Текст книги "Талли"
Автор книги: Паулина Симонс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 50 страниц)
– Талли! К телефону! – крикнула Донна. На часах было пять тридцать.
Талли подошла к телефону. «Мужчина, – успела шепнуть Донна. – Очень серьезный голос».
Никто никогда не звонил ей на работу, кроме Шейки. «Что могло случиться?» – подумала Талли, поднимая трубку.
– Слушаю.
– Это Натали Мейкер?
– Да.
– Талли, это доктор Рубен из городской больницы.
– Слушаю.
– Талли, у меня плохие новости о вашей матери.
Молчание.
– Талли, вы слушаете?
– Да.
– Мне очень жаль.
Молчание.
– Талли, у вашей матери инсульт. Сейчас она у нас, в палате интенсивной терапии. Мы не знаем, выживет ли она. Если выживет, то неизвестно, в каком она будет состоянии.
Молчание.
– Талли? Что с вами? Вам, должно быть, очень тяжело.
– Да.
– Вы можете приехать в больницу, подняться на второй этаж, назвать себя, и вам позволят повидать вашу мать. Хорошо?
– Да, – сказала Талли и повесила трубку.
– Талли? Ничего не случилось? – спросила Донна.
– Нет, – сказала Талли, вернулась к столикам и доработала смену.
После работы она пошла домой, приняла душ и сразу легла в кровать.
На следующее утро Талли поехала в больницу. Сестра проводила ее до палаты, и несколько минут Талли смотрела на мать.
– Можете посидеть рядом с ней, если хотите, – предложила сестра. – Не волнуйтесь, вы не побеспокоите ее.
Талли кивнула. Вскоре она ушла из больницы и поехала к Святому Марку.
Этим же вечером Джереми, прилетевший из Нью-Йорка, холодно досмотрел на Талли и сказал:
– Я звонил в «Каса Дель Сол». Донна сказала, что ты в больнице.
– Я прекрасно себя чувствую, – ответила Талли.
Джереми покачал головой.
– Я имел в виду совсем другое. Донна сказала, что ты пошла в больницу навестить мать.
– Да, – сказала Талли. – Она не очень хорошо себя чувствует.
– Талли! – закричал Джереми. – Ты говорила мне, что твоя мать умерла!
– Ах, да, – медленно проговорила Талли. Она посмотрела на него и пожала плечами. – Ну-у…
– Ну-у? Ну-у? Что это еще за «ну-у», черт возьми? Ты лгала мне, Талли?
– Ну, наверное, – сказала Талли, – моя мать все еще жива.
Джереми был страшно расстроен.
– Как ты могла обмануть меня в этом? Когда дело касается твоей родной матери. Ради Бога, почему?
– Вот как? А если бы я обманула тебя в чем-нибудь другом, это было бы нормально, да? – спросила Талли.
– Талли, ответь мне ради Господа Бога, почему ты сказала, что твоя мать умерла?
– Мы недостаточно близкие люди, – отозвалась Талли.
– Не сомневаюсь! – воскликнул он. – В чем еще ты меня обманула?
– Не знаю, – усталым голосом ответила она. – Я не могу ничего сейчас придумать. Но будь уверен, я тебе скажу, если вспомню.
– Как я могу тебе доверять, если ты лжешь мне, Талли?
– Если бы ты не задавал мне столько дурацких вопросов, мне не пришлось бы тебе лгать!
– Почему бы просто не сказать, что ты не хочешь говорить о том-то или о том-то?
– Да потому что это бесполезно! – закричала она. – Потому что у тебя тут же появится отвратительный сочувствующий взгляд и ты произнесешь: «Давай па-а-га-ва-ри-им» об этом. А я не хочу об этом «га-ва-а-ри-ить», черт побери!
Джереми долго молчал. Наконец уже спокойно спросил:
– Как она?
– У нее был удар, – ответила Талли тоже спокойнее.
– О Талли, – сказал Джереми, кладя руку ей на спину. – Мне так жаль.
Она отодвинулась от его руки.
– Все нормально. Я уверена, что она поправится.
Джереми внимательно смотрел на нее.
– Ох, – только и вымолвил он.
– Я уже говорила тебе, – сказала она, – что мы с матерью никогда не были близки.
– Я знаю, но ей плохо, Талли.
– Да.
Джереми притих на мгновение.
– Ты не хочешь говорить об этом?
– Нет.
– Почему?
– Потому что не хочу.
– Ты ходила навестить ее?
– Да, но она… не разговаривает.
– Ты не хочешь рассказать мне о ней?
– Джереми! Нечего рассказывать. Я ходила навестить ее. Она лежит в интенсивке, на ней уйма всяких трубок и проводов. Лицо бледное. Вот и все.
– Я не это имел в виду.
– Знаю.
Талли встала с дивана и, как ураган, помчалась на кухню. Через несколько минут она вернулась в гостиную и присела на край дивана.
– Джереми, послушай, ты мне правда очень нравишься, и нам хорошо вместе, и я, конечно же, хочу и дальше с тобой встречаться, но есть многое, о чем я не хочу разговаривать. Целая куча. Ты же все время спрашиваешь, каждый день, каждый раз, когда мы встречаемся, вопросы, вопросы, вопросы. Мы не говорим больше о книгах, о путешествиях, о Калифорнии, потому что ты постоянно наезжаешь на меня со своими вопросами. Поэтому я лгу или избегаю тебя, потому что я просто-не-хочу-об-этом-говорить! Ты должен уважать мое право на молчание, понимаешь?
Он сидел оглушенный.
– Талли, я думал, мы близкие люди.
– Да, довольно близкие. Но только потому, что мы спим вместе, я не собираюсь делать у тебя на глазах харакири, дабы удовлетворить твое любопытство.
Джереми был поражен.
– Я ведь хочу помочь тебе. Разве это невозможно?
– Помочь мне? Как? Таким способом? – Она сглотнула комок в горле. – Джереми, знаешь, как ты можешь мне помочь? Перестань все время задавать мне вопросы. Просто перестань.
– Почему мы не можем поговорить о том, что беспокоит тебя, причиняет тебе боль? Твоя боль станет моей и уже не покажется такой тяжелой, тебе станет легче. Разве не так? – сказал он.
– Джереми, Джереми, – Талли покачала головой. – Ты хочешь помочь? Дай мне другую жизнь. – Она опустила взгляд. – Да, дай мне другую жизнь. Жизнь, о которой я смогу с тобой разговаривать, жизнь, о которой я смогу поговорить с Шейки или с Робином, или с Джулией. А если не можешь, то хотя бы не расстраивай меня.
Они помолчали. Потом Джереми спросил:
– А Робин знает?
– Что знает? – резко бросила она, испугавшись, что он имеет в виду себя.
– Ну об этом, о твоей матери?
– Ну, мы знакомы уже два года. Он знает моих подруг. Кое-что он знает. Не много. Да и нечего особенно знать о моей матери. Мы – не близкие люди. Да не бывает людей, которые были бы близки со своими родителями, Джереми!
Джереми придвинулся ближе и погладил ее по голове.
– Ты ни с кем не близка, да, Талл?
– Что ты хочешь этим сказать? – спросила она, положив руку на горло. – Сейчас я так близка к тебе, что мне от этого не хватает кислорода.
Когда Талли рассказала Робину, что у Хедды удар, он сначала очень расстроился, а потом ужасно рассердился.
– Талли! Твоя мать в больнице! Она может умереть! Как ты можешь сидеть здесь со мной, есть, смеяться, шутить, зная, что над тобой нависло?
Он грохнул кулаком по столу.
– Робин, успокойся. Все нормально.
– Нет! Я не собираюсь успокаиваться! И вовсе это не нормально. Она – твоя мать. Может, пора прекратить эту войну?
Талли думала над его словами, откусывая кусочек лимонного пирога.
– Робин, я страшно жалею, что рассказала тебе. – Она вытерла губы. – Ты сегодня действуешь мне на нервы, и я хочу домой. Окажи мне любезность – отвези меня.
– Почему бы нам не поехать в больницу?
– Потому что я не живу в больнице. Я живу у себя дома и именно туда я поеду.
– И давно твоя мать больна?
Талли колебалась.
– Кажется, дней шесть. Попроси счет, пожалуйста.
– И сколько раз ты ходила к ней?
Она снова замешкалась с ответом.
– Она в коме, на ней много всяких трубок.
– Сколько?
– Уйма трубок. – Она покачала головой. – Может, полдюжины, может…
– ТАЛЛИ!
– Один раз, – сказала она.
– Один раз! – воскликнул он.
Талли поднялась и надела пальто.
– Робин! Я знаю, что тебе это трудно понять, но постарайся запомнить, что к тебе это не имеет никакого отношения. А сейчас отвези меня домой.
На улице было холодно, шел снег. Робин загородил дверь машины и тихо сказал:
– Талли, ты знаешь, как я к этому отношусь. Моя мать умерла внезапно.
– Да, спасибо, что заботишься обо мне. Но это была твоя мать, не знаю, повезет ли так же моей.
Робин замахнулся, чтобы ударить ее. Талли молча смотрела на него. Она не стала уворачиваться, не моргнула, не отступила назад. Когда он наконец опустил руку, она прошипела:
– Ты сошел с ума? Совсем спятил?
– Прости, прости, прости, – бормотал он. – Мне ужасно жаль, Талли, прости, пожалуйста.
Она отвернулась, но он схватил ее и повернул к себе лицом, стараясь удержать. Она попыталась его оттолкнуть, и его славное лицо оказалось так близко, что ей вдруг расхотелось бороться. Меньше всего на свете ей хотелось говорить о своей матери. И так же сильно ей не хотелось признаваться, что есть Джереми.
В конце концов они сели в автомобиль, и Талли всю дорогу смотрела прямо перед собой.
– Талли, посмотри на меня. Пожалуйста. Прости меня. Я ни разу в своей жизни никого не ударил и вряд ли когда-нибудь смогу. Я просто… Ты вывела меня из себя. – Она промолчала. Робин продолжал: – Что случилось, Талли Мейкер? Ты так отдалилась от меня в последнее время…
– В последнее время?
Он кивнул.
– Раньше до тебя можно было докричаться, – сказал он. – Ты была досягаема. Но теперь мы встречаемся все реже и реже, и я беспокоюсь. Я просто заболеваю, когда вижу, как ты холодна со своей матерью. Что бы там ни было, она – твоя мать.
Опять молчание.
Он подъехал к обочине и затормозил.
– Талли, пожалуйста, не бросай меня, – попросил Робин, дотрагиваясь до нее. – Пожалуйста.
Она вздохнула.
– Хорошо, Робин. Хорошо. Здесь слишком холодно. Отвези меня домой. Там мы поговорим.
В трейлере было чисто и тепло. Талли приготовила чай и примостилась рядом с Робином на диване. Она посмотрела в его серьезное лицо, дотронулась до гладкой смуглой кожи, до его рук, обхвативших чашку, и просто не смогла… Она не могла так поступить с ним, не хотела видеть, как он расстроится, и к тому же боялась, что, если Робин узнает про Джереми, он уйдет и никогда не вернется. Ей случалось видеть, как он увольняет людей в своем магазине – плохо работающих или неспособных, – видела как-то, как он вызвал полицию, когда какой-то парень украл у него два галстука. «Робин очень мягкий и уступчивый, – думала Талли, – но если встать у него на пути или предать его, он превращается в камень, и тогда от его податливости не останется и следа».
Талли совсем не была готова к разрыву. Вот он здесь, у нее на диване, и ждет, чтобы она поговорила с ним, подпустила к себе, доверилась ему. И она должна рассказать ему либо про Джереми, либо про свою мать.
Она позвала его в кухню.
– Робин, я расскажу тебе первое воспоминание маленькой Натали, – бесстрастно сказала она, засовывая в тостер пару английских булочек. – Ей было два года, была ночь. Натали тихо спала и вдруг проснулась. Проснулась оттого, что не могла дышать. Она попыталась закричать, – рассказывала Талли, доставая масло и виноградный джем, – но не могла. Она открыла глаза, но ничего не видела. Что-то было прижато к ее лицу. Она стала вырываться, отталкивать от себя это, но ничего не получалось. Она пыталась схватить это руками. Это оказалась подушка, она поняла на ощупь. Наконец движения ее стали медленными, ноги перестали дергаться, у нее закружилась голова и сознание стало уходить. Боли не было. Потом Натали услышала голос отца, словно бы издалека. Он звал ее и спрашивал, все ли в порядке. Подушку немедленно убрали. Натали вздохнула и закричала. Она увидела, как ее мать повернулась к отцу и стала ругать его, что он разбудил ребенка. Натали продолжала кричать, отец, подошел к ней и взял ее на руки.
Зрачки Робина расширились так, что шоколадная радужка исчезла. Они стояли, глядя друг на друга, и Робин выговорил: «Булки горят».
Талли выключила тостер как раз вовремя. Намазав булочки маслом и джемом и снова разлив по чашкам чай, она отнесла все это в гостиную. Они снова сели на диван.
– Талли, я не верю тебе.
Она пожала плечами.
– Конечно. И тем не менее это правда. К сожалению.
Робин отставил чашку.
– Талли! Матери не убивают своих детей.
– Она не убила Натали.
– Тебе приснилось.
Талли усмехнулась.
– Робин, тебя явно никогда не душили. Такое невозможно вообразить, тем более в двухлетнем возрасте. – Она отвернулась на секунду. – Вот позднее такое вполне может присниться..
Он встал с дивана и зашагал по комнате. Ей стало смешно. И почему все ее мужчины начинают расхаживать по комнате, стоит только завести серьезный разговор?
– Значит, из-за этого ты так плохо спишь?
– Думаю, что да.
– Я думал, это оттого, что…
– Нет, как правило, из-за этого, – резко сказала она. – Я не могу спать, вот и все.
Робин продолжал мерить шагами гостиную.
– Талли, зачем ей было душить тебя?
– Робин, откуда я знаю? Да какая, черт возьми, разница? Потому что ее саму бросила мать, потому что ее не любил отец, потому что она боялась, что наш отец любит нас слишком сильно. Какое мне дело, почему?
– Мне есть дело, – сказал Робин.
– С чего бы?
Он не ответил, и Талли сказала:
– Ты думаешь, если бы ты знал причину, то смог бы это понять?
– Во всяком случае, в этом был бы какой-то смысл.
– Смысл в том, что мать пыталась придушить своего маленького ребеночка? – Она засмеялась. – Замечательно!
Робин молчал.
– Ты сказала «нас».
– Нас?
– Да. Ты сказала она боялась, что отец любит нас слишком сильно. Кого вас? Тебя и твоего брата? Ты говорила, что тебе было пять, когда он родился.
Талли стала тихой-тихой-тихой. Было слышно, как гудит холодильник на кухне и шуршат шины проезжающих по улице машин.
– У меня был еще один брат, – наконец сказала она. – Он умер совсем маленьким.
Отчего он умер? – мягко спросил Робин.
Талли подняла на него глаза.
– Внезапная смерть в грудном возрасте, – ответила она.
Когда они уже лежали в постели, Робин притянул ее к себе и сказал в ее волосы:
– Талли, это ужасная история, ужасная. Ты не представляешь себе, как мне трудно верить тебе.
Талли погладила его руки.
– Представляю, – сказала она. Не думай об этом.
– Бедная ты моя. Ты видишь все это во сне и тогда вскакиваешь среди ночи?
– И не только это, – сказала Талли, вспоминая сон про голову.
Через неделю после своего дня рождения Талли стиснула зубы и рассказала ту же самую историю Джереми.
Джереми заплакал и бережно обнял ее и только приговаривал: «О Талли, Талли, бедная Талли, моя Талли». Талли лежала с безучастным видом. Реакция Джереми резко отличалась от реакции Робина, и лишний раз доказала то, что она уже знала: один не может заменить другого. Они были столь же не похожи, как внушающие трепет просторы Великой равнины и голубоватые склоны Флинт Хиллз, – из породы прозрачней стекла и тверже стали.
Через неделю Хедце стало лучше, худшие опасения врачей остались позади. Доктор Рубен позвонил Талли домой и сказал, что Хедда спрашивает о ней.
– Она говорит после такого удара?
– Не очень хорошо, – сказал врач. – Но она зовет Тави.
Талли приехала в больницу, вошла в палату, села и некоторое время смотрела на мать. Вошла медсестра, Хедда проснулась и, с трудом повернув голову, увидела Талли. Она не отрывала глаз от ее лица.
Талли кашлянула.
– Как ты, мама? – спросила она. – Говорят, ты начала поправляться.
Хедда отрицательно качнула головой и жестом показала Талли, чтобы она подошла ближе. Талли встала и наклонилась к матери. Запах хлороформа, спирта, металлический запах трубок с физиологическим раствором и обжигающее дыхание Хедды ударили ей в нос. Талли невольно поморщилась. Она склонилась пониже и услышала, что Хедда говорит: «Они умают, что я вяд ли када-ниудь уду адить или вигать уками».
Выпрямившись, Талли изучала лицо матери.
– Ты наверняка поправишься, мам, – сказала она. – Ты очень сильная. – Она отошла и снова села. – Всем бы быть такими сильными, как ты. – Она встала. – Ты сумела пережить очень многое. Я совершенно уверена, что ты справишься и с этим. Мне надо идти. – Она быстро пошла к двери– Я скоро приду. Береги себя, хорошо?
Через несколько дней доктор Рубен снова позвонил ей на работу и попросил прийти к нему.
– Доктор Рубен, – сказала Талли. – Я очень занята. По вечерам я работаю, а днем учусь. Может быть, мы поговорим по телефону?
– Талли, это очень серьезно. Это касается вашей матери.
На следующий день Талли, скрепя сердце, отправилась в больницу. «Президент Рейган готовится к инаугурации[22]22
20 января – день торжественного вступления в должность президента США.
[Закрыть] а я собираюсь беседовать с доктором по поводу своей матери».
– Талли, – начал врач, – состояние вашей матери улучшилось.
– О, хорошо, – сказала Талли.
– Ну, не так, чтоб совсем хорошо… – Доктор Рубен был высокий, лысый и, как показалось Талли, немного нервный. Он носил очки, и она заметила, что каждые несколько минут он их снимает, протирает и снова водружает на нос.
Талли тошнило от больничного запаха, от этих белых стен, от стерильности, от самой мысли, что она вынуждена здесь находиться, что не может сию же секунду встать и уйти. Она смотрела, как доктор снова и снова протирает очки, и думала: «Он не может сказать мне ничего хорошего».
– Не думаю, что она когда-нибудь сможет ходить или двигать конечностями, – сказал доктор Рубен.
Талли молчала. Однако надо же было что-то сказать.
– Как вы можете быть уверены? В наше время медицина творит чудеса.
Он кивнул.
– Да, да, конечно. Но повреждения мозга у вашей матери после церебро-вазикулярного инсульта очень серьезны. Сейчас у нее то, что называется периферической невропатией, реакции ее периферийной нервной системы напоминают сокращения мышц. Она страдает гемиплегией левой половины тела и парезисом правой. На данный моменту нее афазия, которая совершенно…
– Доктор Рубен, – перебила его Талли, прочистив горло. – Не могли бы вы повторить мне все то же самое, только – по-английски?
Доктор Рубен снова снял очки.
– Ну если говорить проще, она вряд ли поправится. Во всяком случае, не в этом году, и вряд ли в следующем.
– Ну что ж… – вздохнула Талли.
– Хотя одна хорошая новость у меня для вас есть. Она почти все понимает, и мы надеемся, что речь практически полностью восстановится, хотя, конечно, некоторая невнятность произношения останется.
– И это хорошая новость? – спросила Талли.
– Конечно, – ответил доктор Рубен, не понимая ее. – У нее закупорено столько кровяных сосудов, что она могла превратиться в растение или даже хуже.
– Или даже хуже, – повторила Талли, подумав про себя! «Хуже, чем растение?»
Доктор Рубен опять снял очки.
– Талли, я пытаюсь объяснить вам, что ваша мать нуждается в ежедневном уходе. Она не сможет работать и обслуживать себя самостоятельно.
Талли долго смотрела на доктора, пока, наконец, смогла сказать:
– Извините, боюсь, что не поняла вас.
– Вашей матери нужен кто-то, кто будет ухаживать за ней.
– Хорошо, – сказала Талли. – Я не сомневаюсь, что мы сможем решить этот вопрос. Тетя Лена возьмет маму к себе.
– И что же?
– Что что же? Мы наймем сиделку, физиотерапевта, что там еще ей нужно? Она работала на благо города. Город это и оплатит.
– Страховка вашей матери не сможет покрыть всех расходов.
– Что значит не сможет?! – возмутилась Талли. – Она работала на Топику двадцать с лишним лет, не пропустила ни одного дня, никогда не брала больничный, ходила на работу в любом состоянии. Да она, может, и инсульт этот получила из-за того, что надышалась испарениями фабрики! Вы хотите сказать, что в ее страховку не входит потеря трудоспособности?
– Нет-нет, разумеется, входит. Но страховки по потере трудоспособности хватит примерно на два года, – сказал доктор Рубен. – Я узнавал, ей полагается весьма значительная сумма. Но все равно ее хватит только на физиотерапевта, который будет приходить один-два раза в неделю, и на работника социальной службы – один раз в неделю. Этих денег не хватит на то, чтобы нанять сиделку на каждый день, которая готовила бы, купала ее, стирала одежду, укладывала спать, три раза в день давала лекарства. Я имею в виду ежедневный уход за тяжелобольным человеком, понимаете?
– Да, – сказала Талли. – Ну и чем вас не устраивает тетя Лена?
Доктор Рубен, только что в очередной раз водрузивший очки на нос, снова снял их.
– Талли, у вашей тети достаточно своих проблем. Мы говорили с ней и даже ходили к ней домой. Больничному персоналу показалось, что она сама… нуждается в присмотре.
Талли чуть было не улыбнулась.
– Не могу с вами не согласиться. Так что же вы предлагаете, доктор?
Он надел очки и тут же снял их.
– Вы не думали вернуться домой?
Талли на секунду онемела, а потом засмеялась. Она встала со стула, все еще смеясь, подошла к столу доктора, перегнулась над столом, так что оказалась совсем близко от его лица, и перестала смеяться.
– Вы, должно быть, пошутили, доктор, – ее слова звучали как выстрелы, – и это была чертовски неудачная шутка.
Она выпрямилась.
– Талли, я знаю, что вы хотите быть независимой…
– Независимой, Господи! – оборвала она его. – Доктор, извините, вы, естественно, не можете знать. Но позвольте вам сказать, что то, о чем вы просите, – совершенно невозможною.
– Почему невозможно?
– Ну, во-первых, – сказала Талли, – потому что негде жить. Я проезжала пару раз по Гроув-стрит. Моя мать там больше не живет. Как та Алиса из кино. Там живет моя тетя с каким-то типом.
– Да, ваша тетя вышла замуж. Мы говорили с ней. Она сказала, что примет Хедду, но только если вы тоже вернетесь.
– В Рощу? – Талли холодно усмехнулась.
– Талли, вы ее дочь, – сказал доктор Рубен. – Вы – ее единственная родственница.
Талли снова засмеялась и покачала головой.
– Доктор, доктор… Вы для этого меня сюда позвали? Чтобы сказать мне это? Не может быть, чтобы вы говорили серьезно!
– Талли, я говорю очень серьезно. Вашу мать нельзя оставлять одну, у нее, кроме вас, никого нет, я не вижу никакой другой возможности.
Талли вдруг тяжело задышала. На нее нашло какое-то помрачение, и она смела на пол все, что было на столе доктора. Пепельница, фотографии, документы, скоросшиватель – все полетело на пол. Что-то разбилось. Талли в ужасе вытерла лоб. «Я потеряла над собой контроль, – подумала Талли. – В точности, как она».
– Извините. В нашей семье плохо умеют сдерживаться. – Она подняла с пола свою сумку. – Еще раз извините. – И повернулась к двери.
– Талли, не уходите, пожалуйста, ведь речь идет о вашей матери.
Она остановилась.
– Ну хорошо, – продолжал он, – что вы предлагаете нам с ней делать?
Она обернулась.
– Доктор, позвольте задать вам вопрос: а что бы вы делали, если бы у нее не было родственников? Если бы у нее не было никого?
– Но ведь родственники есть.
– Поверьте мне, – сказала Талли, – у нее никого нет.
Доктор молчал.
– Ну, думаю, мы положили бы ее в Меннингер, в отделение для хронических больных.
Талли безжалостно улыбнулась.
– Ну вот. Вы получили ответ.
– Талли, если бы вы побывали там, вы бы так не говорили. Там лежат самые несчастные люди, которые я когда-либо видел. За ними никто не ухаживает, кроме тех, кому за это платят, в основном санитары из родильного отделения. Это место для живых мертвецов. Я не могу поверить, что вы способны приговорить к такому свою мать. Это – Канзас, Талли! Не Нью-Йорк, не Калифорния. Здесь не отрекаются от родных, здесь о них заботятся. То, что вы предлагаете, – безбожно.
Доктор больше не надевал очки – он, не переставая, тер их салфеткой, выбрасывал ее, брал новую и, подышав на стекла, протирал их снова.
Талли вздохнула. Она вернулась к столу доктора, но не села.
– Доктор Рубен, вы меня совсем не знаете, а я не говорю о своей матери даже с близкими друзьями, И уж конечно, я не стану говорить об этом с вами. Я только хочу сказать, что то, что вы предлагаете мне, – безбожно. Как вы можете так легко приговорить меня к жизни с живым мертвецом? Как вы можете приговорить двадцатилетнюю женщину, которая работает, учится и пытается устроить свою собственную жизнь, стать пожизненным костылем для инвалида? Как вы можете просить молодую женщину мыть и убирать за инвалидом, носить инвалида в ванну? Находиться рядом с инвалидом день за днем… И сколько? Сколько лет? – Талли перевела дыхание. – Некоторые парализованные живут по двадцать лет – а моей матери нет еще и сорока. – Она повысила голос. – То, о чем вы меня просите, это будет конец всей моей жизни! – Она старалась сдержать слезы. – Да еще судите меня за то, что я отказываюсь! Судите, не зная обо мне ничего! – Она издала короткий сдавленный стон.
– Извините, Талли, – сказал доктор Рубен, – но она – ваша мать. Ваша мать! Она родила вас, ухаживала за вами. – Он отложил очки в сторону и принялся рвать салфетку на мелкие кусочки.
– Да, моя мать! – воскликнула Талли. – А как же! Значит, за то, что она ухаживала за мной, когда я была прелестным ребенком, я в свою очередь должна ухаживать за ней, когда она станет старой дряхлой каргой? Ну что ж, это, конечно, справедливо. Это, конечно же, не безбожно! – язвительно сказала она. – Она заботилась обо мне, когда я сидела у нее на коленях и обнимала ее за шею. Когда купать меня было удовольствием, и я играла со своими уточками и куклами. И за это я должна таскать ее грузное парализованное тело по дому, который я ненавижу! – Талли была вынуждена замолчать. Она села и уставилась в пол. Доктор начал что-то говорить ей, она отмахнулась от него и сидела так до тех пор, пока не почувствовала, что снова владеет своим голосом. Тогда она встала и застегнула пальто.
– Вы, наверное, колдун, – сказала Талли. – Не могу поверить, что вы заставили меня объясниться. Никогда больше мне не звоните, понимаете, никогда, даже если она умрет и вы захотите, чтобы я оплатила ее похороны.
Талли открыла дверь, но, прежде чем уйти, обернулась и сказала:
– Мать всю мою жизнь обращалась со мной, как с собакой. – Ему стало холодно от ее голоса. – Но это даже еще не самое худшее. Доктор, я ни за что в мире не согласилась бы ухаживать за ней. – Талли со злостью плюнула на пол и, выйдя из комнаты, оглушительно хлопнула дверью.
