Текст книги "Талли"
Автор книги: Паулина Симонс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 50 страниц)
– Папа, поедем к маме, – сказал Бумеранг, слезая с дивана.
Робин, все еще в пальто, подошел к нему и погладил по голове.
– Подождем немного, ладно? Маме все еще очень плохо.
– Как она? – спросила Хедда, выходя из кухни прихрамывая.
– Она в реанимации. – Робин взял ее за руку и увел обратно на кухню. Он понизил голос так, чтобы Буми не мог услышать. – Они не могут остановить кровотечение.
– О Господи! – сказала Хедда. – Ты, наверное, голоден? Хочешь сандвич?
Робин покачал головой и пошел в ванную. Он долго стоял под горячим душем и только после этого отважился войти в спальню. Постель была застелена еще с субботнего утра.
«Никто из нас не спал на ней этой ночью», – подумал он, ощущая саднящее чувство вины.
Робин позвонил в магазин, проверить, все ли там в порядке. Хотел было позвонить Стиву и Брюсу, рассказать им про Талли, но понял, что не в состоянии. Хотел позвонить Шейки и рассказать ей, но и этого он не мог. Он прибрал в спальне, пропылесосил пол, пришлось долго искать, куда Милли запрятала пылесос. Потом он прибрал спальню Бумеранга и пошел вниз кое-что постирать. Складывая и убирая в шкаф чистое белье, Робин посмотрел на часы в спальне.
Было три часа. Почти все воскресенье еще впереди. Это просто невыносимо.
– Сынок, – сказал Робин, надевая пальто. – Я пойду посмотрю, как там мама. Когда вернусь, попозже вечером или завтра мы пойдем туда вместе.
– Папа, но ведь сегодня Новый год! – сказал Бумеранг дрожащим голосом. – Я не хочу, чтобы мама была одна в Новый год.
– Бумеранг, она сейчас спит. Она даже поговорить с тобой не может.
– Ну и что! Я на нее просто посмотрю.
– Я оставил машину на стоянке у клиники, Буми.
– А мы возьмем мамину машину, – настаивал Бумеранг.
– Нуу… Мамина машина в мастерской. – Робину было страшно неприятно лгать семилетнему мальчику.
– Неправда! Мы же с нее снег счищали сегодня утром!
– Я отвез ее в мастерскую час назад.
– Ладно, – сказал Буми. – Пошли пешком.
– Это далеко.
– Неважно, – настаивал мальчик.
– На улице страшно холодно. Градусов двадцать, и ветер ужасный.
– А я закутаюсь, – заявил Буми, натягивая курточку. – Как ты думаешь, мне дадут подержать малышку?
Смирившись, Робин замотал его шею шарфом,
– Наверно, дадут, сынок. Думаю, они позволят тебе все что угодно.
Бумеранг улыбнулся.
– Меня мама научила. Она говорит, надо быть… убедительным… и настойчивым. Рано или поздно они или разрешат, или выйдут из себя. Так или иначе, а ты выходишь победителем.
– Ты уверен, что этому тебя мама научила? – улыбнулся в ответ Робин, на мгновение забыв, что мама – это Талли, и что он теперь должен ненавидеть ее. – Придется мне с мамой серьезно поговорить, а?
От Техас-стрит до Стормонт-Вэйл путь был неблизкий. И ветер был ужасный. Но Буми ни разу не пожаловался и храбро шел, держа папу за руку.
– Когда мы увидим маму, – начал Робин, – она, скорее всего, вся будет в проводах и трубочках.
– Это называется ИВЛ, да?
Робин взглянул на сына.
– Верно. Это вам в школе рассказывали?
– Нет. Это мне мама объяснила, когда бабушка лежала в больнице. А что такое ИВЛ, папа? – спросил мальчик.
– Искусственная вентиляция легких, – пояснил Робин. – Не надо этого бояться.
– А я и не боюсь, – сказал Буми.
Вид Талли, неподвижной, тяжело дышащей, подсоединенной, казалось, ко всем имеющимся в клинике аппаратам, испугал Робина. Он опустился на стул рядом с постелью. Буми взял Талли за руку.
– Она теплая, – сказал он успокаивающе. – Все будет в порядке.
Робин тоже дотронулся до ее руки. Она была не теплой. Она была горячей.
– По-моему, у мамы температура, – сказал Робин.
Бумеранг прижался к матери щекой.
– Бедная мамочка, дорогая… – прошептал он. – Я так надеюсь, что ты меня сейчас слышишь. Я сегодня весь вечер буду молиться, чтобы завтра у тебя никакой температуры не было.
Вошла та самая суровая сиделка и как-то очень по-деловому сказала:
– Вам пора уходить. Здесь можно находиться всего несколько минут. А уж детям сюда и подавно нельзя.
Робин встал.
– Благодарю вас за помощь и поддержку, – сказал он, беря Бумеранга за руку.
– Папа, пойдем теперь посмотрим на маленькую?
Они пошли. Сиделка детского отделения помнила утреннюю выходку Робина и заявила, что Дженнифер Пендел она Робину Де Марко не выдаст.
Робин почувствовал, что опять выходит из себя. «Благодарю тебя, Боже! – думал он, глядя на Бумеранга, прижавшегося лицом к стеклу. – Благодарю тебя за Бумеранга. Я все еще дышу только потому, что он со мной».
Робин и Бумеранг вернулись в комнату ожидания. Там сидела Джулия с чашкой кофе в руке. Но она была не одна.
– Джек! – закричал Буми, подбегая к человеку, сидящему рядом с Джулией. – Ты тоже маму навещаешь?
Джек кивнул. Робину хотелось сесть.
– Нам не дали с ней побыть, – сухо сказал он.
Джулия встала, положила руку на плечо мальчику и предложила:
– Бумер, пойдем посмотрим на твою сестренку!
Уже уходя, она обернулась к Робину, нависшему над Джеком, и спросила:
– Робин, ты идешь с нами?
– Да, папа, пошли! – попросил Бумер.
– Я побуду здесь, – спокойно сказал Робин. – А вы идите.
Мужчины остались одни, они смотрели друг на друга в убийственной тишине. Робин все еще стоял, Джек сидел. Он заговорил первым.
– Послушай, мне жаль. Мне страшно жаль…
– Да пошел ты со своей жалостью, – огрызнулся Робин. Он почувствовал, как глаза опять заволокло туманом, перед глазами все плыло, и подождал, пока туман рассеется.
– Ты что, не можешь убраться отсюда к чертовой матери? – сказал Робин. – Какого дьявола ты тут торчишь?!
Джек встал и засунул руки в карманы.
– Кто-то же должен был быть здесь. Тебя здесь не было, – сказал он.
– Ах ты гад! – в ярости прошипел Робин, – Да если бы ты убрался отсюда, я был бы здесь денно и нощно!
– Слушай, я могу подождать где-нибудь в другом месте. Я хочу быть здесь, когда она придет в себя. И потом – ребенок…
– Ах, ребенок? – сказал Робин. – Ребенок. Пристрелить бы тебя прямо сейчас, черт бы тебя побрал! Как ты посмел, ублюдок, как посмел дать свою фамилию этому ребенку?! Как тебе мысль-то такая пришла в голову?! Ты же ничтожество, ты просто дерьмо! Как ты посмел записать ребенка на свое имя?!
Джек немного отступил от Робина, который едва различал своего врага. Но Робин заметил, как Джек вынул руки из карманов.
– Я не дерьмо, – сказал Джек. – Я просто не знал, что делать.
– Ублюдок, ты хоть понимаешь, что они мне не разрешили взять малышку только потому, что ее записали не под моей фамилией?! И ее и мою жену?! – Он почувствовал, как глаза стали горячими и мокрыми и сжал кулаки, пытаясь досчитать про себя до ста. Ничего, ничего, спокойнее…
– Я не знал, что делать, – повторил Джек. – Слушай, извини. Я сейчас пойду и все исправлю.
– Ах ты гад, – снова сказал Робин. – Ну почему ты не оставишь нас в покое? Что тебе от нас надо?
– Прости, Робин, – сказал Джек. – Я знаю, ты не заслужил такого.
– Пошел к черту, – произнес Робин, отворачиваясь. – Чтобы я больше не видел твою рожу!
Джек снова засунул руки в карманы и не двинулся с места. Робин ничего не мог прочесть на его лице просто потому, что плохо видел это лицо. Глаза снова застлала какая-то пелена.
Робин пошел в детское отделение. Джулия с Бумерангом были внутри и Бумеранг держал на руках сестренку. Робина пропустили, надеясь, что Джулия проследит за ним, и после того, как он вымыл руки, ему позволили подержать девочку.
– Папа, она такая миленькая, – прошептал Бумер, – правда?
Спеленутая Дженнифер спала.
– Да, конечно, Буми, – согласился Робин, думая про себя, что это дитя похоже на пришельца из другого мира, на инопланетное существо, чудом оказавшееся в Стормонт-Вэйл. Кто на самом деле этот ребенок?
– Смотри, папа, она так похожа на маму! И волосики светлые! Интересно, какого цвета у нее глазки?
У ребенка действительно были беленькие волосики.
– Думаю, что у нее и глаза мамины, – сказал Робин. – Ну, пошли, Бумеранг. Пора домой.
Вечером, когда Робин укладывал Буми спать, мальчик спросил:
– Папа, а мама поправится?
– Конечно, поправится.
– Я знаю, почему ты не очень радуешься ребеночку. Потому что переживаешь за маму?
– Ну разумеется, поэтому, – сказал Робин. – И я, – с трудом добавил он, – я очень рад ребенку.
Потом Робин сел в кресло-качалку в детской и долго прислушивался к тому, как ворочался и вздыхал его сын.
– Папа! – позвал Бумер.
Робин открыл глаза.
– Папа, я вот что подумал. Ведь малышке будет трудно произносить имя «Бумеранг», как ты думаешь? Такое длинное имя. Может, вам с мамой стоит называть меня Робин? Это ведь мое имя, да?
– Разумеется, это твое имя, дорогой, – сказал Робин, вставая и подходя к кроватке. – Но мы всегда называли тебя Бумерангом. Это тоже твое имя.
– Да, я знаю, папа, – вздохнул Буми, отворачиваясь. – Но Дженнифер его не выговорит.
Новогодний вечер перешел в день. Просто очередной понедельник. Утро понедельника, день понедельника, вечер… Пульс у Талли был частый и слабый, давление падало. Она все еще не очнулась, и кровотечение не прекращалось. В понедельник ей сделали еще два переливания крови. Вечером кровь сдал Робин. Он не стал спрашивать, кто сдавал кровь утром.
Фамилию на квиточке в детском отделении заменили. Дженнифер Пендел Де Марко – вот и все, что уступил Джек Пендел Робину. «Что обо всем этом скажет Талли? – подумал Робин. – Надеюсь, она скоро придет в себя. Мне надо зарегистрировать рождение ребенка».
Воскресным вечером позвонила Шейки. Просто так, но Бумеранг, то есть Робин-младший, сказал ей, что у Талли родился ребенок. Лучше бы он этого не говорил. Шейки несколько минут выражала свой восторг, а потом поинтересовалась, как чувствует себя Талли. Робин солгал. Он сказал Шейки, что к Талли в реанимацию никого не пускают, а ребенок в карантине во избежание инфекции, и его тоже нельзя увидеть.
– Да она никогда мне не простит, если я не навещу ее и ребенка, – сказала Шейки.
– Не волнуйся, Шейки. Она незлопамятна.
Утром в понедельник Робин отправился в клинику и остался там до вечера. За Буми присматривали Хедда с Милли. Милли заехала в клинику и сказала, чтобы он не волновался, она останется у них на ночь. «Господи, спасибо тебе за Милли!» – подумал Робин.
Милли погладила Робина по рукаву и сочувственно сказала:
– Не волнуйтесь, мистер Де Марко. Все еще образуется и наладится. Мы за вас молимся.
Робин не был уверен, что правильно понял Милли. Он сомневался, что Милли имела в виду здоровье роженицы. Она сказала, что молится за него, а не за Талли.
Робин сидел в комнате ожидания то один, то с Джулией и пытался ни о чем не думать. Иногда он спускался вниз, в кафе, чтобы выпить что-нибудь или купить тиленол – унять ноющую боль повыше левого уха. О еде не было речи. Когда вечером давление у Талли опять упало, вопрос о возвращении домой тоже отпал. Талли ввели еще дозу сульфатов, и, когда ее руки уже не были такими горячими, Робин задался вопросом: «Значит ли это, что ее состояние улучшилось?» Судя по выражению лица доктора Бруннера он понял, что – нет. Он не хотел уходить из реанимации, но его настойчиво попросили. Видимо, к Талли рвались другие посетители.
Робин задремал в кресле, голова его свесилась набок. Но он поминутно просыпался. Сигнал интеркома будил его. Он вздрагивал всякий раз, ожидая услышать:
– Мистер Робин Де Марко, просим вас пройти в реанимацию на четвертом этаже.
Для размышлений времени было достаточно. К счастью, Джек нашел себе другую комнату ожидания, и Робин в основном сидел в одиночестве. Иногда он размышлял в детском отделении, держа маленькую Дженнифер на руках.
– Мамочка будет гордиться тобой, моя маленькая, – шептал Робин, гладя завитки волос на голове девочки. – Думаю, она хотела, чтобы Бумер был похож на нее. Но это даже лучше, что похожа на нее именно ты. Потому что ты – девочка, и вообще…
А иногда Робин думал так: почему Джек записал ребенка именно на свою фамилию? Был ли он год назад здесь? Или он не покидал Топику? Робин отсчитывал девять месяцев. Апрель. Апрель – не лучший месяц для покраски, черт возьми! Почему он назвал свою фамилию?
– Мне жаль, мистер Де Марко. Вашей жене стало хуже.
Было утро вторника, 8.30. Робин уставился в вытянутую физиономию доктора Бруннера. «Неужели и у меня такое же?» – подумал Робин.
– Я могу еще раз дать кровь.
– Спасибо, но это может не понадобиться. Мы в общем-то восстановили ей кровяной баланс. Но анализы показали инфекцию. Ночью ей ввели сульфаниламиды и четыре инъекции окситоцина. Однако наши надежды не оправдались, боюсь, эти препараты неэффективны. Мне очень жаль. Сначала все казалось гораздо проще.
– Насколько хуже ей стало? – спросил Робин
– Гораздо хуже.
– Ну так вколите ей еще антибиотиков!
Доктор Бруннер покачал головой.
– Она быстро слабеет, мистер Де Марко. Матка сокращается, а организм не реагирует на антибиотики.
Робин смотрел мимо доктора.
– Насколько она слаба?
– Давление катастрофически упало. Семьдесят на сорок пять. Последние два дня пульс был не больше пятидесяти ударов в минуту, а теперь…
Доктор отвернулся от Робина, и Робин отступил на шаг, надеясь, что пелена на глазах поможет ему увидеть выражение лица доктора, который был не в силах посмотреть ему прямо в глаза.
– … упал до сорока ударов. Мне страшно жалко.
– Значит, до сорока, – повторил Робин. – А какой считается нормальным?
– От семидесяти двух до девяноста двух. Во время сна – от пятидесяти пяти до шестидесяти пяти. Сорок не может считаться нормой. Я страшно сожалею…
Робин попытался собраться с мыслями.
– Насколько ненормален такой пульс? – продолжал спрашивать он.
И снова доктор отвернулся, едва открывая рот.
– Это близко к коме. Господи, мне так жаль!
– Боже! – воскликнул Робин. – Да сколько можно это повторять?! Хватит твердить, как вы сожалеете. Она еще не умерла. Помогите же ей, черт возьми!
– Мы стараемся, мистер Де Марко. Мы делаем все что в наших силах.
Доктор Бруннер пошел было дальше, но Робин догнал его.
– Подождите, – сказал он. – Я понимаю, ситуация очень сложная, я очень верю в ваш профессионализм…
Доктор Бруннер кивнул.
– Но, – продолжал Робин, – скажите, вы говорили с мистером Пенделом?
– О чем? – мягко спросил доктор.
– О родах, естественно.
– Да. От него мы получили всю информацию.
– Всю-всю? – переспросил Робин.
– А инфекция… В воскресенье вы говорили про инфекцию. Вы узнали, откуда она могла взяться?
– Мистер Де Марко, я не был уверен. Инфекция не исключалась. Нестерильные условия во время родов – это просто открытые ворота для бактерий. Мистер Пендел рассказал нам все, что знал сам. И миссис… Натали выглядела вполне сносно в воскресенье, не считая кровотечения.
– Да, да, да, – сказал Робин, тяжело дыша. – Но, может быть, вы что-нибудь проглядели!
– Мистер Де Марко, я понимаю, вы хотите помочь, но мы уже сделали практически все что могли.
Робин сморщился и пошел к Талли. Было девять пятнадцать утра.
Он привычно сел на свой стул. Иногда он привставал, чтобы видеть ее поближе, как он делал всегда, но этим утром что-то беспокоило Робина, скрежетало, как нож по тарелке. Что же это, черт возьми?!
Он оглянулся, сердце обрывалось при каждом «цыррр, цыррр». Что это? Что это такое? Сняв перчатки, он взял Талли за руку. Рука была прохладной.
– Талли… – прошептал он, склоняясь к ее лицу. – Талли! – уже громче позвал он, пытаясь разбудить ее, приблизив лицо к ее губам, надеясь уловить дыхание. – Талли?!
Дыхание было.
И тут Робин понял, что это. Что такое это «цыррр, цыррр».
Это был монитор кардиографа. Этот проклятый монитор, который раньше делал: бииип, бииип, бииип, бииип…
Пытаясь добраться до этой грызущей боли, Робин рванул пиджак, рубашку – так, что отлетели пуговицы, и наконец-то расцарапал себе голую грудь: вот так, вот так, еще, только пусть это кончится, пусть прекратится это цыррр, цыррр… Он схватил ее – вместе с этими трубками и всем прочим – и начал трясти. Он тряс ее и кричал. Из носа Талли вылетела трубка питания. Рот ее открылся, как буква «О».
В бокс вбежала сиделка.
– Что вы делаете?! – закричала она, пытаясь вырвать Талли из его рук. – Что вы делаете с пациенткой?! Она так слаба, а вы, что вы с ней делаете?!!
Робин отпустил Талли, и она снова повалилась на постель.
– Она не пациентка, – сказал он, еле переводя дух. – Она моя жена.
Робин вышел в комнату ожидания и присел радом с Джулией. Джулия была вымотана, ненакрашена и выглядела ничуть не лучше Талли. В девять тридцать пять доктор Бруннер подошел к Робину.
– Мистер Де Марко, извините нас. Я забыл предупредить вас о мониторе кардиографа. Сердечные сокращения – сорок в минуту – действительно очень низкие, и монитор их воспроизводит так, что слушать неприятно…
Робин так и сидел с голой грудью. Он перебирал пуговицы на рубашке.
– Это звучало… так неравномерно, – произнес он, запинаясь.
Доктор Бруннер откашлялся, потом соединил кончики пальцев, как перед молитвой.
– Мистер Де Марко, ее сердцебиение действительно неравномерно. Абсолютно. Пульс упал до тридцати пяти. – Он опустил голову и понизил голос. – : У нас в часовне есть священник, и если вы…
– Черт вас побери!!! – взорвался Робин. – Не говорите мне про священника! Лучше помогите ей!
– Мы сделали все что в наших силах. Мне очень жаль. Может быть, у вас есть знакомый священник…
Робин смотрел перед собой невидящими глазами. Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя твое…
– Я не могу ее покинуть, – сказал он.
– Да будет Господь с вами и с нею, – сказал доктор Бруннер.
Господи, царапает, царапает, ЦАРАПАЕТ!!!
– Да, – произнес Робин как-то невнятно. – Но я не могу оставить ее.
– Робин!
Он обернулся. За ним стояла Джулия. Она вытирала глаза.
– Отец Маджет, Робин. Отец Маджет. Поезжай и привези его, – сказала она.
– Джулия, вот ты сама поезжай и привези его.
Джулия опустила глаза.
– Я не могу, Робин… – она плакала. – Я не могу…
– Поезжай и привези его, если ты так этого хочешь, Джулия, – прошептал Робин, пытаясь говорить ровным голосом.
– Я не могу, Робин! Я тоже не могу оставить ее! Из-за нашей Дженнифер, из-за Талли! – говорила она плача. – Она ведь и моя тоже, Робин! Я знала ее задолго до того, как вы все ее узнали! Талли – она и моя тоже, пойми, – прошептала она.
В девять сорок Робин снова вошел в бокс. Он не стал подходить, просто стоял и смотрел на Талли. «Все еще будет хорошо, Талли, – подумал он. – Все еще будет хорошо, дорогая моя. Господь сжалится над тобой и сохранит тебя и меня…»
Господь – мой пастырь, и своей воли я не имею… Он успокоит меня на зеленых лугах и приведет меня к спокойной реке…
Но тревога внутри не утихала. «Стекло бокса, может, и непробиваемое, но звук оно пропускает. И я ясно слышу, хотя пелена и застилает мои глаза, я слышу скребущий звук монитора кардиографа, я слышу, как он удаляется, удаляется, и я чувствую себя таким одиноким. Одиноким, одиноким, одиноким…»
Робин сморгнул и быстро посмотрел направо, потом налево.
Слева он увидел Джека. В первый раз после того разговора в воскресенье в комнате ожидания.
Робин с трудом сглотнул, пытаясь протолкнуть застрявший в горле комок.
– Ей хуже, – сказал он Джеку.
– Я знаю, – ответил Джек.
Робин посмотрел на него повнимательней. Джек был небрит, глаза его были воспалены, с черными кругами от недосыпания. «Он чувствует то же, что и я», – подумал Робин. Господь мой пастырь…
– Что с ней? – спросил Робин.
– Потеря крови, – сказал Джек. – Я толком не знаю.
– У нее крови больше, чем мы с тобой ей дали. Тут что-то еще. У нее сепсис, и никто не знает отчего.
Джек приподнял голубую хирургическую маску. Робин заметил, что руки у него дрожат. Джеку пришлось повозиться, пока он не пристроил маску как следует.
– Я ничего не знаю, парень. Что я могу сказать? Все вроде было нормально и чисто, и казалось, все будет хорошо…
– А они… кто-нибудь говорил с тобой про это?
– Да, в воскресенье. С тех пор – ни разу.
Робин покачал головой.
– Что-то они просмотрели. И они, и ты. Есть что-то, о чем вы все забыли. Должно быть. Она умирает, потому что ты что-то проглядел.
Джек уставился в пол.
– Я рассказал им все.
Робин подошел к нему поближе. Он не отводил взгляда.
– Ну подумай хорошенько, – прошептал он, – попытайся вспомнить!
Джек повел плечами и подошел к двери бокса.
– Я все им рассказал. Все, что знал. Что я вообще понимаю в детях?
«Да, ты только знаешь, как их делать, ублюдок», – подумал Робин. Он вошел в бокс следом за Джеком.
– Только по одному, – сказала сиделка, уставясь на них обоих и время от времени поднимая брови.
– Я же сказала – по одному!
Робин оттолкнул ее.
– Пойдите и нажалуйтесь доктору Бруннеру, если хотите. Все равно она нас не слышит.
– Вы ее беспокоите.
– Кого? – не выдержал Джек. – Кого мы можем беспокоить, сестра Рэтчед?!
– Мое имя, – холодно сообщила сиделка, – Джейн Крейн. А вы беспокоите мою пациентку.
Ее никто не слушал. Джек уже стоял рядом с постелью Талли.
Сиделка Джейн Крейн схватила Робина за руку.
– Прошу вас выйти и подождать за дверью. И дайте ему побыть здесь, – сердито сказала она. – Он же стоял за дверью и ждал, пока вы сидели у нее, иногда часами. Так дайте же ему побыть с ней наедине несколько спокойных минут!
Робин уставился на сиделку, потом перевел взгляд на Джека. В стеклянном боксе в полной тишине он стоял рядом с постелью Талли. На коленях.
Робин повернулся и побрел в комнату ожидания.
* * *
В девять сорок семь Робин увидел, как Джек выбежал из реанимационного бокса.
– Я знаю, что это! Черт возьми, я понял! – кричал Джек. – Пуповина… что происходит с остатком пуповины?
– Он выходит, так? – сказал Робин вставая. – Он ведь к ней больше не прикреплен, значит, он должен выйти.
– Да, но к чему он крепится внутри нее?
– Да ни к чему. Он же вышел.
– Да, но к чему он крепился? Ну, как ее… плацента, верно?
Робин кивнул, с трудом сдерживаясь.
– А плацента – это живая ткань, верно? Живая ткань?
– Наверное, – смущенно сказал Робин. – Ну она вышла и что дальше?
– Вышла, – подтвердил Джек, сжимая кулаки. – Но ее пришлось немножко подтянуть. Я имею в виду… А что, если кусок плаценты все еще у нее внутри?
И они со всех ног понеслись по коридору. Робин забыл, как зовут врача. Джек вроде бы помнил, ах да, доктор Бруннер. У него еще такое вытянутое лицо. Они нигде не могли его найти, но вид бегающих, топочущих мужчин подтолкнул сестер на поиски врача, и Джек, бледный, трясущийся и заикающийся, забывая слова, в конце концов ухитрился кое-как объяснить то, что имел в виду, и лицо доктора Бруннера вытянулось еще больше. Он побежал обратно в реанимацию, крича на ходу сестрам: «Мейкер из интенсивной терапии, операционная номер один, первая операционная, немедленно! Пусть подготовятся еще двое. Джейн, нам понадобится кровь, – тут он показал на Джека и Робина, – и как можно скорее, пожалуйста! Поторопись!
Робин и Джек стояли у дверей реанимации, ожидая, когда вывезут Талли. Ее вывезли – вместе со всеми трубочками, с закрытыми глазами и с этим чертовым монитором, все еще скребущим: бииип, бииип, ЦЫРРР, ЦЫРРР…
Они снова дали кровь. Оба, сидя рядышком в маленькой комнатке. На предплечье Робина уже красовалась одна повязка. Он заметил, что у Джека их две.
Потом они встретили Джулию, и все вместе, втроем, пошли вниз, на третий этаж, в комнату ожидания операционного отделения.
…хлеб наш насущный даждь нам днесь, и остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должникам нашим…
– С ней теперь все будет в порядке, правда? – сказал Робин, ни к кому конкретно не обращаясь, даже ни на кого не глядя.
Джулия не ответила – она вытирала платочком нос.
Джек посмотрел на Робина и сказал:
– Конечно, она же сильная как лошадь.
Робин кивнул. «Даже как корова. Сильней, чем я». Вся обостренность его чувств в последние часы уступила место какому-то бесчувствию, ступору. Робин услышал свой голос:
– А малышка – она ведь долго не выходила?
– Конечно, – произнес Джек, все так же глядя на Робина. – Очень долго. Талли чуть было не упустила все на свете.
– Ну, – сказал Робин, – она и Бумеранга чуть не упустила. Бумеранг родился быстро. Очень быстро.
Джек усмехнулся.
– А говорила, будто рожала Бумеранга два дня подряд и даже пришлось делать стимуляцию.
Робин улыбнулся в ответ:
– Да, она всем так говорила.
Ему почему-то было приятно, что Талли не сказала Джеку правду. «Человек – странное животное, – подумал Робин, – он всегда ищет, чем бы облегчить себе боль, все равно чем, пусть даже какой-нибудь ерундой». Но маленькая радость так же быстро улетучилась, когда Джек начал:
– Слушай, парень…
Робин отмахнулся от него, полуприкрыв глаза.
– Нет, – сказал он, вставая. – Это выше моих сил. Спасибо за то, что вспомнил про плаценту.
Он медленно подошел к окну. И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого… Я не боюсь дьявола, ибо Господь ведет меня. И во все дни жизни моей да пребудет твоя доброта и прощение… яко благ и человеколюбец… Господь мой, Господь, почто покинул меня? Робин никак не мог вспомнить, что это было, – псалом Симона под названием «Благословенная».
Он присел недалеко от окна.
Блаженны кроткие, ибо они наследуют…
Блаженны агнцы на заклание…
Блаженны алчущие, гонимые и униженные…
Господь мой, почто оставил меня?
Робину хотелось курить, но он не смел выйти из комнаты. Но, Господи, как хотелось курить! «Песня Кэти», – подумал он. – Песня Талли… И вот я пришел к сомнению, ко всему, что я почитал за истину, я стою один без веры, и все, во что я верю, – это ты…
Он вытащил зажигалку и щелкал ею, размышляя. Прости нас грешных… «Так, что еще я помню? Спасибо, мама, за то, что привела меня в церковь, когда я еще был ребенком, и за то, что заставляла меня учить эти молитвы, в которых я не нуждался все мои тридцать лет».
От всех зол и несчастий; от греха и от мук вечных, Великий Боже, помилуй нас. От слепоты сердца нашего, от гордыни; от зависти, ненависти и злобы; от блуда и всех других смертных грехов, от всех обманов мира, от войны и убийства, и от внезапной смерти… Всеблагой Боже, избави нас. Я так надеюсь, Талли, что ты не умрешь и не оставишь меня в одиночестве, как она оставила тебя и сделала одинокой…
Прошло еще два часа. Сто тридцать девять минут. Восемь тысяч триста сорок секунд… сорок одна… сорок две… сорок три…
Вошел доктор.
Робин и Джек встали. Джулия осталась сидеть.
– Все хорошо, все в порядке, – сказал доктор Бруннер, снимая хирургические перчатки. – Теперь можете быть спокойны. Она выкарабкается.
Робин упал в кресло. Но Джек продолжал стоять.
– Это ведь была плацента, да?.
– Да, мистер Пендел. Вы оказались правы. Часть плаценты осталась в матке. Эндометрия. На рентгене ее практически невозможно увидеть. А поскольку орган мертвый, он очень быстро разлагается, создавая ряд проблем, как вы уже знаете. Кровотечение, высокую температуру, сепсис, кроме того, серьезные повреждения самой стенки матки. Матка у миссис Мейкер всегда была слабая и нездоровая. У нее и раньше были проблемы с отделением плаценты. На этот раз, рожая дома, она попала в отчаянное положение. Но теперь все позади. Пульс уже поднялся до пятидесяти пяти и продолжает расти. Давление по-прежнему низкое, но все будет хорошо. Да, вот еще что… – Доктор Бруннер повернулся к Робину. – Чтобы спасти ее, матку пришлось удалить. Все остальные органы целы, но матку она потеряла. Я сожалею, – добавил он, отворачиваясь от Робина. – Еще раз спасибо вам за сданную кровь, джентльмены. И за вашу помощь, мистер Пендел, – добавил доктор Бруннер, пожимая ему руку.
Джек пожал ее в ответ. Робин откинулся в кресле. Был час ноль пять дня, второго дня нового 1990 года.
