Текст книги "На сердце без тебя метель... (СИ)"
Автор книги: Марина Струк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 54 страниц)
В Гостином дворе продавалось многое, даже провизия, за исключением мяса и рыбы, за которыми поехали на Сенной рынок. Там-то Лиза и поняла, отчего в доме Дуловых долго не хранятся припасы. Наталья приобретала продукты, даже не глядя на то, что приказчики заворачивали в бумагу или клали в корзину, подставленную лакеем.
На Лизин вопрос, почему закупкой провизии не занимается кухарка, молодая женщина устало покачала головой:
– Разве ж то должно? Ах, ma chèrie Lisette, они все сплошь обманщицы. Ранее я ездила на рынок с денщиком Жоржа. Но Семен всегда так скандалил с приказчиками. Все так смотрели…
Лиза улыбнулась, отмечая трогательную наивность Натали, которую не стерли даже годы замужества и материнства. Воспитанная в доме Щербатских, где не нужно было думать ни о чем, кроме фасонов платьев да сюжетных перипетий во французских романах, мадам Дулова до сих пор отчасти жила в том прежнем беззаботном мире. Наверное, потому так легко принимала все недостатки и промахи супруга.
– И все-таки закупать провизию должно поручить кухарке, – убеждала ее Лиза, когда они возвращались к своему наемному экипажу, лавируя меж многочисленных линеек, колясок и «гитар». – Тут слишком многолюдно, не находите?
– И грязно, – согласилась Наталья, аккуратно переступая через очередную лужу с остатками конского навоза.
Лиза хотела ответить, когда почувствовала несмелое прикосновение к своему локтю. Сперва она подумала, что ей почудилось – такая толчея царила вокруг в это субботнее утро, но, повернув голову, замерла.
Перед ней стоял Макар. На правом глазу его расплылся темный синяк, под свернутым набок носом виднелись следы засохшей крови. Извозчик был в одной рубахе и овчинном жилете, несмотря на утренний холод. И, судя по его мутному взгляду, явно под хмелем.
– Барыня, – протянул он, глотая окончание слов. – А то гляжу-ка, вы-ть то аль нет?
– O mon Dieu! – воскликнула Наталья, спрятавшись за спину лакея, который выступил вперед, готовый дать отпор любому обидчику хозяйки. Лиза придержала его, еле заметно покачав головой.
– А мы-то думали, барыня, вы сгинули с концами! Слыхали про Амалию Карловну, благодетельницу-то нашу? Ее ж в кандалы да под суд, а опосля на каторгу. Так судачат, да. За то, что творила дела непотребные. И даже его благородие не помогли. Самого сместили. А знаете, отчего?
Макар говорил все громче. На них уже стали оборачиваться прохожие. Подобное внимание испугало Лизу, да и Наталья за ее спиной явно разволновалась, все повторяя: «Qu'arrive-t-il? Qui est-ce?»[306] Потому Лиза быстро развернулась к ней и прошептала:
– Умоляю, дайте мне алтынный. После все объясню.
– И этот мужик тут же оставит нас? – Натали поспешно достала из кошелька несколько монет.
– Откупиться от меня желаете? – неожиданно разозлился Макар, когда Лиза протянула ему деньги. – Не надобно мне ничего! Одна маята от вас да горе! Недаром Гаврила опосля говорил, мол зря Амалия Карловна не сдала вас. Прав был во всем, неча было мягчеть. И я, дурень, зря тогда подобрал вас да Немецкую отвез!
Краснея от стыда, Лиза попыталась запихнуть монеты в руку сопротивляющемуся Макару, а потом развернулась и пошла прочь. Удивленная и смущенная Наталья поспешила за ней, шепча в спину, что следует послать за будочником. А Макар все не унимался, все кричал вслед:
– Знаете, отчего, барыня? Оттого, что уж больно в силе тот, кого вы обидеть некогда изволили… Не жаль вам старуху-то акушерку, барыня? Никто ж зла от нее видел! Помогала, чем могла. Сердце-то какое было! Он найдет вас! Найдет! Отольются вам еще чужие слезы! Господь – не Тимошка…
По дороге домой перепуганные женщины хранили молчание. Думы Лизы были темными, разжигали ее страхи и обещали мрачное будущее. Она не знала, что именно матушка Клавдия написала Наталье про ее жизнь на Немецкой. А ведь это добавляло теней к тем, что уже лежали на репутации Лизы, и потому неудивительно будет, если Наталья решит отказать ей от дома.
Лиза первая завела разговор о происшествии на рынке, едва они переступили порог дома.
– Помилуйте, – рассмеялась в ответ Натали, стягивая перчатки и бросая их на пол, чтобы горничная после прибрала с ковра. – Я не собираюсь прогонять вас оттого, что какой-то пьяный мужик нес сущую околесицу.
– А ежели я скажу, что он говорил правду? – все еще не смея расстегнуть пальто, упрямо спросила Лиза, уверенная, что отныне ей не место в этом доме.
– Я как-то спросила вас, есть ли в вашей жизни нечто такое, о чем мне нужно беспокоиться, помните? Разумеется, кроме истории с побегом и авантюрой в провинции. Вы ответили, что ничего предосудительного не делали. И я вам верю. Пусть я пока не знаю всех деталей, но… И потом – я мать мальчика. Мужчинам не так важно иметь une bonne réputation. А мы с Жоржем и так изрядно потрудились, чтобы о происхождении Поля судачили в гостиных.
– Вы весьма великодушны…
– Этому меня научила ее сиятельство, – усмехнулась Наталья. А потом шутливо погрозила Лизе пальцем: – Когда-нибудь я заставлю вас рассказать мне все детали вашей истории. Она интригует меня!
– Когда-нибудь я открою вам все, – пообещала Лиза, чувствуя безграничную благодарность за такое доверие. – Но нынче… не обессудьте…
– D’accord. Но вы просто обязаны вынуть из головы прошлое и не прятаться сызнова от всех. А еще непременно помочь мне составить список блюд для завтрашнего обеда. Жорж позвал не только приятелей, но еще и полковника с супругой. Ну же, забудьте покамест обо всем!
И Лиза постаралась последовать совету Натали. По крайней мере, днем, когда хлопоты по хозяйству и занятия с маленьким Павлушей занимали все ее время, страхи отступали прочь. А воскресный обед, приоткрывший ей дверь в привычный мир, позволил почувствовать себя еще свободнее.
Поначалу Лиза страшилась, что кто-то из приглашенных посмотрит на нее с брезгливым презрением, как и положено смотреть на запятнавшую свою честь девицу. Но этого не случилось. Напротив, супруга полковника была с ней на редкость любезна. Почти весь вечер они провели за дружеской беседой. От приятелей Дулова Лиза старалась держаться подальше, и, хотя понимала, что выглядит это странно, ничего поделать с собой не могла. Комплименты офицеров, их внимание к ней, как к единственной девице на обеде, заставляли Лизу нервничать. Она слушала их любезности, смотрела на их лица, но видела только фальшь и притворство. Оттого горячо возблагодарила Провидение, когда наконец позвали к столу, и можно было занять место между супругой полковника и Григорием.
Наталья, заглянув к Лизе перед сном, попеняла ей за столь явную нелюдимость:
– Негоже было так с этими несчастными. Еще сочтут вас холодной и высокомерной, ma chèrie Lisette, а это весьма дурно для девицы! Il faut avoir des forms agreables[307], – сокрушалась она, качая головой, отчего папильотки на ее голове забавно подпрыгивали. – Хорошо хоть Варвара Федоровна очарована вами. Теперь нам прямая дорога в общество. Пусть и не в столь избранное, как при ее сиятельстве, но все же… Ах, скорее бы Рождество! Какой бал будет в Собрании! Нам непременно нужно купить того шелка, что давеча видели в Гостином, помните? И где же La tête bien запропастился? Подумать только…
Мысли Натали так быстро сменяли одна другую, что человека незнакомого такая манера определенно сбила бы с толку. Но только не Лизу, которая слушала ее с легкой улыбкой. Посетовав на Никиту Александровича, Наталья перескочила на расходы при закупке дров, а после завела речь о кружевах и лентах.
– Третьего дня поедем в Гостиный. У меня есть одно платье, оно будет вам к лицу. Наденете его в пятницу, надобно лишь кружев пришить по вороту, чтобы приличия соблюсти.
– В пятницу? – Лиза в удивлении приподнялась с постели.
– Жоржу по знакомству дали ложу в Малом на один модный водевиль. И в пятницу мы поедем с вами его смотреть, разве не прелестно? – глаза Натальи так и светились от восторга. – Надеюсь, La tête bien будет уже в Москве, чтобы сопровождать нас.
– А что за пьеса? Кто автор? – с преувеличенным воодушевлением спросила Лиза, чтобы как-то отвлечься от страхов, вызванных предстоящим визитом в театр.
Это уже не просто обед в узком кругу. Это настоящий выход в свет – возвращение под прежним именем в мир, который после встречи с Макаром на Сенном рынке страшил ее безмерно.
– Скриб, француз. Тот, что написал «Менисту». Ах, кто же будет играть? Рыкалова, вестимо. Или, может, Belle Voix de Moscou? Ах, я бы хотела на нее взглянуть! Говорят, она в моде исключительно потому, что редко бывает на сцене.
Натали в волнении теребила ленту на рукаве капота, щеки ее разрумянились, глаза заблестели. Видно было, что она безумно хочет что-то сказать, да не смеет. Потому Лиза потянулась к ней и сжала ее ладони в ободряющем жесте.
– Редко бывает на сцене? Отчего? У нее нет ангажемента? Она француженка?
– Нет, Belle Voix de Moscou не француженка, – с готовностью откликнулась Натали. – Она то ли из бывших крепостных, то ли купеческого сословия. Бежала из дома, чтобы стать артисткой. Oh, mon Dieu, c’est tellement romantique! Как в романах! А играет редко, потому что… м-м-м… petit ami[308] не отпускает от себя. Оттого каждый выход ее производит настоящий фурор среди публики. Некоторые даже в шутку бранят Дмитриевского, ее petit ami, за то, что он, подобно Аиду, прячет Belle Voix de Moscou в своем имении.
Имя Александра прозвучало столь неожиданно, что Лиза не сразу поняла смысл сказанного Натальей. Она снова на какое-то мгновение перенеслась в прошлую зиму, вспомнив, что точно таким же прозвищем наделила графа мадам Вдовина. И тут же что-то проснулось в груди. Что-то, долго-долго дремавшее прежде и ныне стремительно захватывающее ее, разливалось по жилам вместе с кровью прямо от сердца. А после ужасающей болью скрутило тело, когда Натали, явно смущаясь, горячо зашептала:
– Она уезжает к нему по первому морозу, аккурат перед Филипповым постом, а возвращается всего на пару месяцев по весне и по осени. Как верная супруга. Ее так и прозвали – Un femme fidele. Жорж говорил мне… говорил мне, что они вместе уже почти десять лет! Завидный срок для такой связи! Граф расставался с ней только, когда обвенчался со своей кузиной. Или это была не кузина?.. Ах, уже и не вспомню! Это тоже весьма занятная история… Вы, верно, не слышали о ней? И о Дмитриевском, полагаю, могли не слыхать. Он уже пять лет живет в ссылке, не покидая границ своего имения. А все потому, что…
Наталья все говорила и говорила, рассказывая Лизе то, что знала по обрывкам светских сплетен. О том, каким повесой был граф до встречи со своей женой. О том, какой романтичной и трагичной одновременно была история их любви. О том, каким ужасным человеком он стал после смерти супруги в родах. И, конечно же, о той, другой, что жила в maison verte[309].
Но Лиза не слышала. На нее нашло какое-то странное оцепенение, словно кто-то окутал ее невидимой плотной пеленой, заглушающей любые звуки. И это спасло ее, как она поняла позже. Потому что услышь она еще хоть слово, не сдержала бы своих чувств, которым дала выход только после ухода Натали.
Belle Voix de Moscou. Она была там. Все это время. Все время, что Александр играл с Лизой, забавляясь, как кот с мышью. Пока Лиза слышала о ней только из обрывочных фраз самого Александра, его любовница казалась какой-то эфемерной. Но она была. Она все-таки была. Столько лет рядом с ним, как невенчанная супруга.
«…Она предлагает мне свою ласку и тепло, дарит мне свое тело, но делает это открыто и честно, не прикрываясь мнимой невинностью. И от нее никогда не будет удара в спину. В этом она несравненно выше тебя…»
Наверное, стоило отказаться от визита в театр. Оставить прошлое прошлому. Затворить воспоминания в самом дальнем уголке памяти, когда заново с болью и разочарованием осознала, что никогда не была любима. Но после бессонной ночи Лиза даже дни подгоняла, чтобы поскорее увидеть ту, что владела Александром. Пусть не его сердцем, нет. Не будучи уже столь наивной, как прежде, Лиза понимала, что Belle Voix de Moscou и Дмитриевского связывали отношения иного толка. Но эта женщина была близка ему, как никто. Она провела рядом с ним годы. После смерти Нинель он вернулся именно к ней, и Лизе казалось, что это значит очень многое.
В оставшиеся дни до поездки в Малый она стала совсем рассеянна. Потеряла интерес к занятиям с Павлушей, криво пришила к платью кружево, приобретенное в Гостином дворе, и едва не выдала себя с головой, совершенно растерявшись при внезапном появлении того самого La tête bien.
Ротмистра лейб-драгунского полка Никиту Александровича Дулова Лиза узнала тотчас, как он шагнул в гостиную и приложился к руке Натали с сердечным извинением за задержку в Петербурге. Та поцеловала его в лоб и мягко пожурила, невольно давая Лизе время опомниться от столь неожиданной встречи и незаметно подобрать выпавшее из рук кружево, которое пришлось отпороть, чтобы заново пришить к платью.
Для Никиты Александровича была придумана складная история о том, каким образом воспитанница ее сиятельства графини Щербатской оказалась в доме Дуловых. Только вот как теперь объяснить ему, что она делала весной в Твери, откуда они одним дилижансом прибыли в Москву? Лиза понадеялась, что он попросту не признает ее. Ведь тогда она была в глубоком трауре, а лицо скрывала под густой вуалью.
Когда рука ротмистра коснулась ее руки, а его взгляд устремился к ее лицу, Лиза вдруг поняла, насколько изменилась за прошедший год. Ранее она не умела владеть собой и непременно выдала бы себя – румянцем ли, выражением лица, дрожью руки, а нынче, как опытная притворщица, ответила на приветствие любезной улыбкой и первой завела разговор. Никита Александрович охотно его поддержал, испросив позволения занять место подле нее на диване. За время их беседы он не выказал ни доли удивления или узнавания, и Лиза испытала горькое удовольствие – с ее прошлым наконец-то было покончено. По крайней мере, для нее самой. Теперь она могла более не думать о последствиях игры в mademoiselle Вдовину. Теперь она была Елизаветой Мельниковой, и вскорости, по заверениям Никиты Александровича, должна стать ею и по бумагам.
– Полагаю, к середине декабря мы получим ответ из канцелярии полка, где некогда служил ваш покойный батюшка. Кроме того, и вам, и Николаю Алексеевичу положена пенсия в треть от половины обычной суммы. Прошение о том будет рассмотрено в ближайшее время, – обстоятельно рассказывал Никита о делах, по которым хлопотал после письма Натальи. – А что, Николай Алексеевич по-прежнему в пансионе?
– Истинно так, – подтвердила Лиза.
– Пенсия положена вам с условиями, Лизавета Алексеевна, – продолжал ротмистр, сложив пальцы домиком – до боли знакомым жестом, от которого у Лизы так и заныло внутри. Сосредоточенная поза придавала молодому мужчине некоторую суровость. Черты лица его были более тонкие, чем у брата. Усов он не носил, только удлиненные виски, согласно моде. Взгляд имел цепкий и слегка настороженный. В отличие от брата, у которого твердость натуры пряталась за обманчивой мягкостью, Никита всегда был собран, не скрывая своего нрава.
– Условия таковы: вы вправе получать пенсию вплоть до вашего замужества или совершеннолетия, притом имя ваше должно быть не запятнано. Ежели будет иначе, выплаты тут же прекратятся. А коли вы были замужем, так и вовсе не вправе претендовать на пенсию.
– Никита Александрович, смешно, право, – укоризненно улыбнулась Наталья. – Говорить последнее девице.
А Лиза быстро взглянула на деверя Натальи, чтобы убедиться в своей догадке. Он, верно, все знает. Иначе к чему эта фраза про замужество? Но ротмистр уже отвечал на расспросы Натали о дамских нарядах на императорском ужине, куда был приглашен, как участник войны с Османской империей. Он мягко улыбался невестке и выглядел уже не так сурово, как прежде. И даже не смотрел в сторону Лизы, которая снова склонила голову над шитьем, поражаясь, как может улыбка переменить наружность человека.
Как раз в этот момент в гостиную привели Павлушу поздороваться с дядей. К удивлению Лизы, холодный и серьезный La tête bien горячо обнял племянника, а затем опустился на ковер и вместе с мальчиком стал возиться с кубиками. Лиза то и дело отвлекалась от шитья, чтобы взглянуть на их игру. Павлуша довольно часто обращался к ней, желая, видимо, и ее приобщить к строительству «бастионных укреплений». И Лиза старалась не смущаться под внимательным взглядом ротмистра, коим тот сопровождал каждую из реплик мальчика в ее сторону.
– Завтра поедем в театр, дают водевиль Скриба, – поделилась меж тем новостью Натали.
– Я давеча читал его сочинение. Всего лишь набор пустых фраз, – лениво отозвался Никита, ставя кубик на кубик.
– Все едино. Я почитай два года не была в театре. Немыслимо! Тем паче там будет Belle Voix de Moscou! Ты видел ее прежде на сцене? – восторженно заглянула деверю в глаза Натали. – A propos, ты не повредишь своей ране? Не дует ли от дверей?
– Не дует, сестрица, и рана моя более меня не беспокоит. А что до Красновой, я не раз встречал ее в Твери, покамест полк не выдвинулся в Валахию.
– Вы стояли полком в Твери? – не сдержала любопытства Лиза. Сердце забилось сильнее прежнего от понимания, что жизнь в который раз упрямо возвращает ее к прошлому.
– Так точно, Лизавета Алексеевна.
– И какова эта Краснова? – вмешалась Натали, которой не терпелось поговорить об артистке.
– При визите в город ее всякий раз обступало такое количество поклонников, что издали и не разглядеть, – пожал плечами Никита. – Но на сцене недурна, и голосом не обделил Господь.
– А ее petit ami Дмитриевский? Его вам доводилось встречать?
– Весьма рискованная тема для ушей девицы, Натали, n’est ce pas? – Никита недовольно прищурился. – И потом, говорить о Дмитриевском – заведомо портить себе аппетит перед обедом.
– Отчего же? – резко спросила Лиза, задетая его словами.
– Есть причины, коих вы можете не знать. Стоит ли в приличном обществе говорить о человеке, который презрел честь дворянина и своего рода? Который не соблюдает общепринятых правил приличия? Не уважает должным образом Божьи законы?
– Вы, верно, знаете то самолично?
– Оставьте этот ироничный тон, Лизавета Алексеевна, – нахмурился Дулов. – Вы, полагаю, не имели счастья знать графа. Я же имел с ним знакомство. Мой близкий товарищ был убит у меня глазах за то, что взывал к тому, чего у Дмитриевского нет и в помине. К его сердцу и совести!
– Не горячитесь, Никита Александрович, – поспешила вмешаться Натали, встревоженная ощущением надвигающейся грозы. – Простите меня. Это моя вина. Я совсем позабыла о том случае… дуэли… Простите.
– Быть может, были причины… – не унималась Лиза, сама удивляясь своему горячему заступничеству. Она могла ругать Александра последними словами и ненавидеть его всей душой, но слышать ненависть в чужом голосе было невыносимо. Отчего-то хотелось встать на защиту. Оправдать любой поступок. Мыслимо ли?
– Причины? О, я скажу вам причины! – Никита говорил довольно резко, но сидевший подле него Павлуша продолжал увлеченно играть, успокоенный легкими поглаживаниями дяди по плечу. – Попранная честь девицы – это ли не причина для брата? Мужчина, задевший честь девицы, обязан поступиться своими желаниями и свободой. Это его долг. Долг офицера и дворянина.
На эти слова ответа у Лизы не нашлось. Она знала, что Дмитриевский преступил все мыслимые правила в обществе, когда отверг требование жениться на девице, а после – и вызов на дуэль от ее брата. Знала и ничего не могла возразить.
– Впрочем, эта история не для ваших ушей, – голос Дулова немного потеплел, словно он понимал, какую бурю посеял в душе Лизы. – Хотя она должна послужить уроком остальным. Нельзя так слепо вверяться персоне мужского пола, даже по невольной ошибке.
И снова кольнуло в сердце острой иглой. Эти слова с отрочества твердят девицам, но разве ж кто-то принимает их на веру? Все отчего-то слепо убеждены, что их случай особенный. И даже когда все обстоятельства кричат об обратном, а объект нежных чувств далек от образа сказочного принца, свято верят, что станут исключением из правил.
Глава 36
Лиза любыми способами пыталась отвлечься от невыносимой боли, которую причиняли воспоминания о прошлом. Усиленно занималась с Павлушей азбукой и счетом, водила его на прогулки, наслаждаясь легким морозцем, что сковал Москву в те ноябрьские дни. После встречи с Макаром она нарочно избегала людных мест, но с удовольствием гуляла в закрытом от публики сквере, калитку которого открывал для нее и ее воспитанника дворник одной из городских канцелярий. Григорий сумел договориться о прогулках в этом сквере, чтобы маленького Павлушу не водили каждый раз через многолюдную площадь и по улицам с оживленным движением. И Лизе было только в радость уходить из душного, жарко натопленного дома в этот укромный уголок в центре Москвы. Через какое-то время ее прогулки стал разделять и Никита Александрович, предпочитавший обманчивую тишину сквера многочисленным визитам.
– Не выдавайте меня сестрице, прошу вас, – говорил он поначалу Лизе. – Она затаскает по знакомым, а мне так не хочется из раза в раз пересказывать, в какие наряды были облачены дамы на императорском ужине, какой длины нынче носят плерезы да что подавали за столом. Признаться, я не люблю Москвы, как не люблю и столицы. Это Григорий Александрович у нас любитель городов. Мне же по душе провинциальная Тверь. Попривык я к ней…
И он рассказывал Лизе о Твери, об ее пригородах, о местном обществе. А перед Лизиными глазами снова проносились воспоминания. Возникали в памяти лица, с которыми ей тоже довелось свести знакомство, улочки Твери с лавками и постоялыми дворами, новогодний бал у губернского предводителя. Подумать только, не случись войны с турками, она бы всенепременно встретила на празднестве Никиту Александровича! Насколько тесен мир!
Именно поэтому Лиза так опасалась визитов, на которых так настаивала Наталья, званых обедов, небольших вечеров с танцами и литературными чтениями, куда, по мнению Лизы, они стали выезжать слишком часто.
– Нет-нет-нет! – отмахивалась Натали в ответ на возражения Лизы. – И слышать не желаю! Мне надобно выезжать, и так довольно засиделись дома. Вот минет Филиппов пост, и тогда…
А Лиза всякий раз хмурилась, думая о предстоящих выездах. Все эти обеды и вечера были самой первой ступенью для ее возврата в прошлую жизнь. И она не ощущала уверенности, что готова идти дальше. Ведь где-то в Москве еще живы следы прошлой осени, когда ее жизнь так переменилась…
Она старалась, как можно незаметнее, держаться на всех этих раутах, занимала место в каком-нибудь укромном уголке. И все время ее соседом по уединению оказывался Никита, уверяющий, что он также не любит «всей этой светской суеты».
Лиза могла бы заподозрить его в интересе к собственной персоне, если бы он дал хотя бы малейший повод. Но Никита не выказывал к ней и толики симпатии. На прогулках чаще был погружен в книги, которые приносил с собой из дома, или играл с Павлушей. На обедах не стремился занять место за столом подле нее, равно как и не заполнял ее carte de bal, которую Наталья специально приобрела для Лизы в преддверии сезона.
К счастью для Лизы, в ее первый визит в театр знакомых лиц в зале почти не оказалось. Из присутствующих же знакомцев признали ее не все, хотя на вежливое приветствие ответили. Другие же просто сделали вид, что не признали, как с ироничным смешком заметила Наталья, играя шнурком веера.
– Вы привыкнете, поверьте мне, – заверила она Лизу. – Кто-то примет вас в круг, кто-то нет, и дело не только в renommée, как вы полагаете. Дело в том, кто вы в их мире. Будучи воспитанницей ее сиятельства, вы имели более веса, чем просто девица, пусть и дворянского имени. Как и я, будучи графской дочерью, имела значительно больше знакомств, чем жена капитана Дулова.
– Не тревожьтесь на сей счет, – поспешила заверить ее Лиза. – Мне вовсе нет дела до того, кто захочет водить со мной знакомство.
– И напрасно, моя дорогая, – возразила Наталья уже тише, потому что театральные лакеи начали гасить свечи в зале, давая публике сигнал, что вот-вот раздвинется тяжелый бархатный занавес. – Вам предстоит продумать, как вернуть из-под опеки имение ваше. Пенсия по инвалиду-отцу вам положена лишь до следующего лета, как вы помните. Нужно думать о будущности.
– Какие мудрые мысли я слышу! И столь неподобающая тема для легкой дамской беседы, – шутливо прошептал за их спинами Никита, вошедший в ложу. – Увы, вынужден разочаровать вас, сестрица, Красновой нынче не будет. Перемена случилась.
– Уехала в провинцию? Или еще не вернулась? – оживилась Наталья, жадная до сплетен.
– La curiosité est un vilain défaut[310], – напомнил ей Никита. – Всего лишь перемена и только. Она уже в Москве. Говорят, вернулась по осени. Так что просто не сложилось.
– Она была летом в Заозерном? – вырвалось у Лизы.
Никита лишь пожал плечами и занял место позади дам, протягивая обеим по небольшому букету из оранжерейных роз, что приобрел у цветочницы. Лиза же едва сдерживала растерянность, что охватила ее при последних словах Никиты. По всему выходило, что только она бежала из имения, как ее место тотчас же заняла другая. Если оно вообще пустовало. Кто знает, быть может, ее обманули, и эта женщина вообще не покидала Заозерного? А если… Если она все это время оставалась там? Даже в промежуток между помолвкой и предполагаемым венчанием. О, как это мерзко! Как гадко!
Значит, Александр действительно был равнодушен к ней. Значит, Лиза ничуть не заблуждалась в своих подозрениях на сей счет. И вряд ли Дмитриевский был человеком, так отчаянно искавшим ее через газеты и так жестоко отомстившим за свое разочарование после ее побега, как Лиза втайне надеялась. С глаз долой – из сердца вон. Вот она правда ее положения. Да и занимала ли хотя бы крохотный кусочек Лиза в его сердце? И есть ли вообще у Дмитриевского сердце?..
От этих мыслей Лиза вовсе стала рассеянной. Все крутила и крутила в ладонях маленький букет из роз, устремив невидящий взгляд на сцену, и невольно вздрогнула, когда Наталья легонько сжала ее локоть в знак ободрения.
– Не стоит смущаться, ma chère, и думать лишнее. Это всего лишь дань l'étiquette. В театре даме принято быть с цветами, потому Никита Александрович и приобрел вам розы. Выбросьте из головы все слова ее сиятельства о знаках внимания и наслаждайтесь постановкой.
Лиза невольно покраснела, досадуя на себя, что не сумела скрыть эмоций, пусть и ошибочно отнесенных Натальей на счет букета. Она попыталась сосредоточить все внимание на сцене и спустя некоторое время поймала себя на мысли, что ей нравится постановка. Действо настолько увлекло ее, что она позабыла обо всем, даже о спутниках, сидящих рядом. И снова смутилась, когда увидела, что ее восторг заметили и Натали, и Никита, то и дело поглядывающие на нее с улыбкой.
– Это в новинку для меня, – поспешила объяснить Лиза свой интерес по пути домой. – Графиня предпочитала собственный домашний театр.
– Стало быть, нам надобно поскорее исправить это упущение, – с улыбкой произнес Никита.
Именно он выхлопотал через своих знакомых ложу спустя пару дней. Постановка была последней в этом году, с понедельника начинался пост, оттого театр был забит отказа. Кроме того, ждали бывшего в Москве проездом великого князя Михаила Павловича.
Лизе, наблюдающей за публикой из своего укромного уголка в ложе, зал напомнил бурный водоворот весеннего ручья – такой же шумный и суетный. Странное волнение охватило ее с головы до пят, будоража душу. «Это все оттого, что я наконец увижу ее», – вглядывалась в закрытый занавес Лиза, словно пытаясь разглядеть за ним ту, другую, к которой невольно начинала питать глухую злобу и жгучую ревность. При этом она прекрасно сознавала насколько смешны и нелепы ее чувства в нынешнем положении.
Наконец стали гасить свечи, шум стих, публика спешно занимала свои места, стараясь успеть до того, как грянут звуки гимна, приветствующие члена царской фамилии.
Самого великого князя Лизе со своего места увидеть не удалось, хотя она старательно вглядывалась в фигурку в императорской ложе, когда все поднялись на ноги в дружном приветственном порыве. При мысли, что она находится в одной зале с братом Его Величества, Лизу охватил бурный восторг. «Надо будет рассказать Николеньке!» – мелькнуло в голове.
За своим восторгом Лиза совсем позабыла, что так ничего и не разведала о брате. Когда все расселись, она хотела повернуться к Никите и спросить, возможно ли разузнать что-нибудь о пансионах Москвы. Но тут раздвинулся занавес, и Наталья резко склонилась вперед, наводя лорнет на сцену.
– Краснова! – прошептала она восторженно и с долей торжества, как ребенок, которому дали в руки желаемую игрушку.
И Лиза, к своему стыду, тут же забыла обо всем, кроме женщины на сцене, что плавно двигалась в такт музыке под руку с партнером. Нет, она не была изумительно красива, но, нельзя не признать, выглядела весьма миловидно с этими идеально уложенными блестящими волосами и темными с поволокой глазами. Лиза смотрела на нее и невольно представляла, что это не актер, изображающий возлюбленного героини, а Александр обнимает тонкий стан Красновой, что это его лицо склонилось так близко к ушку, нашептывая своей amante[311] что-то интимное.
Эта женщина знала Александра, как когда-то знала Лиза. Она ощущала тепло его кожи под своими руками и твердость мускулов, принимала его ласки, разделяла с ним постель. Она целовала его так, как когда-то целовала Лиза. Каким он становился ней? Открывался ли? Смеялся ли вместе с ней? О, Лиза до сих пор помнила, как менялись в такие минуты его темные глаза, лучась мягким светом!
– Que s'est-il passé?[312] – вырвал Лизу из водоворота воспоминаний шепот Никиты.
Она удивленно обернулась, а потом проследила за его взглядом, направленным на ее руки на бархатном барьере ложи. Пока на сцене блистала Краснова, по сюжету уже скрывшаяся за кулисами, Лиза, оказывается, умудрилась ощипать часть цветов своего букета. Она поспешила избавиться от светлых лепестков, россыпью лежащих на алом бархате, смахнула их вниз одним движением руки, совсем позабыв о сидящих в партере зрителях.
Первым к ложе повернулся гвардейский офицер, краем глаза уловивший кружившиеся в воздухе лепестки. Затем его примеру последовали несколько светских щеголей. Лиза почувствовала на себе пристальные взгляды и невольно посмотрела в партер… чтобы встретиться глазами с Василием Дмитриевским, среди прочих обернувшимся на их ложу.
