Текст книги "На сердце без тебя метель... (СИ)"

Автор книги: Марина Струк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 54 страниц)

Лиза решила проигнорировать реплику Александра, как, впрочем, и известие, что о ней справлялся даже отец Феодор, и что об ее здравии неустанно молились на каждой службе.

– Я поблагодарю его при случае, – сдержанно произнесла Лиза, намереваясь и далее игнорировать попытки Александра завести беседу. Чуть скосив взгляд, она заметила, как напряжена мадам Вдовина, делавшая попытки казаться дремлющей, и как пристально за ними наблюдает Василь, скручивая в клубок нити. Только Пульхерия Александровна, занятая своими спицами, выглядела безмятежной и равнодушной к тому, что происходило у окна.

– Он будет нынче за обедом, – заметил тут же Александр. – И будет рад убедиться воочию, что его молитвы возымели результат.

При этих словах рука Лизы чуть дрогнула, вытягивая иголку из полотна. А в груди уже разрасталось желание поступить ему наперекор и не спуститься к обеду. Но дальнейшие слова Дмитриевского снова перевернули все с ног на голову и спутали мысли Лизы…. как и его протянутая ладонь, появившаяся над вышивкой, несмотря на угрозу быть уколотой острой иглой.

– Александр Николаевич, граф Дмитриевский. Любить не прошу, но умоляю вас хотя бы о доле милосердия в вашем каменном сердце…

Лиза в полной растерянности взглянула на него. И не могла удержать сердце от бешеной скачки, когда увидела столь редкую гостью на лице Александра – широкую располагающую улыбку, ставшую еще шире при виде ее удивления. Но эта улыбка ничуть не задела Лизу, а наоборот заворожила необыкновенной теплотой, что появилась в его темных глазах.

– Подайте же мне вашу руку, умоляю вас. И смею надеяться, что вы позволите начать наше знакомство заново, – при этих словах улыбка сбежала с его лица, а на смену ей вернулась привычная Лизе отстраненность. Только глаза так и не лишились теплоты, и теплота эта с каждым мгновением пробивала броню, в которую Лиза попыталась заковать свою душу.

– А еще я смиренно прошу прощения, что посмел обвинить вас в грехах, которые едва ли могли коснуться даже подола вашего платья, не то что помыслов ваших. Я понимаю, что прощения моим поступкам быть не должно… но видит бог, я бы истинно желал, чтобы вы позволили мне загладить все то, что сотворил.

Теперь, когда Александр смотрел на нее, словно от ее решения зависела вся его дальнейшая жизнь, Лиза понимала, отчего женские сердца так легко поддавались его чарам. И почему были в его жизни те, кто решались на преступления против совести и чести, лишь бы находиться рядом с ним, в волнах теплоты, которую излучали его удивительные глаза.

– Вы ведь добрая христианка. Разве не вспомните заповеди библейские? «Прости ближнему твоему обиду…» Простите же мне мои заблуждения и обиду, которую я нанес вам.

Лиза смотрела в его завораживающие глаза, не в силах даже кивнуть. Неужели перед ней разворачивалось очередное действие пьесы? Зачем Александру понадобилось становиться иным? Добрым и радушным хозяином, который нынче вдруг вспомнил о долге своем перед ней. Очаровательно-вежливым, каким она не видела его ни разу с тех пор, как переступила порог Заозерного. И это после того холодного приказа, скрытого между строк утреннего послания…

– Странно слышать библейскую мудрость из уст человека, объявленного безбожником, – парировала Лиза, понимая, что более не в силах молчать. Она знала, что эти слова сотрут улыбку с губ Александра. Но это было необходимо – чтобы свет его улыбки не пробуждал в ней то, чего она так опасалась.

– Вы правы, мой долг истинной христианки простить вас великодушно. И исключительно следуя ему, я прощаю вам нанесенные мне обиды. Полагая, что ваше раскаяние в содеянном искреннее и идет от сердца. Но руки я вам не подам, ваше сиятельство. Уж не обессудьте…

– Тогда мне остается только надеяться, что день, когда вы перемените свое решение, все-таки настанет. И всеми силами стараться приблизить его.

Лизе пришлось намеренно уколоть кончик пальца иглой, чтобы не поддаться его чарующему взгляду, чтобы найти в себе силы, легко пожимая плечами, отвести от него глаза. И не в первый раз за последние дни пришла мысль, что она не выйдет так легко из авантюры, героиней которой стала, следуя чужой воле. Что былые ее потери даже не сравнятся с тем, что ей доведется потерять при этой игре. Огонь, что обжег прежде, лишь лизнул ей кожу, пламя же, которое разгоралось нынче в ее душе, сожжет дотла.

– К чему вам все это? – не удержалась Лиза, хотя посмотреть на Александра так и не решилась. Опасалась снова попасть в омут темных глаз, что кружил ей голову всего несколько мгновений назад, заставляя в который раз вспоминать тяжесть его тела. И гадать, отчего он так тянул с тем, чтобы коснуться в тот момент ее губ, и хотел ли коснуться их вообще. А еще, каков был бы этот поцелуй?

– Даст бог, после Пасхи я покину ваши земли, и мы никогда не свидимся более. К чему вам мое прощение и моя рука? Неужто вас действительно тревожит, что я могу думать о вас дурно? Ведь не было того прежде…

– В вас есть удивительная особенность, – голос Александра звучал настолько мягко, что казалось, каждое слово призвано было дарить ласку. – Прямота, несвойственная девице. Дурная склонность, как сочли бы многие, будем откровенны, но столь интригующая для меня. Вы не проживете с ней в столичном свете и дня. Петербург переменит вас, мое вам слово в том. Но эти недели, что остались до Святого Праздника, я бы с удовольствием провел подле вас, ловя каждое ваше слово, наслаждаясь прямотой ваших суждений.

– Вы сейчас так говорите, ваше сиятельство, словно в усадебный зверинец доставили нового зверька вам на потеху, – резко выпалила Лиза, сама крайне раздосадованная пришедшим ей в голову сравнением. И тут же невольно подумала, что не знала ранее, как громко и беззастенчиво может смеяться человек, находясь в присутствии малознакомых ему людей, каковыми являлись она с матерью для Дмитриевского.

Именно так рассмеялся ее реплике Александр, от души забавляясь тем, что услышал, и совсем забыв о привычном вежливо-отстраненном поведении, которого держался до того. И взглянув на него, такого открытого в этот миг, Лиза не могла не подумать, что этот Дмитриевский, по-мальчишечьи хохочущий, совсем не похож на того, которого она знала с чужих слов и по первым дням их знакомства. И что это ей совсем не нравится, как и то, что уголки ее губ дернулись при этом смехе, словно желая разделить его.

Но как показали последующие минуты, лед между ними, определенно, растаял. Беседа полилась неспешной рекой. Лиза оставила попытки уколоть своего собеседника, без слов разгадав взгляд Софьи Петровны, брошенный через комнату (что, кстати, отвечало и ее собственным желаниям). А Дмитриевский вдруг открылся ей совсем с иной стороны – обычным человеком, а не ледяной статуей, равнодушной ко всему и всем. Он вел беседу ловко и непринужденно, постепенно вынудив ее отвечать на его вопросы, улыбаться его шуткам, и даже показать ему картину, что ровными стежками проявлялась на полотне. Никогда прежде Лиза не чувствовала себя так легко в присутствии другого человека, а уж тем более мужчины.

Даже руку свою подала, чтобы Александр проводил ее до двери, когда дамы удалялись в свои покои переменить платья к обеду. Хотя и предупредила с легким смешком, что «cela ne veut rien dire»^[139], который тот принял, ответив ей знакомой усмешкой, изогнувшей его губы. И даже умудрилась совсем позабыть о Василе. Но покидая комнату, все же встретилась с ним взглядом, и тот только брови поднял в ответ.

Признаться, она и сама удивлялась тому, как хорошо и легко ей было с Александром сидеть возле окна, затянутого морозными узорами. Есть ли смысл отрицать?.. И потому, откинув все мысли прочь, Лиза чуть слышно напевала себе под нос французскую песенку, пока Ирина затягивала шнуровку платья, чтобы талия стала тоненькой, словно ствол лесной березки. А после, когда горничная крутила тугие локоны, повинуясь неожиданному приказу барышни переменить прическу, все продолжала мурлыкать под нос незамысловатый мотив.

За окном уже темнело. Трепетали тонкими полосами огоньки свечей в отражении стекла, неприкрытого занавесью. И подражая этим огонькам, что-то хрупкое трепетало в ту минуту в животе Лизы. Словно бабочки махали своими легкими крылышками. И ей не хотелось думать, отчего вдруг в ней появился этот трепет, и еще боязней было признать, что он стал только сильнее, когда, переступив порог большой столовой, она встретилась взглядом с Александром. И когда все-таки уступила его настойчивому приказу (а ведь это был именно приказ, не иначе!) вложить в его ладонь свою руку под взглядами Бориса и Василя.

– Cela ne veut rien dire?^[140] – произнес Александр, пристально глядя ей в глаза.

– C'est ça^[141], – мягко ответила Лиза, сводя на нет серьезность фразы улыбкой, скользнувшей по губам. Она бы, верно, так и стояла, неотрывно глядя на него, если бы ее не отвлек обративший на себя внимание отец Феодор. Словно увел от соблазна отдаться целиком и полностью этому взгляду, вдруг полыхнувшему на одно-единственное мгновение тем самым огнем, что видела она в день охоты.

– Рад видеть вас в добром здравии, Лизавета Петровна, – начал отец Феодор, и Лиза почувствовала благодарность за то, что тот прервал этот странный обмен взглядами, не оставшийся незамеченным для остальных и явно вызвавший недовольство, что так и повисло в воздухе.

Даже сам священник на миг поджал губы, нарушив свое сходство со святым ликом. Хотя, быть может, Лизе это только показалось? Ведь он даже бровью не повел, когда она в разговоре с ним за столом, упомянула, что вряд ли примет причастие из его рук. Потому что никогда не сможет прийти к нему на исповедь. Ведь эти глаза, такие внимательные и такие понимающие, так и проникали в душу, задевая то живое, что по-прежнему ныло непрекращающейся болью. Усиленной во сто крат тем, что Лиза видела, когда ловила на себе взгляд хозяина дома. Она боялась идти на исповедь к отцу Феодору. Потому что знала, что откроет все свои грехи, желая разделить эту ношу, с недавних пор лежащую на ее плечах. И потому что только ему, как чувствовала ныне, могла доверить ее.

«…избегайте на исповеди открыться. Отец Феодор не простой священник, как может показаться на первый взгляд. Он служил некогда вместе с Дмитриевским, а посему даже мне неясно, что станет для него важнее – тайна исповеди мирянина или чувство дружеского расположения и долга перед тем, кому опасность грозить будет…»

Лиза запомнила эти слова отменно. Оттого и старалась держать дистанцию, боясь невольно довериться располагающему взгляду и голосу отца Феодора. Тот все-таки отметил, что впереди Великий Пост, который положено держать с чистой душой. И Лиза смирилась, что поневоле придется однажды склонить голову и открыться. Правда, не во всех грехах, а только в мелких и пустячных. Очередное клеймо, выжженное совестью… Очередной грех к списку тех, что ей не отмолить и до конца своей жизни.

– Простите меня, отче, – прошептала Лиза, смиренно опуская глаза, а отец Феодор только улыбнулся, ласково касаясь ее руки.

– Не бойтесь, Лизавета Петровна, ваша забывчивость не такой грех пред теми, что я замаливаю каждый день. Вы вернулись на путь истинный, осознав ошибку. А такое не каждому дано.

– Не в мою ли сторону камень, отче? – мягко произнес Александр, даже не смущаясь тем, что показал осведомленность предметом их тихой беседы.

– Приметь, не мои слова то были, – отец Феодор смело встретил взгляд Дмитриевского. – О душе твоей мне молитвы неустанно класть и класть. Когда-нибудь придешь в храм именно по воле своей, осознав, какие заблуждения душу разъедали…

Лиза испуганно взглянула на Александра. А тот, заметив ее взгляд, в раздражении отвернулся от священника. Впервые отец Феодор напомнил о том, о чем сам Дмитриевский предпочитал не думать и не говорить. И именно в тот момент, когда не хотелось видеть во взоре невинно распахнутых глаз ни страха, ни осуждения. Хотя… он ни перед кем не обязан каяться. Ни перед кем!..

Потому и перевел разговор на предстоящие Масленичные гулянья, явно желая подразнить отца Феодора. Знал, как недоволен иерей гульбищами, в которые превращалась Сырная седмица, когда полагалось готовить душу к Великому говенью.

К пущему неудовольствию отца Феодора, при упоминании Масленицы за столом все явно оживились. Даже Пульхерия Александровна, до того с трудом боровшаяся с дневной дремотой, вдруг присоединилась к общему разговору.

– Вы всенепременно должны поехать к Глубокому озеру, где на льду происходят гуляния! – когда она возбужденно схватилась за ладонь сидевшей подле нее Софьи Петровны, в ее глазах светился такой восторг, что не будь ее лицо покрыто сетью морщинок, ее можно было принять за ребенка. При ее малом росте, привычных детских кудряшках вокруг лица и кружеве чепца, в который она нарядилась к обеду.

– Верно, – поддержал Борис, улыбаясь ее восторгу. – Не знаю, как проходят Масленичные гуляния в Нижегородчине, но, уверен, гуляния в местных землях поистине способны впечатлить…

– Особенно часть их, – в свою очередь подхватил Василь, и взгляд Лизы обратился к нему. Его глаза сверкали то ли от выпитого за обедом вина, то ли от предвкушения реплики, которую он уже был готов представить на суд сотрапезников. – Снежная крепость. В двадцать седьмом она устояла, равно как и прошлого года. И как отменно приложили тех, кто пытался взять ее! Любо дорого смотреть было!

– Позволю польстить себе, но не потому ли ты столь задержался в Заозерном, mon cher ami? – лениво отозвался Александр. – Я-то гадаю, что причиной тому, что ты сезон пропустил. А ты решил понаблюдать Масленичные гулянья…

– Взятие крепости, mon grand cousin, – с усмешкой уточнил Василь. – Не желаешь ли повторить наше пари позапрошлого года? Мне по душе пришлось токайское с легким привкусом победы.

А потом заметил легкое недоумение в глазах Вдовиных и поспешил все прояснить с разрешения кузена, снова замкнувшегося от всех в своей привычной отстраненности.

– Снежную крепость держит кузнец местный. Еще никому не удавалось его одолеть – уж чересчур силен. И считает, что при этой забаве все равны – и барин, и холоп.

– О mon Dieu, возможно ли то? – удивилась своей догадке мадам Вдовина, в который раз убеждаясь в странностях графа.

– Возможно, – с легким смешком подтвердил Василь, отчего-то глядя не на нее, а на Лизу. – Вот уже два года подряд на Масленичной неделе Alexandre штурмует эту крепость, и второй раз терпит сокрушительное поражение.

– Ах, беда моя – печаль! – тряхнула головой Пульхерия Александровна. – И сызнова калечится! Не поверите, душеньки мои, как сердце всякий раз болит у меня на Масленицу. Все-то и рады-радешеньки в празднества, одна я страдаю…

– Ma chère tantine, – крупная мужская ладонь без особого труда накрыла сухонькие пальчики тетушки. – Нет нужды для тревог, вы же знаете.

– В прошлый раз едва шею себе не свернул на крепости этой клятой! – старушка не желала сейчас поддаваться очаровательной улыбке племянника и его ласке. – Отец Феодор! Борис Григорьевич! Что ж это, душеньки мои? Обещайтесь, мой милый! Тотчас обещайтесь, что оставите эти мужицкие забавы! Ишь, что удумал! И вам не прощу, Василь! – она погрозила вдруг младшему племяннику, тут же опустившему глаза в тарелку под ее негодующим взглядом. – Instigateur^[142]!

В ее голосе было столько горечи и огня, что Лиза ощутила укол в сердце. Маленькая хрупкая старушка вскоре встанет живым воплощением Лизиной совести, когда запущенный маятник, наконец, достигнет наивысшей точки своего хода. И холодом повеяло вмиг, заставляя Лизу зябко передернуть плечами, убивая бабочек, что усиленно махали крылышками весь день в животе. Особенно, когда Александр упрямо покачал головой, целуя руку своей тетушки.

– Вы же знаете, ma tantine, нет той крепости, что в итоге не пала бы перед Дмитриевским. Так и тут выйдет…

– Пожалейте старуху, Alexandre, коли не жаль юного сердца, – взмолилась Пульхерия Александровна, а он вдруг оглянулся в сторону Лизы. Та изо всех сил пыталась сохранять безучастный вид, чувствуя, как кровь мгновенно прилила к лицу. – Пожалейте бедную mademoiselle Lydie. В прошлый раз ведь флакон капель извели…

– Быть может, тогда напишите к ней с советом не ездить на гулянья?

Лиза чуть опустила веки, чтобы скрыть неприязнь, что снова всколыхнулась в ней при словах Александра, прозвучавших так резко на фоне уговоров тетушки. И мысленно поблагодарила Бога за то, что показал ей истинное лицо этого мужчины, которому нет дела до чужих слез и переживаний. Даже если это слабое сердце близкого ему человека. Он готов рисковать всем ради сиюминутной прихоти одержать верх. Именно это стремление и приведет его в итоге к той последней черте, от которой нет возврата…

– Лизавета Петровна, – его голос привычно ударил по нервам и заставил встрепенуться сердце в груди. – А вы? Что скажете вы по поводу моего безрассудства?

Александр стоял за спинкой ее стула, чуть склонившись к столу. Со стороны могло показаться, что он хотел быть ближе к тетушке, соседке Лизы. Но девушка ясно понимала, что он желал заглянуть в ее глаза, задавая этот вопрос.

Интересно, чего он от нее ждет? Что она примет сторону Пульхерии Александровны, с надеждой вдруг взглянувшей на Лизу в ожидании поддержки? Уговоров, что потешат его самолюбие и только, ведь он вряд ли откажется от своего замысла? Она смотрела в его бездонные глаза и безуспешно пыталась отыскать ответ на вопросы, мелькавшие в голове. Ответ, который не разрушит того шаткого мостика, что был выстроен нынче днем. И потому ей пришлось выбрать путь, столь привычный для нее в прежней жизни.

– Прошу простить меня, ваше сиятельство, но я не имею ни малейшего права давать вам совет, не принадлежа к тем, от кого вы вольны требовать его.

Маленькая уловка, которой Лиза выучилась за годы, проведенные с той, кто имела обыкновение сердиться по малейшему, даже самому ничтожному поводу. И приступы этой злости едва ли можно было предугадать загодя. Потому единственно верным ответом на заданный вопрос было его отсутствие.

Сначала Лиза испугалась, что совершила ошибку, увильнув от прямого ответа. Быть может, он ждал от нее прямоты, о которой говорил прежде? Но тут в глазах Александра снова вспыхнула искорка прежнего тепла, так согревшего ее днем.

– D’accord, – проговорил он громко для всех, а после, выпрямляясь, прошептал только ей одной, обдавая горячим дыханием ухо и часть шеи: – Froussarde^[143]…

По взгляду же, брошенному поверх бокала вина, когда Дмитриевский уже вернулся на свое место, Лиза поняла, что он никогда не примет полумеры. Либо все, либо… Нет, его девизом могло быть только «все и сразу», и никак иначе!

И верно, провожая Лизу из столовой, после чего им надлежало проститься до вечера, Александр не преминул воспользоваться их мнимым и мимолетным уединением. Она знала, что так будет и остаток обеда взвешивала все «за» и «против» своего ответа на вопрос Дмитриевского, не сомневаясь, что он непременно задаст его снова. Лиза читала по глазам Александра, что он с нетерпением ждет этого момента, и сама невольно поддалась предвкушению увидеть выражение его лица, когда она ответит ему.

– Я все еще жду ответа, – прошептал Александр, когда пальцы Лизы легли на его локоть под внимательным взглядом мадам Вдовиной, замыкавшей это маленькое шествие, важно восседая на стуле, поддерживаемом лакеями. – Нынче только мои уши внимают вашим словам, а потому вы вольны говорить все, что приходит в вашу очаровательную головку…

Лиза попыталась угадать по его голосу, не смеется ли он над ней сейчас, но, даже скосив глаза, не сумела толком разглядеть его лица. А потому рискнула, как часто делала в последние дни:

– Я с большим удовольствием погляжу, как вас вываляют в снегу, коли у вас есть на то горячее желание.

Александр рассмеялся еле слышно, как нынче до обеда, и от этого искреннего смеха в животе Лизы снова ожили спутницы ее сегодняшнего дня. А потом чуть придержал ее, заставляя остановиться. Лакеи, несшие мадам Вдовину на стуле, тоже остановились, но Дмитриевский даже головы не повернул в их сторону. Как и не обратил внимания на возглас недовольства, что вырвался у Софьи Петровны, раздраженной внезапной остановкой.

Лиза обеспокоенно взглянула в его лицо и сумела свободно задышать только, когда заметила странную мягкость в темных глазах. Значит, она не ошиблась, признавшись, что желает видеть, как с этого несносного мужчины собьют всю его безграничную спесь. И потом, разве Пульхерия Александровна не имела склонности все преувеличивать, следуя старческой привычке? Так ли велика опасность? Пусть же он снова рискнет и проиграет. Пусть это будет маленькой Лизиной местью за унижение там, на лугу, когда Дмитриевский повалил ее в снег.

– Признаться, я был бы разочарован, услышь иное, – прошептал Александр. – Посему – je vous remercie. Ainsije fais!^[144] Только позвольте и с вами пари заключить, Лизавета… Петровна.

Маленькая пауза перед отчеством снова вернула Лизу в тот день, когда они стояли друг перед другом в вихре начинающейся метели. И вдруг мелькнула мысль, что все это какая-то странная игра, правил которой она не знала до сих пор, зато их отлично знал ее противник.

Погрузившись в свои мысли, девушка даже не сразу поняла, в какой момент Дмитриевский завладел ее рукой и поднес к своему лицу, словно для поцелуя. Только губами не коснулся, гладил нежную кожу большим пальцем, каждым движением разжигая жар в ее крови.

– Пари? – прошептала Лиза, ненавидя себя и его за то, как предательски дрогнул ее голос. И это при посторонних ушах! Краем глаза она заметила, как опасно наклонилась Софья Петровна, рискуя свалиться со стула, в желании расслышать, о чем они говорят.

– Ежели я окажусь побежденным нынче на Масленицу, вы вправе требовать от меня чего угодно.

Сперва Лиза решила, что ослышалась, настолько изумили ее условия этого странного пари. Александр кивнул, чуть прищурив глаза, вмиг с него слетела вся веселость.

– Это совершеннейшим образом неприлично! – Лиза попыталась выдернуть руку из плена мужской ладони, но что она перед его силой? Можно было спорить на что угодно – закричи она сейчас, лакеи, стоявшие в нескольких шагах, едва ли пришли бы ей на помощь. Даже наоборот – скорее всего, унесли бы мадам Вдовину прочь, пользуясь ее беззащитностью.

– А коли одержу победу, то вы…

«Боже мой, я сейчас упаду в обморок», – вдруг мелькнуло в голове Лизы. Когда же? Когда она позволила ему подумать, что с ней можно вести себя столь неподобающим образом? Лиза растерянно посмотрела в спину уже удаляющемуся от них по анфиладе Василю, раздумывая, не окликнуть ли того. И отчего, скажите на милость, молчит ее мать?!

– …вы по своей воле подадите мне вашу руку, в чем отказали нынче, – завершил Дмитриевский фразу, и девушка в который раз ошеломленно уставилась на него. – От чистого сердца, заметьте…

– Vous êtes aliéné^[145], – растерянно пролепетала Лиза.

Александр снова улыбнулся, явно угадав, что она ожидала от него иных условий. И от этой самоуверенной улыбки кровь закипела у Лизы в жилах. Только теперь от ослепляющей злости. Неужели она думала, что он иной? О нет, его странное поведение днем было всего лишь маской и только!

– Я прошу прощения, что напугал вас, – раскаяние слов Дмитриевского едва ли коснулось глаз. Едва ли хотя бы частичка его души испытывала сейчас это чувство. – Смею уверить, что моя душа в полном здравии. Хотя не уверен, что отец Феодор станет порукой тому. Душевной болезни ведь не было в том списке, который вам так любезно предоставили злые языки? Впрочем, список мог быть значительно расширен с тех пор, как я стал обывателем здешних мест.

Лиза отдала бы все, что угодно, лишь бы не распознать еле уловимых ноток боли мелькнувших в голосе Александра. Лишь бы его боль не отдалась странным отголоском в ее душе. Этот ужасный мужчина сводил ее с ума! Своей неопределенностью, загадками своей души и… своей улыбкой, заставлявшей ее трепетать.

– Я бы не желал, чтобы вы думали обо мне так. Простите, ежели напугал вас, – повторил он, и Лиза вдруг испугалась, что Александр выпустит на волю ее ладонь, уже привыкшую к теплу его пальцев. – Я, верно, уже отвык от общения с юными и красивыми барышнями.

– Я знаю, что это не так. Вы не таков, – ответила она, поддаваясь странному порыву не разрушать тот хрупкий мир, что недавно установился меж ними.

– Значит, вы принимаете мои условия?

О, Лиза определенно приняла бы многое, улыбнись он ей, как тогда! Александр совершенно менялся, когда открытая улыбка вначале раздвигала его губы, а после перебегала в темноту глаз, делая ту мягкой и уже не такой пугающей. А тонкие лучики морщинок вокруг глаз стирали последние следы маски холодного равнодушия с его красивого лица.

Когда она несмело кивнула, Дмитриевский больше не сказал ни слова. Только медленно поднес к губам ее ладонь и коснулся ими нежной кожи, буквально обжигая этим прикосновением. После Лиза долго будет стоять в тишине своей спальни, прижимая к себе руку, будто на ней действительно остался ожог, причиняющий невыносимую боль.

– O, mein Gott! – мадам Вдовина с трудом справлялась с эмоциями, когда они остались наедине в своих покоях. Она даже не спрашивала Лизу о предмете того странного разговора с графом, и так до дрожи довольная тем, что видела. – Я определенно ошибалась… как же я ошибалась! Jetzt haben wir Sich, Euer Erlaucht!^[146]

Лиза плохо понимала, о чем так торжествующе шепчет мать, потирая ладони, но все же догадалась о смысле ее слов. Оттого и горело огнем место поцелуя, словно клеймом отметил ее ладонь Дмитриевский несколько мгновений назад.

«…Ежели я окажусь побежденным нынче на Масленицу, вы вправе требовать от меня чего угодно…» – прошелестел в голове голос Александра. И сердце остановилось на миг, когда вспомнилось выражение его глаз. Словно он выложил на игральное сукно не только вероятность попасть под ее волю, пусть и ограниченную одним-единственным желанием. Словно он знал, что ставкой в этой игре была его жизнь…

Глава 13

Сон оборвался внезапно. Задыхаясь, Лиза подскочила в постели. Мокрая от пота, тонкая рубашка неприятно липла к телу. Сердце колотилось в груди как безумное. Резко поднял голову спящий у нее в ногах Бигоша (так однажды назвала щенка Ирина, и новое имя тут же прижилось). Встревоженный ее движением, он даже обиженно пискнул, когда Лиза, ничуть не заботясь о нем, вдруг откинула одеяло и выбралась из постели.

Бледный месяц мягким светом заливал комнату. За окном царило безмолвное спокойствие морозной ночи. Даже собаки затихли на псарне, и сторож не постукивал своей колотушкой, не желая покидать натопленную избушку у ворот. На нетронутом полотне снега меж темных стволов парковых деревьев мерцали еле уловимые глазу искорки. Но Лиза не обратила внимания на это великолепие за окном, как и на щенка, что озабоченно заскулил, не решаясь спрыгнуть с высокой постели.

– Цыц! – прошептала сквозь сон спящая на раскладной кровати Ирина. – Барышню разбудишь, окаянный! А то и барыню… и тогда… ой, не приведи…

Горничная перевернулась с одного бока на другой, и снова раздалось ее тихое сопение, под которое уже привыкла засыпать Лиза. Именно она настояла, чтобы Ирина оставалась на ночь в ее комнате. Пару дней назад в ее сны снова вернулся тот самый кошмар, и присутствие в спальне еще одной живой души немого успокаивало девушку.

Только вот последний сон был иным, оттого и никак не могло успокоиться сердце. Нынче ночью привиделось ей не только снежное поле, вороны и чувство собственной смерти. В этом сне была и иная смерть.

Сонно мерцало пламя лампадки в углу у икон, пахло смесью запахов ладана и крови. Воспоминание из детства, которое Лиза тщательно пыталась спрятать в самый дальний уголок своей памяти. С тех пор аромат ладана постоянно напоминал ей о смерти.

– Approchez – vous, ma fillette^[147], – прошелестел тихий нежный голос, такой слабый после трех суток мучений. И тонкая белая рука потянулась в ее сторону, когда Лиза несмело шагнула на порог спальни. Она приняла тогда эту руку в свои ладони, не понимая, почему та вдруг стала такой безвольной, и так явно проявились на ней голубые жилки.

– Ma fillette, моя бедная Elise, – пожатие было совсем слабым, таким непохожим на прежние ласковые касания. И этого прикосновения оказалось достаточно, чтобы тихо, вздрагивая всем телом, разрыдаться от горя, что уже стояло на пороге. Именно от него столь спешно бежал из дома отец, невзирая на грозу, бушевавшую окрест. Потому что испугался встретиться с ним лицом к лицу, как теперь понимала Лиза.

– Ma fillette, моя бедная-бедная Elise… что теперь станется-то? – вопрошал голос, полный странного смирения. – Что теперь станется, ma Elise? – а потом куда-то в полумрак по другую сторону кровати: – Что там младенчик, Стеша?

Лиза тогда впервые увидела того, кто явился на свет Божий в эту грозу, принеся роженице столько мук, и что страшнее – отнимая ее жизнь. Крошечное слабое существо, чье появление так приветствовали после череды потерь, но оно принесло лишь смятение и ужас.

Во сне Степанида выглядела не такой, какой ее помнила Лиза. Широкоскулое лицо было белее свежих простыней, которые она постелила для своей хозяйки. А глаза стали такими черными, что эта темнота вселяла ужас в растерянную Лизу, отчаянно сжимающую безвольную руку. Под взглядом девочки Степанида приложила палец к губам, мол, не говори ничего. А после набросила конец одеяльца на сверток в своих руках, пытаясь теплом своего дыхания вернуть жизнь в это маленькое тельце.

– Ваш брат мертв, барышня… Господь забрал его к себе…

Степанида не произнесла этих слов, но Лиза так отчетливо их услышала, словно та говорила ей прямо на ухо. И следом раздался стон, полный боли и неимоверной муки. Такой стон, что кровь стыла в жилах… Ее ли это был стон или умирающей под бархатным пологом женщины, Лиза так и не поняла.

Пытаясь выкинуть из головы ужасное воспоминание, она прижала кончики пальцев к ушам, но теперь стон раздавался где-то у нее внутри. И тогда, оставив бесплодные попытки забыть ночной кошмар, девушка резко опустилась на колени перед маленьким образом Богородицы, что стоял на прикроватном столике.

«Странный сон… до чего же странный сон», – то и дело вторгались в ее молитвы иные мысли, и Лиза сбивалась в мольбах, не замечая слез, что заливали ее лицо. Она пыталась воскресить в памяти каждую минуту пережитого некогда события, которое вернул ей сон нынешней ночью. Чтобы убедить себя, что все не так, что младенец тогда был жив и кричал настойчиво и громко, с силой ударяя ножками в одеяльце, будто пытаясь сбросить его.