Текст книги "Талли"

Автор книги: Паулина Симонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 50 страниц)

– Ты танцевала? – спросил он, пока она раздевалась.

– Конечно, нет. Кто бы ко мне стал серьезно относиться, если бы я пошла танцевать?

– А ты думаешь, они серьезно к тебе относятся, когда на тебе вот это?

Она посмотрела на платье. Совершенно нормальное короткое черное платье.

– А что?

– Да ничего, – сказал он, включая телевизор.

Талли захотелось с корнем вырвать эту чертову телевизионную розетку. Да что с ним такое случилось? Ей хотелось кричать, но вместо этого она сжала кулаки и прошла в ванную.

Джек уснул, но ей не спалось. Она вышла на балкон и вдохнула свежий воздух. Ей нравился запах Вашингтона. Посмотрев на небо, Талли удивилась, каким глубоким оно казалось – глубоким, но каким-то пустынным, вымытым, звезд почти не было, а те, что она видела, казались далекими искорками. И было много шума. От машин, от людей, от города. Великой абсолютной тишине ночи тут не было места.

Талли пробыла на балконе недолго. Ей было трудно не касаться Джека. Она не могла быть от него так далеко, чтобы не ощущать его запах, не трогать его. Она вернулась в постель и пролежала без сна остаток ночи.

Пятница получилась точно такой же, за исключением вечера. Талли и Джек посидели в гостиничном ресторане, послушали пианиста, разок даже потанцевали. Сходили в кино. Шел «Человек дождя», получивший Оскара как лучший фильм 1988 года. После фильма весь их разговор свелся к обсуждению, сыграл ли Дастин Хоффман лучше в «Крамер против Крамера», и что Том Круз молодец. Джек заметил, что Раймонд в фильме страдал еще сильней, чем Дженнифер. Талли хотела ответить, что, во-первых, Раймонд остался жив, а во-вторых, Раймонд вообще вымышленный персонаж, но она промолчала.

Вернувшись в комнату, Джек сказал:

– Слушай, почему бы тебе завтра не пропустить этот идиотский ланч?

Она покачала головой.

– Я должна пойти.

– Не должна. Тебе что, все еще недостаточно бесед об усыновлении? Ты же уезжаешь в воскресенье. Ну же! Давай хоть раз проведем вместе целый день!

Он говорил достаточно спокойно, но Талли, взволнованная, подняла на него глаза. Что было в его голосе?

Джек улыбался.

Талли вздохнула:

– Ладно, я подумаю. Теперь вот что. Ты извини, но я должна позвонить Робину.

Он сказал, что ничего не имеет против.

– Джек, пойми, я должна поговорить с Бумерангом. Это ненадолго. Я не звонила домой со среды.

– Не знал, что ты звонила домой в среду.

– Я звонила до того, как ты пришел. Позвонила сказать, что долетела нормально.

– Ясно, – сказал он. – Мне выйти из комнаты?

Идиотский вопрос.

– Нет, – медленно произнесла Талли. – Это займет не больше минуты.

И снова ей захотелось задать вопрос:

«Да что с тобой?» Она почти уже выкрикнула это. Стиснув зубы, Талли села на кровать и набрала номер.

Джек вышел на балкон.

– Привет, Робин! Ну как вы там?

– Привет, Талли! Бумеранг, это мама звонит! – закричал Робин.

Минут десять она говорила с сыном. Он просто не мог от нее оторваться. В трубке было слышно, как Робин пытался оттащить его от телефона.

– Это снова я, – сообщил он, завладев наконец трубкой. – Как проводишь время?

– Да ничего, – ответила она и, повернувшись спиной к балкону: – Буду дома в воскресенье.

Когда Джек вошел, лицо его было искажено. «Господи! – подумала Талли. – Что же происходит?»

В субботу они проснулись в семь часов, и с утра Джек казался веселее. Талли приободрилась – и не пошла на ланч.

Они занимались любовью, несмотря на отдернутые занавески, заказали завтрак в постель, вместе приняли душ, снова занимались любовью в ванной, и вышли из номера только в половине десятого.

Они осмотрели Белый дом, Лафайет-сквер и Пенсильвания-авеню. На ланч съели сандвичи с тунцом в уединенном внутреннем дворике Национальной Портретной Галереи, и потом пошли пешком через парк, чтобы найти кресло Арчи Банкера. К пяти вечера стало ясно, что кресла им не найти, да и все музеи уже закрывались.

– Давай пройдемся до Мемориала Линкольна, – предложил Джек.

Талли сморщилась и сказала плаксивым голосом:

– У меня сейчас ноги отвалятся.

– Зачем ты надела босоножки на высоком каблуке? – спросил Джек.

– Мне хотелось тебе понравиться.

– Мне нравится, когда ты босиком. Как ты ходишь на озеро Вакеро. Чем меньше на тебе надето, тем лучше.

Извилистая очередь к Мемориалу Вашингтона была в три раза длиннее, чем вечером в среду.

– Думаю, им удастся увидеть немногим больше, чем нам, – заметила Талли.

– Да, но им придется выстоять часа три, – ответил Джек.

Возле пруда они натолкнулись на маленькую чернокожую девочку, которая пыталась подманить к себе утят. Талли присела рядом с ней, и Джек сделал несколько фотографий.

– А где твоя мама? – спросила Талли.

– Она вон там, – сказала девочка, которую звали Саманта. «Вон там» было футбольное поле, и на скамеечке, укрытой кустами и деревьями, сидела молодая негритянка, очень увлеченная разговором со своим чернокожим спутником.

– Саманта, – сказала Талли, заглядывая в лицо девочки, – наверное, тебе лучше пойти к маме с папой?

– А это не папа, – сообщила Саманта. – Мой папа в Вест-Индии, а это – Питер.

– Так почему бы тебе не вернуться к ним?

– Нет. Он с ума сойдет от злости, что я так далеко убежала, – сказала Саманта.

Джек помог Талли подняться, и она неохотно побрела дальше, к Мемориалу Линкольна. Саманта пошла за ними, болтая про уточек, про деревья, про воду, которая, по словам Саманты, недостаточно чистая. Джек сделал еще несколько снимков. Саманта попросила Талли дать ей поносить ее новую желтую бейсбольную кепку с надписью «Я люблю Вашингтон», которую Талли надевала козырьком назад. Талли сразу же сняла кепку, и Саманта натянула ее тоже задом наперед. Талли все время тревожно оглядывалась назад, на скамейку. Она уже исчезла из виду. Мама Саманты уже не могла видеть свою девочку, не могла видеть, что она разговаривает с незнакомыми людьми. Джек и Талли шли как можно медленнее, и девочка шла с ними, и, наконец, издали раздалось:

«САМАНТААААААА!»

Вскоре крепкая, улыбающаяся женщина догнала их и сказала:

– Саманта, почему ты ушла так далеко?

– Извини, мама, – сказала Саманта. – Питер, что разозлился?

– Нет, дорогая, он не разозлился, – ответила мама, бросив взгляд на Талли и Джека. – А теперь пойдем назад. И отдай этой красивой леди ее кепочку.

Саманта посмотрела на Талли и начала неохотно стягивать с головы бейсболку. Талли быстро взглянула на Джека. Это он купил ей эту кепку сегодня утром, пока они ели сандвичи неподалеку от Белого дома. Джек закатил глаза и кивнул. Талли присела на корточки и сказала:

– Держи кепку, Саманта. Она твоя.

Довольная Саманта нахлобучила бейсболку обратно.

– Спасибо, – пробормотала она, повернулась и убежала.

– Надеюсь, она не доставила вам много хлопот, – сказала ее мама.

– Совсем нет, – ответила Талли, а Джек обнял ее.

* * *

Талли с интересом рассматривала надпись над головой Линкольна, которая гласила: «В сердцах людей, ради которых он спас Соединенные Штаты, память об Аврааме Линкольне будет жить вечно».

– Бумеранг очень любит Линкольна, – сказала она Джеку. – Ему было бы интересно это посмотреть.

– Ага, – ответил Джек. – Может, и Робин приедет.

– О Господи!

Но Талли знала, что если она, не дай Бог, откроет рот, если только позволит себе отреагировать, повернуть назад уже будет невозможно. Они подерутся прямо под памятником Линкольну.

Было уже шесть часов вечера, солнце почти село, когда они прошли через весь мемориальный комплекс, уселись прямо на траву и стали смотреть на Потомак и Мемориальный мост, ведущий на Арлингтонское кладбище.

– Там, наверху, это дом Роберта Э.Ли? – спросила Талли.

Джек кивнул.

– Интересно, а в темноте можно отсюда увидеть Вечный огонь на могиле Кеннеди?

– Не думаю. Это же совсем небольшой огонек.

– Маленький Вечный огонь, да?

– Да, – сказал Джек, опрокидывая ее на траву. – Давай пойдем смотреть, как цветут вишни в Бухте приливов. Пошли, пока не стемнело.

– А я хочу туда, – Талли показала на Арлингтон.

– Конечно. Ну и дурак же я был, когда подумал, что тебе будет интереснее смотреть на цветение вишни, чем на могилы, – сказал Джек, протягивая руку, чтобы помочь ей подняться. – Талли, не хочешь же ты идти туда в темноте. Мы пойдем туда завтра.

Талли не двинулась с места. Ну и пусть. Это место не хуже других.

– Что с тобой происходит, Джек? – спросила она.

Он все так же возвышался над ней, заслоняя вид на мост и кладбище.

– Со мной ничего не происходит, – холодно ответил он. – А вот что происходит с тобой? Почему ты все время родишь со сжатыми кулаками и стиснутыми зубами?

– Потому что я не понимаю, что происходит.

– Да ничего не происходит. – Джек снова сел на траву «Ну, так-то лучше», – подумала Талли. Солнце, садясь справа от нее, согрело ей щеку.

– Ведь вообще ничего не происходит, правда, Талли?

– Что происходит между нами, Джек? Что случилось?

– Ничего между нами не происходит. И с нами ничего не случилось. Ведь так, Талли?

– Так? Что так?

– Что ты имеешь в виду? – спросила она.

Джек казался спокойным.

– Талли, давай пойдем посмотрим на цветущие вишни. Пожалуйста. Мы же завтра уезжаем, и наверняка нам больше не представится случай посмотреть на них. Пошли. У нас еще будет время поговорить обо всем этом.

– Когда? Ты же все время отсутствуешь! Нет, я хочу поговорить сейчас. К черту эти твои вишни! Что ты имел в виду, когда говорил, что между нами ничего не происходит?

– Я имел в виду, – пояснил Джек, – что между нами ничего не происходит уже два с половиной года.

– Ну, знаешь, если бы ты почаще бывал в Топике и не сбегал бы от меня каждые два месяца, может, что-нибудь бы и произошло! – воскликнула она.

– Если бы ты не была замужем, он повысил голос, – я и не убегал бы, может, что-нибудь и произошло бы, а, Талли?

Талли открыла рот, чтобы возразить, и неожиданно поняла, что ей нечего сказать.

– Ладно, – сказала она, вставая. – Пошли смотреть на твои вишни.

Они молча шли вдоль Потомака.

Талли натерла ноги. Она сняла свои белые босоножки и некоторое время шла босиком, но галька и грубая мостовая ранили ее пятки, и она пошла по траве, но порезалась о листья, и ей пришлось опять обуться.

Под конец Джек взял ее на руки и понес, а она прижалась к нему щекой.

– Я буду звать тебя – мой дикобраз, – прошептала она.

– Осторожнее, дикобразы оставляют в своих жертвах иглы, – заметил Джек.

Талли потерлась о него лицом.

– Тогда оставь во мне немножко, Джек, – сказала она.

Они пересекли дорогу и подошли в темноте к Бухте приливов. Там расположились странные сборища людей – на обочинах, развалясь, сидели компании, с сигаретами, банками пива и ревущими машинами, которые казались живыми. Талли захотелось в туалет, но она мгновенно отказалась от этой мысли, посмотрев на тех, кто туда входит, и вдохнув запах – это избавило ее от желания воспользоваться тем, что тут называлось туалетом.

– Джек, – Талли взяла его под руку. – Может, мы лучше встанем завтра пораньше и приедем сюда, чтобы посмотреть на цветущие вишни?

– Конечно, – согласился Джек, подзывая такси.

– Итак, Талли, – сказал он, когда они уселись в машину, – объясни мне, зачем ты притащила меня в это гнездо наркоманов? – Он показал на улицу, по которой они только что шли.

– Ведь это не я тебя несла, – возразила Талли, чувствуя себя теперь гораздо лучше.

Они поужинали во французском ресторане в Джорджтауне.

– Хочешь продолжить разговор? – спросил Джек. – Как нам теперь жить дальше?

Талли вздохнула. Странно, но она не хотела продолжать тот разговор. Она не была готова к упрекам Джека. Она считала, что только она имеет право быть недовольной.

Джек повторил вопрос.

– Я не знаю, Джек, – сказала она, помедлив. – Я не думала, что ты хочешь чего-то конкретного для нас с тобой.

– Верно. И ты тоже не хочешь ничего конкретного. Впрочем, – заметил он, – это не совсем так. Ты хочешь, чтобы я болтался в Топике и приходил к тебе на свидания по воскресеньям. Но, Талли, в Канзасе зимой холодно. Кроме озера Вакеро, нам и пойти-то там некуда.

– Мы могли бы пойти куда-нибудь еще, – неуверенно возразила она.

– Куда? В «Бергер Кинг»? Или в мотель с почасовой оплатой?

Талли выпрямилась.

– Черт знает что. Я не думала, что ты можешь быть таким занудой.

Он усмехнулся.

– Ты сама не знаешь, чего ты хочешь!

– Я прекрасно знаю, чего хочу, – сказала она неуверенно. – А ты знаешь, чего хочешь?

– Тебя. Вот и все. Больше ничего. Но с этим у нас проблемы. Почему?

«Потому! – хотелось ей крикнуть. – Ты все время уезжаешь и разбиваешь мое сердце на мелкие осколки, отбирая у меня желание жить, заставляя хотеть скитаться по свету в поисках тебя. Когда тебя нет, я становлюсь такой же тоскливой, как поля вечером. Вот почему».

– Потому что ты все время уезжаешь, – сказала она тихо.

– Я целое лето провожу в Топике.

– Ты все время уезжаешь, – продолжала она. – И я тоскую по тебе. Я не знаю, вернешься ли ты.

– Я звоню тебе почти каждую неделю!

– Ты все время уезжаешь, – упрямо повторила она.

Они давно перестали есть, и все, что лежало на их тарелках, уже остыло.

– Да? А что мне, остается делать, Талли Мейкер? Что, посоветуй? Хочешь, чтобы я жил с матерью и виделся с тобой по воскресеньям в церкви? За ланчем в будни? По субботам, когда тебе удается отделаться от Шейки? Или приезжать сюда раз в год на два дня? И что же ты предлагаешь мне?

Талли молча смотрела в свою тарелку.

– Ты не любишь Топику, – сказала она наконец. – Ты не хочешь там жить.

– Жить для чего? – резко спросил он. – А ты ее любишь?

Талли не смотрела на него.

– Ты никогда не звал меня с собой, – сказала она.

– А ты никогда не просила меня остаться в Топике, – возразил он.

Она нервно крутила в руках салфетку.

– А ты остался бы, если б я попросила?

– А ты уехала бы со мной, если бы я позвал?

У Талли задрожали руки.

Джек перегнулся через стол, сжав ее пальцы.

– Талли, а как быть с Робином?

Талли начала ковырять вилкой остывшую еду, просто чтобы занять чем-то руки.

– А что с ним?

– Мы не о нем говорим, – сказал Джек.

– А о чем мы говорим?

Он потянулся к ее левой руке и дотронулся до колец с бриллиантом и обручального.

– Ты никогда не снимаешь кольца, – мягко заметил он.

Талли просительно улыбнулась.

– Да, это так. У меня пальцы с годами стали толще. Кольца просто вросли в руку.

Она постаралась отнять руку. Джек отпустил.

– Почему ты все еще замужем?

– Все еще замужем? Вместо чего?

– Вместо того, чтобы уйти от него.

– Уйти? Зачем? – спросила Талли, не веря своим ушам.

– Зачем? – Джек лязгнул вилкой. – Зачем, черт возьми?!

Талли хотела дотронуться до него, но он отстранился.

– Джек, – мягко сказала она, – хорошо, хорошо, я понимаю, ты не можешь не уезжать из Топики, я понимаю. Просто я скучаю по тебе.

– И все?! А я думал, ты тоже хочешь уехать из Топики.

Но Талли больше всего хотелось перестать разговаривать на эту тему. Они строили такие прекрасные планы, когда бывали вместе, но все это были только мечты. Мечты о тихой вольной жизни в белом домике на берегу океана, чтобы каждый день купаться и учить детей плавать. Мечты. Мечты они обуревают всех после безумной ночи любви.

И правда, как быть с Робином? Талли была готова убить себя за свои слова и жалобы у Мемориала Линкольна. Какого черта она вообще раскрыла рот? Все было гораздо проще, пока они не начали этот разговор. Все было не так уж плохо, а этот разговор сделал все просто ужасным. Зачем она открыла рот?

– И сколько еще лет я должен возвращаться в Топику каждое лето, Талли?

«Не знаю, – хотела она сказать. – Может быть, всегда».

Лето, как она всегда ждет его! Прошлое лето было самым прекрасным в ее жизни. Прошлое, и еще одно перед ним, и еще перед этим…

Каждая песчинка, к которой прикасалась ее нога на озере Вакеро, каждая накормленная ими утка и каждая взятая напрокат лодка напоминали ей о том, что она была влюблена впервые в жизни. Она никогда не была так счастлива. И Талли с трепетом занимались с Джеком любовью, кормила его обедом и смотрела, как он рисует, она жила иллюзией, думая, что призрак счастья так же реален, как камешки под ногами.

«Как долго еще я должен возвращаться к тебе, Талли?» Скрытая угроза в его вопросе наполнила ее страхом. Страхом, что может вернуться та жизнь, которая была до него. Все эти дни, проведенные в кресле на веранде, вечера, которые она просиживала в «Тортилле Джека», все эти запертые комнаты, все эти мальчики, все годы ожидания своего часа с мыслью о том, что миновало, и попытками не думать о том, что ждет ее впереди. У нее была маленькая надежда, маленькое будущее, у девочки из Рощи, из обшарпанного дома, из той жизни, которую она отвергла и покинула, как только Генри Мейкер покинул ее, как только Дженнифер Мандолини покинула ее. Могла ли она сейчас согласиться вернуться в прошлое и опять остаться ни с чем?

Последние тридцать месяцев Джек был голосом Калифорнии, голосом Джен. Она скучала только по прибою. Или, может быть, по его шуму…

Опадающая Талли. Когда он бросит ее, она, как листья, опадет и завянет. Но тогда, тогда она снова будет сидеть на полу в ванной, прижимая к располосованным запястьям полотенце, тогда… Она надеялась, что это случится еще нескоро.

Как бы то ни было, теперь она спит лучше.

Когда приходила зима, Талли начинала готовить для Робина. Он приходил домой рано, вся семья садилась за стол. Потом они играли на полу в «Кенди Ленд» или помогали Бумерангу с домашним заданием.

Робин купал сына, Талли читала ему, а Робин сидел рядом в кресле-качалке. Потом они болтали – в ванной, на кухне или в постели. Они говорили о его бизнесе и о ее работе, о сыне, о Хедде. Та чувствовала себя гораздо лучше. Она снова ходила и, к сожалению, говорила тоже.

Зимой Талли и Робин смотрели телевизор, поздно ужинали, шли в постель и занимались любовью. Талли обнаружила, что, когда Джек уезжал, ей нравилось заниматься любовью с Робином больше, чем всегда.

Совсем другое дело – летом. Летом Талли почти не видела Робина. Он очень много работал, играл в футбол и регби, брал с собой Бумеранга на выходные и часто засиживался с Брюсом или Стивом по воскресеньям. Талли не изводила себя готовкой, и любовью они занимались реже, и мало разговаривали. Летом Робин оставлял ее одну, и это вполне устраивало Талли. Но когда Джека не было, то Робин все время был рядом, и это Талли тоже устраивало.

– А как ты сам думаешь, Джек, сколько еще раз ты будешь возвращаться? – наконец спросила она.

Он снова схватил ее за руки.

– Талли, – прошептал он. – Калифорния, Талли! Калифорния! Мы вместе, всегда вдвоем, и все время солнце и океан, нигде ты не увидишь такого пляжа – только на океане. У нас будет дом, я буду писать картины, ты будешь работать или что-нибудь еще делать, и у нас будут дети, они будут расти на берегу, и мы тоже, в тепле и солнце. Вот чего я хочу, Талли, вот чего я хочу для нас с тобой.

Его сердце билось так часто! Она попыталась высвободить руки, но он удержал их.

– Ты предлагаешь мне уехать с тобой, Джек?

– Да, Талли, да.

Она снова попыталась высвободиться. На этот раз он отпустил.

– Прости меня, Джек, – сказала она. – Я просто растерялась. Это все немного неожиданно, не правда ли…

– Неожиданно? – Джек недоуменно посмотрел на нее и расхохотался. – Ну, ты даешь! Ты просто нечто, Талли Мейкер! Мы говорим об этом уже третий год, каждое лето! Так что же ты имеешь в виду под словом «неожиданно»?

Почему-то Талли захотелось его поправить, сказать, что она Де Марко. Странно, годами ей не хотелось ничем поправлять его!

– Почему бы не поговорить позже? – сказала она. – Мне надо все это обдумать.

– Ладно, – согласился Джек, – но мы вернемся к разговору еще до отъезда.

– Что ты имеешь в виду? Мы уезжаем завтра!

Увидев его высоко поднятые брови, Талли вздохнула.

Разреши спросить тебя. Если бы я не попыталась сегодня разобраться в том, что с тобой происходит, ты сказал бы мне все это сам?

– Господи, Талли! Да, разумеется, я все бы тебе сказал. Как ты думаешь, как долго двое могут жить так, как живем мы? Я думаю, что три года – это уже почти предел. По крайней мере для меня. Рано или поздно я все равно заговорил бы об этом.

– И что бы ты сказал? – спросила Талли. – И что бы сделал?

– Я не ставлю ультиматумов, Талли. Никаких, – сказал Джек, жестом прося официанта принести счет. – Нет. Если ты хочешь жить со своим мужем, я просто удалюсь. Если ты хочешь быть со мной, мы уедем в Калифорнию. Но, Талли, – сказал Джек, – я не могу продолжать так. Я хочу просыпаться и видеть тебя рядом чаще, чем двенадцать раз в году. Мне надо… – Он запнулся.

– Вся беда в том, что вам всем так много надо, – тихо сказала Талли.

– А тебе самой? Ты хочешь иметь при себе сразу двух мужчин.

Он оплатил счет.

– А ты? – спросила она, неприятно улыбаясь. – Разве тебе не нужны сразу две женщины для полного удовлетворения?

– Нет, Талли, – ответил Джек.

– А как же ты обходишься восемь месяцев в году, когда меня нет рядом?

– Ладно, тогда ответь и ты мне. А как обходится твой муж все те четыре месяца, когда ты берешь выходной от семейной жизни?

Она была буквально раздавлена этим вопросом. Я не беру выходной от семейной жизни, хотела она сказать, но промолчала, боясь, что он прав.

Они шли вниз по Коннектикут-авеню и искали проход к мосту Фрэнсиса Скотта Кея. Ночь была теплой, но на улице было пустынно. Подойдя к цирку Дюпон, Талли и Джек свернули на Нью-Хемпшир, а потом опять на М– стрит и наконец – на Потомак, в водах которого дрожали огоньки всех улиц. Они остановились на мосту и смотрели на Кеннеди-центр, на всегда освещенный Мемориал Линкольна, а дальше через реку – виднелось Арлингтонское кладбище. Как Талли ни старалась, она так и не могла разглядеть огонь на могиле Кеннеди. Джек был прав – там был просто очень маленький огонек.

– Он от нас в двух милях, Талли, – сказал Джек, как будто прочитав ее мысли. – На другом берегу реки. Мы даже свой отель с трудом можем увидеть, а ведь это здание в двадцать семь этажей!

Когда они уже подходили к отелю, Джек сказал:

– Мы же пропустили парад! Сегодня был парад, парад цветущей вишни. А мы где с тобой были?

– Мы были вместе, – сказала Талли. Потом поцеловала его плечо и добавила: – Мы и деревья вишневые пропустили.

– Если бы тебе не пришло в голову тащить меня к наркоманам…

Уже поднявшись в комнату, он сказал:

– Утром пойдем смотреть на вишни.

– Утром мы идем на Арлингтон, – напомнила Талли.

– Ах, я же совсем забыл. Конечно же, Арлингтон, – сказал Джек.

– Я тебе покажу Арлингтон, – сказала она, прижимаясь к нему, и им сразу стало тесно в одежде. Они любили друг друга между дверью ванной и стенным шкафом, прямо на коврике в прихожей.

Перебравшись на постель, они лежали тихо, и только безмолвный телевизор отбрасывал на них голубой свет. Талли гладила пальцами губы Джека и что-то бормотала, а он лежал на спине и смотрел в потолок.

– Джек, – прошептала она, – мы вместе. Разве это не все?

– Это настолько все, что я хочу, чтобы так было каждый день, – ответил он.

– Но, Джек, ты же одиночка. Тебе двадцать девять лет, а ты сам по себе уже с девятнадцати. Ты говорил Шейки, что не можешь ни о ком заботиться. Она тебе поверила. И я тоже почти что поверила.

– Я не хотел заботиться о Шейки, – сказал Джек.

– А что изменилось?

– Я не любил Шейки.

Талли отодвинулась от него на край кровати, но он приподнялся и прижался к ней.

– Что, Джек, что? – прошептала она.

– Талли, ты меня любишь?

– Джек, я тебя люблю.

– Как сильно?

– Как саму себя, – ответила она.

– Это сильно?

– Джек, – сказала Талли, – чувство, которое я испытываю к тебе, сильнее, чем любое родственное чувство, – такого я не испытывала никогда.

– Даже к ней.

– Из-за нее, – поправила Талли

– Кроме чувства, которое тебя связывает с Бумерангом.

Талли вдруг стало трудно дышать. Она попыталась выбраться из-под него. Попыталась повернуть голову сначала в одну сторону, потом в другую, чтобы хоть немного отодвинуться от него.

Она задержала дыхание и спросила спокойно:

– Джек? А ты когда-нибудь хотел иметь ребенка?

– То есть, чтобы он или она жили со мной в палатке? Колесили со мной на «мустанге»? Пили со мной «текилу»?

– Никогда-никогда не хотел? Даже немножко?

– Ну разве что немножко. Я никогда особо об этом не задумывался. Наверное, я не хотел бы умереть и никого после себя не оставить. Но я всегда сам по себе. Когда же мне думать о детях?

– Да, но ведь это будет твой ребенок. А ты будешь – его.

– А Бумеранг – твой?

– Мой. И Робина. Талли нужно было, нужно было выбраться из-под него. Она чувствовала, что задыхается.

– Пусти меня, – взмолилась она, – слезь с меня.

Он откатился в сторону.

– А ты хотела ребенка, пока не родила? – спросил он.

– Не очень, – ответила она, тяжело дыша.

Джек повернулся к ней.

– Ты мой ребенок, – сказал он. – Баю-бай.

Она снова повернулась к нему, и он обнял ее, целуя и перебирая ее волосы.

– Поедем со мной, Талли, – прошептал он. – Пожалуйста, поедем со мной.

Талли прикрыла глаза. Если бы она могла, она бы и уши заткнула.

– Зачем, Джек?

– Потому что я люблю тебя, Талли, и не хочу больше быть одиноким.

Некоторое время Джек лежал молча, а потом спросил:

– А ты хоть иногда о ней думаешь?

Она натянула на себя простыню.

– Не тогда, когда я с тобой. Тогда я вообще не думаю.

– Мы теперь мало о ней говорим.

– А о чем туг говорить? – спросила Талли.

– Ты все еще сердишься на нее?

Талли медленно покачала головой. Нет. И придвинулась поближе, положив голову ему на плечо. Она слушала, как билось его сердце, и думала о том, что уже не так одинока.

– Расскажи мне о ней, Талли. Что-нибудь новое.

Талли было что рассказать ему, но именно это она не хотела рассказывать. Ей хотелось говорить о чем-нибудь легком. Но, как ни странно, вспоминать, а потом рассказывать про Дженнифер оказалось легче, чем говорить о них самих.

Когда нам было по девять-десять лет, мы лежали у нее на заднем дворе, и предполагалось, что спим в палатке ну, ты ведь знаешь эти сонные летние вечера. Мы лежали на траве, и она мне говорит: «Представляешь, если бы небо было морем, и вся вода прямо сейчас на нас вылилась».

И тут я говорю: «В Америке нет океана».

А она: «Тут-то ты и ошибаешься, Талли Мейкер. С одной стороны – у нас Атлантический океан, а с другой стороны – Тихий. Тихий больше и, я думаю ближе».

«А в Канзасе океана нет», – сказала я.

«Нет, – подтвердила она. – А как ты думаешь, почему он называется Тихим?»

«Потому, что он все время спокойный? – предположила я. Мне вообще не хотелось говорить про какие-то дурацкие океаны.

«Нет, – сказала она. – Потому что он очень бурный. Потому что в нем всегда такие ужасные штормы, и волны большие, и самые сильные приступы морской болезни всегда бывают именно в Тихом океане.

«Кошмар», – сказала я.

А она говорит: «Я бы хотела на него посмотреть. Хотела бы поехать к океану и посмотреть на больных морской болезнью. Или на то, как большая волна поглотит всю Калифорнию. А я бы стояла и смотрела.

«Не думаю, что Калифорния такая маленькая», – сказала я,

«Она не маленькая. Ты что – вообще ничего не знаешь? Но Тихий океан еще больше, чем Калифорния. Он может ее поглотить».

«Ну Калифорния не больше Канзаса», – сказала я. Я ужасно злилась.

«Конечно, больше», – утверждала она.

«Нет, не больше! Канзас вообще самый большой штат. Он огромный. Я точно знаю. Нет на земле места больше, чем Канзас. Он даже больше твоей дурацкой Калифорнии!» – разозлилась я

Она пожала плечами. «Думай как хочешь, Талли Мейкер. Но мне все равно хотелось бы постоять на самом краешке земли и посмотреть на океан».

А через несколько недель дна уговорила своих родителей подписать меня на журнал «Нэшнл джиогрэфик».

Первый год я его не читала. Мне все еще было обидно за мой несчастный Канзас. Потом я начала читать. Подписка продолжалась, пока мне не исполнилось восемнадцать. Когда я вышла замуж, я опять подписалась, но это было уже не то, мне и читать-то некогда стало…

– Спасибо, Талли, – произнес Джек, – очень хорошая история. Про тебя.

– Это и про нее тоже, – защищаясь, сказала Талли.

– Про тебя, Талли. Все, что ты рассказала мне про нее, было прежде всего про тебя. Но, знаешь, – добавил он, – это совсем не та история, какую ты хотела мне рассказать. У тебя была припасена другая, но ты выбрала эту. Почему?

– Нет никакой другой истории, – быстро сказала Талли.

– Конечно, нет, и шрамов у тебя на запястьях тоже нет.

Джек снова навалился на нее, и Талли провела пальцами по его спине. Она закрыла глаза и представила, что она – Дженнифер. Она – Дженнифер под Новый год, которая обнимает своего первого парня, и не просто какого-то, а его.

– Джек, – прошептала Талли. – Я люблю тебя. Как невероятно сплелись в тебе жизнь и смерть. – Она погладила его по щеке. – Каково было заниматься с ней любовью?

– Да, неплохо, наверное. Я тогда сильно выпил. Казалось, что здорово. Она что-нибудь рассказывала об этом?

– Немного, – сказала Талли. – Скажи, а что ты чувствовал, когда прикасался к ней?

– Не знаю, – ответил Джек. – Приятно. Она была такая крупная. Это я хорошо помню. У нее была потрясающая грудь!

Талли вывернулась из-под него, перевернулась на спину и прикрыла глаза.

– Правда потрясающая? – переспросила она.

Джек легко толкнул ее в бок, и, когда она не прореагировала, снова подтолкнул ее, перевернул ее на живот и сам улегся сверху на ее спину, шепча ей в шею:

– Ты сейчас гораздо лучше ее, Талли. А тогда, когда ты жила на Канзас-авеню, ты казалась начисто лишенной всех чувств.

– Это правда, – согласилась Талли. – Знаешь, я даже не могла имени ее произнести вслух.

– Что значит – не могла? Ты и сейчас не можешь. Серьезно. Каждый раз, когда ты произносишь ее имя, ты кривишься, словно у тебя зуб болит.

– Да, в общем-то… – протянула Талли. – Кстати, на прошлой недели было ровно десять лет. Десять лет с того понедельника.

– Десять лет – большой срок, Талли, – мягко сказал Джек, поглаживая ее. – Талл, скажи, ты думала, что все закончится так плохо?

– Я не знаю, Джек, – сказала она. – Я больше уже ничего не знаю. Тогда, каждый вечер ложась в постель, я не могла заснуть, а днем мучилась вопросом: где же моя дорога, что же в этой жизни мое? Я всю жизнь ходила с опущенной головой – так что ничего я не могла знать. Кто я была такая, чтобы знать? И что я могла видеть, если душа моя была наполовину в могиле, наполовину в прошлом?

А она всегда говорила о будущем, беспрерывно, у нее всегда были грандиозные планы, надежды, она никогда не останавливалась: работала, училась, планировала свое будущее, никогда не останавливалась… пока… И когда это произошло, я подумала, что ничто не могло ни остановить, ни вернуть ее. Я не могла ничем помочь, и мне за это стыдно.

Джек ничего не сказал. Талли повернула голову и посмотрела на него. Он лежал, закрыв глаза руками, и на нее вдруг накатила волна жалости, затопила, омыла, а когда она пришла в себя – он лежал рядом, Джек Пендел, закрыв глаза ладонями. Талли вытерла с лица слезы и прошептала: