Текст книги "Талли"

Автор книги: Паулина Симонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 50 страниц)

– Джек, о Джек, Джек, не надо! – Она прижалась к нему, отвела его руки и поцеловала лицо. – Нет, Джек, не надо, я люблю тебя, я так тебя люблю! – нежно шептала она, прижавшись к нему лицом. – Я люблю тебя!

И они снова занимались любовью. Она вцепилась руками в спинку кровати, так сильно, как только могла, чтобы ничто не могло вырвать ее из его объятий. Она закрыла глаза, она стонала и жадно вдыхала его запах, и он стонал тоже, а она все сильнее сжимала спинку кровати. И вдруг…

Это был ужасающий грохот.

Да что случилось? О Господи! Она сломала спинку кровати!

Просто сломала. Она валялась теперь на поду между стеной и кроватью, а Джек и Талли хохотали.

Талли сказала:

– Мне теперь и держаться-то не за что.

А Джек ответил:

– Можешь держаться за меня. – И протянул к ней руки, и обнял ее, а она подумала только: «Да, да…»

– Полюбуйся на эту кровать Талли, – сказал утром Джек улыбаясь.

Талли хихикнула. Спинка сломана, перепачканные простыни сбиты в кучу.

– Джек, – сказала она, разглядывая этот беспорядок, – нам надо быстренько съехать, а то за тобой будет гоняться полиция, да и горничные, пожалуй, тоже.

Было семь часов утра. Они спали всего два – два с половиной часа, но им предстояло еще столько всего сделать, и, к сожалению, это был их последний день вместе.

Джек и Талли перекусили внизу в кафе – поджаренные хлебцы, яйца и овсянка. Потом они расплатились за гостиницу и оставили чемоданы у портье. Сначала они отправились к статуе Иво Джима. Но таксист оказался новичком и не мог найти дорогу. Вместо этого они приехали к Пентагону. Талли покачала головой, сверившись с картой и бросив свирепый взгляд на шофера.

Наконец, они добрались и до памятника. Гордый памятник человеку, сражавшемуся во всех войнах, начиная с первой мировой. И такой огромный.

– Даже ты рядом с ним кажешься карликом, Джек, – сказала Талли, фотографируя.

– Ах, карликом?! – возмутился он. – Я тебе сейчас покажу карлика.

В девять утра открылось Арлингтонское кладбище. Они пошли туда пешком, и все было бы неплохо, только вот подъем оказался довольно длинным.

– Я смотрю, ты все в той же восхитительно удобной обуви, – заметил Джек, поглядывая на ее белые босоножки.

– Я хочу хорошо выглядеть для тебя, даже на кладбище, – ответила она, шагая в гору.

Он обнял ее за талию.

– Ты всегда прекрасно смотришься на кладбище, Талли.

– Не будь таким романтичным, – ответила она.

В это время, да еще в воскресенье, людей было мало, – всего несколько случайных парочек.

Могила Кеннеди оказалась совсем простой. На гранитной плите написано: «Джон Фицджералд Кеннеди. 1917–1963». Одинокая искусственная роза – больше никаких цветов. Чуть выше на утреннем ветерке трепетало пламя Вечного огня.

Они немного постояли у могилы, и Талли, скорее инстинктивно, чем осознанно, перекрестилась и смущенно оглянулась. Ее заметила какая-то женщина и тоже перекрестилась, улыбнувшись Талли. Талли встала поближе к Джеку, и он обнял ее.

Талли посмотрела вниз на город и сказала:

– Какой вид отсюда – и смотреть бы на него и день, и ночь, вечно…

Джек мягко взял Талли за локоть, и они тихонько пошли дальше.

– А знаешь, когда Кеннеди увидел панораму, открывающуюся из окон дома Роберта Э. Ли, то сказал, что когда умрет, хочет быть похороненным именно здесь, на вершине холма.

– Я не знала этого, – сказала Талли. – Пойдем к дому Роберта Э. Ли.

Они пошли налево, мимо могилы Роберта Кеннеди. Подойдя к дому, они сели на траву и стали смотреть вниз, на город,

– Удивительно, как долго люди могут горевать! – сказала Талли.

– Действительно, – согласился Джек. – А что ты имела в виду?

– Ты знаешь, Тед Кеннеди приходит сюда каждый год двадцать второго ноября, чтобы преклонить колени у могилы брата.

– Он любил брата, – сказал Джек.

– Естественно, – согласилась Талли. – Но ведь прошло двадцать шесть лет. Мог бы уже пережить это, сказал бы ты.

Джек взглянул на нее.

– Я уверен, что ты правда так обо мне думаешь, но ты ошибаешься, – сказал он.

Талли притихла и повернулась к нему.

– Джек, – произнесла она. – Я не хочу потерять тебя. Я никогда не хочу потерять тебя.

Он взял ее за руку.

– Ты меня и не потеряешь. Никогда.

– Больше всего на свете я хочу быть с тобой. Но мне надо разобраться со своей жизнью. Ты понимаешь?

– Я все понимаю. Если я буду знать, что ты поедешь со мной, то я смогу подождать, – он сжал ее руку.

– Джек, выслушай меня. Как нам быть с Бумерангом?

Произнеся вслух имя сына, Талли почувствовала, что задыхается.

– Как быть? Он поедет с нами, конечно. Я очень люблю Буми. Он тоже поедет. Ему понравятся пляжи. Мы купим ему собаку. Мальчишки любят бегать по пляжу с собаками.

У нее перехватило горло, и Талли сказала:

– Прекрасно. Звучит очень заманчиво.

Они пробыли на Арлингтонском кладбище довольно долго. Осмотрев могилы, они пошли дальше – вверх по склону, под деревьями, через мост, обошли маленький белый амфитеатр и успели как раз к смене караула у могилы Неизвестного солдата. Талли была так поражена церемонией, что решила подождать полчаса, чтобы полюбоваться ею еще раз. Джек вздохнул, но уступил ей.

* * *

Они так и не попали в Бухту приливов. У них не хватило времени – самолет Талли улетал в час дня.

Джек взял ее чемоданы, и она прижалась лицом к его груди.

– Это было незабываемо! – прошептала она, уткнувшись лицом в его куртку.

Джек обнял ее свободной рукой и сказал:

– Мы приехали сюда для того, чтобы провести незабываемое время вместе. И мы наконец-то поговорили.

– Да, – согласилась она, – наконец-то.

– Тебе понравился Вашингтон?

– Это было прекрасно, – весело ответила Талли, но думала она о зарослях хлопчатника, которые скоро увидит.

Джек смотрел Талли вслед, пока она не скрылась в зале отлета, и взял такси до Мемориала Линкольна. Он прошел весь их вчерашний путь вдоль Потомака, до Бухты приливов. Там он сел на белые мраморные ступени Мемориала Джефферсона и стал смотреть на залив, на маленькие лодочки, на монумент Вашингтона, на Белый дом и цветущие вишни.

Спустя несколько месяцев, в июне, Талли и Робин ужинали пиццей. Робин вернулся около шести, а в доме не было ни крошки. Стояло лето. Милли уже ушла, и они заказали пиццу– с колбасой и дольками чеснока.

Талли была спокойна, целиком погружена в себя. Она едва слушала даже Бумеранга.

– Как дела на работе? – спросил Робин.

– Прекрасно, – отозвалась она. – Хуже чем обычно.

– А что случилось?

«Что случилось? – Талли взглянула на Робина. – О чем он меня спросил? Ах да, о работе».

– Слэттери получили-таки своих детей, – сказала она.

– Ох, Господи, Талли, это ужасно. Мне так жаль. Как им удалось?

– Лилиан. И доктор Коннели тоже. Они оба сочли, что три года достаточное наказание для Слэттери и они заслуживают еще один шанс. И Джейсона с Ким и Робби две недели назад отправили домой.

– А ты что сделала?

– А я ничего не могла сделать. Как ни странно, на сей раз они даже не позвали меня на освидетельствование.

– Талли, ты должна была тогда подать в суд.

– Я много чего должна была, – отрезала она.

Робин замолчал. Бумеранг попросил разрешения и вылез из-за стола.

Талли сменила тон.

– На днях я получила второе предупреждение из департамента.

– То есть еще одно – и ты вылетишь? А за что на этот раз?

– Я занимаюсь опросом детей и родителей. Терпеть их не могу, но должна в них участвовать. Как-никак я определяю потом этих детей в семьи.

– А ты не думаешь, что дети должны жить со своими родителями?

– Конечно, нет! Когда это я так думала?

– Но иногда дети должны жить в своей семье.

– Иногда, – согласилась Талли. – Но знаешь, сколько семей-усыновителей отказались от своих усыновленных детей? За те восемь лет, что я работаю в агентстве, – шестеро. Это меньше, чем один случай в год. Ты можешь сказать, что это тоже малоприятная статистика. Вот и мисс Коннор хочет забрать свою девочку обратно. Она говорит, что изменилась, что поняла, по какой кривой дорожке шла раньше, и теперь будет хорошо заботиться о Карен.

– Что за кривая дорожка?

– Ну понимаешь, все будто бы мелочи: например, она грабила дома своих родственников на глазах у дочери, и еще что-то такое… Она никогда не работала на одном месте дольше чем две недели, и всю жизнь жила на пособие. И большую его часть тратила на то, чтобы воспарить над землей. Ее родственники сообщили о ее увлечениях фармакологией, дамочку лишили пособия. Тогда она подкинула четырехлетнюю Карен дальней родственнице и уехала в Вичиту, где занялась торговлей собой за наркотики. В итоге забеременела, вернулась в Топику, и я снова имела счастье с ней увидеться: она требует вернуть ей Карен. И, как я полагаю, только для того, чтобы получить на нее пособие.

– По-моему, это абсолютно ясно, – сказал Робин.

– По-моему, тоже. Сейчас она клянется, что перестала принимать наркотики, что вот-вот устроится на работу и хочет, чтобы Карен росла рядом с ее будущим ребенком. Но та самая дальняя родственница два месяца назад подала документы на удочерение Карен и не хочет, чтобы девочку у нее забрали.

– И ты…

– Я терпеливо объяснила мисс Коннор, что такое материнство. Я не делала никаких выводов и заключений. Говорила только об интересах Карен. Она мне сказала: «Да неужели? Если вы такого мнения о том, как я буду заботиться о Карен, то что же прикажете делать с тем моим ребенком, который еще не родился?» А я ей ответила: «А вы никогда не думали об аборте?»

– Господи, Талли! – воскликнул Робин.

– Да что там говорить! Мисс Коннор разразилась слезами, пожаловалась Лилиан, та пожаловалась мистеру Хиллеру, а он не замедлил известить меня о том, что если я еще раз позволю себе нечто подобное, то могу считать себя свободной.

– Ты должна быть осторожней, Талли. Ты же знаешь, что Лилиан только и ждет повода избавиться от тебя. Ты же не хочешь потерять работу, ведь так?

Талли пожала плечами. Раньше она не хотела. Теперь ее больше занимало другое.

– И чем кончилось дело с Карен?

Талли приподняла стакан с кока-колой, как бы произнося тост.

– Поздравьте нас, – сказала она. – Карен отдали родной мамочке!

Робин покачал головой.

– Дикость какая, – сказал он.

– Дети… – возразила Талли, – маленькая Карен хотела быть с мамой.

– Не может быть! – воскликнул Робин.

– Все дело в том, – грустно пояснила она, – что дети всегда хотят быть со своими родителями. Их способность надеяться на чудо просто поражает.

– Неужели она у них больше, чем у тебя? – спросил Робин.

– Гораздо больше, – согласилась Талли. – Ни дети, ни штат Канзас не могут поверить в то, что мамы и папы могут не любить своих детей или любить их и вместе с тем ненавидеть, любить и в то же время избивать их, любить их и бросать, любить их, но еще сильнее любить себя, или ненавидеть себя, или просто любить выпить. Штат у нас такой же наивный и смотрит на мир такими же сияющими глазами, как сами дети. Он уверен, что рано или поздно мамы с папами помирятся.

Робин молча ел. Потом он сказал:

– Усыновление все-таки болезненный процесс.

Она снова взглянула на него и дотронулась до его руки.

– Тебя всегда любили, Роб. Тебя так любили! Так что же в этом болезненного?

Они уложили Бумеранга спать и спустились в кухню. Талли присела прямо на пол.

– Талл, что с тобой? – спросил Робин. – Что случилось? С теми детьми все будет в порядке, вот увидишь.

Она покачала головой.

– Забудь о них. Робин, мне надо тебе кое-что сказать.

Она увидела, как он побледнел и сел рядом с ней.

– Хорошая новость?

Талли внимательно посмотрела на него и тихо сказала:

– Робин, я беременна.

Некоторое время он молча смотрел на нее, потом кивнул, встал, достал сигарету и закурил. Он выкурил полсигареты, прежде чем раздавил ее в пепельнице, и спросил:

– Это мой ребенок?

Талли смотрела в пол.

– Робин, что значит твой вопрос?

Он снова закурил, докурил сигарету до фильтра и достал еще одну.

– Ты права. Действительно, что значит этот вопрос? Ладно, я очень счастлив это слышать. А ты?

Она все так же сидела на полу.

Робин снова закурил.

«Господи, – подумала Талли, – как глупо с моей стороны. Как глупо. Ребенок. Совсем он не нужен. Ничто не изменилось».

Он налил себе виски.

– Не сиди так, Талли. Что ты собираешься делать? – спросил он.

Талли не ответила. Она думала о том, как близка была ее жизнь к… чему-то.

– Давай подумаем, – сказал он резковато. – Что ты там посоветовала мисс Коннор? Может, мне то же самое посоветовать тебе? Ты подарила мне Бумеранга. Мне его хватает.

– Прекрати! – закричала она. – Прекрати! Не смей мне этого говорить, свинья! Не смей этого говорить! – Она закрыла лицо руками. Мыслей не было. Она чувствовала себя опустошенной, неживой. Две недели назад она еще жила, действовала. И вот какая-то крошечная бумажка поменяла цвет. Талли купила еще три теста – других фирм, и все они поменяли цвет – ни один не остался белым. Тогда-то она и почувствовала себя мертвой. Она перестала думать. Теперь в ее голове проносились только видения. Видения песка – бесконечный песок и бесконечный пляж. Бесконечный запах соленой морской воды, омывающей воздух! Вот в чем был выход! Джек, с волосами, светлыми, как песок, как солнце, с глазами серыми, как вода Тихого океана, высокий и стройный, как самая высокая пальма! Его дыхание, когда он целовал ее.

… За ней в темноте стояла тень – тень с тяжелым дыханием.

В середине июня Джек вернулся, и они с Талли отправились на озеро Вакеро.

– Смотри! Черт, ты только посмотри! – закричал Джек. – Посмотри, что случилось с нашим озером!

На берегу выстроили пять новых домиков и еще два были почти готовы. Со времени постройки Вест Ридж Молл в Топике застраивалась в основном западная сторона, а о восточной будто забыли, и она превращалась в пустырь.

Они спустились к пристани.

– Озеро Шервуд почти все застроено, – сказала Талли.

– Да оно всегда было таким, – сказал Джек. – Но здесь всегда было пустынно. Дорогу даже никогда не мостили, а посмотри на нее теперь! – добавил он грустно.

Он зашел в воду прямо в шортах.

– Слушай, Талл, кто-то взял нашу лодку!

Она уселась на песок.

– Да ладно, она все равно была старая!

Джек вышел из воды, отряхиваясь.

– Это была наша с тобой лодка, – сердито сказал он, – какой мы стишок сочинили, помнишь?

– Мы сочинили целых три стишка, – улыбнулась Талли.

– Я имею в виду последний.

– Джек Пендел и Талли Мейкер в озеро вместе прыгнули, – ты это имеешь в виду?

– Да! – Он поцеловал ее в щеку. – Именно это. Джек Пендел и Талли Мейкер и Буми туда же кинули.

Талли подхватила:

– Они сказали: Смотри! Они сказали: Нырни!

– А дальше как?

– Разве ты не помнишь? Нам ничего не приходило в голову, и я предложила: Так тому и быть.

– А я что предлагал?

– Ты сказал: Пора уходить.

Джек покачал головой.

– Нет, мне в голову пришло еще кое-что: Они сказали: Смотри! Они сказали: Нырни! А ты, Талли, меня сейчас обними! Ну как тебе?

Она улыбнулась.

У меня тоже есть вариант. Может быть, там не все в порядке с рифмой, но… Они сказали: Смотри! Они сказали: Нырни! Жизнь быстротечна, но люблю тебя вечно.

Джек опрокинул ее на песок.

– Мне понравилось, – прошептал он ей в лицо. – Когда ты это придумала?

Талли позволила себя поцеловать.

– Еще тогда, – ответила она, – всю дорогу домой сочиняла.

Прошел июль и часть августа. Живот Талли все больше становился похож на баскетбольный мячик. Джек, как настоящий джентльмен, делал вид, что не замечает этого. «Он наверняка считает, что я просто слишком много ем», – решила Талли. Ей так хотелось, чтобы он спросил ее! Так хотелось сказать ему!

В конце августа она вдруг сообразила, что опять надвигается сентябрь и Джек опять уедет.

Во время одной из воскресных вылазок на озеро Вакеро Джек сказал:

– Талли, ты сегодня просто великолепна!

Она решила, что это подходящее начало.

– Может быть, это оттого, что я на шестом месяце беременности?

– Беременна? – пробормотал он. – Ты беременна?!

Джек не сказал ничего, даже не посмотрел на нее, но просто сел и начал бросать камешки в воду. Спустя какое– то время он спросил наконец:

– Это мой ребенок?

– Я не знаю, Джек, – ответила она. – Я очень на это надеюсь.

Он холодно посмотрел на нее.

– Ты же говорила мне, что, когда я здесь, ты с ним не спишь!

Талли, чувствуя себя неловко, пробормотала:

– Ну не так уж часто я с ним сплю…

– Талли! Ради Бога! Не так уж и часто! А ребенок? Когда он должен родиться?

– В начале января.

Он молча рассматривал свои руки, и вдруг лицо его просветлело.

– Может быть, это мой. Вашингтонский.

Да. Вашингтон. Этим летом они уже не говорили о том, о чем говорили в Вашингтоне.

– Ты вроде говорила, что дни были безопасные, – вспомнил он.

– Наверное, я ошиблась. Я же не Господь Бог. – Она стиснула зубы. Ребенок. Никто на всем белом свете не радуется ему. Никто.

– И что ты собираешься делать?

– С чем? – пробормотала она.

– Что ты собираешься делать с этим ребенком?

– Не знаю, – холодно сказала она. – А какой у меня, по-твоему, есть выбор?

Джек не ответил. Видимо, что-то в лице Талли остановило его, хотя, казалось, у него был ответ.

– Ну, хорошо. Второй вопрос. Что ты собираешься делать со мной?

– Я хочу уйти с тобой.

– Тогда уйдем сейчас.

– Я не могу сейчас.

– Нет можешь. Собери чемоданы. Скажи Робину, что ты уходишь от него. Забери Бумеранга и уходи.

Она покачала головой. Или это просто нервное?

– Я не могу сейчас уйти, – повторила она. – Тебе некуда привести нас, нам негде жить вместе. Ты сам это говорил. Я без работы и двое детей. Никакой страховки – вдруг что-нибудь случится? Нет, я хочу подождать, пока родится ребенок.

– Нет, – возразил Джек. – Я так не хочу. Что может случиться? Ты что, когда ребенок родится, поймешь, что он – его?

– Да что ты говоришь, Джек? Ты что – хочешь сказать, что не возьмешь меня с двумя детьми?

– Я-то тебя возьму и с десятью, – сказал Джек. – Но отпустит ли он тебя, с двумя детьми?

Талли зажала руки между колен, чтобы Джек не увидел, как у нее дрожат пальцы.

– Я не знаю, – спокойно ответила она, – не знаю даже, отпустит ли он меня с одним?

Растерянные и встревоженные, они сидели молча. С другого берега озера доносился детский смех.

– Джек, сколько бы детей у меня ни было, я не могу уйти от него, не получив развода или хотя бы не составив соглашения о раздельном проживании.

– Это я понимаю, – сказал Джек. – Но ты твердо решила уйти со мной?

– Конечно. Как только родится ребенок, – с трудом произнесла она. – Единственное, чего я хочу, – это быть с тобой. Но я должна уйти от него достойно.

– Разве достойно вообще уходить от кого-нибудь? – спросил Джек.

– Я не знаю, – ответила Талли. – Я это скоро пойму на практике.

Чуть позже она спросила:

– Джек, ты снова уезжаешь?

– Талли, а ты уйдешь от Робина? Завтра? И уедешь со мной? Если да, то я останусь в Топике.

Положив ладони на живот, Талли больше не заговаривала на эту тему. Джек расслабился. Он потрогал ее выросший живот пальцем.

– Ребенок, – сказал он. – Это ж надо!

Джек пробыл в Топике еще месяц. Его мать умерла от рака груди, с которым она очень долго боролась. Джек похоронил ее в середине сентября и остался еще на две недели.

– Талли, я вернусь. Я обещаю. – Они сидели в доме у Джека. Он собирал чемоданы.

Она сидела очень тихо.

– Ты ведь не собираешься возвращаться, разве не так?

Джек, посмотрел ей в лицо.

– Я обещаю. Я обещаю. Ты же не собираешься уходить от Робина, не так ли?

– Я обещаю. Я обещаю. Я обещаю, – сказала Талли. – Почему ты уезжаешь?

Джек надавил коленом на чемодан и увидел, как она смотрит на него. Он подошел и поцеловал ее в живот, потом выпрямился и улыбнулся.

– Не расстраивайся, малыш, не расстраивайся. Я уезжаю, потому что ты не хочешь уйти от своего мужа. Но я вернусь. Я вернусь к тебе. В декабре. Между прочим, ты прекрасно выглядишь.

Талли сказала, что не верит ему.

– Это правда, Талли, – сказал он серьезно, – ты просто прекрасно выглядишь. Ты вся светишься.

Она подошла ближе и толкнула его животом, потом прижалась к нему.

– Я имела в виду не это, – заметила она.

Обняв ее за плечи, Джек сказал:

– Я знаю, Талли Мейкер. Мне не к кому возвращаться, кроме как к тебе. Я обещаю, что это будет в декабре. Я приеду к рождению твоего ребенка.

– И твоего тоже, – заметила она.

– И моего тоже. – Он прижал ладонь к ее животу.

– А ты не мог бы вернуться в ноябре? – спросила она. – Ты не мог бы устроить так, чтобы я увидела, как тебе исполнится тридцать?

– Чем меньше людей увидят, как мне исполнится тридцать, тем лучше, – заметил Джек.

Он вернулся после Дня Благодарения, и девятый месяц у Талли выдался просто сумасшедшим: она занималась любовью сразу с двумя мужчинами и предавалась безумным мечтам.

Однажды декабрьской ночью в субботу, когда Робин уехал в Манхэттен, Талли осталась у Джека на Лейксайд Драйв. Раньше они ночевали в мотеле «Медоу Экрс», но с тех пор, как умерла мать Джека, они переместились в его дом. Талли тут нравилось. Ей нравились кусты роз во дворе и близость церкви Святого Марка. Ей нравилась двуспальная постель, в которой однажды побывала Дженнифер. Талли все тяжелее становилось проводить ночи с Джеком, но Робин все реже и реже бывал дома, если вообще можно было бывать реже. Талли сказала матери, что она ночует у Джулии – та как раз приехала на Рождество, и снова без Лауры, – и всегда отключала телефон внизу, прежде чем уйти из дома. Робин по воскресеньям никогда не возвращался домой раньше Талли.

Этим вечером Талли лежала на постели голая, ее живот торчал вверх. Джек, тоже голый, положил голову ей на живот и прислушивался.

– Мне кажется, это будет девочка. Мне так кажется, – сказал он.

– Это было бы неплохо, если бы родилась девочка, – прошептала она. – Как хорошо было бы, если бы она была твоя! Все стало бы так просто!

– Ох, Талли, – грустно прошептал Джек в ответ. – Разве все может быть просто? Ты замужем за другим и родила ему сына. Он ни за что не отдаст Бумеранга. Я так думаю. Я бы на его месте не отдал.

Талли, побледнев, отвернулась. Она почувствовала какой-то холод и – совсем близко – тяжелое дыхание за спиной. Талли ничего не сказала и попробовала не дышать. Она одной рукой прикрыла бьющегося в ней ребенка, а второй сжала руку Джека. Подбородок она задрала вверх.

– Би-хоп-а-лулла, – замурлыкала она, пытаясь так заглушить все другие звуки. – Знаешь, Джек, если ты хотел этим поднять мне настроение, то считай, что у тебя ничего не вышло, – сказала она прямо в прыгающие отблески телевизора.

Они уснули. Голова Джека все так же лежала у нее на животе, и Талли положила ему на макушку руки. Они проспали так до рассвета, а потом Джек проснулся и выглянул в окно. Солнце еще не встало, и падал снег, покрывая ступеньки и машины. Не видно было дороги, людей, транспорта, деревьев – только снег. Задернув занавеску, Джек вернулся в постель. Талли спала посредине кровати, и он попробовал подвинуть ее. Когда он прикоснулся к ней, то понял, что простыня под ней намокла.

Он снова потрогал простыню – там все было теплым и мокрым, она была вся мокрая – от спины до ног. Джек включил настольную лампу.

– Талли, Талли, просыпайся! Смотри, что это?

Она сразу проснулась, заглянула в его глаза, полные ужаса, и потрогала простыню у себя за спиной.

– О Боже! – воскликнула она.

– Что? Что, Талл, что это такое?!

– Джек, у меня отошли воды! – И, словно в подтверждение этому, Джек увидел, как Талли выгнулась в сильной, сотрясающей ее схватке, которой, казалось, не будет конца, а когда эта кончилась, ее тело содрогнулось в преддверии следующей.

– Джек… – простонала Талли, – у нас крупные неприятности.

Он и сам это понимал. А вот Талли еще не видела, что за ночь выпал снег. Он забегал по комнате, собирая одежду.

– Джек, вызывай «скорую помощь»!

– Конечно, конечно, Талли! Все, что скажешь!

– Джек! – закричала она, – Брось все! Вызывай «скорую», срочно, скорее! Иди сюда и помоги мне… У нас нет времени, – она задыхалась, – совершенно времени нет… У меня даже нет… нет места… между… Ааааааа… Джек, подними меня, помоги мне сесть, посади меня! Вызови «скорую»… посади меня, а потом иди вызови «скорую»!

Его руки с трудом справились с кнопками. Джек набрал 911 и продиктовал адрес.

– Талли, – быстро сказал он, – они хотят знать, какие промежутки между схватками.

Талли вскрикнула.

– Никаких, ни одной минуты! Иди сюда, быстрее!

Он повесил трубку и медленно подошел к ней. Как в тумане, он увидел ее искаженное мукой лицо.

– Джек, помоги мне, помоги же мне! – просила она.

– Боже мой, Талли! – выдохнул он, скорчившись между ее колен. – Подожди, сейчас приедет «скорая». Пожалуйста, дождись ее!

В ответ она страшно закричала. Джек помог ей сесть, обложил подушками, и она начала шептать, почти в беспамятстве, содрогаясь всем телом:

– Давай же, давай, вынь это из меня, вынь, включи плиту, согрей воду, ребенка надо будет обмыть, согрей воду, найди какие-нибудь простыни или полотенце, чтобы завернуть его, ножницы, возьми ножницы, нет, ножницы не надо, ох, Боже, вынь его из меня, возьми нож, вымой руки горячей водой, вымой руки и подойди ко мне, подойди и помоги мне, Джек…

Он сделал все, как она сказала, а потом присел на угол кровати, у ее ног, и стал смотреть на нее, – она сжала спинку кровати, глаза закрыты, лицо искажено от боли.

– Джек, влезай на кровать, влезай! Ты ведь чистый? Влезай и возьми это. Он уже здесь, Боже, уже здесь, еще один толчок. Дай мне руку, дай мне руку, нет, подожди, я должна во что-нибудь упереться, упереть во что-то ноги, Джек, слушай; слушай меня, поставь руки, чтобы я могла упереть в них ноги… Дай упереться в твои руки…

Он взял ее ноги руками – по одной в каждую руку, и она уперлась в них всем своим весом, крича от боли. Джек понимал, что скоро все кончится. Господи, какой же она была сильной. Но он держал ее ноги, а она уцепилась за спинку кровати, и он не знал, сколько времени уже прошло, – пять минут, может быть, семь, а может быть, и больше, а она все еще упиралась в него ногами, а он смотрел на нее и только дышал, дышал, дышал, и вдруг сказал, сам себе не веря:

– Талли, Боже, мне кажется, что он выходит, по-моему, это уже головка!

Она на секунду отпустила спинку кровати и потрогала себя между ног.

– Потрогай, – прошептала она. Он протянул руку между ее ног и потрогал мокрую плотную макушку. – Вот он, вот он, еще толчок – и головка выйдет вся. Джек, ты должен поддержать головку. Ты должен сделать так, чтобы головка не упала! Отпусти теперь мои ноги, иди вымой руки и поймай головку, – она задыхалась. – Иди же! Сейчас!

И он побежал мыть руки, а потом бегом вернулся назад и сел между ее ног, держа руки возле головки. Еще одна схватка, да, вот, нет, кажется, она никогда не выйдет, не сейчас еще, вот-вот, сейчас, да вот же она идет, давай, толкай, толкай ее! Талли кричала, но он уже ничего не слышал, он стал почти глухим, почти слепым, он ни на что не реагировал, только видел эти толчки, толчки, головка то появлялась, то снова уходила, то опять появлялась, личиком вниз, он никак не мог рассмотреть личико, а может ли ребенок дышать? Может ли дышать, и еще, почему он так не торопится, где все остальное? Он протянул пальцы, чтобы потрогать головку, и она уперлась ему в ладонь, рука его была вся в крови, а он услышал шепот Талли – или ее крик?

– Шейка, шейка, держи за шейку и за спинку!

Но и шейка и спинка были еще вне досягаемости, была только головка, окровавленная головка в какой-то бежевой слизи.

– Вытащи его, вытащи его, вытащи его из меня, вытащи его, помоги мне!

И он взял головку руками и почувствовал, как все остальное тельце тоже начало выходить наружу, вот уже появились плечики, и он потянул осторожно, поддерживая головку, потянул еще, и потом еще один толчок – вот ребенок вышел весь, этот кровавый скрюченный кокон, и он все еще держит его, а он уже весь вышел, лежит у него на руке в темной спальне, все еще связанный с Талли, все еще красненький, лежит у него на руках, а он говорит:

– Это девочка, – и неожиданно начинает плакать.

Она тоже плачет, она наконец-то набрала в легкие воздух и плачет: «уаааа, уаааа», но он почти не слышит, потому что сам тоже плачет и слышит он, только когда Талли говорит: «Дай ее мне, дай мне, дай!» Но он боится ее поднимать, он ведь просто держит ее, а поднимать ее он боится. Но он все-таки протягивает ее Талли – вместе с пуповиной, и кладет ей на живот, а она дотрагивается до ее головки, а малышка морщит личико и шевелится, ее крохотный ротик покрыт слизью, и он счищает ее пальцем, очищает ее ротик, а Талли хочет приложить ее к груди, но не может, потому что пуповина короткая, и Джек берет нож и дает его Талли, чтобы она разрезала ее, а он не может этого сделать, никогда, ни за что. Джек отрывает кусочек шнура от шторы и перевязывает пуповину. Это он может. Теперь Талли перевязывает тот кусок пуповины, который остался на девочке, и прикладывает ее к груди, а девочка открывает рот. Сначала она не может найти сосок, но вот уже все в порядке, и она берет его в рот и сосет, сосет, глазки ее открыты, и у Талли глаза открыты, и у него тоже, он снова садится между ее ног и видит, что у нее сильное кровотечение. Что это такое?! Плацента? Он смотрит на кровавый кусок мяса, выползающий из нее, как кишка. Наверное, это она, но Талли истекает кровью. И он берет полотенце и кладет ей между ног, чтобы остановить все это, а Талли, держа ребенка одной рукой, другой тянется к нему и говорит: «Иди сюда», – и он придвигается к ней, а Талли подтягивает его голову к своему лицу, он целует ее, все еще продолжая плакать, в этот момент он готов умереть за нее, а она что-то бормочет, и он бормочет в ответ. «Девочка, – говорит он. – У нас девочка». И в этот момент он наконец-то снова слышит. Звуки возвращаются. Звуки и Цвета. Светлеет. Постель залита кровью. И вот все они, все трое, голые и перепачканные в крови. И Талли Мейкер говорит: «Это не просто девочка. Это – Дженнифер».