Текст книги "Талли"
Автор книги: Паулина Симонс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 50 страниц)
Талли услышала, что сверху ее зовет мать, и поначалу решила не обращать внимания. Но Хедда не успокаивалась, и Талли не выдержала. Она поднялась в спальню остановилась в дверях.
– Что тебе?
– Талли, у меня кончилась вода, не могла бы ты принести мне?
Талли заворчала, но, прежде чем выйти, неохотно спросила:
– Может, ты хочешь чаю?
– Слишком жарко для чая, Талли. Просто воды.
Талли принесла воду и, входя, задержала дыхание чтобы не чувствовать запаха. Она поставила кувшин на ночной столик и дала матери попить. Хедда залпом пила воду, а Талли смотрела на нее.
– Спасибо, Талли.
Талли мотнула головой, будто хотела сказать: «Не стоит благодарности», – но промолчала. Она медленно оглядела комнату. Стены были выкрашены в белый больничный цвет. Кроме кровати, в комнате была этажерка, на которой стоял телевизор. Вокруг были разбросаны журналы. Романы Агаты Кристи. Хедда любила засыпать под успокаивающий голос медсестры, читающей о страшных кровавых тайнах.
– Можно я открою окно, мама? – спросила Талли.
– Только немного, Талли. Я мерзну.
– Мама, – сказала Талли, подходя к большому окну и распахивая его. Теплый ветерок ворвался в затхлую атмосферу комнаты, – сейчас сентябрь. На дворе жара.
– Да, но скоро ночь. Похолодает.
Талли дошла к двери.
– Тогда позовешь меня. Я все равно сижу с Бумерангом. Поднимусь и закрою окно.
– Спасибо, Талли, – проговорила Хедда, и Талли закрыла за собой дверь.
Талли пошла взглянуть на малыша – тот посапывал во сне. Она присела в кресло-качалку, которая стояла в его комнате, и, вдыхая такой привычный запах ребенка, запах детской присыпки, прислушивалась к его дыханию, Талли неожиданно для себя унеслась мыслями далеко за пределы детской. В памяти наконец всплыла целый день крутившаяся в голове песня, и она узнала мелодию. Эго была песня Дженис Айэн, написанная ею в пятнадцать лет. Талли тихонько мурлыкала мелодию, удивляясь, как одинокая, скромная мучимая болью Дженис Айэн могла написать в пятнадцать лет такую песню. «Волосы из вьющегося золота». «Я бы не написала так и в двадцать», – думала Талли.
Через два часа должен был проснуться и потребовать есть Бумеранг. Комната погружалась в темноту, Талли закрыла глаза и начала напевать другую песенку, руки в такт мелодии легко касались ее бедер, талии, груди. Она качала головой и притопывала ногами в такт одной ей слышимому ритму.
Я бежал за тобой —
Теперь бегу от тебя,
И проклята любовь, что ты даришь мне.
Я дал тебе все, что только мог дать,
Но это все не стоит
Твоей проклятой любви.
…Оставь меня,
Я ничего не могу тебе дать.
Неожиданно она остановилась. Она подумала о Джереми, который оставил свой любимый Канзас из-за женщины, разбившей ему сердце. «Не могла ли ты стать чуть-чуть другой, Талли? – пробормотала она. – Хоть чуть-чуть другой?» Она обхватила себя руками, и из ее горла вырвался звук, похожий на рыдание. Она заметалась по комнате. Занавески не были задернуты, и уличный свет проникал внутрь, оставляя на мебели, на полу, на Талли причудливую сетку светотени.
«И для этого я возносила молитвы, страдала, металась? Чтобы оказаться привязанной к дому и ложиться спать в полдевятого вечера?»
– Что же случилось с тобой, Талли? – прошептал она. – Где твой муж?
«Где-то. Где-то, а не здесь. Он дан мне милостью судьбы, милостью Господа, он знает это и не может мне этого простить. Кто имеет право обвинять его?»
Она подошла к окну и присела на подоконник.
«Зря, зря, зря. Все зря, потому что я не должна была обманывать одного, а другому позволять купить меня». Тихонько раскачиваясь, она с силой сжала руки. Шесть месяцев назад, за две недели до рождения Бумеранга Талли со своим восьмимесячным животом в своем новом доме на Техас-стрит влезла в ванну и вскрыла себе вены. С разрезанными венами она лежала в воде, пока в ее ушах не зазвучала тихая мелодия накатывающихся на берег волн, которую она так любила. Такая манящая. Такая успокаивающая. Талли хотела выбраться из ванной, но она не смогла. Но это не имело значения. Ей хотелось лежать и слушать шум моря вечно.
Она опустила руки, и у нее уже не хватило сил вновь поднять их. «Ну вот, – думала Талли. – Теперь все будет хорошо…»
Ее голова лежала на краю ванны, а руки были погружены в воду.
Ее вытащил Робин, отчаянно пытаясь перехватить пальцами кровоточившие запястья. Что-то крича и причитая, он перетащил ее тело через край ванны и вместе с ней рухнул на пол, стянул полотенца с крючков и кое-как замотал ей руки, подняв их повыше. Талли уже была без сознания.
И теперь она, Талли Мейкер, замужем за Робином, а не в Калифорнии с Джереми, у нее шестимесячный сын, она снова живет со своей матерью, а сейчас сидит, слегка раскачиваясь на подоконнике, гладит пальцами рубцы на своих запястьях и вспоминает, как первый раз пыталась вскрыть вены десять лет тому назад. 1973 год. Вичита. Так и не зажившие шрамы пульсировали под ее рукой. Вичита.
Девять лет назад двенадцатилетняя, худая, как жердь, Талли испытала первые приступы тошноты. Ее тошнило; и она не могла есть. Бекон больше не казался ей аппетитным. Ни бекон, ни спагетти под соусом.
Каждый день смотрела она на себя в зеркало, наблюдая как все больше бледнеет и вытягивается ее лицо, но зеркало не могло сказать ей, почему ей больше не хочется бекона. Ни бекона, ни сандвичей с сардинами.
Проходили недели, а Талли как всегда оставалась тихой и молчаливой девочкой. Ее продолжало тошнить и, кроме того, она не могла спать на животе. Это причиняло боль. Талли стала засыпать за партой, но недель через пять ее тошнота прошла. Это очень обрадовало Талли, как радовало то, что никто в доме не заметил, не обратил внимания на ее утренние недомогания.
Лето незаметно перешло в сентябрь, и Талли наконец рассказала матери о мучающих ее болях в животе. Хедда велела дочери перестать есть картофельные чипсы и что-то там еще, не пить по утрам апельсиновый сок и делать некоторые специальные упражнения, предполагая, что боль в животе из-за газов. Через несколько недель мать дала Талли свои таблетки от изжоги, что вызвало в животе девочки целую бурю. Талли старалась не смотреть на себя в зеркало, и самочувствие ее не улучшалось.
Это сделала миссис Мандолини. Это она в конце концов отвела Томи к своему личному врачу. Это она поддерживала девочку, когда они выходили из кабинета.
– Что ты сделала, Талли? – прошептала она уже в машине. – Что ты сделала с собой? Как такое могло случиться?
Талли даже не поняла, что имела в виду Линн Мандолини. Она не чувствовала себя ни в чем виноватой, как не чувствовала большую часть своей жизни. За исключением… Но к чему это? Кого это, к черту, может заботить? И что с этим теперь делать?
Плачущая Линн доставила Талли домой и она же все рассказала Хедде.
– Беременна? Беременна в двенадцать лет! – краснея, воскликнула Хедда.
Она ринулась к Талли, которая все еще топталась за спиной Линн. Тогда Талли впервые услышала, как мать назвала ее шлюхой, еще не зная, что значит это слово.
Линн попыталась вмешаться, но ей указали на дверь, и она, не протестуя, удалилась.
– Беременна? Беременна в двенадцать? Беременна?! – вопила мать. – Как ты можешь быть беременна? Ты никогда не оставалась без моего присмотра!
– Нет, мама, – отвечала Талли, стоя перед ней, прямая и тонкая, как стрела. – Никогда без твоего или дяди Чарли.
Перед лицом беременности двенадцатилетней Талли дядя Чарли сделал единственное, что мог сделать. Сначала он развеселился, потом стал возмущаться, воздевая руки к небу; ругался, говорил, что все это просто немыслимо и, наконец, удалился в ближайший бар.
Через несколько дней Хедда подхватила какой-то тяжелый грипп и слегла на десять дней. Тетя Лена взялась ухаживать за ней, а дядя Чарли старался не попадаться никому на глаза,
В конце концов, когда тщедушная фигурка Талли уже не могла скрыть пьяных усилий дяди Чарли, Линн и Тони Мандолини отвезли девочку в Вичиту. Тогда, в конце 1973-го, получить разрешение на аборт было непросто и очень дорого. Пришлось ехать в Вичиту. Бесконечные объяснения: как и почему Линн и Тони так долго не замечали состояния дочери – так они называли Талли – и не предприняли никаких действий. Какое «состояние»? Какие «действия»? О чем они говорили?
От Талли требовалось только на один день назваться Натали Мандолини. Она была не против. Один день у них с Джен была общая фамилия.
Линн и Тони сидели вместе с Талли в приемном покое, пока не появилась медсестра и не вызвала Натали Мандолини. Услышав это имя, Талли поднялась и пошла.
Талли была самой юной в клинике. Чтобы оградить ее от лишних потрясений, ей дали наркоз. Очнулась она, когда уже все было кончено. Когда Талли проснулась, у нее началась истерика, она кричала, не переставая, так, что в конце концов сестра была вынуждена привести в палату Линн, чтобы та успокоила свою дочь, перепугавшую остальных пациентов. Но Талли была невменяема, она не узнавала Линн, не видела сестру, не сознавала, где находится – только кричала, кричала, кричала…
Не видя другого выхода, ей ввели сильное успокоительное, а на следующий день Тони и Линн увезли Талли домой. Всю дорогу лил кошмарный дождь.
Вернувшись в Топику, Линн и Тони сводили Дженнифер, Джулию и Талли поесть мороженого, а потом в кино. Но Талли, когда пришло время отправляться домой, захныкала, уцепилась за сиденье и стала просить позволить ей еще остаться у них. Джен одобрительно захлопала в ладоши, и Линн и Тони охотно согласились. Оказавшись дома, Линн попросила Талли позвонить матери, сказав, что та волнуется, но Талли лишь покачала головой.
– Она болеет. Зачем ее беспокоить? – только и сказала она.
Однако в конце концов Талли предстояло вернуться домой, к Хедде, тете Лене и дяде Чарли.
– Улыбайся, мой маленький Бумеранг, – шептала. Талли, раскачиваясь на подоконнике дома номер 1501 по Техас-стрит. – Улыбайся.
глава тринадцатая
РЕБЕНОК
Сентябрь 1982 года
1Две недели спустя состоялась свадьба Шейки.
И не только ее. Два брата Робина наконец-то тоже женились. Стив взял в жены свою давнишнюю подружку – Карен – и надо сказать, он не очень торопился, если учесть, что у них уже было двое ребятишек. Брюс женился на широкоплечей девушке, с которой познакомился совсем недавно, но она была дочерью фермера, и это во многом определило его выбор. Звали ее Линда, и ей сразу понравилась его ферма, а это Брюс мог сказать далеко не о каждой девушке, с которой встречался.
Двадцатого сентября в одном из самых фешенебельных мест Топики, «Шоуни Кантри клубе», состоялся званый обед по случаю свадьбы Шейки. Венчались новобрачные в методистской церкви. Стоя среди гостей, Робин пожалел, что на их с Талли свадьбе этой традиции не отдали дань. Однако тут же ощутил наплыв безотчетной радости оттого, что так долго отказывавшая ему Талли все же согласилась стать его женой.
«Как бы то ни было, я всегда поступаю достойно», – думалось ему, но в то же время слишком хорошо было известно, что это ложь. Робин почти не сомневался, что не он повлиял на решение Талли оставить ребенка, хотя для нее это означало полный отказ от жизни, которую она вела и хотела вести. Подобные мысли настроения не улучшали, и Робин попытался сосредоточиться на происходящем.
Иногда ему хотелось спросить Талли, почему она все-таки вышла за него, но он сомневался, что услышит в ответ правду. А иногда ему хотелось спросить жену, не жалеет ли она, что оставила ребенка и вышла за него. На это он тоже не отваживался, и иногда ему казалось, что он успеет поседеть, прежде чем решится заговорить с Талли о чем-то, кроме обыденных пустяков.
Робин, оглянулся на жену и ребенка – пухлый младенец сидел на коленях у матери и вертел во все стороны головкой в ожидании, когда его снова будут кормить. Талли без смущения встретила пристальный взгляд мужа, лишь легким движением головы приказав ему смотреть вперед.
Шейки прекрасно выглядела в белом подвенечном платье. Фрэнк в белом смокинге и коричневом жилете словно сошел с рекламной картинки. Оба казались очень взволнованными, особенно во время обмена клятвами: Робину вспомнилась его собственная свадьба – они с Талли стояли как провинившиеся школьники, не поднимая глаз от земли. Она была в бежевом платье, он – в костюме, в очень хорошем черном костюме от Армани, но все-таки не в смокинге.
Робин обернулся к Талли.
– Шейки чудесно выглядит.
– Она всегда чудесно выглядит. Тише.
– Дурак этот Джек, – добавил он тихонько.
– Ш-шш, – прошептала Талли чуть громче, оглядываясь по сторонам.
Несколькими рядами впереди сидел Джек собственной персоной в безупречном смокинге. Робин насмешливо покачал головой. Смокинг! Какой смысл надевать его, если твоя подружка выходит замуж за другого?
На церковном дворе, ожидая выхода жениха и невесты, Робин спросил Талли, как Шейки отнеслась к тому, что Джек пришел на свадьбу.
– Она сама пригласила его. Ты только взгляни на нее, – ответила Талли.
Робин кивнул в знак согласия – не похоже, чтобы Шейки переживала по этому поводу. Она вся светилась от радости, принимая поздравления, целовала всех в обе щеки, благодаря за то, что пришли, восхищалась туалетами дам. Робин наблюдал, как празднично нарядный Джек подошел поздравить молодую пару. Джек был на высоте; Подойдя к Фрэнку, он дважды потряс ему руку и, глядя прямо в глаза, сказал:
– Молодец, парень.
Затем повернулся к Шейки. Она слегка смутилась, и, выдавая волнение, щеки ее покрылись нежным румянцем. Джек же, не моргнув и глазом, пожал ей руку, расцеловал в обе щеки и сказал:
– Ты молодец, Шейки. Будь счастлива.
Робин удивленно покачал головой. Нагнувшись к Талли, он прошептал:
– Ты должна познакомить меня с этим парнем.
Талли промолчала, но Робин был уверен, что она слышала его просьбу… Вместо ответа она отвернулась, поджав губы.
На свадебном обеде Робин танцевал со своей женой.
Было время, когда она танцевала в… но он не хотел думать об этом. Он не хотел думать и о том, сколько же прошло времени с тех пор, как они танцевали вместе в последний раз. И все-таки от таких мыслей было непросто избавиться. Прошлым летом. Четырнадцать месяцев назад? Он легонько прижимал ее к себе, изумляясь ее грации, чувственности, ее чудным волосам, так отросшим за последнее время. Ее глаза, обычно такие холодные и равнодушные, загадочно мерцали. Танцуя, она была обворожительна и хорошо знала это. И Робин поцеловал ее прямо здесь, во время танца, в залитом светом зале. И его поцелуй не нарушил ритма их движений. Она ответила на поцелуй и смущенно улыбнулась, не сбавляя темпа. Он крепко прижал ее к себе и сквозь тонкую материю платья почувствовал упругую грудь. После рождения Бумеранга Талли, слава Богу, прибавила в весе и стала от этого еще красивее.
Талли было жаль, когда танец кончился.
– Ты затмеваешь невесту, – заметил Робин, подводя жену к столику.
– Не может такого быть, – повела плечом Талли. – Ты только посмотри на нее.
Распределяя места для гостей, Шейки, видимо, решила порезвиться, ибо она посадила Джека за столик Робина и Талли. Гости начали рассаживаться, и Джек оказался рядом с Талли. Та лишь чуть кивнула, даже не подумав представить его мужу.
Робин выждал несколько минут и тихонько толкнул под столом Талли.
Она слегка задержала дыхание и, наконец, произнесла:
– Джек, это Робин, мой муж. Робин, это Джек.
Джек улыбнулся и через голову Талли потянулся пожать руку ее мужу. Робина поразило рукопожатие Джека – крепкое и доверительное.
– Не уверен, но мне кажется, мы встречались, – сказал Джек.
– Разве? – переспросил Робин, и все трое углубились в содержимое тарелок.
– Салат с цикорием выглядит очень аппетитно, – только заметила Талли.
«Мы встречались?» – думал Робин. Он взглянул на Талли. Та была поглощена дегустацией салата. Взглянул на Джека. Снова перевел взгляд на Талли.
Встречались? Он вспомнил, что спрашивал Талли об этом. В его памяти смутно звучала какая-то музыка. Музыка и что-то еще – ах да, пиво, запах пива.
За обедом они дружески болтали. Робин изучал Джека. Когда тот хотел угостить его сигаретой, Робин лишь помотал головой, а на предложение выпить пива коротко кивнул, соглашаясь. Когда Джек что-нибудь говорил, Робин слушал его внимательно и серьезно. Джек также вел себя подчеркнуто корректно: заинтересованно слушал, говорил оживленно и занимательно, но не шумно, смеялся весело. Робину он понравился. И когда Джек предложил танцевать, он вежливо, хотя и без особого энтузиазма, согласился. Робин танцевал потому, что ему вовсе не хотелось прочесть обиду на кукольных личиках девушек, которые к нему подходили, – ему не нравилось казаться невежливым.
Джек танцевал почти с каждой и каждую приглашал к их столику выпить по стаканчику. Его обхождение очаровало всех девиц. Однако сам он держался отчужденно. Робин подумал, что такая манера еще больше подогревала восхищение девушек.
Шейки тоже подошла к Джеку и пригласила его танцевать. И когда Джек, улыбнувшись, взял ее за руку, Робин заметил, что он улыбался ей совсем не так официально, как другим своим партнершам.
Шейки и Джек станцевали быстрый фриз-фрам, затем Шейки что-то шепнула оркестрантам, и они заиграли «Джек и Диана». Шейки и Джек снова пошли танцевать.
Робин был удивлен. Шейки в такой день – день своей свадьбы – вдруг с такой страстью танцует с другим мужчиной.
Робин повернулся к Талли и прошептал:
– «Джек и Диана». Очень символично.
– Нет в этом ничего символичного, – отрезала Талли. – Знаю я Шейки. Это она попросила сыграть эту вещь.
Робин покачал головой.
– Я бы дал ей и Фрэнку месяцев шесть.
Талли оторвала взгляд от зала и прямо уставилась на Робина.
– А сколько ты дал бы нам? – спросила она.
И в наступившей паузе Робин в который раз остро и болезненно ощутил атмосферу прошедшего года – одинокие вечера, завтраки и обеды, одинокая постель. И все же Талли стала его женой.
У Робина перехватило горло. Он обнял жену за талию и, повернув к себе, сказал:
– Я хочу, чтобы мы всегда были вместе, а ты, Талли? Сколько ты нам дашь?
Она ничего не ответила.
Робин смотрел на Джека и Шейки и думал. Очень красивая пара. Хотя Джек замечательно выглядел рядом с каждой девушкой, с которой танцевал. Было в Джеке что-то особенное, какое-то ему одному свойственное обаяние.
– Джек, – обратился к нему Робин, когда тот, наконец, вернулся за столик, – вы не живете сейчас в Топике?
– Нет, но бываю здесь время от времени. У меня здесь мать. Каждый год я приезжаю на Рождество.
– Только на Рождество?
– Ну, сейчас ведь не Рождество, а я здесь, – с улыбкой сказал Джек. – Но чаще всего все же на Рождество.
– Понятно. А остальное время? Где вы живете все остальное время?
– В Калифорнии.
Робин взглянул на Талли. Она делала вид, что ничего не слышит, но глаза ее блестели, а на губах играла странная улыбка, словно бы она знает что-то, неизвестное другим.
– Так чем же вы занимаетесь, Джек? – спросил Робин.
– Всем понемногу. Бизнесом. Много путешествую, хочется везде побывать. Ведь это замечательно – путешествовать.
– Не слишком дорого?
– Дорого, но не чересчур. Я неплохо устроился. Поработаю, поднакоплю деньжат и – в дорогу. Тулуза, Линкольн, Ричмонд, Чарльстон, Майами, Нью-Орлеан. Потом опять работа, деньги и – снова в путь.
– Ну прямо как Джулия. Эй, Талли! – окликнул жену Робин.
– Ага, – равнодушно отозвалась Талли. – Прямо как Джулия.
Робин снова повернулся к Джеку.
– Так вы работаете на полях, как подруга Талли Джулия? Живете в палатках или машинах?
– Нет, так я работал только год после того, как вылетел из колледжа. Этим не заработаешь.
– А, так вы учились в колледже?
– В общем, да. Один семестр, может быть, два. Играл в футбол, ну, вы понимаете. Но… – Джек запнулся.
– Но что? – настаивал Робин.
– Ничего. Для колледжа этого недостаточно – играть в футбол. В школе – хорошо, просто прекрасно, но не в колледже. Там ко всему подходят слишком серьезно.
– А где вы учились?
– В Беркли, – ответил Джек, – В Калифорнии, неподалеку от Сан…
– Я знаю, где это, – прервал его Робин, глядя на Талли, стиснувшую вдруг лежавшие да коленях руки. «Так-так. Она ведь слышит каждое слово», – подумал он.
Робин хотел спросить Джека, из-за чего же он все-таки бросил учебу, но Джек не дал ему сказать.
– Талли, а ты? Ты все еще учишься? – спросил Джек.
Она покачала головой.
– Это плохо, – серьезно сказал Джек. – Шейки говорила, что у тебя хорошо получалось. Почему же ты бросила?
– У меня теперь сын, – ответила Талли, и Робин не уловил в ее голосе ни малейшего трепета.
– Сын?! – воскликнул Джек. – Поздравляю! – Его голос тоже не дрогнул. – Как же его зовут?
– Бумеранг.
– Бумеранг?! – Джек расплылся в улыбке. – Отлично. Бумеранг Мейкер?
– Нет, резко вмешался Робин. – Бумеранг Де Марко.
– Бумеранг Де Марко, – медленно повторил Джек. – А ты теперь Талли Де Марко?
– Конечно. Почему бы нет?
– Это ты назвала сына Бумерангом?
– Да, а что? – сухо отозвалась Талли.
«Она выглядела гораздо счастливее, когда танцевала», – подумалось Робину.
– Полагаю, Бумеранг – это прозвище, – сказал Джек, пригубляя рюмку.
– Прозвище.
– Позвольте мне угадать. У него должно быть официальное имя, что-нибудь такое, что бы понравилось Талли. Скажем, Робин, а? – Джек, казалось, был страшно горд собой. Он крутил в пальцах рюмку. – Но как только малыш подрос, он начал проявлять горячую привязанность к мамочке. Когда она выходила из комнаты, он плакал, когда возвращалась – улыбался, а если брала его на руки, его восторгу не было предела. Когда же он начал ползать, его уже ничто не могло остановить. Если мама выходила за дверь, он полз за ней. Если она опускала его на пол, он пытался вскарабкаться по ее ногам. Малыш повсюду следовал за матерью. Если она поднималась по лестнице, он вслед за ней преодолевал ступеньку за ступенькой. Так мальчик получил прозвище «Бумеранг». Бумеранг, Который-всегда-найдет-свою-мать, Де Марко. Я прав? Ведь я прав, не так ли? – переспросил Джек, пока Робин и Талли оправлялись от удивления.
– Я совершенно прав. Так ведь… – Джек залпом допил вино. – Молодец, Талли. Молодец, Робин!
Они тоже допили вино.
– О’кей, – сказал Робин, думая про себя: «Он всегда такой разговорчивый или просто много сегодня выпил?» И снова он вспомнил запах пива. Пиво и музыка семидесятых.
Спустя какое-то время Робин поинтересовался у Джека, чем тот зарабатывает на жизнь. Кроме серфинга, естественно.
– Да нет… – серьезно откликнулся Джек. – Серфингом не заработаешь монет. Нет, я ремонтирую дома.
– И как, это доходный бизнес?
– Невероятно, – ответил Джек. – Дома, офисы, магазины. Я все делаю сам и очень быстро.
– И сейчас ваша работа в полутора тысячах миль отсюда? – Робину все хотелось разузнать.
– По большей части. У меня есть небольшое бунгало в Манхэттен-Бич, которое я сдаю, когда путешествую. В прошлом месяце здесь, в Топике, работы почти не было. Всего два дома. Но теперь, кажется, появилась. Кстати, а как ваш дом? Не требует покраски?
– Нет, он в порядке, – ответил Робин.
– Вообще-то слегка облупился, – вмешалась Талли.
– Он в порядке, – повторил Робин.
– А где вы теперь живете? – спросил Джек, глядя на Талли, залившуюся румянцем.
– Техас-стрит, – сказала та, – это от…
– Я знаю, где это, – перебил ее на полуслове Джек. – Я очень хорошо знаю эту улицу, там живет мой друг. Мне нравится там гулять, любоваться домами и завидовать тем, кто в них живет.
Он замолчал. Талли не нашлась, что ответить, Робин тоже не проронил ни слова. Оркестр играл «Позвони мне».
– На Техас-стрит есть замечательный дом, – как бы подвел итог Джек. – Один из лучших в городе, как мне кажется.
Хит 1981 года настойчиво врывался в разговор.
– Так в каком же доме вы живете? – продолжал допытываться Джек.
– Пятнадцать ноль один по Техас-стрит, – ответила Талли.
– И как он выглядит? – Джек обладал завидным терпением.
– Кремовый, – с явной неохотой бросила Талли. – Красная крыша, фасад с эркерами… Слуховые окошки. Четыре колонны. Большой портик.
– И белый деревянный забор? – спросил Джек, и, как показалось Робину, его голос прозвучал почти нежно.
– Да, забор был белый, – сказала Талли, покачивая в ладонях рюмку. – Но мы снесли его. Нам он не слишком нравился.
Джек, ни слова не говоря, смотрел на Талли, смотрел, как показалось Робину, бесконечно долго. Бесконечно. И Робин почувствовал, что в этой тишине не способен и пальцем шевельнуть. А Джек и Талли глядели друг на друга с каким-то молчаливым пониманием, с сознанием чего-то, недоступного пониманию Робина. Наконец Джек поставил на стол бокал и поднялся.
– Ты не хочешь потанцевать, Талли?
Она лишь кивнула. Ее никогда не надо было просить дважды.
Робин тоже поставил свой бокал на край стола и наблюдал за ними. Поразительно, но Талли затмила даже своего партнера. Затмила в танце самого Джека Пендела, когда они вдвоем закружились под музыку Чайковского. Кто бы мог подумать?
«Ей надо было стать танцовщицей», – понял Робин. Она утверждала, что никогда не хотела этого, но он не верил ей. Она не хотела танцевать в Топике, как не хотела вообще оставаться тут.
Однако надо было признать, что Джек не слишком уступал Талли, причем за счет природного обаяния и грации, свойственной лишь немногим красивым людям.
Робин попытался прочесть по лицу Талли, что она чувствует, но не увидел ничего, кроме румянца, вызванного выпитым вином. А оживление на ее лице появлялось всякий раз, как она начинала кружиться в танце. Оркестр заиграл «Сладчайшее» Джуса Ньютона. Талли и Джек стояли рядом, и им не оставалось ничего другого, как снова пойти танцевать. Шейки танцевала с Фрэнком, Талли с Джеком. Робин опять потянулся за бокалом и, медленно потягивая вино, наблюдал за выражением лица Джека.
На лице Джека, однако, не было обычной отчужденной вежливости.
Этого Робин уже вынести не мог. Он поднялся из-за стола, пересек зал и, стараясь сохранять как можно более небрежный тон, разбил их идиллию. Джек с молчаливым поклоном передал Талли Робину и направился в другой конец зала, где его тут же окружила стайка радостно щебетавших молоденьких девушек. И лицо Джека приобрело обычное выражение.
По дороге домой, как бы между прочим, Робин поинтересовался у Талли, не мог ли он где-нибудь раньше встречаться с Джеком.
– Нет, – ответила Талли. – Вряд ли.
– Однако постой… Я почти уверен, что когда-то видел его.
– Может, ты его с кем-то путаешь?
У него на языке вертелся еще один вопрос, но он никакие мог решить, как лучше задать его. В конце концов Робин спросил в лоб:
– И о чем же вы говорили?
– Ни о чем особенном. Нет, правда. Мы были слишком заняты танцем, – ответила Талли.
– Хорошо, но не могли же вы танцевать столько времени и не обменяться ни единым словом, – продолжал настаивать Робин.
Талли пожала плечами.
– Ну, может, парой слов, я точно не помню.
– Какой парой слов?
– Должно быть, я сказала: «Ты хорошо ведешь».
Талли и Джек, конечно же, разговаривали. Талли вспоминала их разговор глубокой ночью, сидя на подоконнике. Она не могла заснуть, курила, смотрела то на улицу, то на ребенка, чувствуя на своем лице свежее дыхание ночного ветерка. Со своего места, над кронами дубов, она видела небо Канзаса, так, как если бы лежала на спине в траве, глядя вверх на раскаленные угли звезд.
Талли вспоминала разговор с Джеком.
– Джулия тоже покинула Топику? – спросил он ее.
– Да, уехала.
– И бросила колледж?
– Да, и колледж она тоже бросила.
– Так же, как и ты? – продолжал задавать вопросы Джек.
Талли взглянула на него.
– У меня сын. Я же сказала тебе.
– И, когда он немного подрастет, ты снова сможешь учиться?
– Может быть. Какое это имеет значение?
– Все на свете, Талли, имеет значение, – ответил Джек. – Вот я – я буду красить дома, а Джулия – она будет убирать кукурузу, но ты, Талли, ведь у тебя способности, Шейки говорила мне. Глупо и обидно вот так все бросить.
– Какое тебе дело? – сказала Талли. – Я ращу сына.
– Ты вполне можешь делать и то, и другое.
