Текст книги "На сердце без тебя метель... (СИ)"
Автор книги: Марина Струк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 54 страниц)
Когда ее ступни заледенели, и дрожь стала бить замерзшее от комнатной прохлады тело, Лиза наконец вернулась в постель. Конечно, можно было толкнуть безмятежно спящую Ирину, чтобы та подкинула дров в печь. Но Лиза пожалела ее и, прижав к себе маленькое тельце Бигоши, спряталась под одеяло с головой, как когда-то давно пряталась со своим маленьким братом. В ладони она сжимала холодный металл медальона, который в последнее время все чаще стала доставать из тайника.
«Всему сущему есть первопричина», – говорил Лизе отец. Она запомнила эти слова. И нынче пыталась найти разумное объяснение ночному видению, гоня от себя суеверный страх перед дыханием смерти.
– Мой брат мертв. Господь забрал к себе его душу несколько лет назад…
Не ее ли собственные глухие слова звучали сейчас в голове, заменив крестьянский говор Стеши? Не она ли сама произнесла их накануне днем?
«Это было необходимо! – убеждала себя Лиза, поглаживая пальцем узор на медальоне. – Я не могла сказать ничего иного, когда была едва ли не на волосок от того, чтобы быть пойманной на лжи. И когда тот, кого опутывала ей, будто паутиной, так и норовил разорвать эти путы»
На радость мадам Вдовиной хозяин дома не оставил их с Лизой своим вниманием. Удалялись ли они после трапез в натопленный салон, чтобы провести время за работой, чтением или музицированием, Александр неизменно появлялся там. Выходили ли на прогулку в парк, он тут же вызывался сопровождать их à la promenade.
В поведении графа Софья Петровна видела лишь признак того, что успех намеченного предприятия не за горами, а значит, можно отпустить все тревоги и наконец-то вздохнуть спокойно. А вот Лиза все же сомневалась в искренности расположения к ней Дмитриевского, подозревая, что он может вести и свою игру, до поры до времени укрывая козыри.
Что то была за игра? Соблазнить девицу, которая стала для него вызовом с того самого дня, как увидела в его глазах огонь обладания? Или разгадать, что за игру она ведет сама?
Первого Лиза не боялась. Удивительно, но то, что всегда было предметом страхов любой благородной девицы, нынче не казалось ей таким ужасным. Больше некуда было падать, и терять тоже было нечего, кроме последнего символа ее невинности. Ранее она никогда не задумывалась над потерей девства, даже когда по своей воле оказалась вне родных стен, без защиты перед мужской силой. Но все же, как и любая девица, боялась того позора, что неминуемо падает на головы блудниц в том случае. А ныне… ныне Лизе уже не было страшно. Тем паче еще до приезда в Заозерное благодаря madam mere ей стало более-менее известно о том, что может случиться между мужчиной и девицей в момент пика безрассудной страсти. Нет, определенно, Лизу не страшила потеря невинности и честного имени, которое уже давно было не в ее руках…
Зато предположение, что Дмитриевский может наперед раскрыть замысел, висящий над ним Дамокловым мечом, вызывало дрожь в коленях. Недаром Александр практически не спускал внимательного взгляда с ее персоны. А иногда в его глазах читался странный вопрос. Но потом они наполнялись равнодушием или привычной уже ей теплотой и неким мягким светом. И тогда Лиза забывалась под этими лучами, беззаботно наслаждаясь неспешной беседой под треск поленьев в печи или под мелодичный звон фарфора и приборов за трапезами. Ее подкупало в Александре все: добрые шутки и истории, которыми он делился с ней, как прежний столичный завсегдатай. Искренние и такие завораживающие улыбки, совершенно меняющие облик этого злого анахорета. И его жесты при разговоре, и пальцы, легко перебегающие по клавишам и наполняющие комнату волшебными звуками…
Прошлым днем Лиза впервые узнала, что Александр обучен музыке, и, судя по легкости и плавности мелодии, учеба давалась ему успешнее, чем ей самой. Тогда, в салоне, после чая, он совсем заворожил ее. Но сперва, конечно, удивил до крайности, когда под руку с ней направился не к ломберному столику, а к клавикордам в углу комнаты у окна.
– Вы желаете, чтобы я музицировала? – немного растерянно спросила тогда Лиза, но Александр только улыбнулся и, сняв с рукава сюртука ее пальцы, положил их на инструмент. А сам, обойдя ее, занял место для музицирования.
– О, bon Dieu! Je doute de mes yeux![148] – раздался со стороны ломберного столика у камина удивленно-ироничный возглас Василя. Но его тут же оборвала Пульхерия Александровна, словно боясь спугнуть действо, что открывалось нынче их глазам.
– Вы заставляете нас ждать, mon cher, – произнесла она, нетерпеливо постучав пальцем по колоде карт, лежащей на ломберном столике.
– Ах да! У нас же тоже игра, – деланно спохватился Василь. – Прошу простить меня, mesdames!
Мелодия была знакома Лизе. Она сама проигрывала ее не раз, правда, не столь искусно, как это делал Дмитриевский. Быть может, мастерство исполнителя или удивительное очарование момента заставили музыку проникнуть в самое сердце Лизы и оторвать ее от всего земного.
– Вам знакомо это творение Моцарта? – спросил Александр, улыбаясь уголками губ одухотворенному восторгу в глазах девушки. Лиза с улыбкой кивнула. – Lacrimosa, что в переводе с латыни означает «скорбный» или «слезный». Одно из моих любимых произведений этого сочинителя.
Он говорил о том, какой невероятной грустью проникнута каждая нота. И о том, какие чувства вызывает в нем эта музыка с самого первого дня, как ему сыграл ее учитель. Лиза слушала молча, чуть облокотившись на клавикорды, зачарованная звуками мужского голоса на фоне мелодии и созвучностью их чувств.
А затем Дмитриевский сделал то, что не раз делал прежде и, верно, еще не раз повторит в будущем. Заворожив ее словами, слегка затуманив ее сознание, он с ходу поменял тему разговора и задал вопрос о ее прошлом. Невинный, на первый взгляд, но способный многое прояснить.
– Помнится, на охоте вы говорили о своем брате. Где он нынче? Что с ним сталось? – каждое слово будто громом отозвалось в голове Лизы, нарушая очарование мелодии. Ей стало до того неуютно, что она с трудом удержалась, чтобы не оглянуться на игроков у камина. Чтобы получить хотя бы немую поддержку при ответе на эти вопросы.
Вмиг позабылось все, что прежде говорилось в стенах Заозерного о прошлом матери и дочери Вдовиных. В голове все смешалось, когда Лиза пыталась вспомнить хоть слово из того, что могло быть уже известно Дмитриевскому. И тогда с губ сорвались те самые слова:
– Мой брат мертв. Господь забрал его душу к себе несколько лет назад.
Когда она успела стать такой притворщицей? Когда научилась столь искусно лгать? Лиза словно со стороны слушала свой скорбный, срывающийся голос, видела, как сжимаются пальцы, в попытке совладать с эмоциями.
Ее брат, Вольдемар Вдовин умер несколько лет назад, сгорев в одночасье от лихорадки. Горе семьи было столь велико, что маменька едва не лишилась рассудка, а сердце отца не вынесло потери и однажды ночью остановилось. Казалось, именно со смертью сына на семью обрушились все несчастья последних лет. Оттого мать никогда и не говорит о том. Разве Александр Николаевич не понимает ее? Ему ведь тоже довелось пережить столько потерь, он ведь и сам лишился брата… Paul, n’est ce pas?[149]
«Когда же я стала такой интриганкой?» – безмолвно удивлялась Лиза, произнося эти слова. Ведь знала отменно, что ударит прямо в больное место графа, по слухам, потерявшего брата вследствие собственных проступков, а значит, бывшего косвенным виновником его смерти. Что, оставив расспросы, Дмитриевский снова затворится в привычную раковину, где надежно прятал свои чувства.
Однако, Александр, надев на лицо маску равнодушия, все же довел реквием Моцарта до финала, и даже на миг не прервал плавного течения мелодии. Только проговорил резко:
– Вы не ошиблись. Мой сводный брат, Павел Николаевич Дмитриевский, умер пять лет назад.
Лиза ощутила вину за то горе, что почудилось ей в глубине его глаз и в движении рук на клавишах инструмента. И даже попыталась задержать его, когда Александр, завершив мелодию, собирался удалиться из салона в библиотеку. Но он снял ее пальцы со своего рукава и, вежливо пожав их, все же ушел, извинившись перед дамами за ломберным столиком.
– Я, верно, все разрушила, – в волнении говорила Лиза мадам Вдовиной, отчитываясь по обычаю о событиях минувшего дня. – Но я так испугалась… растерялась… Он подозревает нас! Определенно подозревает!
– Das ist alles Unsinn![150] При случае выкажите сострадание его горю, попросите прощения, сказав, что не ожидали, что его рана столь глубока и по сей день, – советовала Софья Петровна, поправляя чепец для сна. Она совсем не казалась встревоженной этим происшествием, и Лиза тоже постепенно успокоилась. – Мужчинам по нраву, когда им выражают сочувствие. Только грань тут тонка, meine Mädchen. Не жалость, а именно сочувствие. И касайтесь его. Вы верно сделали нынче в салоне, я приметила… Прикосновение способно на многое. Это как поленья для огня… Ненароком, будто случайно… Вы слушаете меня, meine Mädchen?
Лиза слушала ее вполуха, но все же улавливая смысл наставлений. Сама же все обдумывала то, что сказала Дмитриевскому, и опасалась возмездия, которое, как учили ее прежде, следовало за каждым неосторожно брошенным словом. Но мадам Вдовина, целуя перед сном девушку в лоб, лишь отмахнулась от ее опасений:
– Грешно ли? Ох, meine Mädchen, даже не думайте о том. Вы назвали истинное имя? Нет! Знать, и говорить тут не о чем… Ступайте спать, завтра поутру чуть свет к службе вставать.
Так не оттого ли, что Лиза долго думала над греховностью своих слов, к ней ночью вернулся привычный кошмар, приведя с собой и новое, не менее страшное видение? Не оттого ли, что так долго не могла успокоиться и все вспоминала и вспоминала не только минувший день, но и те, что некогда были в ее жизни. Когда она была так счастлива…
Тревога и суеверный страх, наполнившие душу после ночного кошмара, как и ожидала Лиза, тут же рассеялись, едва она переступила порог храма. Под расписными сводами деревянной церкви при мелодичном звучании псалмов, читаемых ровным голосом отца Феодора под плавные напевы хора, душа наполнилась удивительным покоем. Голова же с каждым мгновением, с каждым словом, что повторяла Лиза вслед за священником, становилась удивительно ясной. Отступали прочь сомнения, страхи, тревоги, оставаясь где-то далеко за пределами этих святых стен.
Но ее настоящее, суровое и непреодолимое, все же ступило и сюда, когда Лиза поймала знакомый зовущий взгляд, так смело брошенный на нее поверх склоненных голов прихожан. На короткий миг девушка невольно вернулась в прошлое, когда точно так же ловила взгляды этого мужчины. И сердце неровно забилось, напоминая о прежних чувствах, похороненных под гнетом лжи и предательства.
Лиза смогла приблизиться к нему только в притворе, когда Ирина преклонила колени на исповеди. Мужчина сидел на низкой скамье, прислонившись спиной к стене храма, слушая тишину благословенного места. Девушка невольно залюбовалась его одухотворенным лицом. А потом вспомнила, какими черными могут быть его мысли, и тут же свет в ее душе померк.
Когда она остановилась напротив него, он открыл глаза и посмотрел на нее снизу вверх с таким выражением, что ее сердце вновь забилось пуще прежнего. Но Лиза тут же вспомнила о случае с господином Журовским и в который раз ужаснулась содеянному.
– Я тебя ждал, – коротко произнес он.
Лиза ничего не ответила, только кивнула, быстро обернувшись на отца Феодора, который в этот момент, казалось, глядел прямо на них.
– Не думай об отце Феодоре. У него слабое зрение. Все псалмы произносит только по памяти, делая вид, что читает. А неизвестные ему заучивает накануне службы. Он прежде был при стеклах…
– Что сталось с господином Журовским? – резко перебила Лиза, стараясь не подпасть под очарование этого обманчиво-мягкого взгляда.
– Вам ведь уже все известно, разве нет? – он опустил глаза на зажатые в руке светлые кожаные перчатки.
У Лизы вдруг сдавило в груди, и подогнулись колени. Она испытала шок, когда на вопрос, отчего во время ее «болезни» планировали послать за губернским доктором, а не за господином Журовским, ей сообщили, что местный доктор некоторое время назад был жестоко избит неизвестным. Тот подкараулил эскулапа возле дома в темноте зимнего вечера. Да, все были уверены, что это какой-то необразованный крестьянин решил расквитаться за смерть ребенка, которого не сумел спасти Журовский. И крестьянина даже арестовали, а тот чистосердечно сознался в содеянном. Но ужас, что охватил Лизу при известии о случившемся, все еще жил в ее душе. И после ночного кошмара только умножился.
– C’est… votre…[151] – но не смогла больше вымолвить ни слова, только губу прикусила, чтобы не сорваться на крик.
– Хорошего же ты обо мне мнения! – вспылил мужчина, резко поднявшись со скамьи.
– Помнится, вы были столь недовольны его заявлением касательно сроков выздоровления madam ma mere, – не уступала Лиза, хотя понимала, как страшно разозлила его своим предположением. – Вы были просто в ярости… Что же еще я могу думать? Тем паче я даже не ведаю, что с моим маленьким братом, и это сводит меня с ума…
Он вдруг так неожиданно шагнул к ней, что она отпрянула в испуге, заметив злой прищур глаз и то, как сжалась в кулак его ладонь. Ее страх причинил ему боль. Лиза ясно увидела это в его глазах и в горьких складках, появившихся у рта.
– О господи, ты действительно полагаешь, что я мог причинить вред твоему брату? Ты так! И обо мне! – мужчина так же резко сел на скамью и опустил голову.
Видя его неприкрытое отчаяние, Лиза тут же смутилась. Как она может бросать обвинения, неуверенная ни в чем, кроме своих страхов? Она вспомнила, как некогда он, бросившись наперед слуг, переносил маленьких визжащих болонок через лужу, пытаясь заслужить ее несмелую улыбку. Как бережно опускал их наземь, несмотря на то, что одна из них, самая злющая, уже успела цапнуть его за палец.
Лизина рука сама помимо воли потянулась в ласкающем жесте и робко коснулась его волос, как некогда, только легко, мимолетно, чтобы никто не заметил. Лиза уже забыла, какие они шелковистые. Когда-то она пропускала его волосы сквозь пальцы, наслаждаясь таким неприличным прикосновением.
Ей вдруг захотелось опуститься перед ним на колени, отнять его ладони от лица и коснуться ими своих щек. Чтобы снова ощутить вихрь эмоций, что возникал при этом внутри. Чтобы поверить, что все еще возможно меж ними, несмотря на трепет ее души при одном лишь взгляде на другого человека, на желание покориться совсем другим рукам и губам. Несмотря на то, что ей придется ступить под своды этого храма чужой невестой, что ее спальня будет открыта для другого. И несмотря на те грехи, что уже покрыли мраком все то светлое, что некогда родилось меж ними…
Но вместо этого Лиза тихо прошептала:
– Мне привиделся дурной сон нынче ночью. Весьма дурной. Посему я прошу вас, заклинаю! Привезите мне хотя бы строчку от него! Чтобы я знала, что он в полном здравии… и как можно скорее!
– Я не могу уехать ранее Прощенного воскресенья, – покачал головой мужчина, не поднимая взгляда от пола церкви. Потому что не находил в себе сил посмотреть в ее взволнованное лицо. Потому что ее тревоги наполняли каким-то смутным беспокойством и его собственную душу.
– Я вас прошу!
– Это вызовет вопросы! Неужели не понимаете? Я не могу уехать ранее Прощенного воскресенья, – повторил он, твердо чеканя шепотом последние слова.
И Лиза быстро отошла от него к ближайшим образам, зачарованно уставившись на них, словно в молитве. Но он последовал за ней, встал за ее плечом и отчаянно зашептал:
– Я бы и сам уехал из Заозерного тотчас же после службы! Потому что я задыхаюсь здесь… Ты так далека от меня… Дальше, чем прежде, когда твоя старуха намеренно разделяла нас. Когда мне воистину думалось, что такой ангел, как ты, едва ли склонит голову к моим мольбам о милосердии к страждущей от любви душе. Я не могу видеть его подле тебя. Он увлечен, это так явственно нынче. Он желает заполучить тебя. Целиком и полностью. И мысль о том, что я сам толкаю тебя в его руки… невыносима! Я не сплю ночами… порой выхожу вон и делаю вид, что прогуливаюсь от бессонницы вокруг дома. Смотрю на твои темные окна и представляю, что ты уже его… И тогда нет мне горших мук… Я умираю здесь! Каждый день… каждый час… и даже твой взгляд не растопит льда в моей душе… Я смотрю на тебя всякий раз и теряю силы… слабею в стремлении своем…
– Тогда езжайте теперь же, до Сырной седмицы. Вам не составит труда отыскать причину для отъезда.
Мужчина едва не скривился, осознав, что голос Лизы прозвучал слишком ровно после признаний, что он невольно себе позволил. Он не мог видеть ее лица, только тугие локоны, спускающиеся из-под полей капора ей на плечи. И ему страстно захотелось спрятаться в этих локонах от всех и вся. И не думать ни о чем, затерявшись в аромате ее волос…
Он решил все задолго до того, как она сумела проникнуть в его черствую душу. Так отчего же сейчас он бы с радостью убежал от себя самого? Быть может, Лиза права? И ему действительно стоить уехать, а не ждать со страхом и ревностью момента, даже мысль о котором причиняла невыносимую боль?
Он заметил, что горничная Лизы освободилась, а значит, момент их нечаянной близости подошел к концу. Перед тем, как отойти от иконы, Лиза еще раз перекрестилась, а потом прошептала:
– Я вас прошу! Один лишь знак от него, чтобы я не мучилась тревогами. Коли любите меня…
Это был некрасивый прием. Умышленная хитрость, на которую она прежде была неспособна. Chantage, если говорить прямо. Но Лиза проигнорировала внутренний голос, что остался от прежней, честной и наивной, Лизы. Ей было до крайности необходимо получить доказательство того, что ее брат жив и здоров. «Ах, братец! Из-за наивности своих лет ты даже не понимаешь, какие тучи нависли над нашими с тобой головами!»
Возвращаясь из церкви, Лиза думала не только о брате, но и об отце. Для отца слово «честь» всегда было не просто словом. Он бы нынче только осудил свою petite Elise за нагромождение лжи, за хитрость, за изворотливость, а тем паче за то, чему она стала пособницей. «Посмотри, какая ты стала, petite Elise», – насмешливо звучал голос в ее голове. И Лизе хотелось закрыть уши ладонями в надежде, что тогда она перестанет слышать его. Она и сама понимала, насколько низко пала, ей не нужны были напоминания. А когда началось ее запланированное сближение с графом, стало еще хуже.
Недавно в библиотеке Заозерного Лиза отыскала то самое сочинение Карамзина, что так часто просили ее читать вслух, чтобы после раз за разом напоминать ей о том, насколько коварно «мужское племя». Теперь перечитывая последние строки о своей тезке, лишившей себя жизни, она так часто представляла, как воды ласково несут ее стройное тело, как легкие волны играют распущенными волосами. Если бы не брат, она бы последовала примеру бедной Лизы, помня одну из заповедей отца: «Лучше смерть, чем бесчестье…» Давно бы ушла к полынье, прорубленной в толще льда, так отчетливо темнеющей сейчас на фоне белоснежных просторов. Да, смертельный грех, страшный грех будет на душе ее. Но разве тот груз грехов, что уже висел на ней, позволит найти покой после смерти? А брат, эта невинная душа, который по-прежнему зависел от нее?.. Разве он виноват в ошибках Лизы?
Вернувшись из церкви, Лиза с позволения матери прилегла отдохнуть, да так и проспала почти весь день, с трудом разомкнув веки только с первыми сумерками. К чаю спускаться не хотелось, но пустой желудок требовал своего. Да и мадам Вдовина вряд ли позволила бы остаться. Потому Лиза без единого возражения последовала за ней в гостиную, где на небольшом круглом столе была сервирована чайная трапеза. Фарфоровых пар было всего пять, и на какой-то короткий миг девушка испугалась, что неосторожные слова, сказанные ей в салоне, разрушили все то, что так тщательно выстраивалось в эти недели. Что граф снова затворится в своих покоях, не допуская никого в свою жизнь. Потому и вышла ее улыбка такой радостной, когда Дмитриевский вошел в двери гостиной.
– Ma bien aise de vous voir[152], – с согласия матери Лиза протянула ему руку для приветствия.
Она полагала, что Александр пожмет ее на английский манер, как делал это прежде. Но он вдруг склонился и коснулся губами ее кисти, заставляя Лизу вспыхнуть пуще прежнего от странного удовольствия, зародившегося в душе.
– Cela ne veut rien dire?[153] – встретившись с ней взглядом, произнес Александр, и сердце ее на миг замерло. В его темных глазах светилась нежность, от которой вдруг сдавило в горле…
– C'est ça[154], – в тон ему подтвердила она, и он улыбнулся в ответ.
Впервые за все время, что провели Вдовины в Заозерном, за трапезой отсутствовал Василь. «Занемог», – коротко сообщил Александр на расспросы Софьи Петровны.
К стыду своему, Лиза не почувствовала даже толики сострадания к захворавшему. Она бы, верно, и внимания не обратила на отсутствие младшего Дмитриевского за столом, если бы Пульхерия Александровна не выразила беспокойство, попросив старшего племянника послать за доктором в Тверь.
Как не обращала внимания и на Головнина, украдкой наблюдающего за ней в течение всей трапезы. Он, по обыкновению, редко принимал участие в разговоре, предпочитая слушать. «Привычка служебная», – некогда пояснил Борис, извиняясь за свое молчание. И Лизе в сравнении с бесконечными зло-ироничными выпадами Василя эта молчаливость даже была по душе. Эти скромные улыбки, этот спокойный взгляд, полный безмятежности и радушия. Борис был как летний освежающий ветер, с ним было легко и приятно, и сердце любой здравомыслящей девицы могло бы покориться его тихому очарованию. Но разве у Лизы был здравый смысл? И ее сердце вовсе не стремилось к легкому бризу, когда она уже успела узнать безумные порывы шквалистого грозового ветра…
По окончании чайной трапезы, когда Лиза отсела поближе к окну, Борис вдруг последовал за ней. Сперва они говорили о предстоящих гуляниях, что ожидались на следующей неделе, а после – про его сочинение, которое он передал ей. Лиза слушала и отвечала вежливо, но рассеянно.
– Борис Григорьевич весьма увлечен историей здешних мест, – с этими словами к их беседе присоединился Дмитриевский, предоставив тетушке и мадам Вдовиной наедине обсуждать рецептуру приготовления окорока к пасхальному столу. Лиза даже не догадывалась, как просияло в тот же миг ее лицо, когда он занял место позади кресла Бориса. – Убежден, что вы узнали много нового из его сочинения.
– Бесспорно! Борис Григорьевич, вы собрали удивительные сведения о здешних местах! – поспешила сделать комплимент Головнину Лиза. – Вы тоже родились в Тверской губернии?
– Нет, Лизавета Петровна, я родом из Херсонской. У моей матери слабые легкие, посему родители решились на переезд в места с мягким климатом. Удивлены?
– Признаться, да, – не стала отпираться Лиза, досадуя, что ее изумление вышло столь явным.
– Все дивятся по первости. Я и сам уже позабыл, что некогда жил в иных землях. Уехал из отчего дома еще в юности. На счастье, довелось получить знания в Московском университете. Потом служба в канцелярии генерал-губернатора, откуда и вышел в отставку, чтобы занять нынешнее место.
– Вы оставили карьеру при генерал-губернаторе? – снова удивилась Лиза.
Видя ее неприкрытое изумление, Борис тихо рассмеялся и развел руками:
– Я не гонюсь за чинами, Лизавета Петровна. И начисто лишен свойств, что могут поспособствовать в получении наград и прочих отличий. Мне по душе иное…
– А еще вы позабыли добавить о размере предложенного мной жалованья. Грех было упускать такие возможности, – иронично заметил Дмитриевский.
– При дамах не говорят о таких материях, – Борис оглянулся на него с шутливым упреком, а потом снова посмотрел на свою собеседницу: – И к тому же меня покорила вовсе не сумма жалованья, а обаяние его сиятельства… Взгляните на Александра Николаевича, разве можно ему отказать?
Покорная этим словам, Лиза подняла взгляд на Дмитриевского, стоявшего за спинкой кресла ее vis-a-vis. И снова чуть закружилась голова, словно ее затягивало в омут этих темных глаз. Лиза так засмотрелась, что не сразу расслышала, о чем говорит Головнин. А тот, не дождавшись ответа на свои слова о том, что в будущем планирует вложить накопленные средства в имение в Херсонской губернии, а если его будущая супруга пожелает – то еще и ближе к Москве, решил сменить тему.
– Я отбываю на этой неделе из Заозерного. Дела, знаете ли, не держат меня на месте, – при этом он внимательно наблюдал за выражением лица Лизы. – По воле случая мне доведется проезжать Нижегородские земли. Ежели пожелаете, я мог бы передать от вас послания указанным персонам. Или от маменьки вашей.
Лизе показалось, что ей за шиворот насыпали ворох снега. Пытаясь овладеть собой, она с силой стиснула подлокотники кресла. Бесспорно, все до единого вели в этом доме собственные игры!
– Не смею вас утруждать подобной просьбой, – она сумела все-таки раздвинуть губы в вежливую улыбку. – К тому же мне не к кому писать в Нижегородчину. Но я могу спросить madam ma mere, не пожелает ли она. Вы позволите?
– Bien entendu[155], – легким наклоном головы Борис отпустил ее к матери, чувствуя при том, как его затылок прожигает недовольный взгляд Дмитриевского.
Когда Лиза удалилась и присела подле Софьи Петровны, что-то тихо говоря той прямо в оборки чепца, Александр вдруг занял ее место напротив Головнина, вперив в него пристальный взор.
– Она побледнела, – произнес Борис, почувствовав себя крайне неловко под этим взглядом, чего не было на протяжении уже стольких лет. – Она явно побледнела…
– И? – резко бросил Дмитриевский.
Борис кожей ощутил его ярость, но разве он когда-нибудь боялся своего собеседника?
– Как твой поверенный говорю тебе, я чую неладное. Позволь мне разузнать о твоих гостьях. Разве мое чутье когда подводило?
– Бывало.
– Хорошо, ты прав, – согласился Головнин. – И, поверь, я буду рад ошибиться и в этом случае. Но прошу… все же не будет лишним… – он сбился, заметив, как переменился устремленный на него взгляд. Теперь в том была странная смесь подозрения и усмешки. Борис смутился окончательно. – Прошу тебя, Alexandre, не смей даже думать на сей счет в таком ключе… помилуй бог, я никогда не смешиваю личные обиды и дела. Никогда! И нынче тот же случай!
Да только невольно еще больше покраснел, когда одна из бровей собеседника изогнулась, а губы его раздвинулись в ироничной улыбке.
Тем временем, вернулась Лиза с ответом матери. Мужчины тотчас же встали и молча выслушали переданные с девушкой слова. Софья Петровна с благодарностью принимала предложение господина Головнина, а также просила уведомить ее о времени его отъезда, чтобы успеть составить список адресатов и написать письма.
Когда Лиза, извинившись, снова вернулась к матери, мужчины, прежде чем разойтись по своим делам, обменялись многозначительными взглядами.
«Вот видишь», – говорила кривая ухмылка на губах Дмитриевского.
«Это ничего не значит. Я все-таки попробую собрать сведения», – ответили ему серые глаза Бориса.
Губы Александра тут же сомкнулись в твердую линию: «Даже думать не смей!»
«Дело твое», – прекращая эту странную дуэль взглядов, пожал плечами Головнин и первым покинул гостиную.
И удаляясь в разные стороны, каждый из них думал о том, что уже в который раз за последние недели они стояли друг против друга, не желая уступать. И что крепость их дружбы неожиданно дала трещину. И отрицать это не имело смысла.
Глава 14
Василь покинул усадьбу следующей ночью, до отъезда так и не показавшись никому на глаза. Он сказался больным, чтобы не выходить из спальни, а едва минуло за полночь, приказал подать сани до станции. Оттуда можно было с почтовой тройкой уехать из губернии, дав взятку ямщику.
Лиза узнала об его отъезде случайно. Перед завтраком ей пришлось вернуться в свои покои, чтобы переменить воротничок утреннего платья, на тонком полотне которого обнаружилось небольшое пятнышко. Ругать Ирину за оплошность девушка не стала, понимая, что за каждую лишнюю минуту, проведенную в комнате, ей самой придется держать ответ перед мадам Вдовиной, не терпевшей опозданий и задержек. Она быстро привела платье в порядок и поспешила назад, торопясь нагнать мать в анфиладе прежде, чем ту перенесут через порог столовой.
Лиза была почти у цели, когда из ближайшей комнаты неожиданно донесся голос Александра. Резкие и отрывистые реплики, которые девушка толком не разобрала, сперва напугали ее. Она в нерешительности остановилась, не зная, как ей следует поступить, потому что вовсе не желала становиться свидетелем гнева хозяина усадьбы.
А потом, все же поддавшись любопытству, сделала шаг… другой… и замерла у дверей комнаты.
– …в моем собственном доме! – горячился Александр, профиль которого Лиза разглядела в щель между створок, чуть прикрытую бахромой тяжелых занавесей. Судя по костюму, он недавно воротился с верховой прогулки. – Без моего ведома! Я еще раз спрашиваю вас всех, кто я таков тут?
– Помилуй бог, Alexandre, не могли бы вы погасить свой гнев? Ручаюсь, вас слышно даже в лакейской, что уж говорить о малой столовой? – откуда-то из глубины комнаты раздался голос Бориса. И тут же перед взором Лизы на долю мгновения мелькнул он сам, минуя комнату от стены до стены. Само спокойствие по сравнению с Александром, который нетерпеливо постукивал хлыстом по голенищу высокого сапога.
– Je m'en fiche![156] – бросил тот, срываясь с места, будто разъяренный зверь, запертый в клетке, и принялся раздраженно мерить шагами комнату. Только в отличие от Бориса, он ходил от дверей к дверям, не пропадая из поля зрения Лизы.
Грубость его реплики смутила девушку, и она едва не развернулась, чтобы отправиться на поиски кого-нибудь из домашних слуг. Чтобы показали ей иную дорогу до столовой. Так и должно было поступить по правилам, в которых она была воспитана с малолетства. Но какая-то странная сила заставила остаться на месте и наблюдать за тем опасным зверем, который виделся ей сейчас в Дмитриевском. Еще одно обличье, прежде незнакомое ей. И снова похолодело в груди, несмотря на жар, который поднимался откуда-то из живота при виде этих резких отрывистых шагов, этой силы, с которой граф в ярости гнул хлыст, рискуя переломить на две части. Этот мужчина был опасен, непредсказуем, но Лиза не чувствовала страха перед его яростью. Только неприятный холод странного предчувствия. В который раз…
– Je m'en fiche! Тетушка все едино узнает, что Le petit упорхнул из-под крыла, под которым она так любит укрывать его от моего гнева. Ах, каков! Торопясь отбыть, даже не подумал, сколько огорчения принесет он tantine! – с последним словом хлыст ударился о кожу сапог так неожиданно и громко, что Лиза вздрогнула. – Позабыл, сколько я плачу ему, чтобы он находился подле нее на Рождество и именины!
