» на Юго-Восточной улице в субботу 21 июля в 10 часов. Миссис Мейкер оплакивают ее любящая дочь Натали Анна Де Марко, любящий зять Робин Де Марко, любящие внуки Робин Де Марко-млад. и Дженнифер П. Де Марко».
Сообщение появилось в четверг в «Топика Капитал джорнал». Талли пришла в дом скорби в девять – как на работу. Джек упросил оставить Дженни с ним. Около полудня вместе с ней он зашел почтить память Хедды. Талли была рада, что он быстро ушел: она не хотела, чтобы Дженни смотрела на мертвых.
Восемь часов подряд Талли просидела на удобном стуле в обитом дубовыми панелями зале похоронного бюро, слушая приглушенное бормотание нового сотрудника «Пенвелл– Гейбл», мальчика лет девятнадцати, читающего Евангелие. В пять Талли забрала Дженни и отвезла ее домой. Она покормила детей, помогла Бумерангу сделать уроки, выкупала Дженни и к семи часам вернулась в дом скорби. Она просидела там до десяти, а после на пару часов заехала к Джеку.
Талли подошла к гробу только один раз. Она попрощалась с Хеддой в четверг утром, положив на гроб букет живых цветов. «Пенвелл – Гейбл» поработало на славу, лицо покойницы выглядело ничуть не хуже, чем при жизни. Да, они были настоящие мастера своего дела – эти мистер Пенвелл и мистер Гейбл. Хорошо, что она снова – уже во второй раз – обратилась именно к ним.
Талли очень удивилась тому, сколько народу пришло проститься с Хеддой в четверг и пятницу. Пришли бывшие сослуживцы со старого очистительного завода, соседи по Гроув и Техас-стрит, медсестры и врачи, лечившие ее. Пришла даже сестра, обнаружившая Хедду в ванне, она плакала и без конца извинялась.
Пришли Милли и оба брата Робина с семьями. Пришла Шейки, положила на гроб цветы и подошла к Талли:
– Что это за П.? – шепотом спросила она.
– Какое П.? – не поняла Талли.
– Дженнифер П. Де Марко?
– Пенелопа, – невозмутимо ответила Талли.
– Правда? – удивилась Шейки. – Дженнифер Пенелопа Де Марко?
– Совершенно верно, – подтвердила Талли.
Пришла тетя Лена. Она бросила на гроб несколько цветков и направилась к Талли.
– После смерти Хедцы осталась еще ее сестра, я, Лена Крамер.
– Вы не сестра ей, – возразила Талли.
– Сестра, – с вызовом заявила Лена.
– Вы не сестра ей, – спокойно повторила Талли. – Вы дочь женщины, жившей с мужчиной, который не был Хедде отцом. Близкое родство, правда?
Пришел Тони Мандолини. Он одряхлел и облысел, но все так же высоко держал голову. Он положил цветы и, подойдя к Талли, поцеловал ее в щеку.
– Милая Талли, мужайтесь, – сказал он.
– Хорошо, буду мужаться, – ответила она, чуть улыбнувшись.
– Линн, наверное, придет на кремацию, – шепнул он ей на ухо. – Это еще не решено, но я думаю, она придет.
– Я бы очень этого хотела, – искренне сказала Талли. – Очень.
Пришли Анджела Мартинес с Джулией. Анджела громко рыдала, вытирая слезы носовым платком.
– Талли, бедняжка, – всхлипывала она, уткнувшись в щеку Талли, отчего она мгновенно стала мокрой. – Ты теперь настоящая сирота.
– Мне почти тридцать лет, у меня есть муж и двое детей, – заметила Талли, сильно сжав Анджеле руку. – И потом у меня есть вы.
– Ты хорошая дочь, Талли. Несмотря на все размолвки, ты все так хорошо устроила. Посмотри, сколько у Хедды цветов.
Талли похлопала Анджелу по руке.
– Да упокоит Господь ее душу, – сказала она.
Потом Талли обняла Джулия.
– Талли, дорогая, – шепнула она, у меня хорошая новость. Я останусь здесь до конца лета. Я тебе потом все расскажу, договорились?
«А у меня плохая новость, – подумала Талли. – Я не останусь здесь до конца лета».
В пятницу Талли опять сидела на своем посту, глядя на часы. Скоро пять. Пора идти домой обедать. Еще один вечер – и все будет позади.
В зале никого не было. Только молоденький Джеф все читал над гробом Евангелие. Люди придут попозже. Наверняка они могли бы приятнее провести вечер пятницы.
Вошел высокий мужчина, мельком посмотрел на Талли и подошел к гробу. Талли равнодушно наблюдала за ним. Она и вовсе не обратила бы на него внимания, если бы его взгляд не задержался на ней чуть дольше, чем обычно. Он аккуратно положил у гроба цветы. Талли заметила, что это были желтые гвоздики. Мужчина склонил голову, внимательно посмотрел на лицо покойницы и перекрестился. Затем сделал шаг назад и рухнул на стул.
Талли еще раз взглянула на часы. Без пяти пять. Пора.
Она снова посмотрела на незнакомца. Со спины было видно только седину и приличный костюм. Талли совсем уже собралась встать я уйти.
Неожиданно мужчина обернулся и принялся разглядывать Талли в упор.
Внутри у Талли все похолодело и онемело. Она слышала, как где-то в животе отзываются удары ее сердца, кровь бросилась в лицо, руки задрожали, и Талли спрятала их в складках своей длинной черной юбки.
Мужчина встал и направился к ней. Строгое бледное лицо с высокой залысиной; на нем был темно-синий костюм и галстук в черно-белую полоску; в руке он держал спортивную сумку «Адидас». Все это Талли увидела и осознала в одно мгновение, а потом поднялась ему навстречу.
– Привет, Талли, – сказал человек, и при звуке этого голоса у нее так сильно задрожали ноги, что ей пришлось сесть. Громко стучало сердце.
– Тебя до сих пор называют Талли? Или теперь ты предпочитаешь Натали? – Он улыбнулся.
– Меня называют Талли.
– Ты хорошо выглядишь, – сказал он. – Бедная Хедда.
Талли попробовала прокашляться. Она не могла произнести ни слова. Она попыталась снова встать. Тщетно. Получилось совсем нелепо: он стоит, а она сидит.
– Что… что… что ты тут делаешь? – заикаясь, выговорила Талли,
– Пришел почтить память твоей матери, – сказал он.
– Как-как-как… – дальше у нее не получилось.
– Как я узнал, что она умерла? – докончил за Талли высокий седой человек. – Я каждый день получаю «Топика Капитал джорнал». Правда, на день позже. Потому и прилетел с опозданием.
Талли молчала.
– Недавно в той же газете я прочитал, что ты стала директором Агентства по подбору семей.
С трудом соображая, о чем речь, она кивнула.
– Постой, – сказала она, – как ты узнал? Ведь там было сказано Натали Анна Де Марко.
– Там было сказано «Натали Анна «Талли» Де Марко». Я ведь знаю, как тебя зовут.
– А-а…
– Хорошая должность. Поздравляю.
Она снова кивнула.
– Останешься на похороны?
Он покачал головой.
– Сегодня вечером я лечу обратно.
– Обратно куда?
Он как-то странно посмотрел на нее.
– В Нью-Мексико. В Санта-Фе.
– Ты там живешь? – прошептала Талли.
– Да. С некоторых пор. Я много путешествовал. Около десяти лет назад обосновался в Санта-Фе. А ты, я вижу, вышла замуж. Родила детей. Твой муж хороший человек?
– Чудесный, – сказала Талли. – Дети тоже чудесные.
Неловкая пауза.
– Хочешь, пойдем к нам домой? – наконец сказала Талли.
Высокий покачал головой.
– Это ни к чему. Я улетаю сегодня вечером. Дети похожи на тебя?
