Текст книги "На сердце без тебя метель... (СИ)"

Автор книги: Марина Струк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 52 (всего у книги 54 страниц)

– Он оставил тебе письмо. Сказал, что не сможет взглянуть тебе в глаза…

– Он всегда был трусом, – зло усмехнулся Александр. – Мой личный Петр, трижды отрекшийся… Что ж, пусть едет, куда пожелает! Хоть к дьяволу! Завтра же напишу Борису, чтобы бумаги его выправили, да векселей выпишу. И пусть убирается! Черт! Все время забываю, что Борис отошел от дел.

Лиза вздрогнула, осознав ошибку Александра. Он настолько верил Головнину, что даже при всей очевидности фактов не мог допустить мысли о предательстве друга. «Не хочу видеть его глаз, когда он узнает правду». Теперь Лиза до конца поняла смысл этих слов. Если бы Борис сам признался Александру во всем, глядя в глаза, это причинило бы большую боль. Обоим. Ведь они стали отражением друг друга за годы, что провели вместе.

– Саша, – начала она робко, понимая, что письмо, которое сейчас передаст, разобьет ему сердце. – Я должна кое-что передать тебе. Есть письмо…

Александр его не принял. Просто стоял и смотрел на сложенный лист бумаги, словно пытаясь прочесть строки на расстоянии. Но даже бровью не повел и руки не протянул, чтобы взять у Лизы адресованное ему послание. На лице его застыла хорошо знакомая Лизе маска отстраненного равнодушия, но в глубине взгляда явно читалась острая мука.

– Мне нет нужды знать, что там написано, – наконец произнес он с мрачной решимостью. – Я устал. Сидеть в крепости – довольно утомительное занятие. Ежели позволишь, я…

Но несмотря на усталость, Александр заснул не сразу. Лиза угадывала его бессонницу по слишком порывистому дыханию, по напряженной линии обнаженных плеч. Она бы очень хотела унять боль мужа и смягчить горечь мучивших его мыслей, но могла лишь обнять его и уткнуться носом в спину, дыханием согревая его кожу. Александр переплел ее пальцы со своими у себя на груди, и этот нежный жест немного успокоил Лизу. Все будет хорошо. Она поможет ему принять очередной удар судьбы. Она будет рядом…

Утром, когда собирались в столовую к завтраку, Лиза решилась напомнить Александру о письме. Она понимала, что может вызвать его недовольство или даже гнев, но почему-то желала, чтобы он прочел исповедь Бориса. Отец всегда учил ее, что человека необходимо выслушать прежде, чем судить. Лиза видела, что муж снова замкнулся. Совсем, как раньше. Словно и не было того Александра, которого она полюбила.

– Мне бы не хотелось более видеть этого письма, – проговорил он с легкой досадой, когда Лиза аккуратно положила письмо на комод, недалеко от фарфорового тазика для бритья.

Его новый камердинер, молодой, но шустрый парень, тут же замер с бритвой над его лицом.

– Убери его, куда пожелаешь. Сожги, порви – мне все едино. Но видеть его я более не желаю.

Короткий кивок камердинеру продолжать бритье без лишних слов подсказал, что продолжать разговор Александр не намерен. Холодный тон задел Лизу за живое. Она сцепила ладони, чтобы не поддаться искушению забрать письмо, и вышла на балкон, решив дождаться там завершения туалета супруга, а заодно унять обиду и разочарование. Но когда через несколько минут на балкон шагнул Александр и, обняв ее за талию, коснулся губами шеи, оба этих неприятных чувства развеялись, как дым.

– Прости меня, Elise, – прошептал он. – Когда я недоволен, я со всеми груб и резок. Так уж привык. Вот видишь, как ты мне нужна? Тебе предстоит приложить немало усилий, чтобы переменить мою натуру.

Когда они проходили через комнаты, чтобы спуститься к завтраку, Лиза заметила, что письмо лежало на том же месте. Она понадеялась, что вечером, вернувшись в покои после дня, полного хлопот, муж все же прочтет его, но нет – и вечером письмо осталось на комоде. Александр ясно давал понять, что настоит на своем.

– Обедайте без меня, ma Elise, – на следующее утро предупредил он. – Едем на весь день с управителем смотреть землю под завод кирпичный. Все выгоднее самому делать, чем от кого-то возить.

Это были слова Бориса. Лиза помнила, как когда-то за столом обсуждали возможную постройку каменного храма, и как забавно качала головой Пульхерия Александровна, когда капризно требовала оставить все дела за дверьми столовой. И Александр помнил. Лиза поняла это по тени, мелькнувшей на его лице, по дрогнувшему уголку рта. Наверное, сейчас и следовало напомнить о письме. Но он опередил ее – коротко поцеловал и вышел вон, намереваясь выехать еще до завтрака.

Лиза не ждала мужа раньше сумерек, а потому весьма удивилась, когда узнала, что Александр вовсе никуда не выезжал, переменив свое решение. Ирина принесла известие, что барин уже час сидит в одиночестве в портретной галерее. И Лиза тут же поспешила туда, надеясь не найти его перед портретом покойной супруги. Ревность ледяной иглой засела в сердце, и ей казалось, что с каждым шагом эта игла вонзается все глубже и все больнее.

Но нет. Портрета Нинель на прежнем месте не было. Александр сидел в кресле и смотрел на другие картины, развешенные на стене в тяжелых багетах. И только подойдя ближе, Лиза увидела, на какой именно портрет устремлен его взгляд, и поспешила опуститься на пол возле его ног, взять его большую ладонь в свои пальцы. Он перевел на нее усталый, какой-то печальный взгляд и еле заметно улыбнулся.

– Он хитрец. Обманул меня. Сыграл на пороке, до коего я тоже падок, – на любопытстве, – произнес Александр хрипло, и Лиза еще сильнее стиснула его ладонь. – Положил еще одно письмо в бумаги по заводу. Я не мог не прочесть. Забавно, верно? Я всегда хотел видеть его моим сродственником, а он таков и есть. И как же это все… Все мерзавцы в сей истории! Все до единого. Не только первый граф Дмитриевский, но и мой отец. Нынче днем ma tantine рассказала мне о том письме, что написала отцу мадам Головнина. Он мог хотя бы на толику исправить несправедливость и помочь несчастной родне. Но, верно, так и должен был поступить истинный потомок Григория Дмитриевского, следуя некогда данному завету? C'est crade et moche… même famille…^[419]

Александр помолчал некоторое время. Лиза тоже не проронила ни слова. Просто ждала.

– А ведь он схож лицом со своим прародителем, не находишь? – спросил Александр, указывая на портрет Григория Дмитриевского супругой, тремя дочерьми и сыновьями – начинателями двух ветвей семейных. Несмотря на парик с тугими завитками у висков на голове Григория, сходство угадывалось безошибочно. Словно кто-то нарисовал Бориса в старомодном платье, немного удлинив нос и заострив скулы. Лиза и сама, помнится, замерла перед этим портретом, когда увидела его впервые. – Все это время портрет был у меня перед глазами. Все на виду. Как я мог быть так слеп? И так верить… Я ведь верил ему как никому другому.

– Поверь, ему тоже больно, что он предал тебя. – Лиза уже сама не понимала, чего хочет больше сейчас – защитить Бориса или хоть как-то утешить Александра.

– Он написал мне о том, – бесстрастно проговорил Александр. – А также написал, что будет ждать моего вызова, что имеет намерение ответить за нанесенные мне обиды и всегда к моим услугам.

– Он ведь уехал, – прошептала в испуге Лиза. Случилось то, чего она страшилась более всего на свете. Словно прошлое все-таки настигло их и закружило своей волной.

– Он будет ждать моего письма до начала зимы в Вильно. Потом едет дальше. Но всегда готов вернуться в Заозерное, чтобы дать мне ответ, – пояснил Александр.

Лиза тщетно пыталась прочитать в полумраке галереи по его лицу, как он намерен поступить.

– За кого ты тревожишься больше? – спросил он, заметив ее волнение, и она вспыхнула из-за обвинения, звучавшего в его голосе. Вскочила на ноги, но Александр вовремя поймал за руку и удержал. – Ты ведь когда-то любила его.

– А ты любил Нинель! – сорвалось с губ Лизы прежде, чем она успела хорошо обдумать ответ.

Он приподнял брови и вдруг рассмеялся довольно, распознав нотки ревности в резком ответе, а потом потянул Лизу на себя и усадил на колени, невзирая на слабое сопротивление.

– Touché, ma chatte! – прошептал Александр, дергая ее игриво за локон. Но тут же, отбросив веселость, перевел взгляд на семейный портрет. Лиза даже забыла дышать, пока ждала, когда он снова заговорит. И едва не заплакала от облегчения, услышав тихое, но твердое:

– Бог ему судья. – Александр заметил ее взгляд и слегка нахмурился: – Слаб кажусь?

– Напротив, – улыбнулась Лиза, чувствуя, как любовь к этому мужчине снова переполняет ее сердце. Она знала, что он именно таков.

– И так уже отсыпано сполна. Смерть матери, болезнь… Грешно требовать ответа от того, кто одной ногой в могиле стоит. Ты так побледнела. Ты не знала?

Лиза догадывалась, что Борис смертельно болен, но все же не хотела верить. Разве не сказал он, что италийское побережье исцелит его? Довольно смертей в ее жизни! Внезапно она почувствовала приступ дурноты: показалось, что полумрак портретной уж слишком схож с могильной темнотой. Разгадав ее состояние, Александр легко поставил Лизу на ноги и, приобняв за талию, вывел из галереи через распахнутые французские окна в залитый солнечным светом цветущий сад. «Будто Аид вывел свою Персефону из подземного мира», – невольно подумалось Лизе. На свежем воздухе ей сразу же стало лучше. Или присутствие встревоженного Александра, растирающего ей запястья, так благотворно на нее повлияло?

– Прости, я не должен был говорить тебе. Полагал, ты знаешь, – проговорил он. – Позабыл, что не следует говорить всего, что нужно беречь…

– Напротив, – поспешила возразить Лиза. – Я в полном здравии. Не нужно хранить меня будто мейсенский фарфор! Я другая!

– Определенно, – шутливо согласился Александр, делая вид, что не распознал в ее словах намека на его первый брак. А потом проложил уже серьезнее, видя ее решительный взгляд: – D’accord, изволь, правду так правду. Я не хочу, чтобы ты заблуждалась на мой счет. Я не простил и, думаю, никогда не прощу. И в чем-то, быть может, мой отец был прав, ограждая семью от угрозы извне.

Лиза изо всех сил сдержала возражения, понимая его правоту. Для Дмитриевских подобное родство всегда будет угрозой. Для Александра и его детей. Их детей. И она догадывалась, что отныне за Борисом будут пристально следить люди Александра. Береженого бог бережет…

– Впрочем, худого для него не желаю, – продолжил Александр. – Не представлял никогда, что скажу такое, но – Бог ему судья. Истинно так. Пусть едет, куда желает.

Лиза обеими руками схватила ладонь мужа и порывисто сжала, чем явно его смутила.

– Ну, полно-полно! Что ты право! – Александр неловко высвободил руку из ее захвата. А потом ласково провел кончиками пальцев по лицу жены и прошептал с лукавой усмешкой: – Видишь, каким ты делаешь меня? Эдак скоро с руки есть буду.

Лиза недоверчиво взглянула исподлобья, и он от души рассмеялся. А она почувствовала, как отпускает ее напряжение последних дней, тихо радуясь, что внутренние демоны более не терзают Александра. Таким безмятежным и расслабленным он заставлял ее влюбляться в себя еще сильнее. Хотя куда уж сильнее?

От приятных мыслей Лизу отвлек холодок металла, когда на палец скользнуло знакомое кольцо с голубым топазом в обрамлении жемчужин. Фамильное обручальное кольцо Дмитриевских.

– Tantine тревожится, что ты без кольца венчального осталась. – В темных глазах Александра плясали смешинки. Но в тот же миг взгляд его посерьезнел и наполнился мягким светом: – Ты мое воздаяние, ma Elise. Когда-то в этом самом саду я говорил тебе, что ни во что не верю. И когда-то я сказал, что ты перевернула мою жизнь. Ты – мое воздаяние за все годы потерь и черноты, в которую я сам себя загонял. Я люблю тебя, моя Персефона…

Александр никогда прежде так прямо не признавался ей в своих чувствах. И Лиза на мгновение замерла, наслаждаясь новыми ощущениями. Это было так непривычно и так благостно, что она счастливо улыбнулась в ответ, заражая и его своим счастьем. Обхватила руками его шею и, приподнявшись на цыпочки, почти коснулась губами его губ.

– Скажи еще раз, – шепнула прямо у его рта, с трудом сдерживаясь, чтобы не поцеловать.

– Что сказать, моя Персефона? – Александр изобразил на своем лице притворное недоумение и засмеялся, когда Лиза издала протестующий возглас. И тогда он уступил ей, прежде чем прижаться к ее губам в нежном и страстном поцелуе: – Я люблю тебя, ma Elise…

Эпилог

Декабрь 1836 года,

Заозерное

– Рцем вси от всея души, и от всего помышления нашего рцем… – разносился по храму зычный голос диакона, отражаясь от каменных сводов.

– Господи помилуй, – отозвался мелодично хор, и десятки рук взметнулись ко лбам, чтобы сотворить крестное знамение.

Лиза краем глаза заметила, как поправила нянька пальчики Наташе, как направила ее руку, чтобы получился святой крест. А еще заметила, как на резкий жест няньки недовольно поморщился Александр. Оставалось надеяться, что никто более не обратил внимания на выражение лица хозяина Заозерного, потому что Лизе очень не хотелось снова слышать худые толки о супруге. Всякий раз ее жестоко ранили слова, не имеющие под собой ни толики истины.

Прошло столько времени. Еще в 1831 году Александр получил высочайшее прощение за связи с участниками мятежа на Сенатской. Запрет на свободное перемещение по империи и проживание в столице был снят. Все чаще двери дома в Заозерном открывались для многочисленных визитеров, а сама Лиза прослыла радушной хозяйкой. Но несмотря на перемены в судьбе графа, люди по-прежнему судачили на его счет, то и дело подкрепляя толки очередной красочной ложью.

В первые полгода после венчания Лизы и Александра особенно преуспела во лжи Варвара Алексеевна Зубова. Пожилая женщина была глубоко задета способом, который избрал Александр, чтобы узнать у ее внучки истинное имя Лизы. Из писем Натали, Лизе стало известно, что Зубовы поселились в Москве, а из рассказов общих знакомых – о том, как неприятно удивила Варвару Алексеевну новость о женитьбе графа. Видимо, это и подтолкнуло ее написать анонимное письмо о нарушениях условий ссылки соседа. Но и на том мадам Зубова не успокоилась: туманными намеками о тайном и спешном венчании Дмитриевского она дала большую почву для сплетен в московском обществе. Правда, продолжалось сие недолго – всего несколько недель, пока слухи не достигли ушей графини Щербатской.

«Вообрази мое безграничное удивление, ma chérie, – писала к Лизе Натали. – Я не успела даже толком обдумать stratégie и обсудить ее с La tête bien, как все пересуды разом прекратились. Говорят, сама mamaп накинула платок на грязный рот известной нам особы. Что именно было сказано – никому неведомо, но ce sera fait…^[420] А вскоре Зубовы вообще должны покинуть Москву. Говорят, руки mademoiselle Lydie попросил какой-то молодой помещик из Калужской губернии, и она ответила ему согласием»

Лиза тоже безмерно удивилась, прочитав эти строки. Ведь на письмо с известием о венчании своей воспитанницы графиня не ответила. И впредь общения не поддерживала, а принимать визиты Дмитриевских во время их редких наездов в Москву всячески уклонялась, ссылаясь на слабое здоровье. Но при встрече все же снисходила до едва уловимого намека на кивок, окидывая обоих цепким взглядом через лорнет. При таком прохладном отношении Лиза и не ждала от графини поддержки. Поэтому с чувством глубокой признательности попыталась в очередной раз наладить отношения и написала Щербатской благодарственное письмо. Но письмо ее осталось без ответа, равно как и Лизавета Юрьевна осталась верна принятым когда-то решениям.

Впрочем, дело было не только в слухах. Нрав Александра особо не переменился. Люди по-прежнему шептались за его спиной, он открыто насмешничал и даже в обществе не пытался нацепить маску учтивости, что вызывало очередную волну обсуждений.

– Зачем ты делаешь это? – пеняла ему всякий раз после выхода в свет Лиза. – Ты даже не пытаешься быть любезным, Саша. Так нельзя! Я понимаю, что тебе неприятно всеобщее внимание к твоей персоне…

– Лицемерие и фальшь, – поправил жену Александр, осторожно отводя в сторону ее локоны, чтобы коснуться губами шеи. – Мне неприятны лицемерие и фальшь.

– D’accord, лицемерие и фальшь, – покорно повторяла за ним Лиза, стараясь держаться темы разговора и не обращать внимания на предательство собственного тела. – И все же. Ты не можешь переделать людей вокруг себя. И ты должен подумать о Наташе. Настанет время ей выезжать в свет. Кто же посватается к девице при таком отце?..

– Тот и будет хорош, кто смелости наберется, – усмехался в ответ Александр, расшнуровывая сорочку на ее груди и запуская руку под тонкое полотно. – А кто не осмелится, и даром не нужен Наташе, верно?

И Лиза не могла не согласиться с его доводами. Особенно когда он стягивал сорочку до талии и начинал целовать плечи и грудь. Кто мог бы и далее продолжать спор при таких обстоятельствах?

– …Помилуй нас, Боже по велицей милости Твоей, молим Ти ся, услыши и помилуй…

Голос диакона вновь возвратил Лизу под своды храма, и она залилась румянцем стыда за свои грешные мысли во время литургии. Даже вздохнула глубоко пару раз, что не осталось незамеченным для Александра. Не страдая молитвенным рвением, он, как обычно, откровенно скучал во время службы. И теперь бросил на нее встревоженный взгляд, безмолвно вопрошая, все ли в порядке. Лиза поспешила ответить легким кивком.

Жаль, что за молитвой никто не увидит сейчас, как внимателен и заботлив может быть граф Дмитриевский. Как не видели и его отношения к Наташе, совсем уж диковинное для человека его положения. Лизу до сих пор удивляла трепетная любовь мужа к их первенцу, темноволосой и голубоглазой дочери, появившейся на свет весной 1831 года.

Правда, такая сильная любовь пришла не сразу. Пока Наташа не встала крепко на ножки, Александр редко бывал в детской, боясь ненароком повредить младенчику, как признался однажды жене. Но когда дочь подросла, он очень к ней привязался, и порой Лизе казалось, что Наташа любит отца более матери, давшей ей жизнь. Справедливости ради стоит отметить, что девочка была с ней очень ласкова, но времени больше проводила с отцом. Особенно сейчас, когда Лиза носила второго ребенка и часто не могла сопровождать их на прогулках.

Словно в подтверждение ее мыслям Наташа посмотрела на Александра и расплылась в широкой озорной улыбке, когда он подмигнул ей в ответ.

«Ох, как же они похожи», – подумала Лиза, снова отвлекаясь от службы. Ей было по сердцу, что муж и дочь стали так близки, но порой все же возникали опасения, что Александр чересчур снисходителен к ребенку. Беспокоила и Пульхерия Александровна, уже успевшая раздать Наташе все свои драгоценности. Разве ж должно так воспитывать? Но Лиза уже по привычке одергивала себя за эти мысли, вспоминая строгое воспитание в доме графини Щербатской. Такого своей девочке она определенно не желала. Пусть лучше растет в любви и ласке.

За последние годы Пульхерия Александровна заметно сдала. Она все меньше передвигалась самостоятельно, сетуя на боли в коленях, и по дому перемещалась исключительно на кресле с колесами, которое толкал лакей. Для прогулок в парке Александр выписал из Англии «бат-коляску». Впрочем, в коляске, запряженной пони, чаще ездила по парку Наташа.

– Лишь бы дитя было весело, – приговаривала старушка. – А мне долго ли осталось? Досижу и на месте свой век.

А полгода назад Пульхерия Александровна почти оглохла, и теперь всегда носила при себе серебряный рожок. Вот и сейчас она сидела в кресле подле Александра и, приложив к уху рожок, внимательно слушала литургию. Старушка редко выезжала за пределы имения, но на воскресную службу силы находила. Правда, быстро утомлялась и иногда до самого причастия дремала, уронив рожок на колени. И всякий раз глядя на это, Лиза чувствовала, как у нее сжимается сердце от понимания, насколько постарела их добрая тетушка…

– …Еще молимся о милости, жизни, мире, здравии, спасении, посещении, прощении и оставлении грехов рабов Божиих, братии святаго храма сего, – разливался звучный голос, заполняя все пространство большой каменной церкви.

Несмотря на то, что строительство завершили три года назад, выписанные из столицы мастера еще не докончили роспись купола и стен, и у колонн кое-где еще стояли леса. До беременности, пока не стала чувствительна к запахам, Лиза частенько бывала здесь, наблюдая, как под кистью художника рождается святой образ. Особенно ей нравился лик Николая Чудотворца и его мудрые светлые глаза. Глядя на него, Лиза касалась кончиками пальцев медальона, приколотого к корсажу платья, и под холодным металлом ей чудилась мягкость оставшегося от Николеньки локона.

Именно у иконы святого Николая Лиза попросила послать им наследника мужского пола. Первая же ее горячая просьба исполнилась – на Ильин день Лиза поняла, что в тягости. Что касается второй… Лиза незаметно приложила под шалью ладонь к животу и тут же ощутила под рукой легкое шевеление. Коли Господь даст, будет наконец у Александра прямой наследник.

Под сводами храма раздался голос отца Феодора. Лиза посмотрела сперва на скучающего супруга, потом на дочь, которая, широко распахнув глаза, рассматривала роспись на ближней к ней колонне, а после перевела взгляд на стоявшее чуть поодаль многочисленное семейство Василя. После истории с Борисом Александр переменил завещание, понимая собственную недальновидность. Отныне в случае отсутствия у графа Дмитриевского сыновей наследником родовых земель становился его кузен, пусть это решение и не нравилось самому Александру.

За прошедшие годы в отношениях братьев ровным счетом ничего не переменилось. Василь все также жил милостями своего богатого родственника и не стремился менять свой легкомысленный образ жизни, несмотря на наличие супруги и четверых детей. Он поселился с семейством в Москве, где снимал целый этаж в одном из домов на Тверском бульваре. На великие же праздники, именины и на время летнего зноя приезжал в Заозерное.

Пульхерия Александровна и подросшая Наташа радовались визитам Василя, очарованные его обаянием и веселым нравом. Александр же совсем не разделял их восторгов, ведь помимо жены и детей кузен каждый раз привозил с собой многочисленные счета и долговые расписки. Расставались братья неизменно недовольные друг другом. Василь злился из-за «le sermon^[421]», Александр же негодовал из-за неблагоразумия и взбалмошности кузена.

– Дело ли, имея четверых отпрысков, жить исключительно на мое содержание? – высказывал он порой в сердцах Лизе. – Я ему трижды место находил. Так нет же! Мыслимо ли дело Дмитриевскому на службе чиновничьей состоять? Не та кровь! А картами жить, то, вестимо, по крови! Все у него по недоразумению, все! Думал, женится – за ум возьмется, так нет! Приданое ничтожное промотал, имение разорил, в Совет^[422] дважды уж заложил. А не дать денег – к тетушке побежит на жизнь жаловаться. Или все-таки не дать как-нибудь?

– Ах, Саша, разве же виновата Полин, что однажды поддалась велению сердца? – тут же напоминала о жене Василя Лиза, опасаясь, что Александр действительно осуществит угрозу и лишит семью кузена содержания. – И разве сможешь ты обездолить потомство Василя? Не думаю, Саша…

– Дурак он все-таки, – беззлобно прерывал ее Александр. – Оттого и жизнь у него такая нескладная.

С этим Лиза не спорила никогда, зная, что непременно проиграет доводам мужа. Василь с детства был l'enfant terrible^[423] семьи Дмитриевских, и годы, увы, ничего не изменили. Женился он, можно сказать, по глупости. В Одессе, во время ожидания бумаг на выезд, влился в местное общество и часто бывал в имении губернатора в Гурзуфе. В один из визитов повез в своей коляске на прогулку барышню с ее малолетней сестрой, но, не зная дороги, заблудился. Разыскали несчастных только в сумерках. Ввиду сложившихся обстоятельств Василю против его желания пришлось спешно с этой барышней обвенчаться, дабы не пострадала честь девицы. В крайней досаде он решил не извещать семью о новом своем положении. И лишь на Рождество 1830 года, когда власти сняли карантинные запреты по холере, соизволил явиться в Заозерное спустя месяцы молчания.

Жену свою, Аполлинарию Федоровну (для близких – Полин), Василь не любил и не скрывал того. Ее незнатного дворянского происхождения, грубоватой наружности и еле уловимого южного говора стыдился. А потому, как позднее признавалась Лизе Аполлинария, редко выезжал с ней в Москве, предпочитая по-прежнему блистать на балах и в светских гостиных в одиночку.

Скромное приданое супруги Василь быстро растратил. Имение ее в Таврической губернии разорила не столько засуха 1833 года, сколько неумелое управление Василя, и к настоящему времени оно было дважды поверх прежнего залога заложено в Опекунский Совет. Все богатство Василя составляли его прежнее очарование и потомство – за шесть лет брака Полин подарила ему двух девочек и мальчиков-двойняшек.

В этот раз Василь объявился в Заозерном пару дней назад. Вместе со всем семейством и слугами неожиданно приехал под самый вечер. И нынче, когда собирались на службу, сообщил, что намерен задержаться до Пасхи. Знать, вновь серьезно проигрался, как два года назад, когда оставил на зеленом сукне имение жены и расписки на восемнадцать тысяч. К полному неудовольствию Александра, ему пришлось тогда лично хлопотать о возвращении земель в Таврии, и кузены разругались так сильно, что Василь не появлялся в Заозерном почти год. Только рождение его младшей дочери на Светлой неделе да Лизино заступничество примирило этих двоих.

То ли от духоты в церкви, то ли от неприятных воспоминаний у Лизы разболелась голова. Она не любила ссор в семье. Каждая из них огорчала ее до глубины души. Ей казалось немыслимым, что близкие по крови люди могут так вольно обращаться со своими узами и не поддерживать отношений месяцами.

– Еще молимся о упокоении душ усопших рабов Божиих… – произнес диакон, и Лиза крепче стиснула свечу, словно хватаясь за спасительную соломинку.

Она знала, что вот-вот произнесут знакомые имена, которые иерей по традиции поминал самыми первыми, но все же каждый раз приносил легкий укол грусти. Вначале отец Феодор перечислил имена родителей Александра, его брата Павла, Николеньки и родителей Лизы. И только затем прозвучало имя, появившееся в поминальных молитвах совсем недавно. Услышав это имя, Пульхерия Александровна уронила на колени рожок и всхлипнула.

Известие о смерти Бориса стало для Лизы полной неожиданностью. Последние его письма из италийского городка Мерано, куда он переехал в конце 1834 года, приносили хорошие вести. Борис перестал принимать свинцовый сахар, как рекомендовали ему немецкие врачи, и здоровье его заметно поправилось.

«Не тревожьтесь, ma tantine, аппетит мой стал прежним, я окреп, а с лица ушла бледность. Не надобно было столько времени у немецких дохтуров наблюдаться. Мерано – истинно райское место! Вообразите высокие горы, что упираются маковками прямо в облака, вечную зелень деревьев, лазурь небес и целебные воды терм. Вообразите все это, но не представите даже сотой доли красоты Мерано! И я верю, что отыщу здесь paradis и для своей скромной персоны…»

– …о еже проститися им всякому погрешению, вольному же и невольному. Яко да Господь Бог учинит души их, идеже праведнии упокояются. Милости Божия, Царства Небеснаго и оставления грехов их у Христа, Безсмертнаго Царя и Бога нашего, просим…

– Подай, Господи, – откликнулся нестройный хор голосов прихожан в ответ на прошение.

Лиза присоединила к нему свой собственный шепот, всем сердцем желая Борису того, чего он так отчаянно искал – душевного покоя. Она верила, что он все-таки сумел обрести покой перед смертью, и что теперь его душа перестала терзаться, как прежде, что грехи его были прощены Господом, как она сама простила своему бывшему возлюбленному.

А вот Александр слово сдержал. За прошедшие годы он только дважды заговаривал про Бориса. Первый раз, когда проводил собственные розыски по старшей линии рода, начиная от самых истоков – года, когда Григорий Дмитриевский отринул старшего сына из семьи. Лиза полагала, что бумаг касательно родства не осталось, но Александру удалось невозможное. Он разыскал в пожелтевшей семейной переписке редкие упоминания о Федоре, а также самое интересное для него – письмо самого Федора Григорьевича Дмитриевского, сменившего фамилию.

– Так вот откуда пошла фамилия Головнин. Чтобы стереть все упоминания о той ветви нашего рода, моему отцу следовало еще больше бумаг просмотреть, – рассказывал Александр Лизе. – Головня. Такую фамилию носила племянница казацкого полковника Чечеля. Федор написал тогда, что понимает страхи отца и по его просьбе берет иное имя, чтобы не навлечь гнев государя Петра Алексеевича на семью Дмитриевских. Пожалованное после дворянство добавило «ин» к фамилии и превратило Головню в Головниных. Не уверен, что письма Федора Дмитриевского было бы довольно для установления родства, но все же…

– Какая удивительная история! – не удержавшись, воскликнула Лиза. Она тщетно пыталась прочитать по лицу мужа, что тот думает на сей счет, но скрыть свое изумление и даже восхищение поступками неизвестного ей предка Бориса не сумела. – Ради любимой женщины он был вынужден отказаться от своего положения, а чтобы защитить семью от гнева императора – и от фамилии. Très romantique…^[424]

– По мне, так премерзкая история, явившая кровь Дмитриевских не с лучшей стороны, – возразил Александр, – и повлекшая за собой еще больше мерзости. А что до поступка предка Бориса… Человеческая природа такова, что всегда ищет для себя наилучшей доли.

– Порой ты слишком предвзято судишь людей, – с упреком проговорила Лиза, разочарованная его скептическим настроем. – И твоя мерка не всегда справедлива.

– Быть может, – будто в завершение разговора, Александр коснулся губами ее лба. – Но на то я и un cynique aigri^[425], верно?

Более о старшей ветви Дмитриевских и уж тем более о Борисе речи меж супругами не возникало. Александр никогда не вспоминал его в разговорах, но переписке между Головниным и Пульхерией Александровной не противился.

– Она любит его, и у нее невероятно доброе сердце, – словно оправдываясь, сказал он однажды Лизе. – Я не хочу его разбивать. И потому страшусь той минуты, когда она решится открыть мне правду о родстве. Что мне сказать тогда?

– Пульхерия Александровна уважает чужую тайну. Для нее родство меж вами – тайна Бориса. А Борис не менее твоего не желает хоть чем-то ей навредить.

Второй раз за прошедшие годы Александр упомянул имя Головнина чуть более полугода назад. Известие о смерти Бориса он получил наперед уведомления от поверенного умершего, потому именно от мужа Лиза узнала о случившемся несчастье. Тот весенний день она до сих пор помнила до мелочей.