Текст книги "На сердце без тебя метель... (СИ)"
Автор книги: Марина Струк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 50 (всего у книги 54 страниц)
– Его сиятельство нарушил условия наказания, коему подвергся. Высочайшим распоряжением его превосходительства велено заключить графа Дмитриевского в крепость для дальнейшего определения…
– Я попросил бы вас замолчать! – тихо произнес Александр, обрывая речь офицера, но эти холодные слова, прозвучавшие как удар хлыста, казалось, заставили умолкнуть все в округе.
– Ты арестован? – Лизе показалось, что она вот-вот лишится чувств. Чтобы удержаться на ногах, ей даже пришлось ухватиться за его ладони у своего лица.
– Я все решу, – он быстро коснулся губами ее лба. – Верь мне. Я все решу.
Глава 44
«Арестован!» – это слово без остановки крутилось в голове Лизы. А если вдруг удавалось ненадолго отвлечься, оно снова возникало из ниоткуда, надвигаясь темной тучей и принося с собой неизменные вопросы. Что делать? И стоит ли ей что-то делать вообще? К кому обратиться за помощью? Какие причины явились тому виной?
Лиза изо всех сил пыталась следовать наставлениям Александра, данным ей перед отъездом, но как можно было не тревожиться? Как можно было выкинуть из головы все мысли и спокойно ждать его возвращения? «Может, следовало ехать вслед за ним в Тверь? – с тоской размышляла Лиза, разбирая карточки, оставленные соседями во время визитов. – Или попросить о помощи La tête bien?»
Никита нынче аккурат в Твери, его острый ум непременно бы подсказал, как помочь Александру. Лиза уже схватилась за перо, но потом отложила его в сторону. Нет, Никита ей нынче не помощник. Она знала, что Александр все же отправил ее письмо в Тверь, и так же точно знала, что отныне ее близкой дружбе с Никитой настал конец. Он не проигнорировал ее послание, где упоминалось о болезни и венчании с графом Дмитриевским, даже написал вежливый ответ, между строк которого читалось неприкрытое волнение о ее здравии. Но в то же время от письма Никиты веяло острым разочарованием. И Лиза не могла его за это судить.
«Я желаю вам только счастья, коего всегда жаждут ступающие под венцы. И от души надеюсь, что Господь будет милостив к вам и подарит это счастье. Я остаюсь преданным вашим другом и слугой. Вы можете располагать мной в случае нужды, хотя я бы желал, чтобы такой оказии в вашей жизни не случилось. Буду рад свидеться с вами, Лизавета Алексеевна, коли вы изъявите такое желание при визите в Тверь…»
Тон письма в сравнении с предыдущим его посланием стал более отстраненным, а обороты речи чересчур учтивыми. Кроме того, Натали в ответ на сообщение Лизы о замужестве была более чем откровенна. Она открыто написала, что весть эта хотя и была ожидаемой, принимая во внимание все обстоятельства, весьма огорчила Никиту.
«Я написала к La tête bien тотчас, как получила ваше письмо, ma chère. Не сомневайтесь, он рад за вас, но его радость с привкусом горечи. Он между прочим попросил не писать более об том и отказал в просьбе сопровождать меня в Заозерное с визитом, пригласив нас с вами при случае посетить его в Твери. Между нами, ma chère Lisette, Никита Александрович будет весьма рад видеть графиню Дмитриевскую, но не графа. Он не переменился к вам ни в коей мере, но возобновить знакомство с вашим супругом едва ли пожелает. Это старая история. Когда-нибудь я открою вам причину его отношения…» – писала Натали, намекая на дуэль Александра с Парамоновым, о которой Лиза уже знала в деталях.
Измученная переживаниями по поводу ареста, Лиза так и не сумела сохранить его в тайне от Пульхерии Александровны. При встрече со старушкой за ужином в малой столовой ей не удалось удержать привычную маску вежливого спокойствия.
– Ах, дитя мое! Я, может, и кажусь выжившей из ума, но мой рассудок и мои глаза такие же острые, как и во времена, когда я только делала первые шаги в свете! – заявила старушка и решительно поджала губы. – Я знаю, что mon garçon уехал вместе с тем офицером. И знаю, что в сопровождении солдат. Ранее такого не бывало. И уж слишком схоже.
– С чем? – не удержалась от удивленного возгласа Лиза, поражаясь проницательности Пульхерии Александровны.
– С тем, как это было прежде, – тетушка замолчала на мгновение, а затем продолжила уже тише из-за с трудом скрываемого волнения: – Он ведь вновь арестован, vrai? Ах, если бы нас не покинул Борис Григорьевич! Он бы всенепременно знал, как поступить. А ныне ни он, ни Василь… Ax, mon Vasil! Où es-tu maintenant, mon cœur aime? Où es-tu quand on a besoin de toi, mon garçon?[400]
Пульхерия Александровна беззвучно заплакала, так что Лиза даже не сразу заметила тонкие влажные дорожки на морщинистых щеках.
– O, ma tantine, – поспешила она встать из-за стола и подойти к старушке, а после, опустившись подле нее на колени, взяла ее ладони в свои. – Коли вы желаете, я могла бы написать к Василию Андреевичу и к господину Головнину.
– Борис Григорьевич теперь так далеко, – покачала головой Пульхерия Александровна. – Едва ли поспеет с помощью. Поглядим, может, новый управитель толков. А лучше сразу написать в Петербурх, к поверенному. Надобно поискать в бумагах, на какой адрес писать. И mon garcon… Вы ведь напишите к нему? Чтобы он приехал как можно скорее! Он нынче где-то на юге, должно быть, в Одессе. Желает за границу выехать. А зачем? O, mes garcons… Je suis morte sans mes garcons…[401]
Пульхерия Александровна пуще прежнего залилась слезами, и Лиза поспешила подать знак лакею, чтобы тот налил в бокал вина. А после попросила увести старушку в ее покои и уложить в постель, накапав успокоительных капель. Сама же решительно направилась в кабинет Александра, чтобы написать обещанные письма. Правда, уже в кабинете, когда сидела за столом с пером в руке, решимости у нее поубавилось. Что, если она сделает только хуже? Что, если положение только усугубится, когда о нем прознают за границами имения? Писать или нет? Сдержать ли свое слово? Что, если вообще этот арест… дело рук Marionnettiste? И своим письмом она только все усложнит?
Лиза и сама бы никогда не сумела объяснить, отчего ей вдруг пришла в голову последняя мысль. Она ввергла ее в такое смятение, что заставила даже отложить перо. Только когда часы пробили четверть десятого, а за окном стали сгущаться сумерки Лиза все-таки собралась с духом. Послание для поверенного она решила оставить на завтра. А вот письма Головнину и Василю нужно было отправить как можно скорее. С трудом, но она все же сумела подобрать слова, чтобы кратко обрисовать нынешнее положение Александра. О том, что он женился, Лиза предпочла пока умолчать, потому подписалась именем Пульхерии Александровны.
В ту ночь ей не спалось. За короткое время, проведенное с Александром, Лиза совсем отвыкла засыпать в одиночестве. Через пару часов безуспешных попыток уснуть ей вдруг стали мерещиться жуткие тени по углам комнаты, нахлынула волна страха, и, не выдержав, она кликнула Ирину.
Чтобы не думать об аресте, Лиза стала расспрашивать устроившуюся на матрасе возле кровати горничную о том, что приключилось в имении за прошедший год. Сонная девушка отвечала осторожно, видимо, помня, что однажды уже едва не лишилась места за свой длинный язык. Лиза быстро потеряла интерес к ее односложным ответам, но все-таки решила задать еще один вопрос.
– Ирина, а помнишь Бигошу, выжленка? Где он нынче? На псарне? Должно быть, уже совсем большой.
– Нет, барыня, – Ирина перевернулась с боку на бок, вздохнула, а потом все же призналась: – Нету щенка. Еще прошлым годом издох.
– Как же так? – села в постели взволнованная Лиза.
– Тварь неразумная, – ответила горничная, зевая. – Убегла в лес, да в лесу и издохла. Все не сиделось ей на месте. Так и норовила из имения увильнуть. Как вы… уехали из Заозерного, так почти следом и убег. Барин сперва велел в розыск, а потом отозвал людей. Только после Петра и Павла нашли животину.
– Как же так, Ирина? – прошептала Лиза, но ответом ей было лишь тихое сопение горничной.
Лизе же только и оставалось тихонько заплакать, стараясь не разбудить Ирину своими всхлипами и сожалея о том, что ее побег все-таки привел к смерти, пусть и выжленка несмышленого.
Солнечное летнее утро благости не принесло. Лиза спешила поскорее покончить с трапезой и отправиться в церковь. Ей казалось, Господь непременно должен услышать ее молитвы, а она в стенах храма сумеет убедить себя, что не совершила ошибки, отослав письма на ближайшую станцию.
Но найти облегчение своим мукам Лизе в то утро не удалось. Когда после долгой пешей прогулки она ступила в церковь, в нос ей ударила смешанная волна запахов пота, горящего воска и ладана. Пришлось даже закрыть глаза, чтобы унять приступ внезапной дурноты и дать взгляду привыкнуть к церковному полумраку. А когда открыла их, резко отшатнулась, заметив гроб в притворе церкви и группу облаченных в траур людей, собравшихся проводить в последний путь одного из мелкопоместных соседей.
– Исповемся Тебе в правости сердца, внегда научити ми ся судьбам правды Твоея. Оправдания Твоя сохраню, не остави мене до зела[402], – монотонно разносился по храму голос отца Феодора, творившего отпевание.
Его слова вмиг заглушил шелест одежд, когда стали оборачиваться на стук каблуков Лизы близкие покойника, лежащего в обитом черным крепом гробу. Лизе показалось все таким знакомым, что она не сразу вспомнила, где и как могла видеть и этот притвор, и людей в темных одеждах, и гроб под расписными деревянными сводами. Все так остро и неумолимо вдруг напомнило ей старый сон, некогда виденный в Заозерном, где покойником выступал Александр, что Лизе даже показалось, что вот-вот ее локтя коснутся пальцы кукловода и послышится его шепот.
Она так резко метнулась к выходу из церкви, что едва не сбила следовавших за ней лакея и Ирину. Можно только представить, какие толки про ее неподобающее поведение пойдут нынче по округе, думала Лиза, спешно удаляясь с церковного двора. Хотя что может затмить арест владельца Заозерного? Вот уж что действительно будут обсуждать вплоть до осени! «Надобно ехать в Тверь, – пришло ей вдруг в голову уже на подходе к крыльцу усадебного дома. – Надо ехать. Упаду в ноги Никите, буду умолять о помощи. Он сумеет. Более никому не верю. Никому!»
– Пульхерия Александровна просили ваше сиятельство пожаловать в голубую гостиную, – с поклоном доложил дворецкий, встречая Лизу в прохладном холле. – Как только…
Не успел он договорить, как Лиза уже сорвалась с места и побежала через анфиладу комнат. На ходу развязала ленты шляпки и бросила ее вместе с кружевной пелериной и перчатками на руки лакеев.
Александра отпустили! Она знала, чувствовала! Вот сейчас распахнутся двери гостиной, и она увидит его… Сердце билось так сильно, что едва не выпрыгнуло из груди, когда створки дверей разошлись в стороны, пропуская ее внутрь комнаты. Лиза шагнула на порог и тут же нашла взглядом мужскую фигуру. И застыла, чувствуя, как кровь резко отхлынула от лица, а ноги будто приросли к полу.
– Et voici ma belle-fille! – восторженно воскликнула Пульхерия Александровна, словно вручала кому-то подарок. – Je crois que vous le savez.[403]
При этих словах мужчина обернулся от окна, и вежливо-равнодушное выражение вмиг слетело с его лица. Лиза же всей душой надеялась, что сама не выглядит такой потрясенной, как он.
А потрясение мужчины в следующий миг сменилось безграничной радостью. Глаза его засветились, и он так резко шагнул в сторону Лизы, что она испугалась. Казалось, он сейчас возьмет ее за руку, и тогда… Но тут что-то неуловимое мелькнуло в его глазах, и взгляд потух. А сам он остановился, будто наткнулся на невидимую стену.
– Вот и ответ на мои молитвы – приезд моего мальчика! – Пульхерия Александровна с нежностью глядела на нежданного гостя. – Он прибыл по свое воле, без письма, словно сам Господь направил его сюда. Я не поверила, когда доложили! Vous imaginez ce que j'ai ressenti à ce moment-là, Lisette?[404]
– Едва ли, – Лизе не удалось скрыть эмоций, когда она наконец сумела оправиться от удивления и заговорить. – Едва ли мне достанет воображения представить ваши чувства, ma tantine. Смею предположить, что вам уже было известно положение дел в Заозерном, раз вы приехали так скоро?
На этот раз Лиза обратилась к мужчине, пытаясь обуздать смесь злости и страха. Она почему-то не верила, отказывалась верить, что он причастен к аресту Александра. Но так случилось, и вот он здесь. Хотя должен быть за сотни верст от Заозерного.
– Последние события – истинное откровение для меня, – хлестнул он резко словами, будто кнутом.
Заметив, что мужчина направился к ней, Лиза сначала решила не давать ему руки. Не хотелось даже в комнате одной находиться, но пришлось. Счастливая Пульхерия Александровна внимательно следила за ними обоими, сложив руки на коленях, словно прилежная ученица. И Лиза подчинилась правилам bon ton. Но не ради старушки, а потому что ей вдруг стало жаль его. За время, что они не виделись, он сильно переменился: заметно похудел, лицо заострилось и растеряло свои краски, глаза потускнели. Но горделивой осанки не утратил, и плечи его остались так же широки. «Словно выгоревший портрет», – мелькнуло в голове Лизы.
– Неужто вы не рады меня видеть, Лизавета Алексеевна? – вежливо спросил между тем мужчина. Называя ее настоящим именем, он словно намеренно давал понять Пульхерии Александровне, что знал Лизу еще до того, как ему представили ее здесь, в Заозерном.
– Не могу описать всех чувств, что испытываю в настоящую минуту, – осторожно ответила она.
– Что ж, довольствуюсь и тем, – проговорил он, принимая ее пальцы в свою ладонь, как нечто одновременно и самое драгоценное для него, и самое хрупкое.
Лиза ожидала чего-то знакомого при его прикосновении, какого-то прежнего всплеска эмоций. Но кроме сожаления не ощутила ничего. Точно так мы сожалеем о чем-то хорошем, что оставили в прошлом, не желая возврата. Ей пришлось опустить ресницы, чтобы не обнаружить своих чувств. Она знала, что он был слишком горд, и ее жалость его бы только унизила. В этом он был удивительно схож с Александром. «Как и во многом другом, – вдруг подумалось ей. – Словно слепок с натуры…»
– Прошу простить меня. Я только из церкви, – извинилась Лиза, отводя взгляд от знакомых глаз, полных грусти, просьбы о прощении и тихой радости. – Ежели позволите, я оставлю вас на некоторое время.
К себе она, впрочем, не пошла, заранее зная, что вскоре гость сошлется на усталость с дороги и непременно ее разыщет. Да, возможно, он не сразу поймет, где Лиза решила ожидать его для разговора, но рано или поздно разгадает. У него всегда был острый ум.
Тихий и пустынный бельведер заливал яркий солнечный свет. Лизе даже пришлось на пару мгновений сомкнуть глаза, чтобы не ослепнуть. И тут же тени отступили по углам, выпуская на волю воспоминания:
«…Позвольте предложить вам оранжад… полагаю, лишним не будет нынче», – долетел до нее из прошлого приятный мужской голос.
И Лиза, как наяву, вспомнила тот танцевальный вечер у одного из соседей Лизаветы Юрьевны. Как смешалась она тогда под внимательным взглядом ясных глаз, не зная, как ей повести себя. Впервые за долгое время нашелся человек, решивший обратиться лично к ней – бедной воспитаннице, всегда безмолвной тенью стоявшей за креслом графини. Он выделил ее. Лиза прочитала это в его глазах, еще когда их представляли друг другу. Обычно при представлении на нее смотрели мельком и даже не удосуживались в большинстве случаев запомнить имя. С ним же все было иначе. И сердце, ее глупое сердце, сладко сжалось тогда в груди от ощущения чего-то светлого и прекрасного.
После возвращения в Москву, куда вскоре из деревни перебралась графиня Щербатская, он старался видеться с Лизой все чаще и чаще. Случайным образом оказывался рядом на прогулках, при посещении лавок на Кузнецком или в Гостином дворе, на раутах, музыкальных вечерах и балах. В редкие минуты коротких бесед они говорили открыто обо всем – от светских новостей до прочитанных книг.
«Что вы думаете о новой повести господина Пушкина?.. А о сочинении Грибоедова?.. Довольно смело. Явный укол засилью раболепства пред чинами. Говорят, персидский шах… А слыхали вы о вестях из Турецкой империи?..»
Он ценил Лизин ум и обсуждал с ней множество вещей, о которых она прежде не могла и помыслить. И Лиза жадно впитывала все его рассказы, постепенно все смелее выражая собственные мысли в беседах с ним, а после и с другими. Она становилась иной, замечая в себе какие-то особенные грани, не скрывая их, как прежде, и не стесняясь.
Лизе нравилось, что он видит ее и слышит. Нравилось, что она интересна ему как собеседник – помыслить о себе, как о предмете его чувств, она и вовсе не могла. Разве может кто-то полюбить ее такую, пусть и в дорогих, но таких старомодных нарядах, которые были не к лицу ей ни по крою, ни по цветам?
И все же… она прорыдала три ночи кряду, когда однажды мимоходом при разборе карточек и обсуждении визитов графиня Щербатская обмолвилась, что у нее просили руки Лизы, на что, разумеется, получили отказ. К Лизе и до того сватались пару раз – секретарь графини и какой-то офицер, с которым Лиза несколько раз потанцевала на одном из балов. Но прежде понимание того, что она не вольна распоряжаться своей судьбой, не вызывало в ней горечи и боли.
– Почему? – осмелилась на четвертый день спросить Лиза, тщательно скрывая свои чувства от острого взгляда графини. – Почему вы отказали, ваше сиятельство? Эта персона никогда не стремилась свести близкое знакомство с вами и не жаждала вашего покровительства, как многие. И, насколько мне известно, располагает некоторыми средствами. Вполне достойный…
– А вы уж и справки навели, как я погляжу, и суждения свои составили, Лизавета Алексеевна! – едко усмехнулась Лизавета Юрьевна. – Все норовишь из-под моего крова вон? Только и ищешь того, кто замуж приберет? Говорила же я тебе – негоже в танцах быть участницей. Недаром подозревала в легкомыслии! Отныне при мне стоять очи долу при выездах. Неровен час, Москва заговорит, что protégé de la comtesse Щербатская est étourdie[405]! И не гневи меня боле. Даже видеть тебя покамест не желаю! В комнате своей посиди-ка пару-тройку деньков да поразмысли, в чем провинность твоя предо мной. Поклоны клади да кайся в грехомыслии своем. А как покаешься, там поглядим, как дальше жить с тобой будем.
Лизе в те дни казалось, что несчастнее ее нет никого на свете. Николеньку отослали в пансион, с единственным человеком, к которому тянулось ее сердце, она была разлучена. Графиня, не дождавшись конца сезона, удалилась из Москвы в деревню. Отказывала в визитах и сама не выезжала. А Лизе стало все едино, что с ней будет дальше. Она даже подумывала принять постриг, как советовала ей Лизавета Юрьевна. Пока однажды не нашла в новых книгах от букиниста с Никольской записку, подписанную именем, при виде которого сердце тут же забилось неровными толчками.
«Мне удалось сговориться с приказчиком, чтобы в книги, кои доставляют в имение ее сиятельства, вкладывали мои письма. Этот же человек будет ждать ответа от вас, ежели вы осмелитесь писать мне. О, подарите мне такое счастие! Не оставьте несчастного во мраке отчаяния, в коем я пребываю после отказа графини. Только ваше расположение способно возродить меня к жизни…»
Переписка, редкая в деревне, продолжилась по возвращении в Москву и длилась почти год. Приказчик исправно носил книги и журналы в дом Щербатской. А Лиза, сидя за вышиванием или за книгой частенько отвлекалась, чтобы бросить взгляд за окно. И иногда обнаруживала там знакомую невысокую фигуру, словно на посту вышагивавшую вдоль забора по тротуару Мясницкой. Он приходил сюда редко, но этих редких визитов она ждала, как природа ждет весеннего пробуждения после долгой холодной зимы.
Впервые за долгое время разлуки влюбленным удалось свидеться лишь на Вербной неделе 1828 года, так перевернувшего их жизни. Графиня вдруг стала с Лизой еще строже и даже в Москве почти не выезжала, изредка принимая у себя в особняке только желанных гостей. А если все-таки и решала почтить своим присутствием какой-нибудь важный бал или раут, Лизу с собой более не брала. Отныне девушке дозволялось посещать только избранные дома во время дневных визитов, монастыри да изредка театральные постановки.
Однако в тот день Лизавета Юрьевна позволила девушке в честь скорого праздника съездить на Красную площадь. Окрыленная нежданной свободой, Лиза переходила от одного ларька к другому, не замечая еле поспевавшей за ней приживалки графини, пока буквально не столкнулась нос к носу с ним.
– Что с вами? Вы не рады меня видеть? Вы так побледнели, едва увидали меня, – стараясь не смотреть на него, прошептала она.
– Просто почудилось… что вы и не вы вовсе, – слегка запнувшись, произнес он, а у Лизы сердце едва не выскочило из груди при звуке его тихого, растерянного голоса.
Она до сих пор помнила, как польщена была в тот день его словами. Графиня наконец-то позволила ей переменить прическу и фасон платья и шляпки по своему вкусу. Теперь Лиза выглядела совсем иначе. Только позже девушка поняла истинный смысл тех его слов и причину бледности – видимо, тогда он впервые обратил внимание на ее сходство с Нинель Дмитриевской.
Лиза была так счастлива видеть его и впервые за долгие месяцы слышать его голос, что даже не обращала внимания на ярмарочную толчею и гам на площади. Для нее существовал только этот мужчина, следующий за ней в толпе так близко, что, казалось, поверни она голову, и коснется губами его щеки.
– Я снова просил вашей руки пред минувшим Рождеством, – проговорил он, и сердце Лизы от волнения ухнуло куда-то в живот. – Votre vielle[406] отказала. Считает меня неровней protégé de la comtesse. Словно я мещанин какой-то без средств, словно собака безродная! Сказала, что предпочитает отдать вас в руки иного жениха. Вы… было предложение?
– Ах, нет! Полагаю, ее сиятельство говорит о том женихе, что наблюдает за нами с небес. – Лиза в тот момент притворилась, что выбирает товар на лотке с кружевами и лентами. Она не видела его, но чувствовала его присутствие всем своим существом. И всей душой наслаждалась короткими минутами столь хрупкого счастья.
– Votre vielle n'a pas de cœur[407], – резко и зло выдохнул он. – Вы полны жизни и света. Преступление подарить этот свет стенам монастырским. Я не позволю! О, Лиза… Лиза…
От этого шепота так сладко замирало сердце. Неудивительно, что Лиза уступила его уговорам убежать из дома графини и обвенчаться при первой же возможности. Неудивительно, что она без раздумий рискнула ради него всем…
Шаги на лестнице так резко вернули Лизу из воспоминаний, что сердце, как в старые времена, гулко забилось груди в волнении от предстоящей встречи. Она поспешила отойти подальше от балюстрады, опустилась на оттоманку и сложила руки на коленях в попытке унять эмоции. Но не смогла. Едва духа не лишилась, когда он показался на лестнице бельведера. Он так же, как и она недавно, сощурился от яркого света и не сразу заметил Лизу. И эти мгновения, когда он искал ее взглядом, открыли Лизе его истинные чувства, а солнечный свет только подчеркнул его нездоровый вид.
Наконец, их взгляды встретились. Некоторое время в зале царила тишина. Оба не знали с чего начать разговор. Оба опасались ответов, которые могли получить на свои вопросы. И оба нарушили молчание одновременно:
– Мне сказали, ты была серьезна больна…
– Скажите мне, этот арест…
И тут же замолчали, в упор глядя друг на друга. Он так жадно скользил взглядом по ее лицу, подмечая каждую деталь, что она смутилась. Черты его смягчились, разгладились складки у рта и на лбу, глаза загорелись знакомым мягким светом. А потом он вдруг резко шагнул к ней и, прежде чем она успела что-либо сделать или сказать, опустился у ее ног, поникнув головой.
– О, ma bien-aimée, qu'ai-je fais…[408]
От этого шепота, полного горечи и муки, у Лизы перехватило в горле. Но она не могла не повторить вопрос, волновавший нынче ее более всего. Правда, спросила уже немного мягче:
– Скажи мне, этот арест…
– Кто же еще мог устроить его, верно? Кто же еще мог навредить ему, кроме меня? Разве у него нет более врагов? – с усмешкой спросил он.
Лиза заметила, как его пальцы резко сжались в кулак, и он убрал руку, едва не коснувшись подола ее легкого платья, лежавшего на полу.
– Я прошу тебя, Борис…
Он горько кивнул в ответ своим мыслям, поднял голову, но взгляд устремил куда-то вдаль за окно – на зелень лугов и леса. Смотрел неотрывно, будто это было единственное, что нынче его интересовало.
– Отличительная черта Дмитриевских – неуемная гордыня. Она изрядно травит ядом наше нутро, – произнес Головнин, не оборачиваясь. – Особенно когда мы не виноваты. Или не считаем себя таковыми.
Лиза видела его неприкрытое волнение. Пальцы Бориса снова пришли в движение – коснулись подола ее платья, стали то скручивать тонкий муслин, то разворачивать снова. Ее разрывали на части сомнения в виновности мужчины, сидевшего у ее ног, и удушающее сочувствие к нему.
– Я узнал об аресте Alexandre ночью на станции, покамест ждал лошадей, – заговорил он ровно, по-прежнему не глядя на Лизу. – Повстречался один знакомец из Твери. Он-то и рассказал. Мол, Дмитриевского арестовали тотчас же после венчания с некогда сбежавшей от него невестой. Правда, сплетня эта ныне обрастает подробностями романтического толка. Говорят, что графа взяли под стражу чуть ли не на венчальном обеде. Когда слухи дойдут до Москвы, полагаю, венчальный обед превратится в таинство. Дамы же любят такие истории, vrai?.. Впрочем, все-таки удовлетворю твое любопытство, ma bien-aimée… Я не причастен к аресту Alexandre ни в малейшей степени. И я говорил ему, что из-за персоны, которая желает ему зла, его поездка в Москву закончится именно крепостью. Но персона та – вовсе не я.
– Александр ездил в Москву? Но зачем ему творить такие глупости? Это же сущее безрассудство! – ахнула Лиза, и Головнин взглянул на нее, как на несмышленого ребенка.
– А зачем мужчины творят безрассудства? Конечно же, из-за женщины, ma bien-aimée. Мы все совершаем безумства из-за женщины. Особенно когда любовь к ней лишает разума и покоя.
Лиза даже не успела обдумать сказанное, как Борис вдруг закашлялся, достал из кармана платок и приложил к губам. Наблюдая, как надрывный кашель сотрясает его тело, Лиза встревожилась не на шутку.
– Быть может, позвать людей? Воды?
Но он только отрицательно мотнул головой.
– О mon Dieu, ты нездоров! – Лиза смотрела на него со всевозрастающим беспокойством. – Тебе лучше отдохнуть с дороги. Я прикажу…
– Нет! – яростно перебил ее Борис, когда наконец совладал с приступом кашля. – Я не задержусь здесь. Мне нужно в Тверь. Пока Александр сам не усложнил свое положение. Ты же знаешь его, – усмехнулся он легко и грустно. – Быть запертым за решеткой для него хуже смерти. В прошлый раз его возненавидели офицеры приставленной к нему охраны, да так сильно, что я начал опасаться за его жизнь. Боялся, что прикажут солдатам придушить. Дивишься, ma bien-aimée? – произнес он, даже не взглянув на Лизу. – Я и сам себе порой удивляюсь. Я столько раз вытаскивал его с самого края, когда мог только подтолкнуть, и все было бы кончено. И стало бы, как должно, как говорил всегда mon pere… И графиня тогда не посмела бы сказать, что я не ровня тебе. Не знаю, зачем теперь говорю это. Верно, просто не хочу, чтобы ты ненавидела меня, или презирала, что еще хуже. Разлюбила – стерплю. Но чтобы презирала… как я сам себя презираю…
Борис пару мгновений молчал, но потом проговорил глухо, не поворачивая к Лизе лица:
– Я думал, ты мертва. Искал тебя все это время. Только недавно перестал, когда maman удар хватил. Всю Москву перевернул. К Щербатской на поклон ходил. Я только после понял – ежели б ты желала, сама бы пришла ко мне. Еще тогда, когда из Заозерного бежала. Как к Александру пришла ныне, по своей воле.
Борис резко повернулся и обхватил ладонями колени Лизы через тонкую ткань платья. Все произошло так неожиданно, что она даже не успела отстраниться или как-то возразить.
– Прости меня, ma bien-aimée! Прости меня, что не уберег брата твоего. Эта смерть на мне и только на мне. Ежели бы я мог! Я не должен был… и привозить тебя сюда не должен был в первую очередь. Сам все разрушил. Сам! За мечтой отца погнался и потерял. Свою мечту потерял…
Он снова закашлялся. Приступ был так же силен, как и прежний. Лизе даже показалось, что его грудь вот-вот разорвет от этого кашля. Он выпустил ее ноги, чтобы достать из кармана платок и, отвернувшись, прижал его к губам.
– Ты нездоров! – Лиза стремительно опустилась подле него на колени.
– Нет, это просто… это от волнения бывает, – устало произнес Борис, сжимая платок в кулаке. – Раньше приступы были редки. А после грудной все чаще и чаще стали. От волнения все больше. Я писал тебе… я ведь писал тебе об этом в письме, что оставил у фельдфебельши в Рождественском. И графине все рассказал, когда письмо для тебя у нее оставлял, как ты просила. Ты ведь все знаешь.
Только сейчас Лиза вспомнила о письме, которое так и не прочитала, и мучительно покраснела от стыда. Оно осталось на постоялом дворе и сгорело с остальным ее багажом. Поэтому Лиза просто промолчала, надеясь, что он не обернется и не разгадает ее смятение.
– Все, что я написал, – истинная правда. Нет таких слов, чтобы сказать, как я сожалею обо всем. И я хочу, чтобы ты была счастлива. За нас обоих, – Борис замолчал на некоторое время, а потом продолжил, убирая платок в карман: – Потом расскажешь ему все. Чтобы он знал. Не хочу самолично раскрывать истинных причин. Je… je suis un lache[409]. Не хочу видеть его глаз, когда он узнает правду. Обо всем. И что отец его оказался мерзавцем без души и сердца. Я и ma tantine просил не рассказывать Alexandre о родстве нашем.
– Пульхерия Александровна знает?.. – в изумлении ахнула Лиза.
Борис грустно улыбнулся.
– Не обо всем. Только про родство. Никогда бы не сказал ей… и не хочу, чтобы она знала, каков я подлец. Дай слово, что не скажешь ей! – Его пальцы снова сжали ее колени через платье. – Ее душа чиста, как у ангела. Она единственная пыталась помочь семьей моей. Все хлопотала перед мерзавцем-братом. Мы все, пожалуй, мерзавцы. Как и тот, с кого все началось. Выкинувший своего сына из жизни и вымаравший его имя из всех бумаг. Все одного рода. La pomme ne tombe jamais loin de l’arbre[410]. Правда, Александр оказался иным. Я ведь так хотел ненавидеть его, как ненавидел его отца! Но все же… все же… сперва полагал, что он прознал обо всем и в ловушку зовет, когда о помощи попросил.
– И все же ты здесь, – проговорила Лиза медленно, только сейчас начиная понимать причины, что привели Бориса в Заозерное.
