Текст книги "На сердце без тебя метель... (СИ)"
Автор книги: Марина Струк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 54 страниц)
Как заставить себя уйти? Никогда еще Лиза не испытывала таких мук. Как можно покинуть его? Все равно, что оторвать часть себя. Как ей жить без него? Как сможет она дышать без него? Ведь даже сейчас при каждом шаге в сторону двери в груди перехватывало так, что она задыхалась.
Лиза понимала, что он никогда не простит. Ни один довод не смягчит ее вины перед ним, а печать Иуды еще долго будет жечь ее душу каленым железом. Но пути назад уже нет, как нет и места возле него. Все кончено…
Когда все же перешагнула порог покоев и вышла в темный коридор, еще долго стояла возле дверей, сжимая ручку. И шальная мысль крутилась в голове – вернуться в спальню, лечь подле Александра и принять любую кару, что ей уготована. Лишь бы провести еще несколько часов рядом с ним.
А потом, поборов искушение, круто развернулась от дверей, сделала сперва один шаг, потом второй… третий… Все быстрее и быстрее. К счастью, по пути к покоям Софьи Петровны Лизе не встретилось ни души. Условный тихий стук, и девушка проскользнула в спальню, где ее уже с нетерпением ожидала мадам.
– O, mein Gott! – воскликнула Софья Петровна, не веря своим глазам. До последней минуты она сомневалась, что Лизе хватит решимости осуществить задуманное. Но все же повиновалась просьбе, изложенной в записке, и тоже подготовилась к отъезду.
– У нас мало времени, – быстро проговорила Лиза, взглядом умоляя не задавать никаких вопросов.
Увидев блестящие от невыплаканных слез глаза и дрожащие губы, Софья Петровна промолчала. Только рукой указала на несессер в ответ на вопрос, где хранятся ножнички для рукоделия.
Также в тишине трудились они над тугими повязками на ноге мадам, высвобождая ту из навязанных ей обстоятельствами оков. Когда упало полотно и дощечки, Софья Петровна не удержалась и со вздохом облегчения буквально спрыгнула с постели. Осторожно прошлась по комнате, впервые за долгие месяцы с наслаждением чувствуя обе ноги.
– Nun endlich![250] – воскликнула она торжествующе и пошевелила пальцами, чувствуя, как с легким покалыванием по жилам все быстрее бежит кровь. А потом, посерьезнев, повернулась к устало наблюдающей за ней Лизе:
– Знать, кончено? Все кончено? Куда мы теперь?
– До ближайшей станции покамест. Но надобно торопиться…
Хоть и жаль было Софье Петровне бросать почти весь свой гардероб в имении, ни словом она не обмолвилась о том, надеясь, что их тайный сообщник сумеет впоследствии вызволить вещи из Заозерного. Лишь надежно спрятала на груди плотный сверток, в котором с недавних пор хранилось все ее богатство, и вслед за Лизой, не оглядываясь, покинула ставшие уже такими привычными покои.
Бесшумно миновали они храпящего в швейцарской лакея и вышли из дома. И теперь, удаляясь пешком от темного спящего особняка, Софья Петровна все еще питала надежды, что их бегство целиком и полностью подготовлено зачинателем всей авантюры.
– Где же экипаж? Далеко ли? – теряя терпение, спросила она, когда в который раз споткнулась в темноте о какую-то кочку по пути через парк.
– Экипаж? Поглядим еще, будет ли он, – рассеянно ответила Лиза, и в голове Софьи Петровны мгновенно заметались тревожные мысли.
– Как это?! Полагаете, он… – она с особым ударением произнесла последнее слово, – …бросил нас на произвол судьбы при нынешних обстоятельствах?
– По правде сказать, он даже не осведомлен о том, что произошло в последние дни, – призналась Лиза, перехватив тяжелую коробку другой рукой. – Так что отныне мы сами по себе. А что такое? Вам в тягость идти? Ваша нога?.. Выдержите ли вы путь до дома отца Феодора?
– Отца Феодора? – изумилась Софья Петровна. Неужто и иерей замешан во всем? Возможно ли? Но более вопросов она не задавала, решив не тратить силы на разговоры. С непривычки идти пешком и так было крайне тяжело.
Невысокий бревенчатый дом отца Феодора, стоявший неподалеку от церкви, был темен. Только собака, почуяв приближение посторонних, залилась неистовым лаем, чем до полусмерти перепугала Софью Петровну, которая всю дорогу ждала появления сторожевых псов из имения. Но, слава господу, караульные с собаками, судя по всему, были на обходе другой стороны парка. А эту псину, так и рвущуюся с цепи, быстро утихомирил высунувшийся из двери церковный сторож. Он уже привык к неожиданным появлениям посреди ночи, потому не выказал и тени удивления. Молча провел женщин в небольшую переднюю и отправился будить отца Феодора.
– Что я вижу? – были первые слова священника, появившегося на пороге спустя несколько минут. – Вы, барышня? И вы, мадам? Среди ночи? Что стряслось?
– Помогите мне, отец Феодор, – Лиза тут же опустилась перед ним на колени и, схватив его руку, порывисто прижала к губам. – Помогите, как некогда обещались после исповеди…
– Вы решились, – то ли с грустью, то ли с облегчением произнес он, несколько смущенный ее порывом, помогая девушке подняться на ноги. – Вы открылись ему.
Лиза посмотрела в его благородное, полное искреннего участия лицо, и ей вновь захотелось разрыдаться.
– И да, и нет… но итог един – его сиятельство все ведает. И теперь… теперь мне нет места здесь.
Отец Феодор нахмурился. Неужто Дмитриевский выгнал этих несчастных женщин, вынужденно поступившихся совестью и честью, посреди ночи? Без средств… на произвол судьбы.
Угадав его сомнения, Лиза поспешила развеять их. Нет, все не совсем так, она судорожно сжимала его ладони, словно в тех было ее спасение. Граф не выгонял их прочь из имения. Просто… просто они не могут здесь более оставаться и движимые страхом перед неминуемой расправой или передачей властям («что пусть и страшит менее, но блага не несет…»), решились на побег.
– Я молю вас, отче, помогите нам. Давеча вы обещались заступиться перед его сиятельством за нас. Нынче нам нужда в вашей помощи… Не оставьте нас. Нам никак не уйти без вашей поддержки.
– Но…
Отцу Феодору не удалось возразить. Лиза разразилась слезами, снова безвольно упав перед ним на колени. Захлебываясь рыданиями, она открыла отцу Феодору, всячески пытавшемуся ее успокоить, всю правду. Что игра велась не только с их стороны, что сам Дмитриевский, каким-то образом узнав все с самого начала, лишь подыгрывал им, а не шел на поводу. Что желает жениться он на ней только из мести, а также для того, чтобы принудить своего неизвестного противника к дуэли. И непременно доведет до смертоубийства. Потому что только кровь будет для него отмщением и никак иначе.
– Вы ведь не допустите этого? – Отец Феодор даже удивился тому свету надежды, каким вдруг вспыхнули ее глаза при этих словах. – Вы ведь удержите его?..
– Удержать Александра Николаевича? Едва ли это под силу смертному, – он мог бы обмануть ее, но не стал скрывать истину. – Только Господь способен вразумить его, и никто иной.
– Но вы… вы поможете нам, отче? – в отчаянии воскликнула Лиза, теперь окончательно убедившись, что поступила верно.
Отец Феодор все еще колебался, глядя в ее прелестное, залитое слезами лицо. Да, гнев Дмитриевского страшен, уж кто-кто, а он ведает это отменно еще по прежним дням в миру. И приход местный, в основном, зависел от графской милости, а не от пожертвований крестьян окрестных деревень или соседних бар. Но пренебречь своим долгом?.. Забыть о своем обещании? Отказать в помощи?
– Неужто вы оставите в беде это несчастное дитя? – заломила руки Софья Петровна, до сих пор молча наблюдавшая за тем, что творилось в комнате. И вторя плачу Лизы, разрыдалась, прижимая ко рту кружевной платок и причитая о «несчастных Божьих детях, оставленных Его милостью».
В ответ отец Феодор лишь коснулся губами холодного лба Лизы и вышел вон. Лиза и мадам Вдовина некоторое время сидели в растерянности, совершенно раздавленные неудачей, пока за окном не раздался скрип телеги и еле слышное конское ржание. Лиза бросилась к окну и увидела, как отец Феодор что-то втолковывает заспанному бородатому мужику в овчинной безрукавке. Тот только кряхтел в ответ, озабоченно хмуря кустистые брови и оглаживая свою черную бороду. В итоге после долгих уговоров он все же нехотя кивнул и ударил с отцом Феодором по рукам. Священник поспешил в дом.
– Вы поедете с Игнатом Пафнутьичем. Сам Господь послал его давеча сюда в кузню. Он не из местных, не крепости Дмитриевских. Хоть и страшится графского гнева, да все же согласился отвезти вас до станции. Далее ему не с руки. Правда, комфорта особого не обещаю, но хоть так…
Лиза так и засияла при этой вести, не обращая внимания на ворчание Софьи Петровны. Девушка была уже готова и пешком пуститься из Заозерного, видя, как начинает сереть небо, провожая весеннюю ночь на покой.
Пока Софья Петровна устраивалась в телеге, Лиза, смиренно склонив голову, опустилась на колени прямо на холодную землю у крыльца, где стоял отец Феодор.
– Благословите, отче, в дорогу… Боязно… нет света впереди… благословите…
– Благослови, Господи, рабу Твою Елисавету во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь, – тихо, но твердо произнес отец Феодор. – Ступай с благословением Божьим, коли решила. Буду в молитвах поминать тебя.
И Лиза впервые за последние часы заплакала не от горя или боли. Странная легкость вдруг наполнила все ее тело. «К благу, все к благу», – твердила она мысленно, когда выехали из барского парка, когда проезжали через спящую еще деревню. Только однажды обернулась, желая в последний раз впитать в себя и надежно сохранить в памяти и зелень парковой листвы, что виднелась вдали, и зарево майского рассвета. И все те моменты, которые ей было суждено пережить здесь, начиная со встречи на зимней дороге и заканчивая нынешней ночью. Каждое мгновение воскрешала в деталях, подавляя горечь, тут же накатывавшую в душе. Чтобы запомнить. Чтобы помнить всегда, до последнего вздоха.
– Куда это мы? – встревожилась вдруг Софья Петровна, когда телега, тяжело переваливаясь на разбитой весенними дождями дороге, свернула с пути, ведущего к станции. В волнении женщина схватила руку сидящей подле Лизы, сжала ее и, склонившись к уху девушки, горячо зашептала: – Мне с первого же взгляда не понравился этот…. Этот… Ungeheuer![251] Вот увидите – завезет в лес и тогда… Смотрите, какие у него ручищи! Эдак придушит, как котят… О, meine Mädchen, что за напасти нам?! Как только он остановит, быстро спрыгивайте и бегите прочь! Нет-нет, не говорите ничего! Бегите тотчас же!
– Будьте покойны, Софья Петровна, этот человек ничего нам не сделает, – тронутая ее заботой и волнением с улыбкой заверила Лиза. – Это я попросила его свернуть. Прежде нам надобно кое-кому нанести визит.
– Кому же? – удивилась мадам Вдовина.
И удивление ее только возросло, когда Лиза назвала ей имя господина Журовского. Как объяснил девушке перед отъездом отец Феодор, доктора в конце недели можно было отыскать в одном из соседних сел, где местным землевладельцем-либералом была открыта больница для бедных. Софья Петровна дивилась не только причинам визита, но и тому, что этот заносчивый человечек в круглых очках лечил еще кого-то, кроме уездного барства. Ей почему-то казалось, что Журовский тот еще хитрец, коли был вовлечен в авантюру. Хотя… разве она сама по доброй воле стала ее участницей?
В этот ранний час село еще только просыпалось, когда неказистый экипаж беглянок въехал на его единственную улочку. Телега остановилась на другом конце села, у больницы. Лиза долго стучала в дверь, пока, наконец, ей не открыла заспанная ключница, что ходила за больными, когда доктор был в отъезде, а также выполняла обязанности докторской прислуги. Ключница долгим хмурым взглядом осмотрела Лизу, стоявшую на пороге, но все же посторонилась и пустила ее в дом.
– Господин дохтур ночью воротились с трудного случаю. Почивать изволят. Что за напасть такая? Рожать кому, что ль, приспичило? – ворчала она, кутаясь в старую шаль.
Лиза даже заробела от ее взгляда, полного укоризны и злой усмешки. Но тут в разговор вступила Софья Петровна, без приглашения зашедшая в дом вслед за своей юной спутницей. Смерив нахальную бабу ледяным взглядом, она потребовала, чтобы та немедленно позвала доктора, а также показала, где им его подождать.
– И поторопитесь, милочка, будьте любезны, – напутствовала Софья Петровна пренебрежительным тоном, от которого ключница вмиг сделалась подобострастной и предупредительной. Кланяясь, провела посетительниц в комнаты доктора на втором этаже, где оставила их ждать в узкой проходной гостиной.
Туда и вышел вскоре господин Журовский, спешно натягивая сюртук прямо на рубашку, без жилета. Увидев дам, он смутился своему неприбранному виду, но в ту же минуту на его лице отразился испуг.
– Вы, mademoiselle… что вы здесь делаете? – дрожащими руками Журовский стянул с носа очки и стал суетливо протирать их платком. Несмотря на столь явное волнение, он все же смог задать вопрос, что жег его сомнениями уже несколько дней: – Все открылось, не так ли?
– Открылось, – подтвердила Лиза. – Но у вас нет причин для тревоги. Его сиятельство не знает о вашей роли. Мы бежали из имения, как только подвернулась к тому возможность. И сейчас направляемся на станцию. Вам нет нужды опасаться…
– Неужто? – с иронией усомнился доктор, указывая дужкой очков в сторону Софьи Петровны. – Стоит графу только подумать, как побег стал возможен при переломе…
– Я не открыла ему ровным счетом ничего касательно вашего участия в этой истории. И думаю, что вы сумеете увести от себя подозрения его сиятельства, – отрезала Лиза. – Я не располагаю временем, чтобы обсуждать этот вопрос. Отныне у каждого из нас своя дорога. Авантюра обратилась в прах. Теперь мы все ничем более не связаны, кроме как коротким знакомством. И пользуясь правом этого знакомства, я вас прошу… прошу немедля… тотчас же выехать в Заозерное!
С тихим стуком Лиза поставила стеклянный флакон на столик, виновато опустив глаза. Журовский, каким-то удивительным образом сразу догадавшись обо всем, схватил флакон, откупорил и аккуратно понюхал.
– Hyoscýamus![252] О Господи! О Господи! – его пальцы буквально ходили ходуном, когда он затыкал пробкой флакон. – Вы… вы убили его? Вот почему вы здесь! Иначе он бы никогда… ни за что не позволил уйти… никому не позволил бы…
– Нет! Я не убивала его. Даже мыслей не было, господь с вами! – возразила смертельно побледневшая Лиза. – Только несколько капель… чтобы он уснул…
– Сколько? – резким тоном перебил ее Журовский.
Хладнокровие быстро вернулось к нему, и он уже звонил, чтобы как можно быстрее подавали коляску и его саквояж. Потом доктор заставил Лизу в мельчайших подробностях рассказать о том, сколько капель она налила в графин и сколько бокалов отравы выпил граф.
– А теперь позвольте откланяться, mesdames. Надеюсь, вы простите мне спешный отъезд.
Журовский уже направлялся к дверям, приняв из рук ключницы саквояж и плащ, когда Лиза вдруг удержала его за рукав.
– Господин Журовский, скажите мне… скажите, прошу вас, все обойдется без последствий для его здравия?
– Это отрава, mademoiselle, – честно ответил доктор, решивший не увиливать и не смягчать свой ответ. – Яд, как и многие нынешние лекарства. Все зависит от дозировки. Hyoscýamus может привести к полному параличу и остановке дыхания, и тогда даже самый искусный медик не в состоянии будет помочь графу. Я верю вам, когда вы говорите, что доза была ничтожной. Верю, потому что сам хочу в это верить. Скажите мне, у его сиятельства были судороги перед погружением в сон?
И получив отрицательный ответ, он с явным облегчением вздохнул – впервые с тех пор как распознал настойку белены во флаконе из зеленого стекла.
– Но даже при благополучном исходе, mademoiselle, я не уверен, что его сиятельство будет поминать вас добрым словом, когда отойдет от дурмана, – не мог не заметить Журовский, по-прежнему шокированный тем, что узнал. Всего на несколько капель больше, и в Заозерном свершилось бы смертоубийство. И что самое страшное – при его, Журовского, пособничестве! Осознание этого потрясло доктора до глубины души, ведь прежде он даже мысли не допускал о вероятности подобного исхода всей авантюры.
– Прошу еще раз простить меня, mesdames, мне надобно спешить. Действие Hyoscýamus обманчиво, и течение сна в любую минуту может перемениться, – Журовский хотел было откланяться, но вид бледного потрясенного лица барышни тронул его. Он вспомнил свои визиты в Заозерное, вспомнил, как эта девушка всегда смотрела на графа. И воспоминание о том, как светились при этом ее глаза, все же заставило доктора спросить напоследок:
– Быть может, mademoiselle желает передать что-нибудь его сиятельству, когда он будет в трезвом уме и памяти? Хотя бы на словах?
В ответ на его предложение Лиза лишь устало покачала головой. Ей нечего было передавать Александру. Все раскрылось, а об ином вспоминать не хотелось.
И снова неприятная тряска в телеге по разбитой дороге, от которой возникало неприятное чувство в желудке и кружилась голова. Теперь в душе у Лизы уже не было тягостного ощущения непоправимого, что не оставляло ее с того самого мига, как Александр закрыл глаза. Отступил страх, что она могла невольно убить его. Присутствие доктора возле постели одурманенного Дмитриевского привносило тонкий лучик света в тот мрак, что окружал ее сейчас плотной стеной.
Лизе казалось, что дорога до станции тянулась целую вечность. Наконец телега въехала на станционный двор. Лысоватый смотритель вышел взглянуть, кто же пожаловал к нему в таком странном экипаже, и тут же смекнул, что прибывшие дамочки остро нуждаются в лошадях. Цена, которую он заломил за коляску до Твери, заставила Софью Петровну побелеть от злости. Она до хрипоты спорила со смотрителем, благо на станции, кроме них и его семейства, никого в тот час не было. Лиза же безучастно сидела на продавленном диване в общей комнате. Она пребывала словно в полусне и никак не могла осознать, что все, что с ней происходит, правда. И этот жадный до денег смотритель, и этот спор, и маленькая душная комната станции с потемневшим от копоти потолком. Казалось, она сейчас откроет глаза и проснется в Заозерном, где ее ждут последние предсвадебные хлопоты, а уж назавтра – под венец… И от осознания того, что этого уже никогда не будет, навалилась такая тоска, что захотелось завыть в голос. А еще проснулось сильнейшее желание повернуть назад. И испугавшись этого внезапного чувства, Лиза резко вскочила с дивана и, подойдя к спорщикам, с силой хлопнула об стол парой ассигнаций.
– Подавайте лошадей, любезный, – сухим и повелительным тоном, который не раз слышала от Софьи Петровны, распорядилась она.
Смотритель быстро схватил деньги и, пятясь, вышел из комнаты, чтобы подготовить их экипаж.
– Откуда у вас деньги, meine Mädchen? – уже в пути поинтересовалась мадам Вдовина, до сих пор находившаяся под впечатлением от поведения Лизы на станции. – Не думаю, что вы располагаете большой суммой, посему не стоит поддаваться на шантаж таких жалких личностей. Он непременно бы уступил нам…
– Я не могла более ждать. Просто не могла, – отрешенно прошептала Лиза.
Софья Петровна хотела возразить, но не стала, заметив, как одна за другой по лицу ее юной спутницы потекли горячие слезы. Она прижала девушку к себе, позволяя выплакаться на своей груди. Софья Петровна как никто понимала, как тяжело было Лизе сейчас. Дважды обманутая в своих надеждах на счастливую долю. Преданная всеми.
Женщина вспоминала утренний разговор между доктором и Лизой и удивлялась, сколько решимости вдруг обнаружилось в этой хрупкой девочке, сколько смелости и, mein Gott, сколько глупого безрассудства. Даже у нее замирало сердце при мысли о том, что будет, когда Дмитриевский придет в себя после дурмана. Нет, надо как можно быстрее убираться из Тверской губернии и затеряться в одном из больших городов империи! А еще лучше, особенно Лизе, иметь надежного защитника от графского гнева!..
В первую же ночь в захудалой тверской гостинице, когда вновь, как когда-то прежде, лежали в одной постели, Софья Петровна постаралась аккуратно выведать, что Лиза собирается предпринять в будущем. Она прекрасно знала, что девушка совсем одна на этом свете, и помощи ей ждать неоткуда, средств на жизнь у нее самая малость, как и украшений, доставшихся от матери.
– Необходимо быть при мужчине, meine Mädchen. Женщина слишком слаба, чтобы со всем справляться самой, особенно принимая во внимание ваши нынешние обстоятельства. Не желаете ехать со мной, так дайте знать о себе вашему таинственному другу. Он любит вас. Я знаю, о чем говорю…
– Как я смогу жить с ним после всего? – горько прошептала Лиза. Свет от луны не падал ей на лицо, потому Софья Петровна никак не могла разгадать, что стоит за этим вопросом.
– Как все женщины живут. Забыть и простить. Или просто в притворстве.
– В притворстве… – задумчиво усмехнувшись, повторила Лиза. А потом гордо вздернула подбородок и возразила решительно: – Нет, довольно с меня притворства и лжи. Довольно быть пешкой в чужой игре. Отныне я никому не позволю играть моей судьбой.
Софья Петровна не стала тогда возражать, слыша, как дрожит голос девушки от еле сдерживаемых слез. Однако попыток убедить Лизу в безрассудстве жизни в одиночку, а тем паче – поисков брата, не оставила. Но когда юность слушала зрелость, а наивная решимость признавала правоту опыта прожитых лет? Так и Лиза замкнулась в своем упрямстве, и все слова мадам Вдовиной будто падали в пустоту.
Но необходимо было решать, что делать дальше, куда ехать, покидая губернию. Сердце Софьи Петровны разрывалось на части. Одна ее половина стремилась к сыну, радостно напоминая о ровных стопках ассигнаций, надежно спрятанных в свертке с бельем. Вторая же половина страдала из-за неопределенности в судьбе Лизы. Как можно было оставить ее в такой момент?
Софья Петровна до сих пор с трудом верила, что Лизе удалось так ловко обставить их побег, как и в то, что та обманом одурманила Дмитриевского. Девушка открылась ей в первую же ночь, а она только слушала безмолвно, пораженная тем, какой спектакль разыграла Лиза, никогда ранее не склонная к интригам. Даже Дмитриевского обвела вокруг пальца. Хотя… Софье Петровне казалось теперь, что только Лизе и под силу было такое сделать.
– Поедемте со мной, meine Lischen, – предложила женщина, потеряв всякую надежду убедить Лизу списаться с кукловодом. – Вы будете жить при нас с Вальдемаром как моя дочь.
– Благодарю вас, – Лиза в порыве признательности сжала ладони Софьи Петровны, но при этом упрямо покачала головой: – Я не желаю стеснять вас и вашего сына, зная о вашем положении. И потом, для меня в жизни теперь важно только одно – найти Николеньку. Лишь после я смогу подумать о собственной будущности. Простите, что отказываю вам. Быть может, позже я напишу к вам, ежели позволите.
Софья Петровна привлекла Лизу к себе и крепко обняла, пораженная ее глупым упрямством и недальновидностью. А потом в приступе неожиданной нежности стала гладить волосы девушки, обхватив ладонями ее голову и глядя в грустные голубые глаза.
«Нет, Lischen уже не дитя, ведь успела вкусить столько горечи предательства, коварства и интриг, успела познать силу подлинного чувства. Но и не женщина еще, увы, нет», – думала с легким оттенком грусти Софья Петровна.
– O, Lischen… Lischen! Разумеется, вы можете писать мне, meine Mädchen. Даже так – вы непременно должны мне писать, я настаиваю на том! Я тоже напишу вам. Куда и на чье имя слать почту? O, Lischen, почему вы такая упрямая? Хотя бы скажите, куда вы направитесь? Где будете поиски вести? Чтобы я не теряла вас…
Лиза посмотрела на нее долгим и внимательным взглядом, словно размышляя о чем-то, а потом произнесла:
– На рисунках Николеньки были строения, что он видел из окна своей комнаты или во время прогулки. И я думаю, что мне вполне по силам его отыскать. Я обойду все пансионы в городе, расспрошу всех учителей, и найду его!
– Unbesonnenheit![253] – в сердцах воскликнула Софья Петровна. – Это может занять месяцы! Годы! И все же… куда вы едете? Я должна знать, чтобы хотя бы в этом быть покойной.
– В Петербург, – ответила Лиза, уступая ее настойчивости. – Я поеду в Петербург.
Они проговорили тогда еще несколько часов, воскрешая в памяти наиболее приятные моменты из их совместного прошлого, как это часто делают перед расставанием. Даже порой смеялись, несмотря на горькую тоску, так и витавшую над их головами. И только однажды Лиза несмело спросила о том, о чем так болело ее сердце все последние дни:
– Как вы думаете, сможет он когда-нибудь простить меня и вспоминать обо мне без презрения? Если вообще будет вспоминать…
Но Софья Петровна молчала, потому что не знала, что ответить. Правду говорить не хотелось, чтобы не добавлять ударов истерзанному сердцу, а давать напрасную надежду женщина не видела смысла.
– Nur Gott weiß das, meine Lischen, – проговорила она все же после некоторого раздумья, чувствуя, что Лизе очень нужен ее ответ. И повторила по-русски: – Только господь знает.
Когда Лиза заснула, Софья Петровна еще долго лежала рядом и размышляла, вспоминая все, что приключилось с ними в Заозерном. Ей до боли хотелось найти ответ. Хотелось понять, что нужно сделать, чтобы в будущем на долю Лизы выпало как можно меньше страданий. И чтобы в душу ее, наконец, вошли покой и счастье.
Сон сморил женщину только под утро. Когда она открыла глаза, колокола на соседней церквушке уже звонили к обедне. Софья Петровна медленно приподнялась в постели, не сообразив сразу, где она находится и почему одна в комнате. А потом вскочила с кровати и стала спешно одеваться, путаясь в пуговицах и юбках. Ведь место у единственного стула возле двери, занятое прежде нехитрым багажом Лизы, теперь пустовало. А это могло означать только одно.
Хозяйка гостиницы, пожилая немка в чепце с множеством кружевных оборок, которая шла в общую столовую с самоваром в руках, лишь подтвердила подозрения Софьи Петровны.
– Die Frau hat am diesem Morgen verlassen. – Хозяйка аккуратно вытащила записку из кармана своего накрахмаленного передника. – Sie gab mir das Schreiben fur Sie, meine Dame.[254]
Послание было весьма кратким. Лиза писала, что не смеет более злоупотреблять добротой Софьи Петровны и задерживать ее в Твери. К тому же им обеим необходимо быстрее покинуть тверские земли, пока их не схватила местная полиция или люди Дмитриевского. Девушка напоминала, что Софью Петровну ждет сын, и обстоятельства его дела едва ли располагают к промедлению. «Езжайте смело к вашему сыну с моими наилучшими пожеланиями и молитвами о вас. Я никогда не забуду вашей доброты и расположения ко мне. Бог даст, мы еще свидимся, а ежели нет – пусть Он никогда не оставит вас своей милостью…»
Растроганная до слез, Софья Петровна медленно опустилась на стул, чувствуя острое сожаление оттого, что это нежеланное расставание все-таки случилось. Теперь она не сможет уберечь Лизу от новых ошибок. Теперь это юное дитя совсем беззащитно в этом жестоком мире…
Единственное, что утешало Софью Петровну, – она знала, куда именно отправилась Лиза. Хозяйка гостиницы подтвердила, что девушка уехала с дилижансом, что ходил между Москвой и Петербургом и чей путь лежал аккурат через Тверь. Дилижанс отбыл еще на рассвете, а значит, догонять Лизу уже не имело смысла.
А еще Софья Петровна порадовалась тому, что все-таки успела этой ночью спрятать в коробке, где хранила Лиза свой нехитрый багаж, часть денег, полученных от графа Дмитриевского в обмен на предательство. Пусть их было немного в сравнении с общей суммой, которую женщина берегла для расчета по долгам Вальдемара, но и того Лизе должно хватить на год экономной жизни в столице.
– Möge Gott dich beschirmen, meine Mädchen![255] – прошептала Софья Петровна, чувствуя какой-то странный холод в душе, несмотря на солнечный майский день, наполненный ароматами первых цветов… несмотря на то, что все вокруг пребывало в благостном ожидании лета.
Глава 29
Яркий свет ударил в глаза, вызывая острую боль, и Александр тут же снова сомкнул веки. Но было уже поздно. Боль пошла дальше – проникла в голову и распространилась по всему черепу, а после принялась вгрызаться глубже – в тело. Он не смог сдержать стона. Кто-то быстро взял его за руку, нащупывая пульс. Александр сразу узнал доктора Журовского, когда услышал тихое бормотание:
– Наконец-то… наконец-то… слава богу…
Потом пальцы доктора отпустили его запястье и принялись за его веки. Приподняли одно, затем второе, судя по всему, проверяя зрачки. При очередной вспышке яркого света в глазах тут же возникла боль, и Александр снова застонал. Доктор сделал знак, и к тяжелым занавесям подбежали два лакея, пряча комнату от прямых солнечных лучей.
– Как вы себя чувствуете, ваше сиятельство? – участливо осведомился Журовский, щупая лоб в попытке определить, не вернулся ли жар, что мучил Дмитриевского последние дни. – Расскажите мне.
Александра ужасно раздражали эти прикосновения и то, что он отчего-то так слаб, что даже не может оттолкнуть от себя руки доктора. Единственное, чего ему хотелось сейчас – чтобы его оставили в покое и дали поспать. Он чувствовал себя безумно уставшим, будто несколько дней без отдыха скакал верхом. Болели все мышцы, даже пальцами шевелил с трудом. По-прежнему резал глаза яркий свет, который пробивался в комнату через узкую щель в занавесях. И мучила страшная жажда…
По знаку доктора Александру поднесли бокал, и он принялся жадно пить, но тут же сплюнул обратно.
– Merde! Что за пойло?!
Доктор не смог сдержать улыбки при этом тихом, но полном ярости восклицании. Значит, долгие часы у постели больного дали, наконец, результат. Двое суток и эта ночь без единой минуты отдыха. Бесконечные обтирания холодной водой, чтобы сбить жар. Кровопускания и очищение организма, чтобы как можно скорее удалить яд из крови. Вливания отвара, запахом которого, как казалось Журовскому, его одежда уже пропиталась насквозь, как и запахом болезни, стоявшим в покоях графа.
– Это отвар дубовой коры, ваше сиятельство, – стараясь сохранять серьезный вид, оповестил Журовский своего пациента. – И это пойло, как вы изволили выразиться, вам предстоит пить еще как минимум пару дней. А также крепкий чай… Да уж, на вкус те еще напитки, но, увы, того требуют обстоятельства.
– Что со мной случилось? Что за болезнь свалила меня с ног? Я не могу понять… Когда? Как?
При этих вопросах улыбка на губах доктора погасла, а находившиеся в покоях камердинер, лакеи и дворецкий, как по команде, опустили глаза в пол. Только эти четверо, помимо Журовского, знали истинную причину болезни графа. Остальные домочадцы и слуги были свято уверены, что его сиятельство уложила в постель неведомая доселе лихорадка.
