Текст книги "На сердце без тебя метель... (СИ)"
Автор книги: Марина Струк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 54 страниц)
Но бывали сны, которые приносили тупую боль и тоску, снова и снова возвращая ее в недавнее прошлое. Легкий морозец, благоухание цветов посреди зелени оранжереи, звук клавикордов, треск поленьев в камине… и взгляд темных глаз, полный нежности, от которой перехватывало дыхание. Поутру очарование снов рассеивалось, как дымка, оставляя горький привкус. И не потому, что все это более никогда не повторится, а потому, что все оказалось обманом. Теперь она знала наверняка. И если бы могла повернуть время вспять, уже никогда не оставила бы в Заозерном медальон со своим изображением. Какая глупая выходка! Как Александр, должно быть, посмеялся, когда наткнулся на него после ее побега.
По окончании поста Москву буквально захлестнула волна раутов, балов, маскарадов и музыкальных спектаклей. Несмотря на недовольство Натали, Лиза выезжала редко, но даже в ее почти затворническую жизнь иногда врывались тени из прошлого.
Однажды в Благородном собрании они едва не столкнулись с Лизаветой Юрьевной. Лиза потом еще несколько дней трепетала при одном воспоминании об этой встрече. Графиня тогда смерила ее взглядом, полным такого разочарования, что душа Лизы снова забилась в судорогах, извиваясь под ударами совести. Натали продолжала радостно щебетать ей на ухо о недавно вышедшей в свет девице Гончаровой, о постановке по мотивам греческих мифов, что планируется в Собрании, о слухах про скорый визит в Москву царского двора. А Лиза только и видела перед собой короткий взгляд, которым окинула ее графиня, следуя к креслам у стены. Ее сиятельству в числе редких избранных дозволялось сидеть, и она пользовалась этим правом, наблюдая за обществом через стекло лорнета. И Лиза готова была поклясться, что лорнет Лизаветы Юрьевны в тот вечер не единожды обращался на них с Натали.
К своему стыду, Лиза заробела тогда подойти тогда к графине и осведомиться, не получала ли та вестей о Николеньке. Впрочем, вести из дома ее сиятельства до Хохловского переулка все же доходили. Старый дворецкий Ростислав, очень привязанный к Натали, а посему остро переживающий размолвку между дочерью и матерью, изредка сообщал о здравии Лизаветы Юрьевны. С недавних пор к этим весточкам присоединилась еще одна, к сожалению, из месяца в месяц неизменная: «Вестей о маленьком воспитаннике не получали-с». Короткая фраза всегда вызывала в Лизе целую бурю эмоций. Неужто Marionnettiste не прислушался к ней? Неужто она все-таки ошибалась в нем, как когда-то обманулась с Александром, невзирая на многочисленные предупреждения? Думать об этом было горько. Выходило, что кругом один обман. Знать, права оказалась Лизавета Юрьевна, предубеждавшая воспитанницу против мужского племени?
Но после Лиза смотрела на Григория, такого заботливого и предупредительного со своим семейством, или читала письма Никиты из Твери, проникнутые неподдельным участием, и убеждала себя в том, что не все мужчины черны душой.
А писал Никита часто, принимая деятельное участие в поисках Николеньки. Он раздобыл список всех московских частных пансионов с проживанием. Его человек проверил весь список, но, к сожалению, среди новых учеников походящего по описанию на Мельникова не нашлось. Поиски в пансионах без проживания также не имели успеха. Вначале Страстной недели[323] Никита написал Лизе, что начнет наводить справки в Петербурге, если одно из его последних предположений не подтвердиться. В чем была суть предположения, он из суеверия утаил: «Affaire menée sans bruit, se fait avec plus de fruit»[324], и Лиза решила не расспрашивать, надеясь на его правоту.
Прошло почти две недели, нынче была Светлая пятница, и Лиза со дня на день ждала письма от Никиты, полагая, что за минувшие две недели уж что-то да решено. Потому и торопилась, впервые за прошедшие месяцы, поскорее завершить работу в больнице. Она в последний раз проверила нащипанную за день корпию, скоро попрощалась с больничной сестрой и, получив ее благословение, поспешила выйти из душной больницы, надеясь, что платье не слишком пропахло камфарой.
Вдохнуть свежий воздух, наполненный сладкими ароматами весны, было истинным наслаждением. Лиза задержалась на крыльце, с улыбкой подставляя лицо солнечным лучам. А потом, когда все-таки сделала шаг со ступеней, так и застыла, заметив небольшую процессию, направляющуюся от покоев черниц к храму. И пусть их разделяло расстояние, Лиза сразу же поняла, кто именно идет во главе подле матушки Клавдии. Сердце забилось чаще, пришлось сжать ладони в кулаки, чтобы унять нервную дрожь. И прежде чем Лиза успела поразмыслить над последствиями, ноги сами понесли ее в сторону процессии.
Графиня Щербатская не сразу заметила приближение бывшей воспитанницы, в отличие от грустно улыбнувшейся матушки Клавдии. Только когда карлица Жужу Ивановна, выразительно мотнув головой в сторону девушки, дернула Лизавету Юрьевну за рукав, та перевела взгляд на Лизу. Понимая, что крепких рук лакеев, оставшихся за воротами монастыря, бояться не стоит, Лиза смело преградила графине путь и склонилась в глубоком реверансе.
– Смиренно приветствую ваше сиятельство, рада найти ваше сиятельство в добром здравии, – затараторила она скороговоркой, не смея поднять взгляд на бывшую благодетельницу. – Дозвольте сказать вашему сиятельству пару слов, что давно уже ношу в сердце своем.
Лиза слышала, как громко фыркнула карлица, а потом возмущенно прошептала: «Позорница приползла», за что, судя по звуку удара, получила пощечину. Девушка вздрогнула и взглянула сперва на Жужу Ивановну, скорчившую ей рожу от досады и боли, а потом уже, осмелев, – на Лизавету Юрьевну. Графиня стояла с высоко поднятой головой, недовольно поджав губы, молча смотрела на склонившуюся перед ней девушку, но знака подняться не подавала. От неудобной позы у Лизы заныли колени, но она даже не шевельнулась, понимая важность момента.
Ее не гонят прочь. Ей дают молчаливое дозволение говорить. И потому Лиза продолжила уже громче и тверже:
– В моем сердце царит огромное сожаление оттого, что дерзнула ослушаться ваше сиятельство, пренебречь тем, чему ваше сиятельство учили меня с отрочества. Мне очень жаль, что я доставила вашему сиятельству огорчение поступком, опорочившим мое имя и честь. Прошу смиренно простить меня за дерзость мою и все обиды, что нанесла вам, не думая о последствиях моего поступка.
Лизавета Юрьевна даже бровью не повела в ответ, но и не обернулась на зашептавшихся за ее спиной девок. Это было необычно. Это давало надежду, и Лиза решилась продолжать:
– Я благодарна вашему сиятельству за милость, что вы оказали мне, предложив вклад в одну из обителей. Вы могли оставить своим вниманием судьбу бывшей воспитанницы, но не сделали этого. И пусть я не решилась уйти в монастырь, не могу не думать о предложенной вами помощи с благодарностью.
Лиза немного помедлила, пытаясь побороть волнение перед застывшей, словно изваяние, графиней.
– Смею надеяться, что вы останетесь милостивы ко мне и в дальнейшем. Я бы хотела просить вас лишь об одном – ежели вам что известно о брате моем, Николеньке…
Если до сей поры Лизавета Юрьевна слушала ее внимательно, внешне сохраняя полную невозмутимость, то при упоминании мальчика все переменилось. Сперва что-то мелькнуло в ее глазах, да так быстро, что Лиза не сумела уловить даже тень. А после чуть шевельнулись губы, будто графиня собиралась что-то сказать… Но спустя миг рот под редкими усиками сжался в тонкую линию, а сама графиня резко двинулась в обход Лизы. Вслед за ней поспешно засеменила ее свита – девки, две карлицы, несколько богомолок в темных апостольниках. Матушка Клавдия, лишь на мгновение задержалась возле устало опустившейся на колени Лизы, пожав легонько ее плечо: «С Божьей помощью – все уладится», и поспешила вслед за титулованной благодетельницей обители.
Все произошло так стремительно, что Лиза даже не успела сообразить, как ей следует поступить далее. Надо ли догнать Лизавету Юрьевну? Или остаться на месте, а позднее написать к графине и, снова повторив слова раскаяния, попросить уведомить, коли появятся известия о Николеньке?
– Все пустое, – пожала плечами Наталья, когда по возвращении Лиза рассказала ей о встрече с графиней. – Ежели ее сиятельство что в голову взяла, так усердно держать будет. Но хороший знак, что не прогнала сразу. Знать, мягчеет сердцем. Или неделя Светлая тому виной? Нынче пятница. Знаешь, как моя нянюшка называла пятницы Светлой недели? Прощенье-днем. Так и говорила – Великая Пятница, Прощенье-день. А вдруг неспроста вы с maman встретились?
– Может, и вам написать к ней? – предложила Лиза, поддаваясь странному порыву.
Ее волнение передалось и Наталье. Та, хоть и отмахивалась рассеянно от этой затеи, стала суетной и говорливой, что выдавало ее с головой. Лиза видела, что на самом деле Натали не терпится в очередной раз рискнуть, надеясь достучаться до сердца матери.
Так и вышло. Поутру следующего дня, когда Лиза собиралась отправить лакея на почту, Наталья, смущаясь, попросила сделать одолжение и присоединить к прочим и ее письмо.
– Вдруг что и станется, – робко улыбнулась она, кутаясь в шаль от утренней прохлады. – Тем паче у меня есть известие для ее сиятельства. Ах, Lisette, мне отчего-то так тревожно. Так тревожно! Все, как тогда, когда Павлушу носила… Все кажется, вот-вот беда стрясется… Маменька в возрасте. Удар хватит, и все. А мы так и не поладили. Страшно мне…
– Не думайте о худом, – убеждала Лиза, беря ее холодные ладони в свои руки.
Ей и самой отчего-то овладело дурное предчувствие. Хотелось остановить лакея, крикнув из окна, чтобы воротился, не отправлял писем. Он ведь сейчас уносил с собой не одно Лизино письмо, а целых три. Первое будет доставлено графине, другие же два передадут ямщику, чтобы тот отвез их далее. И одним из адресатов значился вовсе не Никита, а местом назначения – не Тверь, а Клинский уезд Московской губернии.
Слова Натальи о Прощенье-дне вызвали в Лизе совсем не нужные воспоминания о Прощеном воскресенье и подтолкнули, наконец, отправить письмо Александру. Написанное еще в начале зимы, оно так и оставалось до сей поры в ящике комода под ворохом белья. Лиза тогда нашла в себе смелость отослать письма только к кукловоду, для верности направив по двум известным ей адресам.
Спустя несколько дней, пропутешествовав по Москве, письма Лизы и Натали к графине вернулись в Хохловский переулок нераспечатанными. Лизавета Юрьевна былые грехи прощать никому не собиралась. А чтобы у тех, кто пытался получить ее прощение, не возникло повторного порыва, спешным порядком отбыла в свое подмосковное имение, как сообщил Лизе дворецкий через посланного в дом Дуловых человека.
– На что я надеялась, право? – иронично восклицала Наталья, поджигая письмо от одной из свечей. – Она же не умеет прощать. Готова помочь, коли будет расположена к тому, но ежели что не по ней – не сжалится…
– Все в руках Божьих, – тихо вздохнула Лиза.
Это произошло в начале мая. Почта от Никиты, задержавшись в пути, пришла не на Светлой неделе, а спустя почти месяц. Лиза всегда вскрывала послания из Твери со странным трепетом. Все страшилась обнаружить в одном из них новости о женитьбе Александра на барышне Зубовой. Сама не понимала, почему такие мысли приходят в голову, вспоминая иронично-злое отношение графа к браку и вообще к чувствам. Но все же нет-нет, да замирало сердце, когда она быстро скользила взглядом по строкам.
Вскрывая это письмо, Лиза ощутила привычное волнение. Но Никита, как обычно, о Дмитриевском в письме молчал. Единственный раз, он упомянул его фамилию в конце зимы, и то речь шла о Василе. До Никиты, вестимо от Натали, дошли сведения, что младший Дмитриевский выхлопотал себе паспорт и отбыл сначала в Одессу, а после морем – в длительное путешествие за границу.
«Je pense que vous devez etre tres soulagee maintenant et Moscou[325]», – писал Никита. Но спокойнее не становилось. Не только Василь мог служить напоминанием о ее прошлом. В любой момент она могла повстречать на одном из вечеров в Собрании ее сиятельство. Или столкнуться нос к носу с Головниным, как чуть не случилось на Фоминой неделе[326] в букинистической лавке на Кузнецком мосту. После ее еще долго трясло в полумраке кареты, и снова вспомнился зарок вести жизнь в добровольном затворничестве, невзирая на все уговоры Натали.
Для себя Лиза уже все решила. Наверное, еще тогда, после неожиданной встречи с Борисом. Ей не хотелось более оставаться в Москве, не хотелось опасаться, что в любой момент ее спокойная жизнь может рухнуть, как карточный домик. Нужно вернуться в родную деревню! Загвоздка состояла лишь в том, что маленькое имение, будучи наследством Николеньки, по закону перешло под опекунство графини. Сама же Лиза могла заявить о своих правах только в конце августа, по достижении совершеннолетия[327]. И более всего к тому моменту ей хотелось бы, наконец, воссоединиться с братом.
Очередные известия от Никиты заставили Лизу на какое-то время позабыть тревогу о том, прочитал ли Александр письмо. Впервые за долгие месяцы ей отчетливо привиделось, что она наконец-то ухватила нить, которая приведет ее к Николеньке.
За завтраком, запинаясь от волнения, Лиза поделилась задумкой Никиты с семейством Дуловых.
– А может статься, и не будет той литографии в альбоме, – возразил, выслушав ее, Григорий. Он откинулся на спинку стула и маленькими глотками пил обжигающе горячий травяной чай, спасавший его от приступов головной боли. – И тогда нить эта Ариаднова сызнова в никуда.
– Ах, Жорж с самого утра такой бука! – перебила Наталья, ласково гладя мужа по руке. – Не слушайте его, Lisette, это все от головной боли. Бедные его люди… нынче им знатно достанется на орехи за малейший промах.
– Вы правы, Григорий Александрович, говоря о нити Ариадны, – заметила Лиза, стараясь не пускать сомнения в душу. – Что есть надежда, как не нить, ведущая нас среди мрака отчаяния? Так и нить Ариадны вела чрез темноту коридоров, дабы вывести к свету.
– Пусть так, – согласился Григорий, примирительно вскинув ладони. – Только увольте от греков с их сказаниями! Меня изрядно помучил ими в отрочестве мой француз. Это Никита Александрович любитель обсудить гомеровские времена, не я. И все же… при его жалованье тратиться так на альманахи да сборники литографий…
– Cessez de geindre, moh cher[328], – шутливо стукнула по столу ладонью Натали. – Вы становитесь несносны. Я решительно жалею, что позволила вам давеча провести всю ночь за картами у этого Прозорова. Да и тема ли за столом – про porte-monnaie?
– Верно, – раздраженно буркнул Григорий. – Сплетни про женитьбу Пушкина – вот славная тема. Да про то, к кому сватов пошлет – к Ушаковой аль к Гончаровой?
Над столом разрасталось облако взаимного недовольства, которое Лиза уже привычно постаралась погасить. Григорию следовало предложить еще чашку травяного чая с тонким ломтиком лимона, его супруге – подвинуть сладости, а затем увлечь ее разговором о предстоящем вечере у Вяземских. Натали хотела ехать туда непременно с Лизой. Пришлось согласиться, чтобы за столом воцарился мир.
В гостиной у Вяземских пробыли до позднего вечера. Лизу, в отличие от Натали, не особо интересовало, как будет решен вопрос сватовства Пушкина. Ей просто хотелось чем-то заполнить время до того, как приказчик одной из лавок Гостиного двора принесет в дом Дуловых заказанный для нее Никитой альбом с литографиями московских видов.
«Я не устану бранить себя, что не подумал о том тотчас, как вы упомянули о церкви. Быть может, мои хлопоты напрасны, и ее изображение не встретится вам среди литографий. Но будем молиться. Господь милостив»
Альбом прибыл спустя три дня. Бархатная обложка, страницы из плотной веленевой бумаги, роскошные иллюстрации – все говорило о том, что цена его значительно превышает привычные расходы гвардейского ротмистра.
– Ну же! – взволнованно воскликнула Натали, подавая Лизе, распаковавшей сверток, увеличительное стекло в серебряной оправе. – Давайте взглянем, а то, клянусь, я умру от любопытства!
Это позднее, пересматривая альбом, Лиза будет подмечать мельчайшие детали, искусно запечатленные живописцами и восторгаться их талантом. В те же минуты они с Натали походили на искателей сокровищ. Каждый храм, который встречался им на станицах, был исследован вплоть до самого еле заметного узора. Они пролистали почти до самого конца, когда Натали победно указала пальцем на лист:
– Вот она! Это точно она, говорю же, – прибавила она в волнении, заметив сомнения Лизы.
– Колокольня, – только и смогла произнесла Лиза, с трудом сдерживая слезы. На рисунке Николеньки не было высокой колокольни. Да, количество маковок, их цвет, расположение крестов схоже, но колокольня…
– Все пустое, – Лиза в сердцах захлопнула альбом. – Наивно было полагать, что я способна разыскать его. Это сродни поиску иглы в стоге сена.
– Мальчик – не игла, – возразила Натали. – Возмутительно подло со стороны Дмитриевского-младшего – не сообщить вам о местонахождении Николя. К чему это? Месть? Только мерзавец на такое способен.
– Я никогда не говорила, что Василий Андреевич виной всему, – ровным голосом поправила ее Лиза, отодвигая от себя альбом. Спустя несколько недель после злополучной встречи в театре ей уже удавалось сохранять хладнокровие при упоминании прошлого. – Не стоит поносить его так.
– Но и не отрицали того, – парировала Натали. – Будь у господина Дмитриевского совесть, мы бы давно знали о судьбе Николеньки. Но, видимо, Господь обделил его таким качеством.
– Как и многих по нашему времени, – грустно улыбнулась Лиза.
Надо бы было подняться из-за стола да позвонить, чтобы начинали готовиться к ужину, но сил совсем не осталось. Ей было до слез горько и обидно, что Григорий оказался прав, и альбом обернулся лишь бесполезным дорогим приобретением.
А еще Лизе было почему-то горько от слов Натали о кукловоде. Она все время ждала весточки, которую он должен был прислать на Мясницкую улицу, как Лиза просила его в письме. Но этого до сих пор не случилось. Он по-прежнему пытался держать ее за нити, как куклу, по-прежнему пытался владеть ею.
В ту ночь Лизе не спалось, потому времени на раздумья выдалось немало. Она действительно полагала кукловода жертвой и заложником и все больше склонялась к мысли, что он, как муха запутался в паутине, которую сам же сплел. Она помнила его горе, его отчаяние, его муки на протяжении всего разговора у грота Аполлона. Разве можно сыграть такое? Или все-таки можно? Недаром же она была так обманута Александром!
Словно в ответ на ее мысли, где-то вдали над крышами домов в предрассветном небе громыхнуло раскатом грома, а порыв ветра, играя ветвями в саду, с силой распахнул настежь окно. Лиза сама не понимала, почему испытывает такие бурные чувства спустя столько времени. Не Александр уговорил ее покинуть дом Лизаветы Юрьевны. Не он укрыл от нее брата, стараясь управлять ею, как куклой. Хотя… Александр тоже с азартом включился в игру, перехватив на время нити кукловода. Он тоже вынуждал ее разыгрывать роль для него. Вот Marionnettiste действительно любил ее, а Александр жил с другой женщиной в то время, как ласкал и целовал Лизу. Первый нуждался в ней и ее чувствах. Второй только забавлялся ею, а потеряв игрушку, не стал печалиться: в этом году Belle Voix de Moscou покинула город еще в январе. И на сей раз ее возвращения поклонникам таланта ждать не приходилось. Актриса упросила отпустить ее из театра, не дожидаясь истечения контракта, что и было сделано, как шептались в Москве, не без заступничества графа. Теперь, скорее всего, она надолго поселится в Заозерном.
После всех сплетен, что покатились по московским гостиным с отъездом Красновой, Лиза твердо желала только одного – удалиться по совершеннолетии в свое имение, разыскать Николеньку и быть при нем, изредка навещая Дуловых в Москве.
– Где же ты, братец? – все гадала Лиза, когда вместе с утренней грозой улеглась и буря эмоций в ее душе. Снова тоска обернулась змеиными кольцами вкруг сердца, напоминая о том, сколько всего потеряла Лиза из-за земных страстей.
К ее тайной радости, Григорий даже не намекнул о своих предупреждениях по поводу бессмысленности покупки альбома.
– Я б увез мальчика в деревню, – заявил он спустя несколько дней, когда они сидели в гостиной после обеда. – Зря Никита полагает, что в городах укрыться легче. Увез бы в деревню, запер в имении и дело с концом. Никто бы не отыскал.
– А ежели, к примеру, нет имения в собственности, – возразила ему Натали, не поднимая взгляд от шитья. – Куда ж тогда везти?
– Вот кто у нас La tête bien[329]! – улыбнулся Григорий и, потянувшись к жене, поцеловал ей руку. – Сразу на лопатки! Голова!
От всех этих предположений у Лизы всякий раз сжималось сердце. Да и вероятность, что Николеньку увезли в столицу, как допускал Никита в своем очередном письме, пугала не меньше. Петербург – не Москва: число домов и улиц поболее будет. Как там разыскать мальчика?
Последнее письмо от Никиты принесло не только слова утешения, но и, к Лизиному безмерному удивлению, совершенно неожиданное известие.
«Для меня составляет несомненное удовольствие передать вам весточку от той, кого вы мельком упомянули в разговоре, как особу, о которой хотели быть иметь сведения. Извольте, Лизавета Алексеевна, выполняю ваше желание – с моим письмом пересылаю вам записку от мадам фон Бротце. Я взял на себя смелость навести справки без вашего ведома. Мадам фон Бротце нынче проживает в лифляндских землях, близ уездного города Пернова. Разыскать ее не составило труда – история, приключившаяся с подпоручиком фон Бротце, стала известна со временем даже в нашем полку…»
Лиза не смогла читать далее, чувствуя, как быстро заколотилось сердце в предчувствии беды. Так и сложилось. Едва она развернула записку от Софьи Иогановны, которую даже мысленно иногда по-прежнему именовала «Софьей Петровной», как в глаза бросились скупые строки, укрывавшие за собой огромное горе.
«Mein Sohn, mein Herz Waldemar скончался прошлой весной, 17 марта 1829 года. Besser Ehre ohne Leben, als Leben ohne Ehre[330] – сие изречение всегда было девизом его жизни. Мое материнское горе велико еще и оттого, что душа его обречена на муки не упокоенного. Я вижу в том кару Господню, meine Lischen, и неустанно молюсь, чтобы Он был милостив к вам. Ибо верно сказано про воздаяние. Надеюсь, Господь снизойдет к моим мольбам и не будет столь суров к вам. А еще надеюсь, что вы в добром здравии в окружении близких вам людей. Ежели решите прислать мне весточку о себе, пишите на имя господина Иоганна Лихтеса в Пернове».
Вот и все. Несколько строк, от которых волнение Лизы лишь усилилось, напитавшись горечью потери Софьи Иогановны, и от страха при напоминании о воздаянии Господнем. Один из самых глубоких страхов Лизы, который так мучил ее в Заозерном, вернулся при виде неопровержимых доказательств истинности этого библейского предупреждения.
Сын Софьи Иогановны мертв. Все ее усилия, чтобы спасти его, оказались напрасными. Серебряники, полученные за предательство сперва Дмитриевского, а после и кукловода, не принесли никакой пользы, а стали лишь напоминанием о потере.
Лиза не могла не вспомнить, что большая часть этих проклятых денег осталась в руках Акулины, а также на дне шляпной коробки в мезонине дома на Немецкой улице. И ведь верно – никому они не принесли блага. Пристав был смещен со своей должности, Акулина и Амалия Карловна осуждены на каторжные работы.
Может статься, саму Лизу и обойдет беда стороной, коли почти все «серебряники» ушли из ее рук еще прошлой осенью? Ежели Господь сжалится над ней…
В одной из редких бесед, на которые давала благословение игуменья, Лиза поделилась с ней своими опасениями. Матушка Клавдия покачала головой с легкой укоризной во взгляде:
– Грешно суевериям поддаваться.
Лиза глубоко вздохнула, дернув от волнения ленты летней шляпки.
– И все же… это происшествие с ее сыном… Мне довелось разузнать некоторые подробности. Следствие дало заключение о самоубийстве, чтобы другие участники этой истории не понесли наказание. Но все знают, что случилась дуэль. Его обидчиком был унтер-офицер низшего чина. Потому и дуэль была самая страшная – «американская»[331]. Люди говорят, ее придумал граф Толстой[332], когда не имел возможности получить сатисфакцию из-за неравного положения с противником[333]…
– Полноте о кровавом безумии, Лизавета Алексеевна! – поспешно перекрестилась матушка Клавдия. – Кара нашего времени и чина дворянского – жизни лишаться да убивцами становиться! Все от того, что Господа в душе нынче нет у многих. Поддаются соблазнам бесовским, так и тут. Не толкни под руку бесы, Господь бы помог долги выплатить, что причиной душегубства стали. Ведали, вестимо, что Он вот-вот вызволит из лап их бесовских, оттого и поторопили на сей грех.
– Но ведь эти деньги были через ложь и замысел дурной, – возразила Лиза, поддавшись требованию пытливого ума.
– На все воля Его, – сурово отрезала игуменья. – Нам неведомо, какие пути уготованы Им. Нам лишь идти по ним, держась Его мудрости и не ропща на страдания, что выпадают на сих путях.
Матушка Клавдия вдруг замерла, словно что-то разглядела через пышную зелень молодой листвы за оградой обители, а потом снова обратила взор на Лизу:
– Что бы ни сотворил Он, замысел есть. И только Его воля на то. Господь не желает покарать. Наказание возможно, но оно приходит из любящей руки Его только для того, чтобы научить или помочь тебе. Помни о том, когда час сомнений придет. Во всем только воля Его.
– Истинно так, – прошептала Лиза, ощущая вину перед игуменьей за свои сомнения. – Наталья Михайловна желает на дачу уехать на лето. Григорию Александровичу повезло снять целый дом под Москвой, возле села Рождественского, что у Дмитровской дороги. Бог даст, до Вознесения уедем. Уже сборы начали, потому я не смогу теперь бывать при больнице. Только на Малую Пречистую воротимся. Тогда, ежели позволите, я бы снова желала быть вам полезной.
– Не могу на сей счет ничего сказать, – ответила матушка Клавдия после короткой паузы. – Не будет меня тут на Малую Пречистую. У иной матушки позволения испросить надобно будет.
– А вы, досточтимая матушка?! – воскликнула Лиза.
– А я по благословению Его Высокопреосвященства во главе Алексеевской обители стану.
Девушка в изумлении ахнула. Едва ли она пожелала бы матушке Клавдии такое место. В гостиных ходили слухи, что император во время своего недавнего визита в Москву выбрал место для собора в честь Отечественной войны. А покамест на месте том стояла Алексеевская обитель. Если слухи были верны, матушку Клавдию ожидало немалое испытание – шутка ли быть игуменьей обители, что готовили под снос. В голове у Лизы мелькнула догадка: не ее ли необдуманное обращение к графине в монастыре на Светлую пятницу послужило тому виной? Ведь Лизавета Юрьевна могла догадаться, что игуменья привечала неугодное ей лицо.
Могла ли графиня похлопотать перед митрополитом о переводе? Вполне, зная ее непримиримость.
– С вашего позволения я навещу вас осенью в Алексеевской обители, – попросила Лиза, прощаясь с игуменьей.
Могла ли она тогда подозревать, что ее обещание не сбудется? Едва ли. Потому как не предполагала для себя иного будущего, кроме как подле Дуловых, покамест не вступит в пору совершеннолетия. Задумчиво идя по набережной, Лиза даже не подозревала, что многое снова переменилось. И не будет уже ни дачи под Москвой, ни возвращения на Малую Пречистую…
Она на четверть часа опоздала к обеду, задержавшись в Александровском саду, чтобы насладиться неповторимым духом весны, пропитавшим город за последние недели. Солнце нежно ласкало кожу своими лучами, в воздухе царил аромат первой зелени и цветов. Даже нескромные взгляды прогуливающихся в саду щеголей не омрачали Лизиного настроения. Она не спеша шла по аллее, любуясь пышными облаками цветущих садов и куполами храмов, блестевшими позолотой на солнце. Когда над головой простирается ясное небо, а солнце пригревает так нежно, разве думается о дурном?
Потому даже вспоминая о горе своей сообщницы, Лиза не теряла благостного расположения духа. Ей было жаль сына Софьи Иогановны. Но еще больше она сожалела о боли, что Вальдемар причинил своей матери. Деньги действительно прокляты, решила Лиза к концу прогулки и, перекрестившись на сверкающие на солнце маковки, поспешила кликнуть извозчика.
Дом в Хохловском переулке встретил Лизу странной тишиной и пустым столом в гостиной. Шагнувшая неслышно со спины служанка отчего-то напугала так, что сердце едва не выпрыгнуло из груди.
– Мадам в спальне, – прошептала она Лизе, скоро принимая шляпку, легкую кружевную пелерину и сумочку. – За хозяином спешно послали-с…
– Павлуша?.. – от страха у Лизы перехватило в горле.
– Что вы! Господь с вами! – замахала руками девка. – Барчук с Мелашей да с нянюшкой на прогулке. В здравии он. Это мадам… Вам бы пойти к ней, Лизавета Алексеевна, а то только затихла… Как бы худого не случилось при такой истерике… Я на всякий случай даже за господином дохтуром послала. Обещали-с быть…
Натали лежала ничком в постели. Лицо ее раскраснелось, волосы растрепались. Припухлость вокруг глаз выдавала недавние долгие рыдания, в которые она снова едва не ударилась, завидев Лизу на пороге.
– Qu'en est-il, ma chère?[334] – еще больше встревожилась Лиза.
Она без раздумий направилась к Наталье, протягивая ей руки, и та с благодарностью схватилась за них, как утопающий за бревно. При этом отмахнулась от солей, которые Лиза пыталась поднести к ее лицу.
– Что-то худое?
– Я боюсь! – задыхаясь, прошептала Натали. – Боюсь… Нянюшка всегда пугала нас с Павлом… Всегда пугала…
– Чем, ma chère? Чего вы боитесь? – Лиза старалась говорить спокойно, но похолодела от страха, услышав ответ.
– Чума! Чума в Москве! Холера!
Слово «холера» ввергло Лизу в панический ужас. Она мало что знала об этой болезни, но семь лет назад слышала, как графине докладывали о заразе, косившей крепостных в имении под Астраханью. Лиза даже читала редкие письма-отчеты от местного управителя и, несмотря на отроческие годы, запомнила, как быстро холера забирала жизни.
Неудивительно, что именно Лизавета Юрьевна всполошилась, едва услышала о хвори, что разразилась в Тифлисе и снова покатилась к ее астраханским землям. Именовать состояние графини словом «всполошилась» будет, конечно, явным преувеличением: в дом в Хохловском переулке всего лишь доставили записку от ее секретаря.
«Долго ли по Волге до Москвы заразе дойти? – в который раз перечитывала Лиза записку. – Посему мой вам настоятельный совет – немедля отбыть из города и затвориться в деревне, выставив на въезде в земли посты. Уповаю на Господа, дабы на сей раз Он вразумил вас. Писано двадцать второго мая года тысяча восемьсот тридцатого, в имении Дары, Коломенского уезда».
